Поруганный ангел

***

      Джек увидел Шеннона сразу. Да, среди сотни разряженных гостей, на другом конце зала, но заметил сразу, как вошёл. Ещё бы его не заметить! Небесное создание! Пока Джек пробирался к нему, обходя танцующих, он не сводил с его фигуры взгляда, скрытого маской, и любовался. Шеннон его не видел, он стоял спиной, да и как бы он узнал его в костюме? Джек был уверен, что Шеннон ни за что его не признает. Мало ли на что тот намекал: якобы костюм доктора для него не загадка… Но если только Уимси не открыл ему тайну или кто из прислуги не проболтался, то вряд ли самонадеянный умник догадается. Помнится, как он тщетно искал свою бриллиантовую булавку…       Джек приблизился к одиноко стоящему без компании и собеседников ангелу и на мгновение замер, любуясь им со спины: длинная в пол белоснежная туника, подхваченная в талии поясом; крылья из белых перьев, но небольшие, гораздо короче, чем изображены у ангелов на фресках, ведь понятно, что огромные крылья слишком тяжелы для тонких плеч. Нимба над головой не было, но и без того ощутимый ореол святости буквально исходил от хрупкого неземного облика. Туго подкрученные кудри распущены, лишь на затылке пряди подколоты белой розой. Взгляд Джека с кудрей скользнул по крыльям ниже и упёрся в любимый зад, задрапированный складками тонкой ткани. Как же хотелось снять перчатку и прикоснуться… Шеннон в юбке — когда ещё такое доведётся увидеть, а уж тем более потрогать… Однако руки пришлось сдержать: маскарад маскарадом, а внимательные глаза кругом.       Джек встал рядом с ангелом и, направив взгляд туда же, куда и он — на танцующих гостей, негромко произнёс:       — Прелестно выглядишь, попка загляденье.       Маска приглушала голос, и Джек понадеялся, что никто, кроме адресата, его скабрёзности не слышал. Ангел повернулся к нему и изумлённым девичьим голосом ответил:       — Доктор, да вы редкостный бесстыдник! — Впрочем, особого гнева в ангельских словах не прозвучало — очевидно, греховный комплимент потешил невинную душу.       Джек воззрился на ангела сквозь стёкла маски. Не Шеннон! Вот так конфуз! Хотя лицо того тоже скрывала маска, но линия подбородка и, главное, шея без кадыка, убедили Уокмена в оплошности. А уж опустив взгляд ниже, он и вовсе смутился: под белыми драпировками возвышалась женская грудь, небольшая, но на вид натуральная. Ангел оказался женского пола. Хм-м… А ведь считается, что ангелы вообще бесполы.       Джек пробормотал: «Прости меня, Святой отец, ибо грешен я…» — и ретировался с места позора. Какой стыд! Попутать дочь одного из множества приглашённых вельмож с Шенноном! Да у Шеннона и фигура изящнее, и руки тоньше, и вообще виноваты стёкла в маске: ничего нормально не видно сквозь них… Хорошо хоть, что стёкла не красные, как полагается, а то бы вышел вовсе скандал, ведь полуслепой Джек цеплялся бы ко всем хрупким дамам, у кого тёмные кудри.       Поразмыслив, он решил искать Шеннона рядом с графом, благо, того не узнать было невозможно. Его светлость нынче возглавлял празднество в образе античного цезаря, облачённый в красно-белые свободные одежды, с золотым лавровым венком на голове и золотой же маске, прикрывающей верхнюю часть лица и нос. Вообще-то, правилами маскарада особо оговаривалось условие, что маска должна скрывать лицо полностью, но на хозяина дома данное правило не распространялось. Даже странно, что Уимси последовал ему хоть в какой-то мере, ведь его орлиный профиль соответствовал бы образу древнего властителя как нельзя лучше. Звучный благородный голос графа ещё более облагородился, Уимси талантливо играл роль, а для пущего эффекта в зале на постаменте был установлен трон, откуда должен взирать на праздник великий правитель. Однако цезарь на троне не сидел, а танцевал вместе с гостями. Вечер только начался, а потому танцы пока ещё исполнялись классические, но Джек знал, что позже наступит время для более фривольных развлечений и легкомысленной музыки, будут разыгрываться театральные миниатюры с участием гостей, загодя отрепетированные ими в соответствии своим костюмированным образам, и может быть много чего интересного, забавного и даже… хм-м, не совсем пристойного. Джек помнил маскарад, где в отнюдь не салонном танце задирались юбки и мелькали дамские колени, обтянутые шёлковыми чулками. А было дело, мускулистый полуголый «дикий мавр» бегал среди гостей и домогался пожилых дам, отчего те были смущены и польщены, и ни одна из них не пожаловалась на испачканные гримом мавра наряды. А ещё бывало, сражались рыцари в поединке за благосклонность прекрасной дамы. Одному рыцарю даже по-настоящему поранили руку, Джек оказывал ему помощь, рыцарь при этом всхлипывал, словно дамой был он сам. Впрочем, и роль дамы сердца в той сцене играл не кто иной, как очередной любовник графа — миловидный юноша с постоянным румянцем на щеках и яркими девичьими губами.       Джек вспомнил тот маскарад и того графского фаворита, понял, что его поиски Шеннона в дамском обличье продиктованы именно теми воспоминаниями, и осадил себя: «Шеннон может быть в каком угодно костюме. Хоть пирата, хоть монаха в капюшоне. А раз уж не ангела, то запросто чёрта». Джек усмехнулся под маской: да, чертёнок тот ещё, блудливый и проказливый. И стал высматривать гостей, чьи рост и комплекция соответствовали бы Шеннону. На цвет волос и причёску решил не обращать внимания, ведь многие костюмы подразумевали парики, а в некоторых костюмах волос не было видно под головными уборами.       В паре с его светлостью танцевала, само собой разумеется, Клеопатра. Но это точно была дама, так как солидный бюст зиял в большом вырезе декольте, да и пышные бёдра царицы, покрытые дорогими тканями, невозможно было спутать с мальчишечьими. И вообще, кажется, это была леди Элгвуд собственной персоной. У подножия трона сидел королевский шут из другой эпохи, в колпаке с бубенчиками и туфлями с загнутыми носами. Судя по обтянутым в яркие разноцветные чулки округлым ножкам — это тоже была чья-то дочь. Потом Джек увидел пирата, но пузо, нависающее над широким кожаным ремнём, заставило искать Шеннона дальше. Был и монах-доминиканец с печально-пьяным ликом на маске и лысиной вместо тонзуры. Судя по лысине — барон Глайд, сосед Уимси. Образ монаха отражал сущность барона примерно так же, как овечья шкура прикрывала бы волка: барон смолоду славился на всё графство своими амурными похождениями. Рядом с монахом стояла монашка, очень уж похожая на настоящую, вот только чётками она трясла совершенно неподобающе: у баронессы была лёгкая стадия трясучки. Представительный вампир в плаще был выше и крепче Шеннона, вертлявая цыганка в пёстрых юбках и золотых монистах — ниже. Пасторальная пастушка вроде бы похожа, но, приглядевшись к миниатюрным туфелькам, не скрытым укороченной юбкой, Джек перевёл взгляд на её кавалера-пастушка. «Деревенский» пастушок выглядел, словно парное молоко со сдобными булками были его основной пищей, а овечек он считал лишь во сне. Стройная Коломбина в ярком наряде очень знакомо хихикала, разговаривая с Арлекином, — всё ясно, служанка с некогда сломанной ногой. Очевидно, Арлекин тоже из прислуги. Худая античная матрона, разодетая словно богиня, плавно двигалась в такт музыке, на её тонких смуглых запястьях скользили широкие золотые браслеты-обручи. В паре с ней танцевал ни много ни мало сам Зевс. А впрочем, Джек мог и ошибаться, на Олимпе наверняка не один Зевс отличался окладистой бородой. А нет, всё-таки Зевс: жезл в виде молнии был подсунут под пояс. Высокая дама с осиной талией в платье с кринолином а-ля маркиза Помпадур танцевала с соответствующим её статусу жеманным кавалером в парике с буклями, расфуфыренным в парчу и ленты. «Каждой твари по паре», — усмехнулся Джек. Впрочем, танцевали они великолепно, он даже задержал взгляд на этой парочке.       