***
Джек услышал сдавленные крики и прибавил скорости, перепрыгивая через цветники, а где и мчась прямо по клумбам. Кажется, шум борьбы раздавался на площадке с солнечными часами. К сожалению, по причине ясной безлунной ночи стояла непроглядная тьма. С трудом ориентируясь, но направляясь на звук, Джек решил, что лучше вспугнуть нападавших, лишь бы получить отклик от своего несносного подопечного, поэтому громко крикнул: «Шеннон!» В ответ услышал его придушенное «Джек!» и побежал к чёрной стене ровно подстриженных кустарников. На светлой дорожке разглядел комок борющихся людей, один из них явно был в дамском платье. Причём именно он удерживал вырывающегося второго, а третий мгновенно растворился в темноте. Джек подскочил, повалил не успевшего убежать злодея, скрутил ему за спиной руки и, всё так же на ощупь, стянул их ремнём от своего маскарадного плаща. Руки у того были в перчатках и почему-то липкие. Знакомо и приятно пахнуло чем-то хвойно-смоляным. Оттолкнув обезвреженного разбойника, Джек подался к постанывающему Шеннону, поддержал его за спину и помог подняться в сидячее положение. — Шеннон, ты не ранен? Где болит? Скажи. Почему ты липкий?.. Что это?.. Это же не кровь… Боже, это смола… Кряхтящая мисс Грейс села и стала суетливо поправлять свою испачканную тёмными пятнами юбку. Джек придержал её руки. — Шеннон, это всего лишь смола, чёрный вар, это не кровь. Успокойся. Платье выбросят. Подумаешь, платье. Твои руки отчистят маслом, это всё чепуха. Главное, ты цел. Он обнял его и прижал к себе. Щека прилипла к его волосам. Джек отодрался и ощупал голову Шеннона, вернее, он и ощупать-то толком не смог — волосы были густо промазаны варом. Господи… Кто же мог учинить такое над графским фаворитом? Кто настолько озлоблен? Неужели опять Томас? Джек обернулся к лежащему злодею и потребовал: — Говори: кто тебе приказал его измазать? Пленник злобно огрызнулся: — Я не подчиняюсь приказам! Я сам решаю! Я ненавижу эту кудрявую потаскуху! Джек не мог разглядеть лицо в темноте, но сразу же узнал голос. — Томас! Ну какой же ты поганый парень! Недаром его светлость так быстро к тебе охладел. Ты глупый, злобный, ревнивый и жадный! Ещё и ленивый. Даже отцу помогать не хочешь. И учиться не хочешь. Только развлекаться да наряды мерить. Немудрено, что милорду ты стал не интересен. Он любит не только внешность, но и содержание. А у тебя внутри что? Тут раздался пьяный смех Шеннона. — У него внутри почки, печень, лёгкие, желудок, селезёнка… Но главное — кишечник и предстательная железа. Связанный Томас чуть не взвизгнул. — Заткнись, урод! Надо было тебе ещё пасть замазать! Джек поднялся на ноги с намерением увести Шеннона в дом. Но сначала нужно было связать Томасу ноги, чтобы не сбежал, пока за ним не придут. — Шеннон, у тебя есть, чем его стреножить? У меня был только ремень, им я связал ему руки. Шеннон поднял грязную юбку и размотал подвязку на чулке, подал Джеку. Их пальцы соприкоснулись на шёлковой ленте. Эх… А Джеку-то мечталось лицезреть это в другом месте, при других обстоятельствах… Связав брыкающегося и ругающегося Томаса, Джек вернулся к Шеннону и поставил его на ноги. Тот встал неуверенно, покачиваясь, словно младенец, делающий первые шаги: того и гляди упадёт. Джек опустился на колени, приподнял подол платья и снял с него туфли, хотя вряд ли Шеннон смог бы идти по острому гравию в тонких чулках более уверенно, чем в «адских» туфлях. Джеку неоднократно доводилось носить на руках дам в широких юбках, лишь стоило найти у них там колени, за которые нужно было подхватить. На длинных ногах колени легко нашлись, Джек поднял Шеннона на руки и не сдержал удивлённого возгласа: — Какой ты тяжёлый в этом платье! Из темноты с дорожки послышался злобный голос Томаса: — Да он вообще толстый! И уродливый! Одному чёрту известно, чем он прельстил Роберта и Питера! Пьяный Шеннон язвительно огрызнулся: — Так Питер тоже бросил тебя? Обещал жениться, да сбежал на следующий же день? Надеюсь, он не успел обрюхатить доверчивую блондинку… Томас разразился отборной руганью, что совершенно не вязалось с его утончённым обликом, но вполне соответствовало воспитанию деревенского невежды. Джек поудобнее обхватил Шеннона и скорее направился к дому, подальше от потока ядовитых оскорблений. Любопытно переспросил: — Питер? Это кто ещё? Шеннон обнял его за шею и деланно небрежным тоном ответил: — А, знатный ухажёр той красотки. — И, явно уводя внимание Джека в другое русло, пьяно затараторил: — Ой, у меня чулок съехал. Джек, не тряси, неси аккуратно, а то меня стошнит. Знаешь, как у меня всё болит в этом корсете? Джек, ты представляешь, если долго носить корсет, то печень принимает форму восьмёрки… Вот бы увидеть такую печень… Джек про себя отметил, что надо выяснить, кто такой Питер, и поддержал хмельной лепет мальчишки. — Разве на ферме у мясника ты не видел такие печени? Я думал, все свиньи носят корсеты. Шеннон смешливо фыркнул ему в шею. — Джек, для этого нужно носить корсет много лет, а бекон столько не живёт. Его горячие губы ткнулись Джеку под ухо и, целуя, переползли на загривок. Джек остановился. Шеннон горестно прошептал: — Я так хотел, чтобы ты взял меня прямо в этом платье… И боялся, что ты меня высмеешь и отвернёшься… Я даже подготовил себя перед свиданием с тобой… Но ты же любишь только настоящих женщин… А я люблю тебя… и я не женщина… Что же мне делать?.. Джек сглотнул ком в горле. Пьяные откровения больно резали его измученное сердце. Вместо ответа он нашёл губы Шеннона и прильнул к ним своими губами. Шеннон крепче обнял его за шею и с готовностью отдался поцелуям. От него одуряюще пахло вином, смолой и увядающими розами. Неожиданно парк осветился, словно от вспышки молнии, вдали послышались залпы выстрелов и радостные крики людей. Шеннон и Джек вздрогнули, но не разомкнули губ и продолжили целоваться, пока на тёмном небе распускались огненные цветы фейерверка. Праздник закончился.***
