***
Парни были старше его, насколько это можно было определить в скудном свете далёких фонарей, и оба заметно навеселе: вонь от дешёвого пойла доносилась до чутких ноздрей Шеннона. — Ой, какой модный господин ходит по нашей улице!.. Молодой человек, подайте монетку бедным студентам на учебники! — Они заржали глупым смехом. Шеннон понял, что просто пройти мимо ему не позволят. Противников двое, но они пьяные — их легко одолеть. — Из вас студенты, как из свиней — лебеди. Были бы грамотные, сами бы заработали на выпивку, а не клянчили у прохожих. Разумеется, парни обиделись на свинское сравнение. — А вот мы и зарабатываем, как умеем. Вытряхивай всё из карманов, умник! Один из них достал нож и продемонстрировал его перед лицом Шеннона. Перехватить руку и вывернуть запястье, укладывая задиралу носом в грязь, не составило никакого труда. Парень выронил нож, ругаясь и скуля одновременно. Шеннон не терял из виду второго «студента», но тот оказался более проворным, чем напарник, или же менее пьяным. Шеннон почувствовал удар в бок, локтем с размаху заехал в нападавшего, но резкая боль пронзила тело, скрутила и уронила на колени. Его тут же повалили наземь, обшаривая карманы и лапая за шею в поисках булавки и кулона. Шеннон пытался сопротивляться, но боль в боку не давала дышать, сковывала движения и выставляла его беспомощным щенком, противостоящим двум дворовым псам. Дёрнув с жилета часы и вытащив деньги из кармана, псы убежали в подворотню. Шеннон пересилил боль, поднялся на колени, потом встал на ноги и, придерживая ладонью окаменевший бок, поплёлся к освещённой дороге. Брюки напитывались кровью, он чувствовал, как тёплый липкий ручеёк стекает по бедру, достигает колена, ниже… Сознание отключилось плавно, и Шеннон упал на мостовую прямо перед кэбом. «…Джек, у вас там тепло? Хорошо… А здесь холодно…» — Кристофер, не смей говорить маме. Ничего страшного не случилось, я отнюдь не при смерти. — По счастливой случайности. Так и быть, я не стану волновать мамулю заботами о беспутном сыне. Шеннон, надеюсь, это послужит тебе хорошим уроком, и впредь ты будешь избегать ночных хождений по тёмным улицам. Шеннон лежал на больничной койке, отгороженной от остальных пациентов белой занавеской. Наверное, Его Величество Кристофер потребовал «отдельной палаты» для раненого родственника. Шеннон буркнул: — Ещё как буду. Только отныне я тоже стану носить с собой нож. Кристофер утомлённо посмотрел на белёный потолок. — Тогда я буду навещать тебя не в больничной палате, а в тюремной камере. Невелика разница. Лучше бы ты учился, не выходя за пределы университета, а не шлялся по городу, собирая приключения на свою клеймённую задницу. Шеннон в испуге схватился за раненый левый бок. — Откуда ты?.. Брат презрительно изогнул губы. — Тут уже все медсёстры полюбовались на твой зад. Рана-то немногим выше вензеля. Стыд какой… — Он поднялся со стула с намерением уходить. — Тебя выпишут через три дня, рана неглубокая. Будешь скакать — швы разойдутся. Угомонись хоть на время, Шеннон! Учись. Видишь, как учёба спасает жизнь. Кристофер указал на окровавленную тетрадь в кожаном переплёте, лежащую на тумбочке. Шеннон ничего не ответил. Он верил, что его спас Джек. А не тетрадь по биологии, засунутая за пояс брюк.***