Глаза разбегались от пестроты и блеска нарядов, многие костюмы и образы бедный доктор не смог толком опознать: перья, шелка, кружева… Особенно дамские платья, это было буйство фантазии, умение портных, да щедрый кошелёк супругов и отцов. К слову сказать, костюмы, заказанные графом для своего доктора и прислуги, тоже стоили немалых денег, отличались сложностью фасонов, качеством выполнения и оригинальностью замысла. Джек помнил, как весной они с его светлостью придумывали ему образ и смеялись над разными вариантами: благородный разбойник Робин Гуд, который будет отнимать у гостей драгоценности и отдавать их бедным; или же рогатый фавн в мохнатых штанах и с голым торсом. «Джек, я уверен, во время маскарада полуголому фавну не дадут прохода дамы всех возрастов и сословий. Соглашайся». Про себя Джек подумал, что страшный шрам на плече весёлому лесному божеству, вроде как, не полагается. Да и под масками «дам» могли оказаться вовсе не дамы, а под конец вечера быть облапанным хмельными мужскими руками отнюдь не казалось заманчивым. Остановились на костюме, который не требовал разучивания роли и соответствовал должности доктора как нельзя лучше. «И не надо сверкать телесами», — успокоился стеснительный Джек. Вот только маска оказалась громоздкой и неудобной, но по весне ещё не было в поместье никого желанного — ни ангела, ни чёрта — кого на маскараде хотелось бы зажать в тёмном углу и зацеловать до одури в строптиво-податливые вкусные губы. Как с этой ужасной маской такое провернуть? Эх, может, зря он отказался от образа фавна?.. Шеннону явно нравилось его тело, вон он как отреагировал тогда, в сарае… Джек вздохнул и представил, как Шеннон трогал бы его рога на голове и наверняка сказал что-нибудь вроде: «Третий рог у тебя солиднее, хоть и не такой острый». Джек даже хихикнул своей фантазии. А вот с этой маской как быть? Шеннон наверняка осмеёт и её, а Джеку даже не заткнуть насмешника поцелуем. Разве что заклевать.       Уокмен полюбовался на танцующие пары и подумал, что надо пригласить на танец хотя бы Коломбину. Но сначала необходимо найти Шеннона. Они не виделись всю прошедшую праздничную неделю. Не виделись с того ливня… Шеннон прислал записку, что стрельбу на ближайшие дни хозяин запрещает из-за шума и «боевые учения» — так Уимси шуточно называл их тренировки по борьбе — тоже. Всю неделю Джек беспокоился за Шеннона: как там, что с ним…       Продолжая крутить по сторонам выдающимся носом маски, он высматривал любимую фигурку. Да где же он? Неужели не пришёл? Или спрятался за спинами гостей, не желая принимать участия в легкомысленном развлечении? А может, Джек просто не замечает дерево в лесу, и Шеннон играет на скрипке среди музыкантов? Но нет. Все музыканты были без масок, а скрипач сиял сединами, видными с другого края зала. Где Шеннон? Не так уж много гостей, у кого подобные ему рост и сложение. Неужто он смог замаскироваться под толстяка или ещё какого неказистого героя? Нет, быть того не может. Его светлость не позволил бы глумления над изящной фигурой своего фаворита. Надо искать кого-то нежного, тонкого, хрупкого… Во! Наверняка вот тот юноша в белой хламиде и тюрбане! Точно! Джек стал пробираться к намеченной цели, мало что замечая вокруг себя, отчасти из-за ограниченного маской обзора, а также из-за вечернего освещения в зале. Он невежливо проскользнул мимо широкой юбки дамы в кринолине, чуть не наступив ей на подол, нечаянно толкнул какое-то божество в шелках, извинился, потом просочился между беседующими гостями, что тоже было крайне неучтиво, и наконец добрался до тюрбана. Каково же было его разочарование, когда под белыми драпировками хламиды он опять узрел холмики женской груди. Джек чуть не рассмеялся под маской: ну кто бы мог подумать ещё два-три месяца назад, что его так будет раздражать вид женской груди? Воистину судьба сыграла с ним жестокую шутку. Влюбиться в мальчишку — ничего глупее он в своей жизни не делал.       Джек решил отойти в сторону и спокойно оглядеть зал. Хватит метаться, как ужаленный шершнем. Но даже отойти спокойно в сторону у него не получилось: опять врезался в юбку с кринолином. Ту самую, что танцевала с расфуфыренным кавалером. Он пробормотал извинения, упёршись окулярами маски в очередную дамскую грудь, и хотел обойти стороной эту красоту в небесного цвета тафте, да мисс оказалась суетливой, словно ягнёнок, она мешалась под ногами и делала шаг туда же, куда и Джек. Совершив несколько па влево и несколько па вправо, Джек не выдержал столь откровенной женской тупости, остановился, руками в перчатках взял девушку за осиную талию, аккуратно отодвинул в сторону, ещё раз попросил прощения и с горящими под маской щеками ушёл в тёмный угол зала. Постоял, отдышался, успокоился.       Соображая, как бы попить воды или чего покрепче, Джек направился к фуршетным столам. Когда ему на пути вновь попалась небесно-тафтовая осиная дама, он заподозрил, что это неспроста, и удосужился приглядеться к ней повнимательнее. Лёгкая мисс упорхнула вперёд него к столу с напитками, но он успел заглянуть ей в лицо, вернее, в маску: серебристую кружевную, полностью скрывающую лицо от верха лба до кончика подбородка. Но волосы! Они были похожи на волосы Шеннона: тёмные, завитые, собранные вверх и уложенные в замысловатую высокую причёску, украшенную живыми цветами, несколько локонов изящно спадали на шею. Однако объём причёски был слишком солидный, у Шеннона кудри длиной всего по лопатки, а тут наверняка волосы по пояс, а то и ниже. Иностранное слово «шиньон» на тот момент Джек Уокмен ещё не слышал.       Продолжая приглядываться к интересной гостье, Джек отметил высокий рост — выше, чем у Шеннона. Ну, хорошо, допустим, это каблуки, невидимые под длинной юбкой. Талию можно затянуть корсетом, грудь подложить, тем более грудь небольшая, а декольте неглубокое. Кадык, если он всё же имелся, прятался под широким жемчужным ожерельем в несколько нитей. Выходило, что она могла оказаться им…       Девушка, не зная, что за ней пристально наблюдает любопытный доктор, повернулась к нему спиной, выбирая напиток на столе, богато сервированном и украшенном гирляндами цветов и фруктов. Глазам Джека предстала длинная стройная спина, затянутая в дорогую ткань. М-м… какая талия… Но вот переход от талии выше… Спина и плечи вызывали подозрения: излишне широкие для хрупкой девицы. Джек сделал решительный шаг в сторону дамы-загадки с намерением прояснить свой интерес, как вдруг она сама повернулась к нему, держа в руке бокал с вином. Джек опять уткнулся взглядом в её бюст, проступающий под узорчатой тканью небольшими гладкими бугорками. Девица деланно вздохнула и утомлённо произнесла голосом Шеннона:       — Доктор, вы неисправимы. Только и можете, что пялиться на женские груди. Вас не докормили во младенчестве? Смотреть надо на руки, они же у меня не покрыты перчатками. А в твоём случае, Джек, — на походку! Твою походку не скрыть даже этим ужасным плащом.       