Бессонница

      Гермиона ждала прихода Забини с таким нетерпением, что ей казалось, будто стены больницы должны были посыпаться ломаными кирпичами под ударами её сердца. Время словно вознамерилось взять остатки её рассудка измором. Она умылась, кое-как разодрала свалявшиеся волосы, выпила ещё воды, поплакала, отвернувшись к стене, поправила постель, немного поела — всё с неизменной, неизбежной и невыносимой помощью Гарри, — а Забини никак не шёл. Гермиона изводилась от нетерпения и беспокойства. Она провалялась без дела и без сознания восемнадцать дней — восемнадцать! Её родители снова стали заложниками её проблем — кстати, кто за них все это время работал, запись всегда плотная, хотя они пару лет назад взяли помощника, а если выброс, они же боятся магии, а если Кэтти так и плачет дни и ночи напролёт? Рон — так ему и надо, особенно если его будут судить вместе с ней после того, как они покинут стены больницы, куда их обоих завела семейная жизнь, — Рон страдает от проклятья, возможно, в нескольких десятках метров от неё, и, как бы Гермиона ни ненавидела его, ей всё равно было его жаль. Чёртов Малфой с его изощренными способами добиваться своих целей — чёрного кобеля не отмоешь добела, пусть в этот раз он пустил свои обширные познания в ход не против неё, а ради неё. Гарри — всё ещё близкий и одновременно далёкий, дальше, чем какая-нибудь галактика на другом краю Вселенной. Мерлин, Гарри. Уставший, разочарованный, нервный, совсем чужой и иррационально, до рези под кожей родной и близкий. Друг, которого она не могла и не хотела терять, но теряла, так же, как всех остальных. Как всё остальное. Джинни — вот же сука, спустить её кувырком с первой попавшейся лестницы, разумеется, после самых сердечных выражений благодарности, а можно и под их аккомпанемент — запись под номером один в воображаемом ежедневнике. Драко, чей отец снова в тюрьме из-за неё. Из-за них. Люциус… Люциус. Перед глазами полыхнуло фантомное пламя в фантомном камине. Скорее бы домой, запереть покрепче двери, свалиться на пол и сделать вид, что это просто дерьмовый сон. У неё на глаза снова навернулись слезы, которые не получилось сдержать. Гарри, с преувеличенным энтузиазмом болтавший о делах Аврората, подавился очередным незнакомым именем.       — Господи, Герм. Ты чего? Тебе больно?       Она замотала головой, позволяя ему опустить твёрдые ладони себе на плечи. Малфой так быстро перестал задавать вопросы и так хорошо знал, что делать. Как, провались оно всё пропадом, как выбраться без него из этой палаты, как защитить себя и Кэтти? Гарри легонько тряс её, мучил глупыми догадками, пока она сходила с ума, думая о том, насколько далеко всё зашло. Ей стал жизненно необходим Малфой. Чтобы дышать, ей надо было знать, что он рядом, что он держит всё под контролем, что всё решит. Позвонит кому-нибудь, вызовет Нотта, пригрозит, сославшись на Кингсли, вытащит пару козырей из рукава идеально скроенной, пахнущей дорогим парфюмом и молчаливой роскошью врожденного превосходства мантии. Но какая, в сущности, чушь — вся его сила, власть, богатство, его самоуверенность и гордость, — всё это не помогло ни ему, ни ей, когда пришла беда, как не помогло когда-то Нарциссе и Драко. Если бы он сразу применил свои весьма специфические навыки вместо того, чтобы пытаться достучаться до Рона… Гермиона в полном ужасе созерцала новые, незнакомые стороны собственной натуры — когда-то такой кристально чистой и почти совершенной. Уж она-то точно всегда была лучше этих грязных Пожирателей, разве нет? В больной голове эхом раскатился хохот безумной Беллатрикс. Тёмная магия — непростительное преступление, за исключением тех случаев, когда своя рубашка оказывается слишком близко к телу, да, грязнокровка? Проклятье! Во всём этом Малфой виноват так же, как Рон. Гермиона злилась на него с такой же отчаянной силой, с какой тосковала. Грош цена его