— Кристофер, ты опять за мной шпионишь?! Довольно! — Шеннон, пока ты сам не возьмёшься за ум, я не дам тебе разрушать собственную жизнь! Они стояли на улице, напротив друг друга: элегантный Кристофер, с тростью и в цилиндре, и растрёпанный Шеннон с непокрытой головой. Сгущались ранние ноябрьские сумерки, зажигались газовые фонари, моросил мелкий дождь, у Шеннона мёрзли ноги в прохудившихся мокрых ботинках. — Я же учусь, что ты ещё хочешь? А как я провожу время вне учёбы — моё личное дело! — Нет, не личное! Семейное! Ты порочишь имя Холбертов! Если я ещё раз застану тебя в каком-либо опиумном притоне, я сообщу об этом в деканат, и тебя с позором выгонят из университета. Шеннон на мгновение притих, но тут же взвился снова. — Если меня выгонят, то я обесславлю доброе имя Холбертов вконец. Жалуйся! Кристофер стукнул тростью по мостовой: вот несносный мальчишка! Попробовал зайти с другой стороны. — Шеннон, стоило ли тратить столько времени и сил ради получения образования в лучшем университете страны, чтобы потом пустить всё на ветер? Если бы мне выпала столь уникальная возможность, я бы учился денно и нощно, а не шлялся по всяким закоулкам и злачным местам, просаживая последние гроши, даже не оставляя на хлеб. Шеннон не упустил момента позубоскалить. — И что тебе мешало заполучить такую возможность? За богатым покровителем ходить далеко не надо — наш сосед Боллз обожатель юношей. А-а, внешностью ты не вышел?.. Слишком любишь вкусно кушать, пухлый братец. Не Купидон, не Адонис, увы. Кристофер в долгу не остался. — Да, в этом плане мне повезло больше, чем тебе. Успехов я добиваюсь своим умом, а не задницей. Зря он это сказал. Но уж очень хотелось урезонить непутёвого брата. Шеннон предсказуемо обиделся, одарил его ненавидящим взглядом, развернулся и умчался в мокрую темень. Кристофер задумчиво постучал тростью. Какой же бесшабашный братец ему достался. И ведь не дурак, есть мозги. А всё виноваты сантименты, переживания, любовь… Никакого толку от эмоций, один вред.***
В морге было холодно, но теплее, чем на улице. Шеннон в морге согревался. Старый патологоанатом всегда угощал молоденького санитара горячим чаем в жестяной кружке и куском домашнего пирога, испечённого супругой. Студент, подрабатывающий санитаром, вызывал у него дедовскую жалость: худой, хронически голодный, нелюдимый и очень умный. Шеннон грелся, обняв кружку длинными тонкими пальцами, а старик смотрел на его руки и думал: какой бы скрипач или пианист мог получиться из этого мальчишки… Шеннон ничего не рассказывал о себе, будто жизни у него не было — только учёба, химия, морг, трупы… К трупам он испытывал необычайный интерес, и было видно, что у него имелся опыт вскрытий. Откуда у семнадцатилетнего парня подобный опыт за плечами, оставалось только строить догадки. Шеннон вынул из-за пазухи бутылку виски и водрузил её на стол. Доктор приподнял очки на лоб, разглядывая чудное явление. Шеннон пояснил: — У меня сегодня день рождения. Из больницы они вышли, поддерживая друг друга за локти. Шеннон скользил по утоптанному снегу в своих видавших виды, некогда модных дорогих туфлях и пьяно хихикал. Как смеётся Шеннон, доктор слышал первый раз за два месяца его работы в морге. — Шеннон, идём ко мне! Я никуда тебя такого пьяного не отпущу! Я ближе живу, идём. Шеннон тряс кудрями, скользил, но упорно отказывался. — Мне до общежития всего-то две мили… Я быстрее кэба домчусь. Уговорить его так и не удалось. Нетвёрдой походкой Шеннон скрылся во тьме неосвещённой улицы, а хмельной озабоченный доктор поплёлся в свой тёплый уютный дом, соображая, как оправдываться перед женой за внезапную пьянку. Она ведь ни за что не поверит, что он отмечал восемнадцатилетие санитара с ним на пару. Наверняка ворчливо возразит: «Разве в такой день юнцу делать больше нечего, кроме как пить со стариком в морге?»***