Джек от изумления не сразу нашёлся что ответить, а пока подыскивал слова, Шеннон утянул его в укромный угол под лестницей, прикрытый спинами не танцующих гостей. Под лестницей было сумрачно, но Джек разглядел, как Шеннон приподнял свою кружевную маску и отпил из бокала. Джек сглотнул: тоже хотелось пить. Плюнув на правила маскарада и оправдываясь тем, что здесь его никто не видит, Джек стянул перчатки, снял шляпу и расстегнул ремешок маски на затылке. Наконец-то сдёрнув громоздкое сооружение со своего лица и надев шляпу обратно, он облегчённо вздохнул и посмотрел на Шеннона незамутнённым взглядом. Шеннон улыбался, подносил бокал к губам и сверкал глазами сквозь серебряное плетение кружев. Насколько видел Джек, его лицо не было загримировано. Это хорошо. Почему-то не хотелось лицезреть Шеннона с напомаженными губами, подведёнными глазами, нарумяненными щеками и кокетливыми мушками. Достаточно того, что Уимси запихнул его в дамское платье и соорудил ему клумбу на голове. Ах, ещё и на каблуки поставил. Интересно, что там у Шеннона под юбкой… Шеннон проследил за его взглядом и выставил из-под подола ступню, обутую в изящную атласную туфлю с каблуком в несколько дюймов. Однако. Это когда же он успел научиться так уверенно передвигаться в подобной обуви? А это что, чулок? Боже… Тонкий, белый, шёлковый чулок… Вот бы посмотреть выше. Наверное, там кружевные подвязки над коленями… У Джека в горле пересохло окончательно, он взял из рук Шеннона бокал и одним махом допил сладкое игристое вино. Облизнулся. Мало. Шеннон понял и, мгновенно развернувшись, выпорхнул из-под лестницы. Через минуту он уже протягивал Джеку полный бокал того же самого вина, не забыв и про себя. От выпитого у Джека на душе повеселело, а может, от облегчения, что Шеннон нашёлся. Тот стоял, возвышаясь над ним причёской, тоже пил вино и усмехался, не сводя с него игривых глаз под кружевами. Джек не выдержал.       — Что?       Шеннон широко и довольно улыбнулся.       — Я угадал твой костюм. Так и знал, что ты будешь доктором. Только я думал, что костюм будет просто в средневековом стиле, строгий чёрный. Но вот чумного доктора* я не предвидел… Преклоняюсь перед задумкой. Чья идея была? Твоя?       Джек скромно кивнул.       — Да. Его светлость с радостью согласился. Ему тоже понравилась идея. Вот только это такой неудобный костюм… В этой маске ни дышать нормально, ни смотреть…       — Я видел, как ты слепо тыкался клювом и искал меня среди гостей. Неужели ты мог подумать, что я выряжусь ангелом? Пф!       Джек смутился: вот же глазастый, всё заметил, все его глупые метания по залу. Нет чтобы подойти самому, так ведь, чертёнок, смотрел и ухмылялся. Стараясь не краснеть, Джек невозмутимо ответил, чем вполне отомстил Шеннону:       — Конечно, ангел — слишком непритязательный образ для тебя. А вот разодетая в шелка и кружева маркиза на каблуках — самое то. Кушать в корсете пробовал? Кусок не застревает на подходе к желудку?       Шеннон обиженно фыркнул.       — Я много чего пробовал делать в корсете. Ты и представить не можешь.       Джек сразу пожалел о своих словах, он не хотел его обижать. В отличие от доктора, Шеннон не сам выбирал костюм. Раз Уимси пожелал видеть своего любимца в образе великосветской утончённой дамы — значит, так тому и быть. Шеннон молодец, что вообще позволил такое над собой учинить. Ещё и так гениально вжился в навязанное амплуа. Не иначе, рассматривает нынешний образ как очередную роль в своей вынужденной ежедневной игре.       Джек примирительно спросил:       — Как тебя величает его светлость? Моя маркиза? Или, скорее всего, моя графиня.       Шеннон усмехнулся.       — Не угадал. Он называет меня мисс Грейс.       — Ах да… Очень подходит тебе. Я видел, как грациозно ты танцевал с тем павлином. Правда, я не знал, что это был ты, но всё равно оценил.       Шеннон самодовольно хмыкнул.       — Ты ещё сможешь оценить это не раз. У меня расписаны все танцы на вечер — чуть ли не с каждым знатным гостем мужского пола! Потом будет миниатюра с моим участием, в которой я играю на скрипке… В общем, ко времени фейерверка я превращусь в хромого, еле ковыляющего инвалида. Знал бы ты, каково ходить на каблуках!       В полном соответствии со своей ролью Шеннон капризно всхлипнул и отпил вино надутыми губами. Джек искренне посочувствовал:       — Я никогда не пробовал даже стоять на каблуках, но представляю, как это тяжело. Сколько ты репетировал?       — Три недели. Сначала понемногу, а потом по несколько часов. Самое сложное — танцевать в туфлях и этой юбке. Я с трудом привык к своим габаритам, — рассмеялся Шеннон.       Джек припомнил:       — А хромал ты тоже из-за этого?       — Да, подвернул ногу во время репетиции.       — Бедная модница…       Джека подмывало хотя бы в шутку приласкать Шеннона, но он не осмеливался к нему прикоснуться. Их укрытие под лестницей не было надёжным, рядом стояли гости. Вот бы найти более уединённое место для встречи… От созерцания переодетого Шеннона мечта о поцелуях разгорелась, а фантазии о чулках с подвязками нешуточно взбудоражили низ живота.       Неудивительно, что Шеннон думал о том же.       — Джек, сейчас мне надо вернуться: меня ожидают кавалеры. Я и так пропустил этот танец. Вечер предстоит длинный, нам с тобой необходимо найти другое место для свиданий. Разведай, ты же военный.       — Я доктор.       — Ты военный доктор…       Шеннон прикоснулся к маске Джека, которую тот держал в руках, приготовившись надеть. Его тонкие пальцы обхватили длинный кожаный клюв и совершили несколько недвусмысленных скользящих движений, от которых докторское сердце забилось невпопад. Ах ты шалунья, мисс Грейс.       Шурша юбкой, Шеннон удалился, а Джек принялся вновь облачаться в маску. Ласково огладил осквернённый клюв, незаметно поправил под плащом встрепенувшееся достоинство, надел перчатки и вышел на свет. Мисс Грация уже порхала около цезаря и ожидающих кавалеров, кокетливо пожимала плечиками и вертела длинной шеей в жемчугах. Цезарь приобнял её за талию и что-то прошептал на ухо. Джек облегчённо выдохнул в клюв и направился к Коломбине, с намерением пригласить её на танец. Выпитое вино подняло настроение и лишь слегка уязвило гордость, переживания за Шеннона улеглись. Напрасны были волнения, у мальчика всё хорошо, он счастлив и доволен, Джеку не стоит за него беспокоиться. Та тревога недельной давности, по всей видимости, оказалась ложной. Наверное, Джеку просто померещилось, что Шеннон удручён, а тот всего лишь заботился о предстоящем маскараде и своей непростой роли в нём. Мальчик сильный, Джек уже неоднократно в этом убеждался. И целеустремлённый. Негоже простому доктору вставать на его пути, и уж подавно незачем лезть со своей никчёмной помощью. Тщетно подавляя неуместную обиду, Джек взял под руку хихикающую Коломбину, развеселившуюся ещё пуще, узнав доктора в костюме доктора.              