хитростям, что теперь, что во время войны. Он должен был предотвратить это. Предвидеть, обернуть на полпути против Рона и его новоявленных приятелей, предугадать, предусмотреть. Защитить её вместо того, чтобы позволить ей оказаться на больничной койке и сесть за решётку самому. Как он мог бросить её теперь? Гермиона была рада тому, что Гарри всё это время преданно ухаживал за ней, но не могла избавиться от режущего изнутри диссонанса. Это Люциус должен был не спать ночей, отгонять любопытных, звать Забини и вливать зелья сквозь её сжатые зубы. Это Люциус, черт его побери, был обязан утешать её во время мучительных полупробуждений. Это Люциус должен был обнимать её, класть ей руки на плечи так, будто она была отлита из самого тонкого стекла. Или могла в любую секунду взорваться, словно вышедший из повиновения артефакт. Какая ирония: она плакала на плече кажется-всё-ещё-лучшего-друга, потому что рядом с ней не было кажется-все-еще-злейшего врага. Никто ведь еще не забыл, кто из них на какой стороне воевал, правда? Если ад существует, Волдеморт хохочет сейчас в своём кипящем котле и хлопает в ладоши. Гермиона Грейнджер рыдает из-за того, что Люциус Малфой сел в тюрьму, предоставив ей разбираться самой со всеми проблемами, в том числе с Роном Уизли, который пытался расквасить её голову о стену, как тыкву.       — Всё будет хорошо, я тебе обещаю, — фоновым шумом бормотал Гарри, безостановочно вытирая ей щеки и нос. — Прошу тебя, Герми… Всё самое страшное уже позади, ты пришла в себя, он не сделал с тобой ничего непоправимого. Забини говорит, тебе станет лучше, и эти выбросы тоже прекратятся. Ты снова станешь самой собой, слышишь? Ты будешь такой, как прежде, и будешь счастлива снова.       — Нет, Гарри, нет, — прерывающимся голосом возразила она из упрямого желания причинить боль, растравляя собственные раны. — Ничто уже не будет таким, как раньше. Уизли отберут у меня Кэтти, я останусь без магии, опозоренная на весь свет, а Лю… Малфой просидит до конца дней в тюрьме и там и умрет, проклиная меня за то, что создала ему столько проблем. И ты меня возненавидишь в итоге так же, как Джин и остальные.       Гарри вздохнул, отстранился, покачал головой. На его губах таяла грустная полуулыбка человека, который лежит на поле боя с дырой в груди и любуется красотой проплывающих мимо облаков — таких безразличных к нему и его личным бедам, как и все остальное мироздание.       — Перспективы у нас откровенно хреновые, но когда нас это останавливало? Мы ещё повоюем, Гермиона. Я здесь, с тобой. Так всегда было и всегда будет. И не стоит так переживать из-за Малфоя. Даже если окажется в тюрьме, где ему, конечно, самое место, ты всегда сможешь его навещать. Особенно если вы узаконите свои отношения. Сыграем славную маленькую свадьбу в комнате для свиданий, Кингсли примет ваши обеты…       — Что ты несешь? — разозлилась Гермиона, радуясь возможности выплеснуть гнев и поговорить о своих перспективах с Малфоем с кем-то, кроме внутренних демонов. — Нет у нас никаких отношений. Только взаимовыгодные. И то, он уже тысячу раз пожалел, что взвалил на себя такую обузу. Господи, Гарри, я такое ничтожество, что мне самой от себя тошно.       Гарри снова печально вздохнул, заправил сухие спутанные пряди ей за уши.       — Ну, мне сложно рассуждать о сердечных делах, ты же знаешь. В этом я полный профан. То ли дело боевые заклинания, шарахнул в лоб и всё, нет проблем. Но, если тебя интересует моё мнение, мне кажется, ты зря так переживаешь. Я читал дело Малфоя раз сто, пока мы разбирались с торговлей тёмными артефактами. Он такая продуманная сволочь, Гермиона. Он ошибся, поставив не на ту лошадь, да. Фамильная гордыня подвела. Допустил небрежность в расчётах, поддался азарту и едва не потерял всё, но взялся за свои игры снова, едва понял, что нужен и при новом порядке. И всегда, всегда всё чужими руками, если