Столичные улицы манили Шеннона. Это было удивительно — ему, выросшему в деревенском поместье на раздолье, огромный город должен был казаться каменным муравейником с узкими лазейками-улицами, населённом сотнями тысяч двуногих муравьёв. Так и есть — поначалу казался. Оттого город и стал интересен, ведь устройство настоящей муравьиной жизни Шеннон уже изучил. Всё свободное от учёбы время он ходил по улицам. Раньше ему, как и любому приезжему, нравились центральные широкие проспекты и бульвары, с высокими домами, огромными витринами магазинов, ярким освещением и нарядно одетыми горожанами. Позже он почувствовал интерес к окраинам: с тихими улочками и утопающими в зелени пряничными домиками. Районы при фабриках и заводах тоже имели свою прелесть, правда, контингент тамошних жителей разительно отличался от благовоспитанной центральной части, и не умеющий трусить Шеннон несколько раз ввязывался в драки, отнюдь не всегда выходя из них победителем. Но особенно примечательны в столице оказались кварталы-общины, в которых скученно проживали выходцы из далёких восточных стран. В них даже пахло не по-здешнему: еда с ароматными специями, необычные фрукты и овощи на лотках, курящиеся благовония в лавках с драконами, и там же курящие опиум седовласые бородатые старцы. Удивительная одежда, прекрасные шелка, черноволосые смуглолицые люди, говорящие на забавном языке. Шеннон смотрел на всё это широко открытыми глазами: он словно оказался в чудесной стране, доселе виданной лишь на иллюстрациях. Навещая заманчивый район раз за разом, он постепенно попробовал многое: и вонтоны с тофу, и неимоверно вонючий дуриан с нежными личи, и рисовую водку, и опиум, и только от предложения познать ласку восточной красавицы решительно отказался. К весне Шеннон изучил значительную часть столицы, создав у себя в голове подробную карту улиц. Он привязался к этому городу всей душой и теперь ещё лучше понимал Джека, так стремящегося к столичной насыщенной жизни. Шеннон полюбил гулять в парках, в них хорошо думалось. Старые благородные деревья, идеальные дорожки, строгая симметрия и порядок. Летом парки дарили ему тень и радовали цветами. Осенью утешали шуршанием листвы под ногами и плакали моросью с голых ветвей. Зимние туманы окутывали замёрзшую душу, а снег укрывал боль. Весна пригрела жарким солнцем, напекла тёмные кудри, опьянила сочным ветерком, приголубила раненое сердце. Хотелось нежности и ласки. За эту слабость было стыдно. Никогда больше в его жизни не будет телесной ласки. Жить можно только работой разума, оттачивая свой интеллект до совершенства. Шеннону нравилось сидеть на бульварной скамейке или в сквере и наблюдать за людьми. Оказывается, по внешнему виду человека можно определить род его занятий, и дело вовсе не в форменной одежде, выдающей профессию. Например, моряк ходит, по привычке широко расставив ноги, словно на палубе в качку; военных же отличает выправка; любителя кошек всегда выдадут шерстинки на одежде; но если шерсть только на брючинах внизу, то перед вами собаковод. Мел на пальцах укажет на портного или завсегдатая бильярдной; острый взгляд, шныряющий по сюртукам джентльменов и дамским сумочкам, выдаст вора-карманника; острый взгляд, шныряющий за карманником, выдаст полицейского, переодетого в гражданское. Шеннон продолжал вести наблюдения и развивал внимание к мелочам. Для того, чтобы убедиться в правоте своих выводов, приходилось повсюду следовать за объектами изучения. За слежку его опять чуть не забрали в полицейский участок. О Джеке он думал всё время, постоянно, каждый день. Не как о живом, нет. Но