Шеннон сам от себя не ожидал, насколько талантливым он может быть лицемером и притворщиком. Неделя, пережитая им со дня приезда ненавистного Боллза и до дня маскарада, вымотала его и потребовала моральных сил почти столько же, сколько все три месяца, проведённые им в качестве графской покупки. Помимо огромного количества раздражающих гостей в доме, для которых Шеннон оставался неизменным объектом внимания, также давались ежедневные праздничные концерты с участием его скрипки, обязательным считалось его присутствие на всех без исключения обедах и ужинах, сопровождение графа на выездах, охоте, пикниках, и прочем, прочем, прочем… Шеннону не удавалось ни уединиться, ни скрыться, ни в своих комнатах, ни в лаборатории, ни в парке. Стрельбу с Джеком запретили на время празднества, тренировки по рукопашному бою и подавно. «Милый, синяки на твоей нежной коже очень меня расстраивают… Я понимаю, что ты мальчик, и хочешь научиться драться… Но потерпи до окончания праздника».       Самым невыносимым испытанием этой тяжёлой недели оказалось ежевечернее присутствие виконта в спальне графа. Боллз сидел в кресле и молча смотрел, как заклятый друг-соперник занимается любовью с подневольным амантом, и неизменно испытывал при этом телесное удовольствие. Шеннон не смел перечить графскому извращённому развлечению, но про себя молился, чтобы тот сдержал слово и ему не пожелалось поменяться с виконтом местами.                     — Шенни, ты же не будешь против, если Питер снова посмотрит на нас? Вчера ему очень понравилось. Да ты и сам видел, во что он превратил свой платок, — рассмеялся Уимси, зайдя в спальню Шеннона и уводя его в свою.       Боллз уже восседал на прежнем месте и в прежнем виде: в кресле, в вышитом халате, с папиросой и бокалом. Вот только Шеннон отметил, что нынче под халатом виконт был гол.       Раздев и уложив юного любовника на кровать, раздевшись и улёгшись рядом, целуя и лаская его прохладное покорное тело, Уимси негромко, но с расчётом, чтобы слышал зритель, проговорил:       — Покажи, насколько глубоко может любить меня твоё прекрасное горлышко…       Шеннон послушно встал на четвереньки над лежащим графом и его стоящим членом, откинул волосы на другое плечо, дабы зритель в партере мог видеть всё действие без помех, и отыграл требуемую сцену. Медленно, красиво, привычно. Начав с поцелуев, продолжив облизыванием, заглатыванием, посасыванием… Уимси, как видно, желая продемонстрировать разнообразие любовных позиций, прервал действо, не достигнув кульминации, встал на колени позади любовника, ввёл в него блестящий от слюны член и продолжил собственное наслаждение. Невозбуждённый Шеннон равнодушно принимал его глубокие уверенные толчки, механично издавал счастливые постанывания и отстранённо считал секунды до наступления известного момента, который легко предугадывал, досконально изучив возможности графского тела. Сквозь свисающие на лицо волосы он украдкой глянул на зрителя.       Боллз без смущения раскинулся в кресле, развёл ноги, а рукой под халатом совершал характерные движения, не сводя с кровати потемневшего взгляда. Шеннон подумал, что надо бы узнать у слуг дату отъезда виконта и постараться избегать встреч с ним наедине. Снова оказаться в роли жертвы Шеннон категорически не желал. Неужели Уимси не понимает, что его приятелю недостаточно лишь стороннего наблюдения? Но что доподлинно было на уме у графа, а тем более у развратного виконта, оставалось для неискушённого Шеннона неясным. Он лишь надеялся, что Уимси сдержит обещание, и Боллз, духовно впечатлённый и нравственно просвещённый, отправится восвояси, где и подыщет себе любовника, по всем статьям превосходящего графского.       Пока же виконт только набирался впечатлений. Он откинул светловолосую голову на спинку кресла, халат на его груди распахнулся, являя взору сжатый розовый сосок и медальон на длинной золотой цепи. Ниже пояса халат тоже мало чего прикрывал, а от энергичных движений полы и вовсе разошлись, блестящая малиновая головка члена выставилась наружу, и… Шеннон с удивлением и стыдом осознал, что созерцание распалённого виконта, исступлённо ласкающего себя, его возбуждает. «Боже… неужели и я превращаюсь в такого же?..» Член стал наливаться, тело заинтересованно откликнулось на толчки внутри себя, но Уимси закончил акт любви раньше, чем любовник успел получить наслаждение. Ну что ж, Шеннону было не привыкать, обойдётся. Он знал своё место и своё назначение. Правда, иногда граф всё же снисходил до его нужд и собственноручно доводил до расслабления. Но так случалось не всегда, обычно он сразу же отправлял его к слуге за гигиеническими процедурами, а сам отдыхал или курил у открытого окна. Шеннон в своей ванной комнате получал дежурный клистир, вымывал из себя графское семя, снова подвергался промазыванию на случай повторного соития, подставлял спину, грудь, выбритые подмышки и гениталии под протирку влажной губкой, полоскал рот свежеприготовленным отваром пряных трав (его светлость любил поцелуи с ароматом шалфея и вербены) и вновь укладывался в хозяйскую постель. Естественно, его возбуждение опадало ещё на стадии выхода из спальни, а уж при виде старого слуги с клизмой так и вовсе всё поджималось.       Если бы Шеннон не знал, как бывает по-другому, если бы Джек не показал ему, как должно быть, его бы устраивало такое существование. Он бы довольствовался телесной негой и радовался редким моментам эйфории, отпущенным по милости графа, благодарил его за доброту и ласку, и не смел мечтать о чём-то большем. Или о ком-то… С нежными заботливыми руками, с чуткими пальцами с запахом лаванды, весёлыми синими глазами… В груди бы ничто не замирало от предвкушения встречи, в животе не ныло от непристойных фантазий, в голове всё было бы просто и понятно: есть цель, есть средства для её достижения. Лишь требовалось предавать забвению эмоции, чтобы омерзение к самому себе не встало преградой на этом пути. К несчастью, Джек открыл ему прекрасную, необходимую сторону человеческих отношений — ужасную, излишнюю сторону. Не желая того, Шеннон на него злился: не будь этих дурацких чувств и потребностей, насколько бы проще жилось! Когда нет привязанности, нет и проблем. Разве ему недостаточно переживаний за родителей? Ведь мерзкий Боллз наверняка расскажет всей округе о нынешнем положении младшего сына Холбертов, родители сгорят от стыда и унижения. Как быть? Как уговорить виконта молчать? Предложить ему себя в обмен на неразглашение тайны? Так ведь глупцу понятно, что тот возьмёт, попользуется и всё равно не сдержит слова, данного презренному мальчишке. Ещё и наверняка похвастается графу, после чего Шеннону не будет места в доме Уимси, и можно будет ставить крест на дальнейших жизненных планах. В непорядочности Боллза Шеннон ни минуты не сомневался. Впрочем, будь виконт хоть самым благородным человеком на свете, Шеннон не опустился бы до плотской связи в качестве оплаты. Он не шлюха. Ну и пусть именно так считает виконт, пусть говорит обиженный Томас, пусть все гости так думают. Лишь бы не думал Джек. А он так не думает. Или думает?..       Тем временем, пока тревожные мысли терзали Шеннона, Боллз, как и граф, тоже достиг верха наслаждения, вынул руку из-под халата, опять закурил, опять отхлебнул из бокала, опять бросил испачканный платок на ковёр.       