Шеннон только к вечеру выздоровел настолько, что был в состоянии вытерпеть двухчасовую стрижку своих испорченных волос. Для этой ответственной процедуры специально был приглашён лучший цирюльник из города — лишь ему одному доверял стричь свои волосы его светлость. Разумеется, локоны любимого мальчика также вверились его рукам. Однако перед столь радикальной мерой Уимси долго советовался с мастером, решали, можно ли сохранить волосы Шеннона длинными и выстричь лишь самые безнадёжные пряди, или, как это ни печально, придётся остричь всю голову, оставив приемлемую для приятного взора длину. Как ни старались служанки, как ни сдерживал своё брюзжание мающийся похмельем Шеннон, но полностью оттереть смолу с его волос не представлялось возможным. Пакостный Томас со своим приятелем успели вымазать на маскарадную причёску мисс Грейс половину глиняного горшка, и бóльшая часть вязкого вара пришлась на её затылок. Меньше пострадали волосы спереди, и лицо почти не пришлось оттирать маслом, но помимо волос пострадало дорогое жемчужное ожерелье — семейная реликвия Уимси. Его светлость необычайно расстроился, и даже неизвестно, чему больше: частичной утере привлекательности любовника или урону, нанесённому ювелирному раритету. Нельзя было исключать и третью причину графского огорчения: наглядное подтверждение причастности Томаса к жестоким нападениям — прошлому и нынешнему — на его обожаемого Шеннона. Не нужно быть великим мудрецом, чтобы знать: нет на свете никого более мстительного, чем обиженный любовник. Томас ревновал, завидовал и вымещал свою злость на сопернике. Тем не менее у мягкосердечного графа не поднималась рука, чтобы его наказать. Несчастный мальчик был слишком хорош собою, красив и нежен, даже один удар плетью изуродовал бы его шёлковую белую спину. Господь с ним… Ожерелье отправили ювелиру на чистку, для стрижки волос пригласили цирюльника. После двух часов мастерского порхания ножниц и расчёски, подстриженного Шеннона наконец представили пред волнительный взор его светлости. Уимси облегчённо выдохнул: красота любовника не пострадала. В некотором роде Шеннон даже стал очаровательнее, ведь укороченные пряди завились ещё сильнее, изысканно обрамляя тонкое лицо по самые брови. А вот сзади цирюльник вынужден был обрезать слипшиеся волосы значительно короче, полностью оголив шею. Эх, а романтичный граф мечтал об этаком античном мальчике с кудрями до плеч… Он ласково потрепал упругие завитки на затылке Шеннона, поцеловал его в макушку и щедро поблагодарил мастера за спасение прекрасного облика своего фаворита. Шеннон испросил у его светлости позволения сходить показаться Джеку. Уимси сжал тонкие губы и, не сдержав недовольства, произнёс: — Твоего охранника следовало бы наказать за неисполнение обязанностей. Но, так и быть, раз всё обошлось благополучно, я его прощаю. Сходи к нему. Только не надолго. Шеннон необдуманно возмутился: — Разве Джек обязан ходить за мной по пятам вокруг дома? Он должен сопровождать меня лишь за пределами усадьбы! Он не виноват, что я подвергаюсь нападениям даже в собственной спальне! Уимси поражённо поднял брови: он не ожидал услышать подобной дерзости. — Шеннон, ты стал излишне груб и нахален. Очевидно, столь дурственно на тебе сказывается общение с простолюдинами. Задыхаясь в душе от графской несправедливости, Шеннон извинился и отправился к Джеку. В усадьбе стояла послепраздничная суета, большинство гостей разъехалось, остальные собирались в дорогу, слуги наводили порядок в освободившихся комнатах, прачки работали не покладая рук, зато главная кухарка теперь могла отдохнуть. Её-то и застал Шеннон, выходящей из кабинета доктора, важно несущей свой колышущийся бюст, зияющий в глубоком декольте. Джек, по всей видимости, так и не успел толком выспаться, всю ночь и утро просидев рядом с постелью юного пьяницы. Невзирая на усталость, он искренне обрадовался выздоровевшему Шеннону, повертел его перед собой, разглядывая новую причёску, одобрил: — Мне нравится. Непривычно пока, но, думаю, так лучше. Всё-таки ты парень, и отныне никто не перепутает тебя с девицей. Признаться, если бы я лично не застал Томаса на месте преступления, то подумал бы, что ты сам вымазал свои волосы. Помню, как ты жаждал от них избавиться. Шеннон возвёл глаза к потолку. — Я бы придумал более действенный способ. Я бы свои волосы поджёг. Джек рассмеялся. — Боюсь представить тот пожар. — Потом серьёзно спросил: — Как ты себя чувствуешь? Так и не ел ничего? Шеннон мотнул подстриженной головой, тяжёлые локоны разлетелись на лбу. — Нет, не могу даже думать о еде, сразу выворачивает. Джек развернул лежащий на столе свёрток: на тарелке источал божественный аромат большой кусок румяного пирога. Ноздрей Шеннона коснулся запах свежей горячей выпечки, он по привычке сморщился, но рот наполнился слюной, и, поломавшись для вида, Шеннон с аппетитом умял кухаркино угощенье.***
После шумной праздничной недели в поместье наконец наступило благословенное затишье. Его светлость увлёкся освоением нового музыкального инструмента, привезённого из заморской колонии и подаренного ему одним из гостей — ситаром. Экзотический инструмент имел много струн, уникальное звучание и требовал высокого мастерства игры. Граф даже заказал в столице учебник-пособие по игре на ситаре. Помимо этого в оранжерее зацвело несколько новых видов тропических растений, и его светлость услаждал взор, проводя время в цветах и вдохновляясь на создание поэмы. Шеннон снова погрузился в занятия по химии, биологии и иностранным языкам, вдобавок, для него наняли учителя фехтования, а вот видеться с Джеком ему удавалось лишь в те моменты, когда от того требовалась охрана во время выездов. А так как сопровождать Шеннона, кроме его посещений мясника, больше было некуда, то им приходилось общаться только очень краткое время, в виду близкого расположения фермы. Учебные стрельбища с Джеком и освоение приёмов борьбы граф не позволил возобновить, да и простые визиты своего аманта в докторские покои категорически не поощрял. Шеннон терялся в догадках о причине внезапной графской немилости по отношению к Джеку. Случай со смоляным нападением он не принимал в оправдание — то был всего лишь нечестный повод выказать недовольство работой охранника. Выходит, Уимси лишил благосклонности своего любимого доктора по иной причине. Неужели что-то узнал?.. Или только подозревал?.. Со времени маскарада прошло две недели, две тревожно-неопределённых недели. Джек тоже чувствовал немилость графа, но с Шенноном этого не обсуждал. Шеннон не обсуждал этого с Джеком. Оба волновались, но скрывали друг от друга свои тревоги и переживания. Не сговариваясь, они избегали любых интимных прикосновений, даже в те моменты, когда их никто не мог видеть. Напряжение витало в воздухе, они ждали, во что выльется нежданная опала.***
