Закаленная сталь

Когда они пришли за ним, у Майтимо уже не было ни сил, ни решимости. Время растянулось в бесконечность, заполненную болью и тьмой, причем боль все возрастала, а тьма оставалась неизменной - хотя, когда он пытался пошевелиться, перед глазами начинали плясать светлые пятнышки. Он давно сдался, и, скорчившись во тьме, ждал - сам не зная, сколько. Казалось, что вечность. А конец не наступал. Это казалось абсурдным, но нельзя было отрицать, что он еще дышал, хотя разум говорил ему, что он должен был давно умереть. Казалось, даже этот единственный путь к свободе был закрыт. Наконец, вернулись орки, и безумная надежда зажглась в нем. Может быть, они, наконец, убьют его. Может быть, у него появится шанс вырваться на свободу. Может быть, они снова будут мучить его - но даже это будет лучше, чем черная пустота. С него сняли цепи и пнули в ребра, веля встать. Он не мог. После того, как мышцы так долго оставались в одном положении, они отказывались выходить из состояния неподвижности, и, когда Майтимо попробовал подняться, внезапная мука оказалась почти невыносимой, точно сильные, жестокие руки растягивали и выкручивали ему руки и ноги, стараясь их оторвать. Он судорожно втянул в себя воздух, чтобы подавить стон. Орки засмеялись и снова пнули его, и снова эльф попытался чуть пошевелиться, но все, что ему удалось - это упасть. Так он и остался лежать, сильно прикусив нижнюю губу, чтобы удержаться от крика, так как тело его отчаянно протестовало против непривычного обращения. Так как двигаться сам он не мог, его взяли за запястья и лодыжки, и поволокли по бесконечным коридорам. Он зажмурил глаза и силился не закричать. Наконец его бросили на пол. Сияние приблизилось, и орки шарахнулись прочь - недалеко, но достаточно, чтобы быть подальше от источника света. Майтимо заставил себя поднять голову - даже это короткое движение стоило огромного напряжения - и увидел Моринготто, возвышавшегося над ним, одетого в черное блестящее железо, со зловещей усмешкой на лице. В его короне, как прежде, сияли Сильмарилы, яркие и холодные. Их свет падал на лежащего Майтимо, и он почувствовал, что к нему отчасти вернулись гордость и воля. Не обращая больше внимания на страдания своего несчастного тела, он медленно поднялся на ноги. Дыхание его стало чаще, а он, пока мог, не отрывал взгляд от камней. - Неплохо, - сказал Моринготто, обнажая зубы в улыбке, - совсем неплохо. Ты крепкий, милый Майтимо. Майтимо хотел засмеяться, но получился сухой, скрипучий звук, похожий на скрежет металла о камень. Он достаточно разглядел себя, пока вставал: синяки и язвы там, где были цепи; старые порезы, рубцы и ожоги от прошлых пыток, которые начали заживать, но заживали плохо, из-за голода и из-за того, что повреждений было очень много; неуклюже искривленная левая нога, там, где кости срослись неправильно; худоба, из-за которой казалось, что его кожа натянута на слишком большой костяк - стало ясно, что его материнское имя звучало теперь как насмешка. Он не стал пытаться оценить повреждения, чтобы остатки мужества не покинули его; спокойнее было смотреть на Сильмарилы и их неизменную красоту. - Такая досада, - продолжал Моринготто, - твои братья не хотят, чтобы ты вернулся. - Хорошо, - выговорил Майтимо со всей возможной для него силой. Он намеревался продолжить, но обнаружил, что его голос странно невосприимчив к его желаниям и может подвести его; так что сойдет и «хорошо». - В самом деле, малыш Майтимо? - спросил Моринготто, беря эльфа рукой за подбородок - правой рукой, дочерна обожженной при похищении камней - и Майтимо ощутил, как леденеет кожа и тело цепенеет от жестокого холода. - Правда? Ведь теперь я никогда тебя не отпущу, и ты останешься в моей власти, пока существует мир. Но была хорошая