Уимси расслабленно вытянулся на постели и обтёр свой сытый член мягкой салфеткой. Шеннон приготовился исполнить команду идти в ванную, но его светлость вдруг заявил:       — Шенни, милый, поласкай себя. Мы хотим посмотреть. Ты такой красивый. Порадуй наш взор.       Шеннон опешил. Этого ещё не хватало! Тешить их взор рукоблудием. Да будет ли конец извращённым желаниям? Помнились буквально считанные разы, когда Уимси, достигнув пика удовольствия раньше, чем любовник, позволял ему достичь удовлетворения собственными силами. Шеннон и смущался этого, и желал, и совершал, ибо распалённый организм требовал снятия напряжения. Покидать же постель возбуждённым было обидно и больно, но без позволения его светлости в постели ничего не делалось. Это было правило. Шеннон терпел. У него было своё правило: он здесь не за этим. У него другая цель. И вот, выпал редкий случай, его графская светлость снизошли и соизволили потешить взор… Шеннон вспомнил эпизод трёхмесячной давности: раздевание перед сидящим в кресле Уимси — тогда тоже было очень стыдно. За прошедшее время чувство стыда атрофировалось, строить из себя неопытного девственника не имело смысла. Член нескромно торчал и требовал прикосновений, а Шеннон не имел права капризничать. Он сел на постели и повернулся так, чтобы обоим зрителям был предоставлен обзор, размазал пальцами выступившее предсемя, обхватил заждавшийся твёрдый орган, потянул кожицу туда-сюда, накрывая головку, вошёл во вкус, опустил веки и отдался наслаждению. Представил, что делай он это перед Джеком, он бы сделал не так. Сначала он бы проник пальцами в анус и слегка, для затравки зрителя, поласкал бы себя там. Потом вынул бы пальцы, увлажнённые семенем, и размазал его, словно смазку, по члену. А затем снова ввёл бы их в себя, ведь, кажется, Джеку нравилось это наблюдать. И так, выгнувшись в пояснице и запрокинув лицо, он двумя руками одновременно ублажал бы себя и стонал от неподдельного удовольствия, а насытившийся счастливый Джек бы смотрел…       Фантазируя о докторе, но при этом угождая вельможам, Шеннон быстро довёл себя до семяизвержения и забрызгал простыню перед собой. Помнилось, как у Джека в постели приходилось скрывать любовные последствия, подкладывая полотенце и затирая следы. У графа же не имелось тайн от прислуги, простыни менялись после каждого соития, а их на неделе бывало не одно и не два. Возраст графа мало сказывался на его мужском здоровье и потенциале. У Шеннона даже как-то промелькнула шальная мысль: изобрести средство для снижения мужской силы и опробовать его на своём любвеобильном покровителе. Благо, мысль не задержалась, а то неизвестно к каким последствиям привело бы изобретение химика-недоучки. Ошибись он с составом или не угадай с дозировкой, и граф навсегда потерял бы интерес к плотским удовольствиям, а следовательно, Шеннон стал бы ему без надобности, и тогда прощай учёба, усадьба, Джек…       Пресыщенный разнообразной зрелищной программой Боллз откланялся и удалился к себе, наполненный графским семенем Шеннон был отправлен в обиход к камердинеру, постель перестелена, довольный Уимси растянулся на свежей прохладной простыне, размышляя, чем бы удивить приятеля завтрашним приватным вечером. Он не сомневался, что Питер вновь изъявит желание испачкать очередной батистовый платок. Решено было продемонстрировать любовника в маскарадном неглиже: чулках, корсете и панталонах. Да, Боллзу довелось присутствовать на репетиции Шеннона и видеть его в этом наряде, но вот как мальчик великолепно смотрится, задрав шёлковые ножки вверх, это зрелище достойно того, чтобы им поделиться с дорогим другом. Стало быть, завтра он удивит Питера ещё более пикантным развлечением. Нужно хорошо выспаться и не переутомляться днём, дабы к вечеру остались силы.              Назавтра Шеннон, облачённый в туго затянутый корсет на голом теле, в чулки и туфли, стоял со спущенными панталонами, облокотившись о постель, и принимал графские милости в оттопыренный зад. Исполнял утомительную роль, заученно стонал, привычно подавался навстречу толчкам, тяжело дышал стянутой грудью и в сотый раз задавался вопросом: стóит ли его образование того? И сотый раз убеждал себя, что стóит.       Боллз, по установившемуся порядку, заняв зрительское место, выложил на столик рядом с собою портсигар и новый платок, отпил из бокала. Освоился он настолько, что пояс халата развязал сразу же, как уселся в кресло. Крупный розовый член лежал на бедре, словно толстая телячья сарделька на прилавке мясника. Виконт гадко ухмыльнулся, когда перехватил взгляд Шеннона, направленный на него. Шеннон отвёл глаза и постарался унять дрожь: он почти ничего не ел весь день, да и накануне тоже, аппетита не было, навязанное общение с гостями нервировало его, голова болела, а корсет затруднял дыхание. «Как бы не упасть в обморок, и тем самым не опозориться вконец». Нет, нужно продержаться. Показать, что его связь с графом добровольна и приятна. Если уж Боллз разболтает кому-либо о младшем сыне Холбертов, то пусть рассказывает, как тому хорошо под графской опекой, а не расписывает его моральные страдания и унижения. Лучше выглядеть благополучным любовником, чем принуждаемым рабом. Откуда взялась эта уверенность в юной голове — непонятно. Наверное, из дамских романов в библиотеке леди Энтони, в которые Шеннон имел неосторожность заглянуть.       Отведя взгляд от распалённого виконта, Шеннон задумался, почему тот сразу же, как только увидел его, переодетого в женскую одежду, похотливо возжелал? Ведь острый глаз Шеннона заприметил тогда на репетиции вздувшиеся брюки виконта. Да и сам граф всенепременно возбуждался, лицезря корсет, панталоны, чулки, каблуки… Странно… Почему бы в таком случае господам не воспользоваться настоящими дамами? Хм-м… Неужто Джеку тоже понравился бы Шеннон в этом нелепом наряде?.. Надо рискнуть и на маскараде показать ему, что надето под юбкой. Наверное, Джек рассмеётся и скажет: «Какие у тебя ноги смешные в чулках! Совершенно не женские. И на каблуках ты ходишь, будто утка хромая. И вообще, ты пародия на девушку, у тебя даже груди накладные. Пожалуй, вернусь-ка я к Бесси… Бетти… Как её там?..» И уйдёт к своей грудастой подружке… Может, совсем не показываться Джеку на маскараде?       От особо резкого толчка, отдавшегося болью, Шеннон невольно вскрикнул, неосмотрительно выйдя из роли. Граф подходил к финалу, а потому вёл себя несдержанно, вбивался глубоко, с хлюпаньем, крепко держа любовника за утянутую талию. Излившись внутрь, он продолжил двигаться, лишь замедлил темп, легко скользя по собственному семени. Шеннон сдерживал дрожь в ногах, напряжённых неудобной позой и каблуками, мучился головной болью и мечтал, чтобы на этом всё закончилось. Никаких показательных самоудовлетворений он уже не смог бы продемонстрировать, он только хотел, чтобы его оставили в покое, он хотел спать. Уимси заметил недомогание любимого мальчика, уложил его на кровать и заставил глотнуть из бокала, взятого со столика виконта. Оказывается, виконт пил виски. Горло и пустой желудок обожгло жидким огнём, Шеннон поперхнулся и закашлялся. Со второго глотка полегчало, с третьего — похорошело, а допив бокал, Шеннон бухнулся на подушку и мгновенно уснул. Он не почувствовал, как заботливые руки графа сняли с него туфли и панталоны, ослабили подвязки чулок и избавили от корсета, как накрыли одеялом, а ласковые губы поцеловали в щёку. Уимси удалился принять ванну, попрощавшись с Боллзом, докуривавшим папиросу и тоже намеревавшимся уходить. Однако виконт ушёл не сразу, он задержался у кровати, откинул одеяло и ощупал крепко спящего мальчика. Развёл его безвольные ноги в чулках, помял ягодицы, бёдра, гениталии, проник двумя пальцами в горячий влажный анус, вынул и понюхал склизкие пальцы, опять всунул. Совершил несколько протяжных толчков. Брезгливо вытер руку о покрывало. Напоследок мокро поцеловал Шеннона в приоткрытые губы и прошептал:       — Надеюсь, вскоре мы с тобой займёмся этим не во сне, а наяву.              