только есть такая возможность. Волдеморт берег его в той мере, в какой вообще был способен кого-то беречь. Он отвечал за деньги и полезные связи, переставлял фигуры на доске, сидя в своём кабинете в Министерстве. Испачкал руки по-настоящему уже под конец, когда Волдеморт окончательно свихнулся со своей ненавистью. Я видел воспоминания. Малфой изворачивался, как уж на сковороде, чтобы заиметь хоть какие-то возможности торговаться. Он не собирался тонуть вместе с соратниками. Колбы с воспоминаниями, тщательно припрятанные в мэноре, копии документов о движении денег, сотрудничестве с с теми, кто наблюдал с континента и из-за океана… Причём собирать их он начал задолго до того, как стало ясно, что Волдеморт проигрывает. Пойми, он настолько рационален, насколько Рон импульсивен, я уперт, а ты зациклена на своей книжной премудрости. Но в ситуации с тобой есть что-то, что заставило его подставиться по-крупному. И это нечто глубоко личное. А он не из тех, кто останавливается на полпути. Врать не буду, я никогда не пойму ни его, ни тем более тебя. Вас обоих надо показать комиссии целителей разума. Да только, кажется, поздно уже.       Гермиона невесело улыбнулась.       — Может, всё так, как ты говоришь, Гарри. Но я не знаю, чего я хочу. И он вряд ли знает, чего сам хочет. Особенно теперь. Может, это всё лишь чувство долга или жажда обставить Уизли любым способом. Только это ведь неважно. У нас есть проблемы поважнее. Люциуса будут судить, Рона будут судить, меня будут судить, и эта история — ты понимаешь, как её представят и как используют? Я уверена, наши имена уже треплют во всех газетах. Ты сейчас на моей стороне, но когда дело дойдёт до суда, все будут против меня. Все, Гарри. И Джинни. Я не верю, что ты сможешь отказаться от семьи ради…       Гарри покачал головой. Гермиона невольно вздрогнула, наблюдая за тем, как сочувствие в его глазах каменеет, сменяясь холодной решимостью.       — Тебе больше не надо беспокоиться на этот счёт, Гермиона. Я взял с Джинни Непреложный обет. Она не повредит ни тебе, ни Кэтрин ни словом, ни делом, и не поспособствует никому в этом, кем бы ни был этот человек. Я всё продумал на этот раз, учёл все формулировки. Именно об этом я собирался сказать тебе, когда приходил в тот раз. Хотел, чтоб ты знала, что мой дом теперь и всегда для тебя безопасен, и что тебе не надо оставаться с ним, если не хочешь. Но ты не была готова меня выслушать, и я тебя не осуждаю…       Гермиона ощутила приступ дурноты.       — Господи, Гарри! Что ты такое говоришь? Непреложный обет? Ты взял Непреложный обет с собственной жены? Ты понимаешь, что будет, если она его нарушит? Она же умрёт! Джинни умрёт, потому что ты связал её этой клятвой!       Гарри поднял руку, заставляя её замолчать.       — Что из этого должно было заставить меня усомниться в принятом решении? Она предала меня и согласилась доказать, что больше этого не сделает. Я должен был расстаться с ней, но она попросила дать ей возможность все исправить. Я дал ей шанс. Она им воспользовалась не задумываясь. Если она нарушит клятву на этот раз, то умрет. Разве это несправедливо?       — Мы говорим о смерти, Гарри! — снова попыталась Гермиона достучаться до него, понимая, что это бесполезно. Гарри жил своей жизнью, пока она сходила с ума в четырёх стенах своей уютной съемной тюрьмы. И эта жизнь привела его к неожиданным выводам.       — Я уже умирал, Гермиона, — буднично сказал он, пожимая плечами. — За то, что было правильным, помнишь? Или, если желаешь добавить новомодной казуистики, за то, что я считал таковым. Что в этом должно было для меня остаться невозможным, недопустимым или невыполнимым? Теперь это моя обычная жизнь. Плевое дело, знаешь? Каждый раз, уходя на работу из дома, я не могу быть уверенным, что вернусь. Смерть и верность данному слову — вот и всё, что у меня осталось определённого.       — Значит, другие должны быть готовы отдать жизнь за то, что кажется правильным тебе?       — Да. Потому что иначе они воюют на противоположной стороне. Как, ты думаешь, я отдаю приказы своим подчинённым?       Гермиона перевела дух и задала самый главный вопрос:       — И я тоже, Гарри? Разве я исключение? И разве то, что я делаю теперь, не предательство?       Гарри посмотрел ей в глаза — его взгляд был чист и спокоен, словно холодное утро над снежными вершинами.       — Нет. Ты никогда не давала повода сомневаться в себе.       — Даже теперь, после всего?       — Теперь — особенно. Это ведь я бросил тебя сражаться в одиночестве. Знаю, что это не оправдание, но мне было так легче. Думать, что у вас всё хорошо, в смысле. Что я оставлю всё в порядке и благополучии. Что ж, я ошибся. Все мы ошибаемся, и иногда это дорого нам обходится. Я потерял Сириуса, Рона, Джинни и едва не потерял тебя. Не суди меня за то, что я решил вернуть себе то, до чего смог дотянуться. Тем более у Джинни был выбор. Она сама так решила. Она раскаялась.       Гермиона выдохнула дрожь, зародившуюся в самом сердце.       — Рано нам было праздновать победу, Гарри. Мы всё ещё воюем. Каждый на своей личной маленькой воображаемой войне.       Гарри откинулся назад, не сдержав болезненной гримасы, потер затекшую шею.       — Мы — это и есть война, Гермиона. Мне каждую секунду хочется, чтобы всё наконец закончилось. Но я всё ещё жив. До сих пор жив. А враг теперь не носит масок и чёрных плащей. И, наверное, больше у нас нет такой роскоши, как правильная сторона. Есть только то, что мы выбираем. Ты и я — мы оба продолжаем выбирать то, что выбирали прежде. А другие… Может, и Молли тоже. И Рон. Вот только цели наши перестали совпадать. Что до меня, то ты должна знать: я не причиню тебе вреда. Если ты захочешь, я готов дать любую клятву, чтобы ты позволила мне вернуть хотя бы остатки нашей прежней дружбы. Я знаю, наверное, я эгоист, но должно же быть в этом мире хоть что-то неизменное, кроме…       Он не стал договаривать, да это было и не нужно. Гермиона протянула руку медленно, как во сне. Её ладонь коснулась ладони Гарри, и пальцы их переплелись на несколько мгновений. Гермиона прикрыла всё ещё горящие от слез глаза, позволяя себе передышку. Когда она снова открыла их, мир показался ей изменившимся до неузнаваемости. Она хотела сказать Гарри, как сильно ей его не хватало, но не успела: дверь распахнулась, и в палате наконец появился Забини.       Гермиона рывком выдернула руки из сомкнутых ладоней Гарри, как будто Забини застал их за чём-то предосудительным. Ей стоило немалого труда подавить импульс, толкавший её навстречу Блейзу: в мозгу отчаянно полыхала цепочка простых и естественных действий, которых она не могла себе позволить, ограниченная во всём: в эмоциях, в движении, в словах. В магии. И пусть её ожидание удлинилось лишь на несколько секунд, они были достаточно мучительными, чтобы вновь как следует прочувствовать собственную слабость и ущербность. Гарри встал и отступил к окну, уступая Забини место подле Гермионы. Она с надеждой подняла взгляд, ища долгожданных ответов, но Забини лишь создал диагностическое заклинание, опутав её тело многоцветной паутиной. Гермиона аккуратно повернула голову, осматривая переплетения огоньков. Она мало что понимала в колдомедицине, но могла сделать однозначный вывод, что теперь картина выглядела совсем не так, как в последний раз, когда Блейз её диагностировал. Цвета были более тусклыми, но ячейки, по краям которых мерно вспыхивали огоньки, показались ей более упорядоченными. Забини изменил ракурс, увеличил сеть, повернул её, применил другое заклинание, третье, и наконец, когда не только Гермиона, но и Гарри стал выказывать самые явные признаки нетерпения, сделал финальный взмах, сворачивая заклинание.       — Ну? — спросили они хором. Забини убрал палочку в чехол, наклонился над Гермионой, заглянул ей в глаза, спросил, не чувствует ли она тошноты, головокружения или боли, и объявил вердикт:       — Феноменальное везение, мисс Грейнджер. Видимо, мистер Поттер поделился своими неиссякаемыми запасами.       — Блейз, что это значит? Как мне тебя понимать? Я здорова? Я могу идти? — не выдержала Гермиона, которой вовсе не хотелось обмениваться шуточками хогвартской выдержки. Блейз удивлённо взглянул на неё.       — Идти? Сейчас? Серьёзно? Я имел в виду, что вам, мисс Грейнджер, крупно повезло не получить необратимых последствий, учитывая ваше состояние. А ваш организм имел возможность не только залечить травмы, но и выйти из кризиса и начать наконец процесс восстановления. Он не будет быстрым и вообще будет идти только в том случае, если мы продолжим лечение, но через год, может, полтора…       — Полтора года? О чем ты, Блейз? Ты сумасшедший, если собираешься продержать меня здесь столько времени! — вскрикнула Гермиона, теряя привычку к отстраненной вежливости вместе с терпением. — Я и так здесь провалялась слишком долго. Мне нужно забрать дочь! Это как минимум.       — Действительно, Забини, объясни толком, когда я смогу её забрать, — вступил в разговор Гарри. — Я понимаю, что ей придётся долго выздоравливать, но нельзя же ей и дальше оставаться на больничной койке.       Забини недовольно нахмурился.       — Я не говорю о том, что Грейнджер останется здесь на весь период своего выздоровления. Хотя бы потому, что не хочу, чтоб сюда вваливались репортёры Пророка или ваши новые приятели из Министерства. Но я уже не раз повторял и вам, мисс Грейнджер, и мистеру Малфою, по личному распоряжению которого я занимаюсь вашим лечением, и вам, Поттер, что время легкомысленного отношения к здоровью и надежд на то, что всё само пройдёт, безнадёжно ушло. Нет, мисс Грейнджер, в ближайшие две недели как минимум вы отсюда не выйдете, а когда выйдете, отправитесь под наблюдение кого-то, кто способен обеспечить режим, о котором я говорю. Поттер, вы должны избавить её от всех досадных недоразумений вроде судов с Уизли, по поводу Уизли — вообще от всего, что может вывести из равновесия её нервную систему и нарушить процессы, которые мы наладили с таким трудом. Далее, мисс Грейнджер придётся заново учиться пользоваться магией. Выбросы сыграли нам на руку, поэтому с определенного момента, когда опасность миновала, я перестал их подавлять. Магия снесла преграды, которые разум выстроил на её пути, но прежние русла, по которым она текла, безвозвратно утрачены. Сейчас вы, мисс Грейнджер, практически чистый лист. Учитывая прежний опыт и уровень, могу гарантировать, что обучение будет долгим, трудным и утомительным. Но прогноз однозначно благоприятный, с чем тоже могу только поздравить от всей души.       Гермиона зажмурилась на мгновение, потрясла головой, чтобы хоть немного прийти в себя. Гарри, судя по его виду, был озадачен ничуть не меньше.       — Блейз, послушай, — начала она, немного собравшись с мыслями. — Я не собираюсь учиться использовать магию. Мне нельзя, мне просто противопоказано ею пользоваться. Ты должен заблокировать её снова. Пока я валялась здесь, я видела нечто настолько ужасное, что у меня не хватит духу даже намекнуть на это. Я опасна, а если учесть то, что ты сказал насчёт обучения, эта опасность возрастает в разы, нет, в десятки раз!       