Порыбачим на кайдзю?

Медленно шагая по вечерним улицам Гармиш-Партенкирхена, Германн думал о том, что в детстве всё здесь казалось очень большим и значительным. С точки зрения ребенка, ряды низких домиков являли собой весьма грандиозное зрелище. Но стоило посмотреть на город с высоты прожитых лет, полученного опыта и немалого роста, как тут же оказалось, что память очень коверкает масштабы. Города могут только расти. Они не уменьшаются. Разве что пустеют. Но Гармиш-Партенкирхен и в прежние времена не производил впечатление оживленного мегаполиса. После заката людей на улицах почти не оставалось. Даже если вечер был так же хорош, как этот, когда редкие снежинки кружатся в оранжевом свете фонарей, а окрестности скованы особым родом тишины, которая приходит только перед снегопадом. Германн пришел к выводу, что город остался прежним. Вырос он сам. Заснеженные улицы похожи на старый школьный пиджак – тоже малы и должны бы вызывать ностальгию, вместо которой только облегчение от понимания, что всё это давно в прошлом. Он не вернулся домой. Просто возникли дела, с которыми нужно разобраться, чтобы вновь оставить в покое старые воспоминания, тесные улицы и прочий неприятный хлам. Дом, где прошло детство Германна, давно продан. Может, уже перестроен. Может, новые владельцы предпочли сравнять его с землёй. Математик изо всех сил старается этим не интересоваться и снимает номер в отеле, руководствуясь тем, насколько далеко окажется бывший особняк Готтлибов. В родной город его вернуло вовсе не желание освежить память. Скорее уж наоборот – чем больше памятных мест попадалось по пути, чем больше Германну приходилось вспомнить, тем отчетливее он ощущал, как смыкается вокруг него ловушка из каменных стен. Чувство на грани паники. Брусчатка под ногами кажется трясиной, которая затянет, стоит задержаться на месте дольше нужного. И Германн не задержится. Во внутреннем кармане парки лежит билет на самолёт, который вылетит из Берлина следующей ночью. Но здесь и сейчас он один на один с прошлым, изо всех сил старается не задохнуться. Долгие прогулки – роскошь не для него. К счастью, этот город не из тех, где прямая дорога от пункта А в пункт Б занимает много времени. Когда Германн миновал створки старинных ворот и вошел под сень часовни, бедро только-только начало неметь. Боли ещё нет, но отдельные фасции уже сокращаются в крохотных судорогах – похоже на маленькие искры под кожей. Пожалуй, для обратного пути стоит вызвать такси. Он займется этим… Чуть позже. На свежем снегу, укрывшем кладбищенские дорожки, ни единого следа. Рушить первозданную чистоту белого полотна совсем не хотелось. Тем не менее, Германн упрямо шел вперед и шарил взглядом по аккуратным прямоугольным сугробам, в которые превратились надгробия, пока не нашел то, что искал. Снег вокруг одного из участков был расчищен. Свежая насыпь едва-едва припорошена ледяной пудрой, но не пройдёт и часа, как она станет неотличима от соседних могил. Только памятника здесь пока что нет. Во время телефонного разговора Дитрих сказал, что сперва, дескать, должна осесть земля. Кажется, он даже описал будущее гранитное изваяние и процитировал эпитафию, которая была выбрана во время семейного совета. Германн со всем согласился и отметил про себя, что эпитафия вряд ли пришлась бы Ларсу по душе. Готтлиб-старший не любил лишних слов. В изголовье могилы вбит аккуратный деревянный крест. Это неправильно. Отцу бы не понравилось. Он не был христианином. Впрочем, он не верил ни в одного из богов, а памятник в виде основной теоремы математического анализа не взялось бы изготовить ни одно агентство. Германн думал об этом, отстраненно разглядывая аккуратный земляной холмик. Он не успел приехать на похороны. Сие мрачное торжество состоялось этим утром без его непосредственного участия. Может, оно и к лучшему? Ни сочувствующих взглядов, ни лживо-пафосных речей, ни мучительных попыток поговорить с роднёй. Всего этого Германну удалось избежать благодаря тому, что добраться из Гонконга в Берлин не так-то просто. Время потеряло значение. Готтлиб не знал, сколько простоял в тишине, тяжело опершись на трость. Но его плечи успело хорошо припорошить снегом. Наверное, он должен был сказать хоть пару слов… Вот только кому? Отец и при жизни не всегда его слышал. Резон говорить что-то теперь, когда между ними несколько футов мерзлой земли? Больше всего на свете он хотел уйти… Нет, не уйти, а сбежать. Кинуться наутёк прямо сейчас, бросить вещи в отеле и сразу же отправиться на автобусную остановку. Первым рейсом до Берлина, а оттуда – куда глаза глядят. Лишь бы не остаться здесь, не увязнуть в снежной трясине… Голос, раздавшийся позади, выбил из груди Германна резкий выдох. – Гермс, я не это имел в виду, когда говорил, что ты отмороженный. Не трансформируйся в снеговика окончательно, пожалуйста. Математик резко обернулся и наткнулся взглядом на Ньютона, абсолютно неуместного ни по факту своего пребывания в этом месте, ни по внешнему виду. На биологе была зимняя куртка – яркая до нелепости и совсем новая. Видимо, обзавелся ею в ближайшем магазине, когда сообразил, что кожанка плохо подходит для немецкой зимы. Впрочем, вычурные кожаные туфли подходили для неё ещё хуже. Сменить их на нечто более соответствующее погоде Гейзлер не успел. Или не захотел. С него бы сталось. – Ты здесь, – Германн не уточнял очевидный факт. Скорее констатировал его для самого себя, как условие задачи. – Разыскал меня, – ещё одна сухая констатация. – И сделал бы это быстрее, если бы ты сказал, куда сорвался! Мне пришлось лететь с пересадкой. Хорошо хоть на обратный рейс нашлись прямые билеты, – биолог переступил с ноги на ногу и потер кончик носа, покрасневший на холоде. Бросив короткий взгляд на могилу, нервно дернул уголком губ. – Я тут принёс… Ну, так ведь положено, да? В руках Гейзлера маленький букет белых роз, который Германн заметил только сейчас. Цветы особенно хороши под снегом. Даже жаль будет оставлять такую красоту на холоде. Впрочем, вряд ли медленная смерть в вазе принципиально отличается от увядания под снегом. Готтлиб молча кивнул и шатко отступил в сторону, позволяя Ньюту приблизиться к могиле. Снег заскрипел под его подошвами, когда он подошел к насыпи и положил свой скромный букет к прочим бесполезным подношениям. Белые розы на белом снегу. Всё же это красиво. – Ты его совсем не знал. Не стоило… – начал было Германн. Ньютон не дал ему договорить. – Я приехал не к нему, – непривычный в своей лаконичности ответ заставил математика притихнуть. Снежное молчание окутало обоих. Теперь оно совсем не напоминало трясину. Скорее уж толстый кокон, не пропускавший ни единого звука извне. Маленький участок пространства вмещал в себя лишь прерывистое дыхание двоих людей и призрачный шепот снегопада. Это и есть реальность. Именно та её часть, с которой Готтлиб соотносит самого себя. Всё прочее потеряло значение – и тесные улицы Гармиш-Партенкирхена, и дом, существующий только в воспоминаниях, и даже снежная могила с постепенно белеющим крестом в изголовье.