и не как о покойном. Джек есть, просто он поменял свою сущность, стал воздухом, которым Шеннон дышит. С ним можно разговаривать, только он не отвечает. Его нельзя слышать, но он рядом. К нему не прикоснуться, но руки помнят его тело. Губы помнят поцелуи, уши помнят голос, глаза помнят Джека. Значит, Джек есть. Шеннон старался не разговаривать с ним вслух, но иногда вырывалось: «Джек, ну как же эта формула?.. напомни», «Джек, у меня ботинок совсем развалился… не смей говорить маме!», «Дже-ек, ни варчи… я ни сильна пианый…» Благо, сосед по комнате оказался молчаливым понимающим парнем, в душу не лез, да и вообще не лез с разговорами, ограничиваясь «добрым утром» и «спокойной ночью». Остальные студенты были далеко не так терпеливы, и уже к Рождеству на своём курсе Шеннон прослыл психопатом. К концу учебного года весь университет знал странного диковатого гения, заносчивого одиночку. Несмотря на сомнительную славу, первый год учёбы дался ему легко. Чего не сказать про первый год жизни без Джека.***
— Шенно-он… Нет, не так. Вода должна быть ледяная… Лей её понемногу, чтобы сахар растворился. — Анри, не мешай… Ты, художник, учишь меня, химика, проводить примитивный опыт с водой и сахарозой? То есть с H₂O и с C₁₂H₂₂O₁₁? — Нет, я учу тебя, глупыш, как принято пить абсент у нас на родине. У нас его пьют много и повсеместно, чего вы, северяне, почему-то не делаете. Вы скучные зануды. — Зато вы, южане, весёлые и вечно пьяные. Ты уже неделю не можешь закончить «Портрет юного гувернёра». Мне надоело позировать, это абсолютно непродуктивное занятие. — Mon ange, я с бóльшим наслаждением занялся бы «Портретом обнажённого юного гувернёра», но ведь ты не соглашаешься… — Mon diable, я не натурщик, я изобретатель уникальной краски на основе искусственной смолы. Анри, видишь, сахар уже растворился… — Во-о-от… Ложку убирай… Теперь пей. Шеннон поднёс стакан к носу: пахло изумительно приятно. На вкус оказалось терпко, горько-сладко. По горлу потёк холодно-горячий ручеёк, достиг желудка, обжёг его, и начал расползаться по телу. Ощущения понравились. Шеннон расслабленно откинулся на спинку дивана и облизнул сладкие губы. Карие глаза неотрывно смотрели на него, и в их глубине таилось вожделенье. — А другой способ ещё интереснее… Раз ты химик, то тебе должно понравиться. Смотри… Изящные руки художника вновь положили на серебряную ложечку кусочек сахара, полили его абсентом, поднесли спичку и подожгли. Сахар плавился, карамель капала в стакан, смешиваясь с изумрудно-зелёным абсентом… Шеннон заворожённо наблюдал столь вопиюще-утончённое извращение над выпивкой. Вкус получившегося напитка отличался от предыдущего, а вот эффект оставался всё тем же: жар в теле, туман в голове, жаждущий взгляд напротив… Третий способ являлся смесью первых двух: сахар, вода, огонь, карамель… Четвёртый способ дополнялся апельсином… Это было красиво: зелёное и оранжевое… Или безвкусно?.. Аромат очаровывал, сознание расплывалось и мутнело, словно разбавленный абсент… мысли растекались жжёным сахаром, тело горело… Карие глаза казались синими, тёмные волосы — русыми… Родная улыбка манила… Шеннон сам потянулся за поцелуем к любимым губам. Как долго он ждал… — Джек… Губы ответили поцелуем, а умелые руки принялись раздевать послушное тело. Анри торопился: пока парень в блаженном настроении — надо воспользоваться случаем. Эффект от абсента недолговечен. Он жадно целовал полные вкусные губы и, отбросив последнюю одежду Шеннона, уложил его лицом на диван. О, petit tatouage! Как мило и изысканно… WR… Видимо, помимо Джека