Следующим вечером Шеннон, вновь облачённый в дамское бельё, по просьбе графа демонстрировал зрителю любовную позицию «наездника». Точнее, «наездницы»: ведь волосы ему также уложили в дамскую причёску, а на шею и запястье надели тяжёлый многорядный жемчуг. Для полноты облика не хватало лишь колышущихся грудей над корсетом, да выбивался из образа прыгающий налитой член. Шеннон исполнял роль старательно, компенсируя свой вчерашний конфуз со внезапным впадением в сон. К тому же эта поза ему нравилась, с ней были связаны волнительные воспоминания: именно таким образом, тогда на поляне, они с Джеком любили друг друга. Перед тем свиданием Шеннон тревожился и сомневался: не отвергнет ли его Джек, не побрезгует ли его телом, будет ли его любить, разделяя с графом? Джек не отверг. Только графа он всё же припомнил, чем неимоверно обидел Шеннона и получил в ответ не меньшую порцию боли, пусть не душевной — телесной, окатившей причинное место. Но самое поразительное — Джек его простил! Джек добрый. Любимый.       Уимси не подозревал, кому обязан столь прекрасным исполнением «скачек», с мыслями о ком любовник насаживается на его член, представляя кого забрызгивает его грудь тёплым семенем.       О чём думал виконт, было интересно лишь ему одному, он молча дёргал свою телячью сардельку, глядя на скачущего Шеннона и графский член, ныряющий промеж белых ягодиц, портил четвёртый по счёту дорогой платок, курил, пил, желал спокойной ночи.              Следующим полднем Шеннон предсказуемо отбивался от Боллза в собственной спальне, куда тот ввалился без спроса и приглашения, с одной-единственной конкретной целью. Уимси тем временем отсутствовал в усадьбе по неотложным краткосрочным делам, а прислугу и никого другого безнаказанный виконт не боялся. Он схватил мальчишку сзади, зажав локтем шею, и намерился повалить на кровать. Шеннон вспомнил, чему его учил Джек, и строго по пунктам применил на практике: присел — хватка удерживающей руки ослабла, выскользнул из-под локтя, метнул назад свою растопыренную кисть и, не глядя, всадил тонкие сильные пальцы во вражеское лицо. «Когда силы неравны, главное — скорость и напор. Вонзай пальцы, дави на глаза, рви ноздри и губы». Попались губы. Шеннон подцепил согнутым пальцем угол рта и что есть силы потянул на себя. Виконт взвыл от боли и тяжёлой тушей повалился на свою жертву. Шеннон отскочил, но Боллз вновь попытался удержать его, за что и поплатился вывернутым мизинцем. Растрёпанный Шеннон выбежал из комнаты, оправил одежду с оторванными пуговицами и до приезда графа находился среди гостей, не зная, куда ещё можно спрятаться от ополоумевшего домогателя. Первой мыслью было: бежать к Джеку. Но тогда пришлось бы рассказать ему всю эпопею с виконтом, а делать этого Шеннон не собирался. Джек ничем не сможет помочь, зачем вываливать на него свои проблемы? Поганый Боллз уедет послезавтра, на следующий же день после маскарада, нужно продержаться всего-то два дня. А там и все остальные гости разъедутся, и можно снова заниматься любимыми делами в лаборатории, ставить опыты, проводить исследования, экспериментировать, изобретать, познавать, открывать… Заниматься с Джеком стрельбой, осваивать новые приёмы борьбы… Эх, жаль, даже не похвастаться, как пригодились его уроки.              Как уж Боллз отговорился перед Уимси, как оправдал вывернутый мизинец и царапины на лице, Шеннон не знал. Думается, граф и так всё понял. После встречи с виконтом наедине, Уимси внимательно посмотрел на Шеннона, но ни о чём не спросил, лишь вздохнул и успокаивающе погладил его по плечу. Показательные занятия любовью больше не устраивались, и Шеннон наконец-то выспался в собственной постели. С каминной кочергой в обнимку, предварительно закрыв на ключ наружные двери и придвинув к ним тяжёлые кресла. С небывалым аппетитом позавтракал, сунул под жилет острый нож для писем, взял скрипку и, стараясь не озираться, ушёл в парк, где по праздничной традиции устраивал по утрам сольные концерты для дам. Вообще-то, это были просто репетиции, но они с первого же дня обросли благодарными слушательницами из числа гостей, совершающих утренний моцион по великолепному парку усадьбы, а потому превратились в регулярные ожидаемые представления.       После полуденного чая начались очередные праздничные развлечения. Шеннон и прежде держался около графа — таково было желание его светлости — а нынче сам, без напоминаний, сопровождал его повсюду. Боллза он так и не встретил за весь день ни разу, но знал, что тот продолжал оставаться в поместье. Если бы виконт повёл себя как джентльмен — хотя бы в этом случае — то он должен быть уехать ещё вчера. Шеннон терялся в догадках, какого содержания разговор состоялся между Уимси и Боллзом, ведь что-то изменилось: виконт не показывался на глаза и даже не принял участия в перепелиной охоте, хотя обожал всяческие виды насилия, в том числе и отстрел глупых птиц. В общем-то, переживать было не о чем, видеть мерзкого виконта желания не имелось, и вряд ли тот осмелился бы покуситься ещё раз.       Случайное удивительное открытие, совершённое Шенноном вечером того же дня, многое прояснило. По просьбе его светлости он вместе со слугой перебирал старые маскарадные костюмы в дальней гардеробной комнате. Искали что-либо подходящее на грузную фигуру одного из гостей, не озаботившегося о костюме заранее. Чихая от пыли и благовоний, отпугивающих моль, Шеннон открыл выходящее в сад окно и в сгущающихся сумерках увидел два мужских силуэта на дорожке. Обнимающихся. Одна фигура выглядела крупной и высокой, вторая была гораздо изящнее и ниже ростом. Пара разомкнула объятия, и Шеннон с изумлением узнал в них Боллза и бывшего графского любовника — Томаса. Хотя ранее он всего лишь однажды видел этого женственного юношу, но запомнил хорошо, ведь тот обозвал его потаскухой. Шеннон чуть не рассмеялся: так вот где пропадал виконт весь день! Вернее, с кем пропадал. Теперь можно было успокоиться, виконт в надёжных цепких руках корыстного юнца.              По-видимому, любовь настигла Боллза внезапно и утянула с головой. На следующий день его опять нигде не было видно, и на маскараде Шеннон его тоже не нашёл. Даже не зная костюм виконта, он бы вычислил его враз: рост, сложение и походку особо не замаскируешь. Вон, Уокмена он увидел сразу же. Отличный костюм у доктора. Остроумный. Остроклювый. А куда это Джек так навострился?.. Ах, к ангелу. От чумы лечить, наверное. Чудодейственными внутренними вливаниями. Нет, судя по реакции, попутал с кем-то. Да, точно, попутал. Что-о?.. Неужели он думал, что ангел — это Шеннон? Так ведь у ангела женская фигура! Ну, доктор, совсем уж вы запутались, не отличаете женщину от мужчины.       