сторона в этом окоченении - оно убрало боль, и на мгновение Майтимо обрел ясность мысли и почувствовал, что совершенно свободен и от надежды, и от страха; и он сквозь зубы зарычал почти торжествующе: - Самое большее, пока существуешь ты, а ты скоро падешь. Но, думаю, я умру скорее и стану свободен еще до твоего падения, потому что мое тело долго не продержится. Моринготто отпустил его, и он рухнул. К его удивлению, владыка Ангамандо скорее развеселился, чем разгневался; он снова смеялся, и его зубы сверкали в свете Сильмарилов в короне. - Как же мало ты знаешь для нолдо, - сказал он. - Действительно, твое тело не продержалось бы до этих пор, если бы не я.- Он наклонился и потянул Майтимо вверх за горло. Сначала эльф сопротивлялся, потом прекратил, в надежде, что Моринготто его задушит. Но этого не случилось. – Ты не умрешь ни от голода, ни от жажды, ни от ран, хотя все это будешь чувствовать, - объяснил Враг. Глаза его злобно заблестели. – Это был бы слишком легкий путь. Он снова отпустил, и Майтимо зашатался, пытаясь удержаться на ногах. Моринготто сделал несколько шагов от него, и эльф, было, подумал, что разговор окончен. Но падший Вала снова повернулся к нему, и свет его глаз был ужасен. - Я предлагаю тебе вот что: поклянись мне в верности, и твои мучения закончатся. Мне нужны слуги, знающие пути эльдар, а ты оказался очень сильным… Ты будешь исцелен, тебе будет оказан почет. Подумай об этом. Ты более ничем не обязан своим братьям, которые обрекли тебя на это! Каков твой ответ? Будешь служить мне? - Нет, - прошипел Майтимо, сжимая кулаки. - Ты так уверен? Разве тебе не больно? Разве ты не знаешь, что я всегда могу сделать тебе еще больнее? Я могу подвесить тебя высоко на скале, как трофей, в предупреждение всем, кто подумает бросить мне вызов… Будь же честен с самим собой! Разве ты не зол на братьев? Они прекрасно знали, что оставляют тебя страдать. - Я горжусь ими, - произнес Майтимо, ощущая глубочайшее отчаяние. Моринготто покачал головой - пародия на печаль - Я так и думал, что ты откажешься, - сказал он. - Такая досада. ______________________________ После долгой неподвижности не так уж неприятно поначалу было висеть, имея возможность вытянуть руки и ноги, и вдохнуть свободный воздух, а не тот спертый, застоявшийся, всегда пахнущий железом или кровью, к которому ему волей-неволей пришлось привыкнуть. Он мог различить звезды над головой, а когда глаза привыкли к сумраку, Майтимо разглядел и широкие земли перед собой, сначала горы и скалы, холмы и луга за ними, а вдали - блеск воды. Все это было лишено цвета, и окрасилось серым и синим, являя ему иллюзию покоя. Это было почти похоже на свободу. Если бы только не растущее натяжение в правом плече. Оно увеличивалось с каждой минутой, с каждым ударом сердца посылая толчки боли в измученное тело. Дышать становилось все труднее и труднее. Он пытался дотянуться до наручника на запястье пальцами свободной теперь левой руки, пытался вырваться из оков твердой стали, которая когда-то была частью его доспеха, но даже сейчас, когда он стал таким болезненно худым, наручник непрерывно врезался ему в руку, и он добился только того, что разорвал кожу. Кровь побежала вниз по руке, потом по боку, липкая и теплая, и закапала во тьму. Он схватился за наручник, подтягиваясь, чтобы разгрузить ноющее плечо, и это ненадолго облегчило боль; но скоро руки устали, и пальцы соскользнули с окровавленной стали. Он успел упасть на длину руки, прежде чем жестокий стальной наручник остановил падение. Майтимо почувствовал, как подается сустав в правом плече. Тогда он завопил, беспомощный в своей агонии. Горы подхватили крик и умножили. Всхлипывая, он висел на отвесной стене. Даже дыхание требовало мучительных усилий, но когда он попробовал не