был кто-то ещё… Голубоглазый ангел оказался дьяволёнком. Но это хорошо, а то с девственником хлопот не оберёшься. Художник предвкушающим взглядом окинул обнажённое тело, лежащее перед ним — в нём всё было прекрасно: от розовых пяток до кудрявой макушки, и круглых ягодиц посередине. Особенно радовало то, как это тело недвусмысленно оттопыривало зад и разводило бёдра, прося, умоляя, требуя войти в себя… — Сейчас, сейчас, потерпи… Бутылка с льняным маслом упала на ковёр, когда взбудораженный Шеннон, отталкивая похотливые руки, поднялся и сел на диване. Он смотрел мимо Анри, захваченный какой-то внезапной мыслью, и бессвязно лепетал: — Форма… сапоги… жетон… рост… волосы… Сумасшедший взгляд уставился на ошарашенного художника, прояснился, и Шеннон внятно спросил: — Почему сапоги не сняли? Анри пожал плечом. Шеннон обрадовался и вскочил на ноги. Прямо на диване. — Вот и я не знаю! Сапоги должны были снять, это большая ценность. А офицерский мундир зачем? Кто пойдёт в увольнение в кишлак при всём параде? Ещё и доктор, ещё и при тамошней жаре? Шеннон принялся вышагивать по бархатной обивке, длинные ноги мелькали туда-сюда-обратно, возбуждённый член кивал в такт его словам. Анри с печалью смотрел на обнажённого красавца. Рассчитывать на продолжение плотского удовольствия теперь вряд ли приходилось. Абсент часто действовал непредсказуемо. Шеннон продолжил свой странный монолог: — Если на теле был жетон, то какие могут быть сомнения? Зачем упоминать форму, сапоги, волосы и рост?.. Странно, что при теле ещё не нашлось именного оружия, предсмертной записки и документов, удостоверяющих личность. Много, много всего! А почерк, а изысканный слог письма денщика? Неужели письмо — подделка? Но зачем? Шеннон спрыгнул с дивана и стал суматошно одеваться. Анри вздохнул и поправил собственные брюки, туго натянутые в паху. — Au revoir, mon cher… — с грустью произнёс он, когда дверь захлопнулась за несостоявшимся любовником.***
— Кристофер! Я уверен, что тут не обошлось без тебя! Ты имел возможность подделать письмо, а точнее, переписать полученное. Зачем ты это сделал? Что там было такого, что нужно было скрыть от меня? Джек жив? Он жив?! Отвечай! — Шеннон, не кричи, у меня уши болят от твоих воплей. Мне странно и обидно слышать подобные обвинения от родного брата. Зачем бы я стал так жестоко обманывать тебя? — Хотя бы затем, чтобы я не поехал его разыскивать! Ведь ты переживаешь за честь семьи, хочешь, чтобы я выучился. Но Джек мне важнее учёбы! Если он жив — я найду его! Может, он искалечен, оттого ты скрываешь правду?! Я отправлюсь в ту чёртову страну и отыщу его там, живого или мёртвого! — Фу, Шеннон, ты пьян… И судя по специфичному амбре, ты пил абсент. Оттого и несёшь полную чушь. Проспись, а потом, маясь головной болью, подумай, на какие средства ты поедешь путешествовать за четыре тысячи миль. — Я найду способ заработать деньги прямо в дороге! — Охо-хо. Подозреваю, какой именно. По возвращении из путешествия твой зад украсится вензелями наподобие саквояжа с наклейками? — Чёрт бы тебя побрал, Кристофер! — Шеннон, не кипятись… У тебя совсем скоро каникулы — доучись, будь любезен. А я обещаю за это время подумать, как тебе помочь. Может, отправить тебя в составе какой-нибудь благотворительной миссии? — Мне всё равно. Я готов хоть в армию записаться, ведь я уже совершеннолетний. — Ну-ну… Не надо пороть горячку. Твоя умная голова не предназначена для армии. Тебе нужно учиться на благо страны, стать великим учёным, совершать открытия. Шеннон, потерпи пару недель, я что-нибудь придумаю.