— Мистер Холберт! Вас спрашивает какая-то леди! Девочка-служанка бежала по полю наперерез его коню. Шеннон резко осадил Ориона и спрыгнул на землю. Джек поспешил за ним. Они склонились к ребёнку и расспросили: — Какая леди? Где? Это она тебя послала? Девочка, только-только вступившая в отроческий возраст, смутилась от пристального внимания двух молодых джентльменов и пояснила: — Знатная леди. Она приехала в экипаже из города. Я знаю кучера, он в тамошней гостинице работает. Она почему-то не захотела проехать в усадьбу и остановилась у сторожки привратника. Он меня и послал на ваши поиски. Она ждёт вас, мистер Холберт! Шеннон мгновенно взлетел на коня и бросился в направлении жилья привратника. Джек подхватил невесомую девочку, посадил её перед седлом и помчался вслед. Издалека он увидел, как Шеннон, чуть не запутавшись в стременах, спрыгнул с Ориона и буквально упал в объятия дамы, несолидно рванувшейся к нему навстречу из стоящей на дороге двуконной коляски. Джек остановил свою лошадь за несколько ярдов от них, ссадил девочку на землю и шепнул ей: — Иди по своим делам, красавица, не подглядывай. Девочка нехотя удалилась, но всё время оглядывалась на мистера Холберта — очень уж ей нравился этот красивый неприступный юноша. Он никогда её не замечал, как она ни старалась попадаться ему на глаза. Да, конечно, она, как и все вокруг, знала о его отношениях с милордом, но трепетное девичье сердечко всё равно на что-то надеялось… Джек приблизился к Шеннону и молча встал на почтительном расстоянии. Наблюдать за долгими объятиями не входило в его обязанности, но и покидать подопечного он не имел права. Пусть Шеннон сам скажет: уйти ему или остаться. Кто эта неизвестная леди, Джек догадывался, даже не видя её лица, прижатого к груди Шеннона. Наконец, крепкие объятия разомкнулись; гостья, ахая чисто по-женски, сняла с Шеннона шляпу, склонила его голову к себе, поцеловала в лоб, поласкала волосы, огладила щёки, снова притянула в объятия, опять поцеловала, опять потрепала кудри, опять погладила лицо и опять поцеловала. И непрестанно шептала: «Мальчик мой… мой мальчик… малыш…» На Шеннона она не была похожа совершенно, только светлые раскосые глаза, острым взглядом которых она полоснула Джека, выдавали их родство. Миссис Холберт оказалась невысокой, в меру полнотелой, светловолосой, и вовсе не такой молодой, как можно было предполагать, — лет ей было, наверняка, далеко за сорок. Джек услышал, как Шеннон спросил её: — Откуда ты узнала? Боллз? Она вздохнула и подтвердила: — Да, от него. Нарочно заявился к нам в дом, чтобы рассказать эту новость. Оказывается, уже вся округа знает, он всем насплетничал… Дворянин называется… Шеннон помолчал, потом выдавил: — Как отец это принял? Миссис Холберт снова печально вздохнула. — Как-как… Тяжело. Ты же знаешь его и знаешь, как он ко всему такому относится. Переживает, из дома не выходит, в глаза соседям смотреть не может… Я утешаю его, говорю, что главное — твой сын жив-здоров и благополучен, а он, словно осёл, упрямится: «Отныне нет у меня сына…» Тут уж даже Кристофер его отругал: «Отец, поздно посыпать голову пеплом. Времена уже не те. Нужно было работать во имя поддержания рода и поместья, а не строить из себя джентльмена-белоручку, чванясь пустым титулом! Немудрено, что Шеннон предпочёл судьбу содержанки…» В общем, с Кристофером отец тоже поссорился. Ну да бог с ними. Ты-то как живёшь? Как ты вырос!.. И волосы обрезал… Это кто? — Она указала взглядом на Джека. Шеннон оглянулся и, не пряча мокрых глаз, представил их: — Мама, это Джек Уокмен — доктор этого поместья и мой охранник по совместительству. И мой друг. Джек, знакомься — миссис Холберт, моя мать. Джек пожал маленькую руку в кружевной перчатке. Миссис Холберт не сводила с него строгого родительского взгляда, и Джек невольно почувствовал себя мальчишкой-сорванцом. Так и казалось, что сердитая мать сейчас устроит ему допрос: «А не обижаешь ли ты моего милого мальчика? А всё ли ты делаешь для его блага? Можно ли тебе доверять моего ребёнка?..» Но оказалось, что доверять Джеку она не намеревалась. — Шеннон, это твой охранник? Что это значит? Ты невольник? Вообще-то, я приехала за тобой! И пусть только этот докторишка посмеет меня остановить! Шеннон, идём! — Она крепко взяла сына под локоть и потянула к ожидающему экипажу. И Джек, и Шеннон, опешили оба. Шеннон успел сделать несколько шагов, прежде чем воспротивился матери. Выдернул руку и воскликнул: — Куда? Неужто домой? Да ни за что! Миссис Холберт, не предполагавшая сопротивления, растерялась и сбавила напористость. — Шеннон, я понимаю, что дома тебе будет тяжело. Поэтому я договорилась с Оливией о том, что ты поживёшь первое время у неё. Ты же помнишь миссис Уоллес, мою хорошую подругу? — Мама! Что я буду делать у твоей хорошей подруги? В цветнике копаться? Или уроки вязания брать? Я хочу поступить на учёбу в столичный университет, и мне это обещано! Я останусь здесь! Миссис Холберт вздёрнула подбородок в точности по-сыновьи и возмутилась: — Здесь?! Ты с ума сошёл, Шеннон! Ты пока ещё несовершеннолетний, а я — твоя мать, поэтому мне решать, где тебе быть! Поехали домой! — Нет! Джек смотрел на перепалку матери с сыном и радовался. Радовался за Шеннона, что у него такая отважная любящая мать; радовался за миссис Холберт, что у неё такой замечательный упрямый сын… Миссис Холберт, так и не добившись возврата сына в отчий дом, вернулась в город в гостиницу, где остановилась перед визитом в поместье Уимси и откуда должна была уехать ближайшим дилижансом на юг в своё графство. Перед расставанием с Шенноном они провели больше часа в разговорах, присев на траву у опушки леса подальше от посторонних глаз. Джек бдел за ними в отдалении, не слыша, о чём они беседовали, но прекрасно видя, как миссис Холберт не выпускала Шеннона из рук. Она гладила ему спину и плечи, ежеминутно трепала подстриженные кудри, держала за руки и ласкала взглядом, не отводя от сыновнего лица глаз. И, самое удивительное, Шеннон беспрекословно принимал эти чрезмерные нежности, что было несвойственно его непокорному характеру и брыкливому возрасту. Джек любовался на них и немного завидовал: его мать умерла давно, и он уже не помнил, какова ласка родительской руки. Прощаясь, миссис Холберт не сдержалась и прослезилась, тиская Шеннона в объятиях и утирая слёзы платочком. Её материнского внимания удостоился даже Джек, когда она в порыве чувств притянула его к себе и потрепала короткие русые волосы. Джек удивился, обрадовался, но постеснялся обнять её в ответ. Напоследок она напомнила Шеннону: — Письма пиши на адрес Оливии, она никому не проболтается. Только не указывай своё имя на конверте, а то проболтается почтальон. Ты умный мальчик, всё понимаешь. Как отец немного отойдёт от потрясения, я дам тебе знать. Может, надумаешь домой приехать. — И весомо добавила: — Шеннон, пока есть я, тебе есть к кому вернуться. Помни об этом. Она поцеловала взлохмаченного Шеннона в подбородок, кивнула Джеку и села в коляску. Заждавшийся