Шеннон слабо вздохнул — глубоко дышать в корсете не получалось — и незаметно поправил сместившуюся левую грудь. Кавалер по танцу раздражал навязчивым розовым ароматом. Или это так благоухали розы в собственной причёске? И вот как в этом виде предстать перед Джеком? Вдруг он начнёт жалеть и сочувствовать: дескать, как тебя граф опозорил, обрядил в профурсетку какую-то, а ведь ты, Шеннон, не девица, о чём неустанно твердишь. Лучше бы осмеял, чем жалел. Вина выпить, что ли?..                     Джек, приобняв Коломбину за тонкую талию, кружил её в танце. Общительная весёлая девушка не пропустила ни единого танца, у кавалеров она была нарасхват, но уважаемому доктору, вылечившему когда-то её сломанную ногу, посчастливилось станцевать с ней трижды. Джек танцевал хорошо, но приходилось всё время блюсти расстояние от кончика собственного клюва до личика партнёрши. Впрочем, Коломбина лишь хихикала, когда светлый кожаный клюв невзначай касался её волос или шеи. В завершение танца она даже приподняла собственную маску и шуточно чмокнула его. С другими дамами Джек вёл себя так же осмотрительно, вот только трудно было сдерживаться и не крутить клювом в поисках Шеннона.       Мисс Грейс танцевала лишь с избранными, удостоенными высокой чести. Все её танцы были расписаны. Думается, список именитых кавалеров составлял лично граф, и доктору в нём не досталось строчки. Интересно, многие ли из гостей догадывались, чьё лицо скрывается под серебряными кружевами? Если даже Уокмен не догадался…       Когда между танцами наступило время театральных миниатюр, и его светлость в череде многих объявил выступление прекрасной мисс Грейс, зал замер в предвкушении. Наверняка к этому времени некоторые гости уже догадывались о личности грациозной незнакомки, но эти подозрения ещё больше разогревали интерес. Мисс Грейс в паре с расфуфыренным павлином великолепно отыграли пантомиму об обучении нерадивой ученицы игре на скрипке. Но самым поразительным оказалось то, что немая сценка разыгрывалась в масках! То есть вздорность характера упрямой избалованной госпожи и настойчивость влюблённого в неё учителя музыки доносились до зрителя без мимики лица, а лишь посредством тела, рук и скрипки. Это было невероятно и восхитительно! А когда в завершение сцены строптивая дама, проникшись великим чувством любви, исполнила краткий, но потрясающий этюд на скрипке, весь зал восторженно рукоплескал, и уже ни у кого не осталось сомнений в её личности.       Во время выступления Коломбина стояла рядом с Джеком и под конец поражённо произнесла:       — Это же мистер Холберт… Святая дева, да у него талия тоньше моей…       Джек промолчал. Он представлял, каково Шеннону в этот и без того душный вечер дышать стянутой грудью и развлекать гостей, танцуя в изуверской обуви несколько часов подряд. И вообще, Уокмен — доктор или нет? Имеет же он право позаботиться о здоровье мистера Холберта? Он уже было решительно намерился подойти к цезарю и настоятельно потребовать отдыха для его наложницы… в смысле, танцовщицы, как та сама порхнула к доктору, тайком сунула ему что-то в руку и быстро шепнула:       — Последняя комната слева по коридору в западном крыле.       И так же мгновенно улетела прочь, оставив шлейф тонкого аромата роз и сладкого вина. Джек отошёл в сторону и глянул, что у него зажато в перчатке. Оказался ключ.       Соблюдая конспирацию, он ещё покрутился среди гостей, а когда начался очередной танец, незаметно вышел из зала и направился в указанном направлении. Он не был частым гостем в главном доме усадьбы, но планировку знал хорошо. Первый этаж в этом крыле занимали комнаты для гостей, тех, чей ранг не столь высок, чтобы размещать их этажом выше по соседству с хозяйскими апартаментами. Здесь же проживал преподаватель Шеннона по химии и биологии, а также учитель-иностранец, обучающий классическому танцу и заодно своему языку. Никого не повстречав на своём пути, Джек дошёл до крайней двери по левой стороне коридора. Ещё раз оглянувшись на длинный, тускло освещённый коридор и убедившись, что он пуст, Джек вставил ключ в замочную скважину и повернул.       Оказавшись в кромешной тьме, он сначала снял с себя перчатки, шляпу и маску, и только потом, на ощупь нашёл лампу и спички, зажёг. Огляделся. Скромная комната (но существенно просторнее докторского жилища) казалась жилой, но покинутой, словно хозяин несколько дней отсутствовал: чистота и порядок, аккуратно заправленная узкая кровать у стены, пустой кувшин и таз для умывания, новое полотенце. На письменном столе тоже ничего лишнего: чернильница, перо, стопка писчей бумаги. Джек поднёс лампу к книжной полке: сборники поэзии вперемешку с томами по химии, биологии и ботанике. Неужели это комната учителя химии? А где же он сам? Ах да, кажется, Шеннон упоминал, что учитель взял отпуск на время празднества.       Плотно задёрнув шторы, Джек, в дополнение к лампе, зажёг газовый рожок. Пусть в комнате будет посветлее, чтобы полюбоваться на чулки мисс Грейс вблизи. В ожидании сел на стул. Вздохнул и морально приготовился к недовольному вопросу Шеннона: почему доктор не послушался и сам не поискал место для свидания? А как ему объяснить? Что доктор тоже имеет право обижаться и ревновать?       Шеннон не торопился на встречу. Джек успел задремать на стуле и вздрогнул, лишь когда раздался настойчивый стук. Открыл дверь. Шеннон был без маски; сопя, он протиснул свою объёмную юбку в приоткрытую створку, сердито дыхнул на Уокмена винным амбре и прошёл в комнату. Демонстративно поставил на стол початую бутылку вина и по-хозяйски уселся на кровать. Судя по его поведению, те два бокала под лестницей были не единственными. И наверняка на пустой желудок, и без того скукоженный корсетом. А принесённое вино — отнюдь не угощение, это всего лишь недопитая бутылка. Так и не сказав ни слова, Шеннон отклонился на кровати назад, опираясь на локти, и поднял одну ногу прямо под нос Джеку. Изумлённым глазам крупным планом предстала уже виденная ранее туфелька: атласная, вышитая, с изогнутым высоким каблуком, с острым носиком, и совершенно не дамского размера. Подол платья задрался, явив взгляду кружевные нижние юбки и голенастую ногу в чулке. Джек невозмутимо напомнил:       — Ты уже показывал. Да, красивые туфли.       Шеннон хмыкнул.       — Адские туфли. Снять помоги. Ну?       Если бы Шеннон был трезвым, Джек попытался бы оскорбиться. Но Шеннон был пьян, а потому всё равно не оценил бы его обид, и уж тем более не усвоил бы нотаций о культуре поведения. Возмущаясь в душе, Джек присел перед ним, стянул с него обе туфли и даже помассировал натруженные ступни. Шеннон запрокинул лицо и издал благодарный стон — глубокий, чувственный, возбуждающий. Джек всполошился.       — Тише! Если кто услышит? Что подумают?       