дышать, то обнаружил, что не может. Все попытки прекратить дышать и умереть привели только к дополнительной боли в растянутой грудной клетке, когда, в конце концов, тело заставляло его вдыхать. Иногда шел дождь, и дышать становилось странным образом легче. Дождь утолял и мучившую его жажду. Но даже и это было обоюдоострое благо, потому что очень часто дождь сопровождался бурями, и его трясло, как лист на ветру, ударяя о скалу, сдирая едва поджившую кожу о шершавый камень. Шел град, и он молился, чтобы град убил его, сверкали молнии, и он молился, чтобы они поразили и сожгли его, но они, казалось, были на стороне Моринготто. Они усиливали страдания Майтимо, но не убивали. Были ветра, ледяные и обжигающе горячие, и долгие засухи, когда жажда доводила его до состояния бреда. И был свет. Спокойный, серебристый, он сиял над вершинами гор, заливал отдаленные холмы и озеро. Он светил сквозь опущенные веки Майтимо, и вырвал его из краткого сна (через какое-то время он так устал, что, несмотря на боль, заснул). С трудом открыв глаза, он уставился на новое светило. Знакомый свет, подумалось ему. Как часто он возвращался после дневных приключений в серебристом блеске Телпериона, давным-давно, в другой жизни! Он предположил было, что это лишь воображение, но отбросил эту мысль, рассудив, что если бы он мог что-то воображать, то точно представил бы себя в другом месте. Он посмотрел вокруг. При ярком свете тени сгустились, и горы выглядели еще более жестокими и угрожающими, чем раньше. В первый раз с тех пор, как он попал сюда, стала ясно видна земля под отвесной стеной, на которой он висел – ущелье из камней и пепла. Оно находилось ужасно далеко внизу, и он быстро поднял взгляд – голова закружилась. Но появилось чувство, что свет был обещанием, хотя он не знал чего именно. Это должно было предвещать хорошее. Это должно было что-то значить. К своему удивлению, он осознал, что улыбается. Если явление луны он принял за знак надежды, то яростный свет, который появился позже, наполнил его ужасом. Да, сначала Майтимо залюбовался новым светилом, пламенным и жарким, заливавшим землю золотым сиянием. Его поразило разнообразие появившегося цвета, он восхищался отдаленным пением птиц, а его изодранное тело получило от тепла облегчение. Но когда светило поднялось выше, оно ослепило его, и черная скала, на которой он висел, сделалась обжигающе горячей. Жажда стала еще нестерпимее. Казалось, он висит в печи. Голова его была откинута на камень, глаза закрылись; невольно пришли воспоминания об отце, работающем в кузнице и объясняющем ему, как плавить руду. В полуобмороке от сильной жары, он погрузился в видения. Его пробудил от грез звук, раздавшийся далеко внизу. Он был похож на пение рога, труб, подающих сигнал; слышались отдаленные голоса. Он слабо покачал головой, чтобы прийти в себя, и понял, что это должно значить: войско, битва. Может быть, это шанс спастись от этой смерти заживо. - Я здесь! - закричал Майтимо - вернее, попытался закричать, но закашлялся. Зажмурив глаза, он заставлял свое высохшее горло и распухший язык издать звук. - Сюда! - повторил он. Голос звучал хрипло и грубо. Горы отозвались на его крик эхом, так что он едва слышал трубившие внизу рога. Но ничего не произошло. Потом голоса, и трубы, и звук идущего войска стали стихать и исчезли прежде, чем затихло эхо. Он видел войско, идущее на юг. Большое войско. Под лазурными знаменами. Яркое светило проходило над землей и возвращалось, жестоко паля. Теперь пение птиц стало казаться назойливым. Майтимо чувствовал, что его кожа обожжена и кровоточит. Он не открывал глаз, боясь, что они высохнут. Внутренняя сторона век была красно-оранжевой, как огонь. Он вспомнил игру, развлекавшую его в детстве. Он поворачивался к Деревьям с закрытыми