кучер с готовностью тронулся в обратный путь. Шеннон с Джеком стояли на дороге и провожали их взглядом до тех пор, пока дорожная пыль, поднятая копытами, не улеглась вдали. Взяв своих лошадей под уздцы, они пешком пошли в усадьбу. Шеннон молчал, Джек не нарушал тишины и не задавал вопросов: пусть мальчик спокойно запечатлеет в памяти этот волнующий эпизод своей жизни — свидание с матерью после долгой разлуки. Сколько же времени Шеннон не виделся с ней? Учитывая, как далеко на севере находилось поместье сэра Энтони, где проживал и обучался Шеннон, от поместья Холбертов на юге, то вряд ли он часто навещал родной дом. На подходе к конюшне Джек всё-таки спросил: — Ты скажешь Уимси, что встречался с матерью? Шеннон пожал плечом. — Он и так знает. За нами же продолжают следить. Наверняка ему успели доложить. Джек, оказывается, этим летом его светлость два раза пересылал деньги моим родителям. Не от своего имени, конечно, а от анонимного адресата в столице. Мама была уверена, что деньги от меня, и даже ездила туда на мои поиски. Я не стал её разубеждать — пусть думает, что деньги высланы мною. Иначе гордость не позволит ей принять помощь от графа. Я так понял, что суммы были не столь большие, чтобы усомниться в моей причастности, но вполне существенны в их бедственном положении. Я не знаю, нужно ли поблагодарить его светлость?.. Нет, не буду. Он же хотел, чтобы это осталось в тайне. Джек согласно кивнул. — Да, я тоже так думаю. Не говори ему о тех деньгах. И это… Шеннон, я слышал, ты упомянул Боллза? Виконт — друг его светлости, если я не ошибаюсь. Насколько я понял, твоим родителям он преподнёс новость в крайне неприглядном свете… Но я не понимаю: зачем он рассказал всей вашей округе про тебя? Ты успел разозлить его за время праздника или у вас давние счёты? — Я его не злил, виконт сам по себе гнусный и злой. Этот мерзкий гад — наш сосед. Разумеется, он не упустил шанса, чтобы столь подло и больно унизить моих родителей. Хотя мы никогда не делали ему ничего плохого. Джек промолчал, но очень хотел бы узнать подлинную суть конфликта. Имя заносчивого виконта он выяснил после окончания маскарада — Питер. Это же имя назвал обиженный Томас в ту памятную ночь со смоляным нападением. Что Шеннон учудил такого, чтобы вывести из себя сразу троих: графа, виконта и красавчика Томаса? Понятно ведь, что графская немилость, так явно выказываемая в последние дни, имеет происхождение как раз со времён праздника. И, как небезосновательно подозревал Джек, происхождение любовно-ревностное. Они уже подошли к конюшне, где их могли услышать слуги, поэтому серьёзный разговор прекратили. Джек лишь пошутил: — Наверное, надо усилить твою охрану? Ведь тебя могут похитить в любой момент, посадить в мешок и увезти домой. Шеннон улыбнулся и помотал головой. — Не волнуйся, я убедил маму, что мне здесь очень нравится. Кажется, она даже уверовала, что я влюблён в графа. Поручив лошадей заботливым конюхам, Шеннон с Джеком разошлись по своим делам: Джек — к больным, Шеннон — проводить исследование свежей свиной крови и сравнивать её с человеческой. То есть со своей. Прижимая к себе сумку с пузырьками, он направился в лабораторию. Щёки хранили тепло маминых поцелуев.***
Джек оказался прав: причина графской немилости, действительно, имела любовно-ревностную причину. А вот с действующими лицами разворачивающейся драмы он ошибся: Боллз и Томас были вовсе ни при чём. Треугольник сложился иной: граф, Шеннон и доктор. Впрочем, ведь именно это и предвидел Джек, этого и боялся. Было слишком самонадеянно простому доктору водить умнейшего графа за нос. Терпение Уимси иссякло, он вынес свой суровый вердикт вечером следующего дня. Джек стоял в кабинете его светлости перед сидящим за столом хозяином и с волнением внимал его спокойным уверенным словам. — Джек, я вынужден расторгнуть наш с тобой договор. Отныне мне не нужен постоянный доктор в поместье. С этой должностью прекрасно справится доктор Кэри. Он будет приезжать из города в установленные дни недели, как это было раньше, до тебя. У Джека упало сердце: все его жизненные планы обрушились в этот миг. Где ещё он сможет получить столь же хорошую и высокооплачиваемую работу доктора? Даже в столичных госпиталях и больницах, куда без протекции на приличную должность попросту не устроиться, доктора зарабатывали меньше. О своей собственной практике в любимом городе можно вообще было забыть на долгие-долгие годы. Скопленных денег хватило бы, чтоб выкупить практику где-нибудь в мелком городишке далеко от столицы. А потом, откладывая гроши, заработанные на больных бедняках, накопить-таки на свою вожделенную мечту. Годам к сорока. Дьявол! А кто виноват? Сам виноват! Надо было ценить графские милости, а не совращать его любовника. Разнежился за пазухой у благодетеля, привык к щедрым подачкам, зажрался, осмелел… Размечтался: к тридцати годам иметь собственную практику в столице. В фантазиях рисовалось, как встречные леди и джентльмены раскланиваются и приветствуют: «Добрый день, доктор Уокмен! Моя матушка уже поправилась, вы такой замечательный доктор!», а он, весь такой важный, с усами, тростью и в котелке вышагивает по столичным шикарным улицам… Всё, забудь мечты, деревенский доктор Уокмен, поезжай в далёкое захолустье принимать роды у ежегодно плодящихся, истощённых крестьянок, лечить тёмный народ от дизентерии и просвещать на предмет элементарной гигиены. Что ж, тоже честный и нужный труд. Если вообще не случится так, что Уимси, будучи совершенно справедливо разгневанным, не пожелает более сурового наказания для человека, обманувшего его доверие. Нет, Джек всё же надеялся, что благородный граф, о порядочности которого ходили легенды, не унизится до кровавой мести своему доктору. А вот отправить его с пустыми руками на все четыре стороны — вполне в духе знатного вельможи. И неизвестно ещё, сможет ли Джек найти какую-либо работу, или же его будут увольнять отовсюду, как только прознает граф. Не секрет, что Уимси имел огромное влияние и связи в высшем свете, в его власти было поставить все мыслимые препоны дальнейшей карьере Уокмена. Если графу пожелается, то Джек не найдёт никакой работы приличнее должности батрака на ферме. Чёрт! Хоть бросайся ему в ноги и слёзно умоляй о прощении: «Ах, простите, ваша светлость! Не имел я злого умысла нанести вам оскорбление, когда совращал вверенного моим заботам и опеке юного красавца, приобретённого исключительно для ваших телесных утех! Не казните меня, я же по глупости и недомыслию воспользовался его неопытным телом. Пять раз». Джек даже хохотнул в душе. Нет, отговорок у