Блейз произнёс с неожиданным сочувствием:       — Я могу предположить, что вы видела и чего боитесь. Всё это действительно тяжело. Но вы со стопроцентной вероятностью причините кому-нибудь вред только в том случае, если продолжите глушить свою магию так или иначе. Это всё равно что перекрыть себе кислород. Вы или задохнетесь в буквальном смысле, или однажды дорветесь до глотка воздуха, как утопающая, и тогда последствия могут быть самыми разрушительными. В обоих случаях ваша дочь понесёт ущерб вместе с вами. Вы уже и так навредили себе достаточно. Вы должны выбросить из головы самую мысль об отказе от магии. И вам нельзя быть с дочерью наедине. Не потому, что вы плохая мать, а потому, что вы сойдете с ума без помощи. Поттер обещал, что сделает всё, чтоб помочь, вот пусть и делает. Наймите няню, заведите штат эльфов, подкупите пару крепких одиноких пожилых дам, чтоб взяли на себя роль бабушек, не знаю. В общем, делайте, что хотите, но вы выйдете отсюда тогда, когда я скажу, будете приходить на приёмы и пить зелья, которые я пропишу, и начнёте заниматься по программе для больных, потерявших на время магию. Иначе я откажусь быть вашим целителем.       Гермиона выслушала эту тираду, которая ей была знакома до последнего слова в разных вариациях, молча. Она не могла отрицать гипотетической правоты Забини, но не собиралась соглашаться с ним на практике. Слишком долгое лечение, слишком много её самой и слишком мало Кэтрин, а самое главное, вновь зависимость от чьей-то помощи и доброй воли. Всё это звучало как предложение переложить на кого-то — да хоть на домовиков — ответственность за дочь и отдыхать. Жить в своё удовольствие, как будто у неё не было никакого ребёнка. Жить так, как Рон. И её магия. Блейз просто обязан быть отличным специалистом, раз его взяли в Мунго, учитывая семейный анамнез, но она не считала, что может доверять его суждениям в этом вопросе. Она видела тот кошмар, не так ли? Она причинила Люциусу вред. Она была неустойчива. Что, если ей станет хуже, несмотря на все усилия? Или магия выйдет из повиновения раньше, чем лечение успеет как следует подействовать?       — Блейз, я обещаю, что подумаю об этом, — начала Гермиона, стараясь, чтобы категорическое отрицание в её голосе было хотя бы присыпано сверху мягкой округлой дипломатичностью, как обрезками поролона. — Но до этого ещё далеко, а мне надо решать свои проблемы сейчас. Сейчас, понимаешь? Ты должен ограничить мою магию, защитить мою дочь и окружающих.       — Нет, Грейнджер, — отрезал Забини тоном, не оставляющим никакой надежды на продолжение обсуждения. — Я не стану этого делать. И ты подумай сто раз перед тем, как начать искать кого-то, кто это сделает, или пытаться сотворить что-нибудь с собой самостоятельно. А теперь давай сделаем вид, что достигли компромисса, и ты ляжешь в свою постель. Поттер, сегодня я сам подежурю ночью, вы можете быть свободны до завтрашнего вечера.       — Ну уж нет, — перебила Гермиона. — Ты же сам сказал, кризис миновал. Я не хочу никого отрывать от дел.       Блейз не удостоил её ответом и ушёл не прощаясь. Гермиона обиженно замолчала, снова чувствуя себя беспомощной и совершенно бесполезной. Она думала о том, как долго её родителям ещё придётся справляться с Кэтрин, и мучилась мыслями о том, что подвела и отца с матерью, и дочь. Она даже начала строить планы побега, пока ещё смутные и совершенно аморфные, но это был лишь вопрос времени. Она не собиралась наслаждаться незаслуженным отдыхом, пока в её жизни творилось такое.       Была и ещё одна вещь, о которой ей следовало позаботиться немедленно. Гермиона, искоса взглянув на молчащего Гарри, робко произнесла:       — Послушай, ты ведь должен поговорить с Люциусом, верно? Сказать ему, что я в норме и он должен снять проклятье с Рона. Я бы хотела… Могу я сама сказать ему, что всё хорошо? То есть я понимаю, что он за решёткой, но должно же у него быть право на телефонные звонки или что-то в этом роде. А может… — она откашлялась, чувствуя резь в пересохшем горле: — Может, я могу навестить его? Ненадолго, всего на пару минут. Пожалуйста…       Она оборвала свою речь, чувствуя себя ещё более жалкой, чем обычно. Гарри мягко объяснил, что навестить Малфоя никак нельзя, потому что Кингсли запретил пускать к нему даже Драко, а право на звонки на эту неделю Люциус уже использовал, но на следующей Гермиона, вероятно, сможет ему позвонить.