Но вредный Шеннон лишь улыбнулся и ещё раз простонал. Ещё громче и ещё развратнее. Нарочно. Вот же чертёнок в жемчугах! Джек оттолкнул его ноги и поднялся с пола, решительным видом показывая, что непременно уйдёт, если провокация продолжится. Распоясавшийся Шеннон вольготнее уселся на кровати прямо с ногами, сместился назад и опёрся спиной о стену. Вульгарно задрал юбку. Джек напрягся. Тонкие муслиновые панталоны, обшитые по низу кружевом, приподнялись, открывая острые колени, обтянутые белыми шёлковыми чулками. Джек сглотнул. Намеренно игриво Шеннон поднял панталоны ещё выше по бедру, оголяя бледную гладкую кожу и показывая подвязку чулка, закрученную в замысловатый бант, и… папиросу, подсунутую под неё. Джек очнулся от морока.       — Это что такое, Шеннон? Разве ты куришь? Кто тебе позволил? Вот скажу его светлости…       Шеннон вынул папиросу из-под ленты и лениво заверил:       — Его светлость знает. Он сам мне позволяет… Иногда. Джек, дай.       Он пощёлкал пальцами, показывая в сторону коробка спичек, требуя прикурить. Джек по привычке подался исполнить, но, одумавшись, остановился.       — Шеннон, при мне ты курить не будешь. Не знаю, что думает его светлость, но я доктор, и знаю о вреде курения. Табак вреден!       Шеннон утомлённо фыркнул:       — Это не табак.       Уокмен издал нервный смешок.       — Ещё лучше! Что опять ты нашёл в оранжерее? Ты вздумал курить орхидеи?       — Это не в оранжерее, это в поле. Cannabis sativa.       Джек закрыл лицо рукой.       — Боже… Конопля… Ну-ка, дай сюда… — Он вырвал папиросу из пальцев хмельного мальчишки и распотрошил её. — Чтобы я никогда больше этого не видел! Хватит ставить эксперименты над собственным телом!       Шеннон надул губы, глаза заблестели. Огрызнулся:       — А кто-то даже помогал мне в экспериментах над собственным телом. «Шеннон, глубоко не бери… Шеннон, три пальца в себя… Шеннон, глотать не обязательно…» Мне эти эксперименты уже вот где! — Ребром ладони он полоснул себя по жемчужному ожерелью.       Как ни порывался Джек ответить: «А кто меня настырно уговаривал? Я сам, что ли, приставал к тебе: "Шеннон, поцелуй… Шеннон, пососи… Шеннон, подставь попку"?», но он прикусил язык и сдержался. Да почему же они с Шенноном вечно ссорятся, как встретятся? И ссорятся именно тогда, когда имеется возможность любить друг друга? Не просто целовать, сосать и подставлять, а любить… Ласково, нежно, заботливо… Искренне, доверчиво, честно… Страстно, пылко, глубоко… На этой узкой кровати, в ворохе тафтовой юбки…       Но пьяный Шеннон вошёл в раж, самолюбие обострилось до состояния иглы, и он запальчиво выдал:       — И зря ты понадеялся затащить меня в укромный угол, задрать юбку, и чтобы я ублажал тебя на разные манеры! Не буду! Надоело! Как же я устал от всех вас… У вас только одно это на уме…       От столь вопиющей наглости Джек не сдержался.       — Ах, это я затащил тебя в комнату своего учителя? Это я задрал тебе юбку? Это только я думаю об этом?.. Да я в жизни бы не думал об этом вообще, и о тебе в том числе, если бы не твои домогательства! Я женщин люблю!       Шеннон вскочил с кровати, путаясь в юбке и чертыхаясь, надел туфли, забрал бутылку, одарил Джека испепеляющим взглядом и презрительным изгибом губ и сбежал вон.       Джек не стал его удерживать, зол он был безмерно: это же надо так всё извратить! Оказывается, это он настырно добивается сопляка! Ну надо же!       Пока он подчищал следы пребывания в комнате и облачался в свои чумные атрибуты, Шеннона и след простыл. В зале среди гостей мисс Грейс нигде не было видно. Он обошёл весь зал, заглянул во все укромные уголки: вдруг где за портьерой Шеннон плакал в соответствии со своим жеманным образом? Вышел на улицу. Там тоже было много гостей, наслаждающихся после шумного бала тёплым тихим вечером и ожидающих фейерверка. Чуть позже Джек нашёл Коломбину и спросил у неё про Шеннона. Та ответила, что мистер Холберт совсем недавно сидел в парке на скамье, без маски, и пил вино из горлышка бутылки. Но заверила, что кроме неё и ещё пары-тройки человек из прислуги никто этого не видел. А потом к нему подошёл какой-то гость в маске, что-то ему сказал, и мистер Холберт бросился в глубь парка.       — А этот человек, он с ним пошёл? И кто это вообще был? Ты узнала?       — Нет, этот человек ушёл в другую сторону. И кто это был — я не знаю, я его на балу не видела. Да и одет он был странно: кроме маски ничего маскарадного на нём не было, обычная одежда.       Джек бежал в глубь парка, куда указала служанка. На бегу расстёгивал надоевшую маску, а шляпу он бросил в кусты ещё раньше.              В темноте дорожку почти не было видно, но Шеннон очень хорошо успел изучить парк и потому шёл смело. В смысле, ковылял неуклюже. Туфли осточертели до невозможности! Наверное, ближайшую неделю он будет ходить, словно беременная гусыня… Хм-м… Птицы же не бывают беременными… Они бывают на сносях. Или как там? Готовятся к кладке. Вот. Шеннон тоже будет готовиться к кладке. Раскорячив ноги, вывернув ступни наружу и отклячив зад. Хорошо. Граф приставать не будет. На черта ему косолапый любовник? Интересно, а Джеку нужен косолапый любовник? Наверное, при условии пышной груди для него даже косолапость не имела значения. Вон, женщины все поголовно носят длинные юбки, а что у них под этими юбками, один господь ведает. Да их мужья. Да Джек. Пф! Чёртов дамский угодник. Женщин он любит, видите ли… С этой служанкой-глупышкой весь вечер танцевал, клюв она ему целовала… Лучше бы поцеловала тот, другой клюв, что под плащом у доктора. Ах нет, это они не могут, ни-ни. Они же порядочные барышни! Они и замуж выходят девственницами, и мужа ублажают в одной-единственной скромной позе, и то лишь для того, чтобы детишек родить да нянчиться с ними… А их мужья тем временем ходят по всяким интересным домам в столице, где другие барышни клюв и поцелуют, и поласкают, и пососут… Или заводят себе любовниц поближе к дому, а то и вовсе в доме, из числа прислуги или гувернанток. И все такие порядочные при этом… Один лишь Шеннон шлюха. «Да чтоб вас всех… Идите к дьяволу! Я сам знаю, как мне жить, что мне нужно в жизни… кто мне нужен в жизни… Даже если я ему не нужен. Переживу, обойдусь. Жил ведь как-то без него всю свою жизнь, все шестнадцать лет. И ещё столько же проживу. Да, так и надо сказать Джеку: не любишь — не держу, мне проще без тебя, ты только мешаешь мне. Да. Так и скажу. Пусть выбирает: или я, или эти homo sapiens в юбках… Гадская юбка! Ну что ты цепляешься за кусты?»       Шеннон сердито дёрнул подол и огляделся в темноте. Тот человек сказал, что Джек будет ждать его у солнечных часов. Вот часы, а Джека нет. Шеннон пьяно хихикнул: солнышка нет.       С края аллеи, в ряду стриженных тисов, раздался тихий призывный свист. Ну совсем Джек обнаглел! Подзывает, словно собаку. Сам-то подойти не может? Знает ведь, что каждый шаг в этих туфлях сокращает жизнь на час. «Сейчас я ему всё скажу…» Шеннон, спотыкаясь каблуками на гравии, решительно направился к тисам, увидел нечёткий силуэт и уже открыл было рот, произнести язвительную гадость, как получил сильный удар промеж лопаток, не устоял в предательской обуви и упал лицом на дорожку. Хорошо, что успел подставить руки, не то приземлился бы прямо носом в гравий. Чёрт, чёрт, чёрт! Надо же быть таким идиотом! Попался, как кролик в силок. Проклятый Боллз!