него не было. Наказания он достоин. Значит, и понести его надо достойно. Что ж, не впервой ему оказываться в непростой жизненной ситуации: и детство было нелёгким, и после военных ранений ему казалось, что жизнь кончена. Вот только в детстве и после армейской службы ему оказывал помощь именно граф, нынче же можно было лишь уповать на благородство этого доброго человека и надеяться, что жизнь не окажется погубленной навсегда. Джек стоял перед его светлостью, заслуженно принимал кару и в этот решающий момент тщетно старался не думать о Шенноне. Как на мальчике отразится графский гнев? Неужели Уимси получил доказательства их плотской связи? Уимси словно услышал его мысли и пояснил: — С первых дней пребывания Шеннона в моём доме я сомневался в целесообразности твоего попечительства над ним. Но я увидел, как бедный испуганный мальчик сразу же потянулся к тебе, и, зная тебя, как человека крайне надёжного и преданного, ни разу не проявившего любовного интереса к юношам, я доверил тебе уход за ним. Разумеется, я приставил опытного слугу следить за вами. Никаких весомых доказательств того, что ты обманул моё доверие и воспользовался мальчиком, словно любовницей, я не получил. Подозрения были, и даже много раз, но я до последнего не хотел верить в твоё предательство. Шеннон радовался общению с тобой, поэтому я не осмеливался вас разлучать, какие бы сомнения не терзали меня. Однако не так давно мне довелось прочесть твоё письмо, адресованное мистеру Нилу, твоему бывшему сослуживцу. Да, не удивляйся, мне пришлось пойти на эти недостойные меры. То, что ты в один день заинтересовался возвращением на военную службу ради хороших денег и совершил визит к своему банкиру с целью выяснить состояние своих финансов, а также в разговоре с ним ты посетовал на высокую стоимостью обучения в столичном университете, — всё это навело меня на определённую мысль. Твой порыв безусловно благороден: вытащить мальчика из неволи, оплатить его обучение, вернуть ему независимость… Отважный поступок, я и не сомневался в тебе. Вот только вряд ли та жертвенность шла от чистой души… Джек вскинул гневный взгляд, но не успел и слова произнести в свою защиту, как Уимси продолжил: — …если дружеские чувства не были подогреты любовной связью. Ты можешь клясться и уверять меня в бескорыстности своих побуждений — увы, я тебе не поверю. В графских словах мелькнула тщательно скрываемая горечь. Джек не знал, к чему относятся эти сожаления и боль: к вероломству доктора, к уязвлённому самолюбию, к измене любовника или ко всему разом. Джек даже допустил мысль, что Уимси непритворно любил Шеннона. От осознания этого ему стало не по себе: получается, он испортил Шеннону перспективу долгой счастливой жизни под графским крылом. Ох, не надо, не надо было перешагивать черту! Нельзя было посягать на неискушённого юнца, нельзя было идти на поводу его отчаянного страха и бросаться утешать любознательное тело. Нужно было завязать своё желание в узел и сдержаться. Не устоял, поддался похоти, соблазнился грехом, изгадил мальчику жизнь… Но ещё не всё потеряно, можно убедить графа в своей единоличной вине, увести гнев от Шеннона. — Ваша светлость, я не буду вам лгать и умолять о прощении. Вы правы: я предал ваше доверие. Я совратил Шеннона и воспользовался его неопытностью. Только прошу поверить: наши с ним отношения ограничились лишь несколькими случаями, когда я по слабоволию не мог удержать своей низменной страсти. Я прекрасно осознавал свои подлые деяния и готов понести наказание. Уимси выслушал Уокмена с печалью в тёмных глазах, кивнул, взял со стола вскрытый конверт и подал ему. — Это ответ мистера Нила на твоё письмо. Пришёл пару дней назад. Он предлагает тебе рискнуть завербоваться в южную колонию, где в последнее время разгорелась настоящая война. Наше правительство заинтересовано в удержании своих позиций в этом адовом пекле, поэтому туда направлены значительные средства и поддержка. За полгода службы в чине капитана вполне можно заработать на несколько безбедных лет мирной жизни. Если, конечно, остаться в живых на этой войне. Ты сам понимаешь, дикарским племенам не знакомы правила ведения честного боя, тебе уже приходилось с этим сталкиваться. Тем не менее, я не настолько жесток, чтобы настаивать на твоей воинской службе непосредственно с оружием в руках. Я успел поговорить кое с кем, и меня заверили, что даже фельдшерский труд в полевом лазарете оплачивается очень достойно. Докторá же там просто на вес золота. Джек стоял перед графом, держал в руках забытое письмо и заторможенно соображал: радоваться ему или ужасаться? С одной стороны, перспектива воинской службы будоражила кровь, с ностальгией вспоминались те захватывающие времена. С другой стороны, очень уж он привык к гражданскому спокойному житию, с уютом, теплом, вкусной едой, с женской лаской. С третьей стороны, лучше пойти служить, чем влачить жалкое существование в графской опале. А вот с четвёртой стороны… Джек даже не усомнился в наличии четырёх сторон у своей проблемы. С четвёртой стороны был Шеннон. Собственно, мысли о Шенноне и решили все его сомнения. Хватит портить мальчику жизнь своими неуклюжими чувствами и нелепыми поступками! Уимси дал Джеку два часа на сборы. Джек собрался за полчаса, благо, много вещей с собой на войну не берут. За оставшееся время он прибрал кабинет, подготовив его для кратких визитов нового доктора, и навёл порядок в своём жилье, в которое ему вряд ли когда суждено вернуться. Одежду и личные вещи сложил в сторону: пусть делают с ними что угодно — хоть беднякам раздают, а хоть и выбрасывают. Растопил камин и сжёг ненужные деловые письма и письма от друзей. Те два конверта, что были заготовлены на случай побега Шеннона, он долго крутил в руках, но тоже бросил в камин: не хватало ещё, чтобы они попали в руки графа. Джек очень надеялся, что Шеннон сбегать не станет, ведь ему обещано обучение в университете, а не это ли его главная цель? Увидеться им с Шенноном, конечно, не позволили. Джек написал ему прощальное письмо. Письмо получилось коротким и сухим. Понятно же, что в первую очередь его прочтёт граф. В письме Джек даже не мог объяснить истинную причину своего отъезда. Как сказать? «Шеннон, нас раскрыли, поэтому прощай, не поминай лихом»? Или так: «Шеннон, я люблю тебя больше жизни и надеюсь, что ты меня тоже хоть сколько-то любишь. Но нас разлучают, нам не быть вместе. Я жертвую собой ради твоего благополучия, мой любимый»? Джек представил брезгливо перекошенное лицо Шеннона, читающего строки этого дамского романа, и улыбнулся. Уимси сам изложит причину увольнения