глазами, потом отворачивался, открывал глаза - и все окрашивалось в зеленый цвет, даже небо, горы и кожа тех, кого он видел. И вот, теперь, когда он открыл глаза, все вокруг было ярко-зеленое. Зеленый, вспомнил он голос матери, противоположен красному, так что именно это показали его глаза, устав от слишком большого количества красного. Он решил, что еще не сошел с ума, если мог вспомнить то, чему его учили. Время, казалось, замерло в этом безжалостном зное. Он заметил в какой-то момент, что земля и камень под ним трясутся, слышатся отдаленные крики и звон металла. В небе шла битва, хоть он и не мог бы сказать, что именно там происходило. Глаза его были полузакрыты. Были вспышки ярчайшего света и моменты глубокой тьмы, но, в конце концов, свет победил и стал еще более ярким и жестоким, чем прежде. Чувство было такое, что он лежал на раскаленных углях (воспоминания об этом ощущении после прошлых истязаний были очень ясными). Несмотря на жару, его трясло. Когда поднялось облако горькой пыли и дыма, окутывая вершины гор и закрывая свирепый блеск, он был откровенно благодарен. Наконец замутненный пылью свет уступил место мягкой темноте. Воздух стал прохладным, и его спутанное сознание несколько прояснилось. Он смотрел на проблески лунного света, которые иногда прорывались через тучи, и пытался отвлечься от жжения в покрытой волдырями коже и все затмевающей боли в правой руке и плече. Он понял, что почти не может сосредоточиться. Заставляя себя рассказывать стихи и отрывки из выученного когда-то - порядок природы, имена и занятия Валар, история эльдар, три способа обработки стали - он часто терял нить, когда не мог больше преодолевать боль. Мышцы и нервы просто вопили от страдания. Ход светил сложился в правила часов света и мрака, и он попытался считать ход времени по их изменениям, но вскоре сбился со счету. Он теперь часто терял сознание, и не знал, сколько времени проходило в забвении или беспокойных сновидениях о семье и прошлом, пока его не возвращала к себе нарастающая боль. Всякая надежда на спасение оставила его; после того, как безумная жара, сильный мороз, жестокие бури мучили его, но не убивали, он потерял и надежду умереть. Но жизнь кончилась; он ничего не мог сделать, только смотреть на голые скалы, или следить, как его раны медленно покрываются коркой, только затем, чтобы их заменили новые язвы и рубцы; следить, как отрастают волосы, становясь длиннее, чем когда-либо, только затем, чтобы ветер запутывал их. Запертый в собственных теле и душе физической болью и постоянными воспоминаниями, он считал себя мертвым для любых намерений и целей, надеясь, что неизбежность сделает его безразличным к мукам. Однако от этого терпеть не стало легче – так и проходили бессчетные годы пытки. ____________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________________ Примечание автора. Продолжительность плена Маэдроса - вечная тема дискуссий, я знаю, и, поскольку канон не дает точной цифры, я часто слышала мнения, которые варьировались от «20+ лет» (ссылаясь на подсчеты) и «около двух недель», исходя из того, что он не смог бы выжить в течение большего срока. Лично я не считаю аргументацию второй точки зрения убедительной. Моргот сумел заставить Хурина сидеть и смотреть на происходившее с его семьей большую часть его жизни, и после этого Хурин не лишился способности ходить, говорить и думать, так что, по-моему, мы спокойно можем предположить, что и с Маэдросом он мог сыграть подобный трюк. Несомненно, это жестоко. Но разве Моргот чурался жестокости? Итак, мне кажется, мы видим несколько лет - мои личные подсчеты таковы: в главе первой проходит пять лет, а в этой - семь. Естественно, вы вольны не обращать внимания на эти цифры , если вы придерживаетесь иных расчетов.