и ссылки доктора, объяснив всё, что посчитает нужным. Запечатанное письмо Джек оставил на столе на видном месте, пусть его передадут Шеннону завтра, когда опальник будет уже далеко в пути. Под пристальным взглядом слуги — наверняка того самого, что был приставлен следить за ними с Шенноном — Джек погрузил свой небольшой дорожный сундук на задок повозки, закрепил ремнями. Тайком посматривая в сторону особняка, он надеялся хотя бы издалека увидеть Шеннона. Разумеется, никто их не подпустит близко друг к другу, но хотя бы напоследок перекинуться взглядом… А может, и к лучшему, что граф посчитал их встречу излишней. Своевольного Шеннона наверняка бы пришлось удерживать силой, если бы он пожелал приблизиться к Джеку. Очевидно, Шеннон даже не подозревал о его отъезде, сидя в лаборатории и корпя над своими исследованиями. Ради такого дела граф мог даже предоставить ему давно обещанный человеческий труп. Тогда Шеннон уж точно не заметил бы ничего вокруг, окромя вожделенной мертвечины. Джек не пошёл в конюшню, чтобы попрощаться со своей молодой кобылицей, — побоялся, что позорно прослезится на глазах у приставленного соглядатая. Свою лошадь он очень любил, и она отвечала ему взаимностью, расставаться с ней было тяжело. Попрощаться с прислугой в лице кухарки, смешливой Коломбины и других столь же дорогих его сердцу обитателей усадьбы Джек также не смог — слуга остановил его на полпути на кухню и невозмутимо изрёк: — Милорд попросил вас не задерживаться. Если вы готовы к отъезду, то пройдите в экипаж и ждите там, его светлость обещал спуститься к вам. Джек побледнел, он ощутил, словно на него вылили ведро помоев. В графской усадьбе никто никогда с ним так не разговаривал. Но высказывать возмущение подневольному прислужнику не имело смысла, и Джек последовал приказу. На двор опускались ранние осенние сумерки, тренькнул первый сверчок, с кухни пахнуло жареной рыбой, вдалеке раздался счастливый детский смех, сердце сжалось, горло перехватило. Джек понимал, что вряд ли когда ещё он увидит этот дом. За три года он стал ему родным и любимым, здесь ему было хорошо и уютно, нигде до этого с ним не обращались столь уважительно и по-доброму. В этом доме оставался кусочек его души. Другую часть души, что занимал вздорный любимый мальчишка, Джек оставлял с двоякими чувствами: Шеннону без него должно быть лучше, разумом он это понимал. А вместе с тем терзался тревогой. Как Шеннон будет жить без него? Кто его будет охранять от пакостного Томаса? Кто отучит от курения и пьянства? Как отразится на нём разоблачение их отношений? Голова кружилась от забот за этого неугомонного юнца. Обнадёживало одно: у Шеннона есть благородная цель в жизни, он хочет выучиться, следовательно, по собственному почину наломать дров не должен. Ну а граф, если действительно любит Шеннона, то простит ему глупую интрижку с похотливым доктором. Наконец во двор спустился Уимси. Он величественно приблизился к ожидающему Джеку и произнёс: — Желаю тебе счастливой дороги. Путь до места твоего назначения неблизкий, но мне будут докладывать о твоих передвижениях, и я надеюсь, что ты доберёшься без приключений. Эти слова следовало понимать как предупреждение: не вздумай своевольничать, за тобой следят. Джек и не думал сбегать. В этой стране Уимси найдёт его где угодно, в какую бы щель он не забился, а в остальном мире его пока ничто не прельщало настолько, чтобы отказаться от давней мечты. Нет, Джек пойдёт на войну, искупит свою вину в глазах оскорблённого вельможи, заработает денег и воплотит мечту в жизнь. А там посмотрим, как судьба повернётся… Шеннон повзрослеет, станет графу не интересен, и если он не вырастет из своих отроческих романтических грёз, то, может статься, встретятся они в столице и будут жить в одном доме, и наймут старую добрую служанку… Уимси прервал его наивные фантазии и продолжил речь. — Ты помнишь, что едешь через столицу, где должен получить документы о восстановлении тебя в действующих рядах армии, там же получишь назначение на службу. Вот рекомендательное письмо генералу Стенли, он мой давний приятель. Я попросил его, чтобы тебя назначили доктором в лазарет или госпиталь. Думаю, ты мечтаешь оказаться на поле боя, но я хочу верить, что благоразумие победит твой мальчишечий пыл. Джек, несмотря на пошатнувшееся доверие, я продолжаю относиться к тебе с любовью и заботой, я верю в тебя. И надеюсь, что ты вернёшься с войны целым и невредимым. Джек предпочёл бы, чтоб его светлость направил свою любовь и заботу на Шеннона, а про него самого забыл бы навсегда. Возможно, Уимси так и сделает, как только Уокмен исчезнет за морями в дальних землях. Джек молча кивнул. Он тоже надеялся вернуться живым. Казалось, говорить больше не о чем, и Джеку пора занимать место рядом с кучером. Повозка должна была доставить его в город, где он переночует в гостинице, а утренним дилижансом уедет в столицу. Но Уимси вдруг подал ему ещё один конверт. — Джек, здесь деньги. Нет, это не тебе, — поспешил он пресечь возражения Уокмена. — Ты едешь через столицу, так будь добр, перешли эту небольшую сумму Холбертам, как ты делал это раньше, от анонимного лица. — И с улыбкой пояснил: — Да, твой банкир открыл мне и этот секрет. Джек с удивлением взял конверт. Помолчал, подумал, но всё-таки сказал: — Ваша светлость, вы знаете, что вчера к Шеннону приезжала мать? Уимси кивнул. — Да, мне рассказали. Жаль, что она не пожелала познакомиться со мной. — А вы знаете, кто рассказал родителям Шеннона о его проживании у вас? Ведь Шеннон это скрывал от них. Эту новость преподнёс им лорд Боллз, вернувшись домой после празднования. Он сосед Холбертов. Теперь Шеннон изгой в собственном доме, от него отрёкся отец. Боюсь, что деньги они не примут. Уимси задумался. Очевидно, эта весть поразила его. Он с искренним сожалением проговорил: — Бедный мальчик… Я подумаю, что можно сделать в этой ситуации. А деньги в таком случае перешли на имя миссис Холберт. Мне думается, она разумнее своего супруга. Джек положил оба конверта в карман и отважился спросить: — Ваша светлость, вы позволите мне хоть изредка писать Шеннону? Уимси опустил глаза. Ему тоже было тягостно говорить об этом. — Нет, Джек. Ни в коем случае. Даже не смей меня больше обманывать и искать каких-либо способов связаться с Шенноном. Я всё равно узнаю. Не тревожь мальчика, он должен тебя забыть. Что ж, Джек предвидел такой ответ. И ему предстояло с ним смириться. Кучер стегнул лошадей, повозка выехала за ворота, Джек оглянулся на ярко освещённые окна огромного графского особняка. Жаль, что комнаты Шеннона выходили окнами в парк. Хоть бы мельком увидеть его тонкий силуэт… с копной подстриженных кудрей… со скрипкой на плече… Но наверняка Шеннон сидит в любимой лаборатории или в библиотеке, охраняемый незримыми слугами, приставленными никого к нему не подпускать и сокрыть отъезд Уокмена хотя бы до утра. Повозка проехала луг, аллею старых лип, минула сторожку привратника, около которой они с Шенноном вчера повстречались с замечательной миссис Холберт, из сторожки пахло ужином. Грузная фигура привратника показалась в открывшейся двери, он проводил их взглядом. До города ехать было около часа, сумерки сгустились, по сторонам мало что виднелось, Джек смотрел на лошадиные спины и думал, как же радикально поменялась его жизнь три часа назад. Он предчувствовал, что угрызениями совести, сомнениями и вопросами ему суждено мучиться ещё очень и очень долго. Такая уж у него была натура, он не умел шагать по жизни, не оглядываясь. И даже покинуть гостеприимную усадьбу он не мог, не посмотрев в последний раз на огонёк её сторожки, исчезнувший за деревьями. В городе кучер высадил его у гостиницы, помог выгрузить сундук, пожелал спокойной ночи и уехал обратно в поместье Уимси. Джек взял на ночь самый дешёвый номер, располагающийся под крышей, уточнил утреннее время отправления дилижанса в столицу и поднялся по длинной скрипучей лестнице к себе. Какой смысл было брать номер? Всё равно уснуть не сможет, будет сидеть всю ночь и смотреть в пустоту. Джек зажёг керосиновую лампу, сел на заправленную узкую кровать и погрузился в свои невесёлые думы. Не заметил, как задремал и повалился боком на покрывало. Приснился голос Шеннона. Его голос невозможно было перепутать ни с кем: красивый, глубокий, не по-мальчишечьи низкий. Голос поручал коня прислуге, властно приказывая напоить и следить. Никогда на конюшне Шеннон так не разговаривал с конюхами. Но это же сон. Когда на скрипучей лестнице послышались торопливые шаги, перепрыгивающие через ступени и затихшие у его двери, Джек очнулся от дрёмы и вскочил с кровати. За дверью ожидаемо висела тишина. Неужели всё-таки сон? Эх. Намечтал, приснилось… Но нет! Раздался робкий стук и нерешительный голос позвал: «Джек…» Он подлетел к двери, дрожащей рукой повернул ключ и распахнул её. На пороге стоял Шеннон. Запыхавшийся и растерянный. Джек затащил его в комнату и закрыл дверь. Громким шёпотом заругался: — Зачем ты приехал? Ты безумец! Уимси разгневается на тебя! Ты же понимаешь, почему меня выставили из поместья? Шеннон, также не то шепча, не то крича, ответил: — Нет, я только догадываюсь, почему ты уехал, даже не попрощавшись со мной! Твоё письмо ничего не прояснило. Я приехал, чтобы ты мне сам сказал, в лицо, что я испортил ваши прекрасные отношения с графом, что я сломал все твои планы на жизнь… Джек открыл рот и чуть не проглотил язык от удивления. Оказывается, вину за его ссылку Шеннон принял на себя. Боже… Письмо он и впрямь написал скомканное и глупое, Шеннон из него ничего не понял. — Кто тебе дал моё письмо? Я оставил его на столе в своём кабинете, рассчитывая, что тебе его передадут не раньше завтрашнего дня, да и то с позволения его светлости. — Я сам его нашёл. Прочёл и понял только, что ты уехал надолго. Конечно, я догадался, что ты покинул поместье не по собственной воле, а по настоянию графа. Нас раскрыли, да? Что Уимси тебе сказал? Куда ты направляешься? Почему так спешно? Зачем… Джек прервал поток вопросов. — Стой, стой! Ответь сначала: как ты оказался в моём кабинете? Я полагал, что с тебя не сводят глаз, чтобы скрыть мой отъезд как можно дольше. Шеннон фыркнул. — Это меня и насторожило. Лишние слуги вокруг… Я вылез через окно и направился к тебе, а у тебя всё прибрано и письмо на столе. Я прочёл, сел на Ориона, спросил у привратника, когда ты проезжал, и поскакал сюда. — Сюда? Как ты об этом догадался? — Джек, это элементарно! Ты поехал в город на ночь глядя, поехал не на своей лошади, а с кучером, которого я встретил возвращающимся в усадьбу, — понятно же, что не к своей Бесси ты ночевать направился… Вот чёрт, Джек и думать забыл про Бетти! Шеннон продолжил свои логические умозаключения. — …а скорее всего, чтобы продолжить путь на дилижансе, который будет только утром. Значит, ты останешься ночевать в гостинице. А почему из трёх гостиниц ты остановился в этой, так это проще простого — именно от неё отходит дилижанс. И я оказался прав! — В голосе Шеннона прозвучало довольство самим собою. В другое время Джек обязательно похвалил бы догадливого умника, но нынешняя ситуация не располагала к комплиментам. Он порывисто обнял Шеннона и прижал его буйную голову к своему плечу. — Жеребёнок ты мой необузданный… Не надо было тебе приезжать, граф наверняка уже знает о твоём побеге и выслал слуг, чтобы тебя вернуть. Неужели ты решил всё бросить и податься в бега? Когда уже столько достигнуто и ещё больше обещано?.. Шеннон мотнул кудрями по его шее. — Нет, я не сбегу, вернусь, я только с тобой попрощаться приехал. Джек, я бы хотел поехать с тобой, честно. Но не могу. Не важно, куда ты направляешься, я бы пошёл с тобой на край света. Я бы мог помогать тебе в лечении больных, но это не то, чем я мечтаю заниматься в жизни. Мне нужно получить образование, иначе кто я? Скрипач в таверне? Медсестра-самоучка? Или твоя содержанка? Я хочу быть независимым и заниматься любимым делом — проводить опыты и свершать открытия, ради этого я готов потерпеть несколько месяцев. Помнишь, ты ведь тоже этого хотел? Ты же меня уговаривал остаться у графа. Джек шепнул: — Помню, да… Уговаривал, когда ты порывался сбежать и заделаться юнгой на корабль… Шеннон стыдливо шмыгнул носом. — Джек, так куда ты едешь? Джек вздохнул и, уткнувшись носом в тёплые кудри, ответил: — Я еду в нашу южную колонию на войну. Шеннон вскинулся. — На войну? Джек, зачем? Тебе одной войны мало? Двух ранений мало? Ты не крепостной крестьянин его светлости, ты не обязан исполнять его приказы! Джек поспешил успокоить Шеннона, пока тот не повысил свой возмущённый голос настолько, чтоб слышала вся гостиница. — Уимси ничего мне не приказывал, он лишь уволил меня и предложил взамен работу в военном госпитале. Я не воевать еду, а лечить раненых, понятно? Я заработаю денег и устроюсь в столице. У меня будет своя практика, я стану столичным доктором. Если ты не передумаешь к тому времени, мы будем вместе. И, чтобы разрядить тяжёлый разговор, он шутливо добавил: — Тела тех, кого я не сумею вылечить, я буду отдавать тебе на опыты. Может, повезёт, и ты воочию увидишь восьмёркообразную печень. Шеннон смешливо фыркнул. — Я бы лучше увидел вскрытую черепную коробку Томаса, чтобы убедиться в её пустоте. Джек, на сколько ты едешь? Когда ты вернёшься? Ты будешь мне писать? Джек усадил Шеннона на кровать, сел рядом и неспешно ответил на все его вопросы, стараясь умалчивать лишь о собственных сомнениях и страхах. Шеннон, внимая его тихому уверенному голосу, успокоился. Да, Джек уезжает надолго, но полгода пролетят быстро, Шеннон за это время многому научится, освоит фехтование, выучит третий иностранный язык, будет тренироваться в стрельбе и борьбе, разучит новые музыкальные композиции, узнает всё про строение тела человека, — зато потом, когда они станут жить вместе, Шеннон непрестанно будет изумлять Джека своими знаниями и талантами. Джек не устанет восхищаться, хвалить и гордиться им. А ещё рассказывать на ночь свои приключения на войне и описывать удивительные дальние страны. И обязательно привезёт диковинное чужеземное оружие. Шеннон уверовал, что всё так и будет. Его смятенная душа успокоилась, юное тело возбудилось. Светлые глаза засверкали в тени кудрей, руки перебрались Джеку на бёдра, он впился жадным поцелуем в его губы и повалил спиной на кровать, улёгшись сверху. Джек и хотел бы остановить безрассудного юнца, но изголодавшаяся плоть не слушалась разума, и руки сами по себе кинулись разоблачать его от одежды, лаская оголившуюся кожу. Шеннон не отставал, его проворные пальцы успевали расстёгивать пуговицы и застёжки Джека быстрее, чем обнажался он сам. Они вместе стянули кальсоны с Шеннона, Джек откинул покрывало с кровати и подмял нагого мальчика под себя. Шеннон нетерпеливо развёл ноги, а руками крепко обнял Джека за спину, зажимая меж их животов наливающиеся члены. Джек целовал любимые губы и разрывался между желаниями и сомнениями. Побег Шеннона сам по себе вызывающ, а уж если граф узнает, каким образом тот попрощался с уволенным доктором, то неизвестно, чем это обернётся для них обоих… Шеннон почувствовал его неуверенность, просунул ладонь ему под живот, обхватил толстый горячий ствол и умело поласкал. Плотские желания измученного воздержанием Джека безоговорочно возобладали над его душевными метаниями. Он оторвался от сладких губ, привстал над Шенноном, сплюнул себе на пальцы и, нащупав вход, аккуратно проник скользким пальцем в вожделенное нутро. Шеннон раздвинул ноги шире, с предвкушающей улыбкой и учащённым дыханием ожидая, пока Джек его подготовит. Красивый розовый член лежал на чистовыбритом лобке; руки, закинутые на подушку, открывали столь же гладкие подмышки, кожа сияла белизной — мальчик выглядел, словно изящная фарфоровая статуэтка. Услаждая взор рассыпавшимися локонами — в свете керосинки чёрными на белой наволочке — Джек с лёгким сожалением вспомнил его былую гриву. Тщетно избегая тревожных мыслей о возможной погоне за самовольным графским фаворитом и стараясь не прислушиваться ко звукам, доносящимся со двора гостиницы, он торопливо растянул узкое отверстие, добавил слюны, смазал свой член и навис над Шенноном, опираясь руками о постель. Не отводя глаз от его лица, он туго, медленно, но уверенно вошёл в него почти по самое основание. Шеннон закусил губу, сдерживая болезненный стон, но его счастливые глаза продолжали сиять, руки гладили спину Джека, и он сам подался бёдрами навстречу, насаживаясь на член до конца. Прошептал: — Я люблю тебя целиком, вот так. Длинные ноги он закинул Джеку на поясницу и, обняв его, поторопил: — Давай же. Вбиваясь с каждым толчком всё быстрее и быстрее в тонкое податливое тело под собой, сдерживая собственные стоны и зажимая ладонью рот Шеннона, не желающего скрывать своего блаженства, Джек каждую минуту ожидал, как распахнётся вышибленная дверь и преданные графские прислужники оттащат их друг от друга. Кровать скрипела, долбясь изголовьем в стену и ножками об пол, да и тонкие перегородки меж комнатами наверняка пропускали все до единого любовные звуки: шлепки плоти о плоть, громкое рваное дыхание, несдержанный стон на пике удовольствия, игривый шёпот и влажные касанья поцелуев. Свидетелей, точнее слушателей, их порочной связи граф при желании найдёт немало. Вдобавок, застиранная гостиничная простыня, щедро промазанная их семенем, выдаст прелюбодеев с головой. Разомлевший Шеннон не изъявил желания покинуть постель, смирившийся с ситуацией Джек не посмел его выгнать, они обнялись и, переплетя ноги на узкой кровати, забылись неспокойным сном. Неугомонный Шеннон проспал недолго, нащупал под одеялом дремлющее достоинство Джека и бесцеремонно разбудил его, ухватив требовательной рукой, принуждая встать. Джек проснулся от возбуждающей ласки и жарких губ, подивился нерасторопности графа и вновь подмял Шеннона под себя. Опять скрипучая кровать сотрясала стену и пол, опять Шеннон не хотел сдерживать стонов, опять на простыню выплеснулось семя. И Шеннон снова вцепился в Джека, и не пожелал уходить. — Шеннон, как ты будешь оправдываться перед Уимси за ночь, проведённую со мной? Ты совсем не боишься его? Шеннон оторвался от груди Джека, где тягуче выцеловывал соски и шрам, поднял затянутый негой взор и лениво отговорился: — Боюсь, очень боюсь… вдруг меня лишат десерта и не дозволят послушать декламацию новой графской поэмы. Джек, безразлично, какие санкции граф применит ко мне. Главное, ты ему больше не подчиняешься, тебя он наказать не сможет. Джек не был уверен в собственной безнаказанности, но говорить об этом Шеннону благоразумно не стал. Сильнее прижал его к себе и зарылся лицом в лохматые кудри. Утром он проснулся в полном одиночестве на мятой липкой простыне. Умывшись и одевшись, Джек выловил в коридоре шуструю молоденькую служанку, сунул ей в ладошку монету и извинился: — Прости за грязную постель и не рассказывай никому. Девица смущённо хихикнула. — Да тот молодой джентльмен уже заплатил мне за стирку. Тем не менее и вторую монетку она спрятала в лиф. Джек уточнил: — Он уехал один или за ним кто-то прибыл? Служанка охотно пояснила: — Никого больше не было, он ушёл ещё затемно. Сел на своего вороного, да и поскакал. Правда, в седло он сел не очень-то уверенно. Я во дворе была как раз, слышала, как он ахнул. Она снова хихикнула и убежала вниз по лестнице. Джек улыбнулся, от сердца немного отлегло. Дилижанс прибыл через час. Джек успел за это время позавтракать в гостиничной харчевне, ведь до следующей длительной остановки путь предстоял неблизкий. В саму же столицу они должны были прибыть лишь к вечеру следующего дня. В экипаже Джек занял место в углу у окна и с лёгкой улыбкой на губах погрузился в воспоминания. Пусть визит Шеннона был полнейшим безумством, но как же эта встреча перед разлукой была необходима им обоим.