#хэштегнебледно

      Трель звонка вонзилась в воспаленный мозг и так там и осталась, вибрируя где-то между ушами. Осознание себя в пространстве происходило медленно, неохотно. Каждый звук казался чужеродным и раздражал, раздражал… Он почти вызывал тошноту, но чувство это скапливалось не в желудке и не в пищеводе. Стошнить хотелось всему Антону. Стоило открыть глаза, немного осмотреться, вспомнить, где он и что он такое, но веки были словно приклеены друг к другу, а голова ощущалась неподъемной и такой же чужой. Организм Тохи отторгал самое себя.       Трезвонить перестали. Внешний суровый мир снова ненадолго канул в небытие вместе с ним. Одновременно с тишиной навалилось осознание, что спать по полтора часа в сутки почти неделю — так себе затея. После этой отрывочной и ни к чему не ведущей мысли возникла другая: звонил-то Саша. Саша, Сашенька, Сашуля, который обещал звякнуть после тренировки. Стало еще хуже.       За авралами со съемками и полуавтоматическим существованием в режиме двадцать четыре на семь, пока Тоха видел только объектив камеры и экран макбука, он начал забывать, как выглядит внешний мир, и только обычно не самый активный Саня таскал его то в кино, то в кафешки проветриться и немного разгрузиться. Выбор фильмов вверялся в кои-то веки тоже Саше, потому что Тоха на них бессовестно спал и пользовался Соболевым, как подушкой-подружкой. Бесконечные несколько недель с десятком видосов на канал, чтобы потом с чистой совестью свалить в отпуск и не оставить подписоту без бьюти-контента, выматывали душу, и спать хотелось почти всегда. Соболев все понимал, у него самого заканчивался сезон.       Телефон снова забился в конвульсиях, а вместе с ним и подушка с лежащим на ней Антоном. — А? — Голос принадлежал или пропитому насквозь бомжу, или Лепсу, но никак не Тохе. — Бэ, — ответила трубка простодушно. — Ты уже проснулся или еще не ложился?       Антон глухо прокашлялся в наволочку и вытер слюни с щеки. Он вечно спал с открытым хавальником, и постельное белье приходилось менять чаще, чем оно того требовало. — Серединка на половинку. — Во сколько лег? — Алло, мам, это ты? — Не уродствуй. Во сколько лег, спрашиваю?       Антон хрипло хихикнул в динамик и зашуршал по нему небритым подбородком. — В девять. — В девять чего? — Чего-чего. Утра. Чего…       Телефон укоризненно замолчал, и Антону даже подумалось, что Саша сбросил звонок, но и мутным, не до конца открытым глазом он рассмотрел, что вызов еще идет. — Сань? — Что? — Ты обиделся? — Нет. Пытаюсь переодеваться. Мне не нравится, что ты ебланишь всю ночь, а потом страдаешь. Чо попало… — Куда попало? — Фу, никуда. Отвали. У тебя скоро синяки под глазами будут напоминать фингалы, и все подумают, что я тебя бью. А я тебя не бью, хотя иногда хочется. — Слушай, я давно пересел с иглы чужого одобрения на гуарану и гиалуроновые патчи. К тому же, к моменту, как ты приедешь, я буду красив, нежен и благоухать. На крайняк у меня есть волшебная коробка с консилерами.       Саша на том конце хмыкнул и юмора не оценил. Всегда так. Соболева вообще рассмешить было трудно. Точнее, его веселили какие-то ну очень простые вещи, а не Тохины искрометные шутки. Впрочем, Зина не обижался. Не всем же дано. — Я приеду через часок. Может, полтора. Успею домой заскочить? — спросил Саша скорее риторически. — Смотря, зачем. Если ты собрался перепрятать ту мертвую шлюху под твоей ванной, то я уже разобрался. Мы с Баги все уладили, — сообщил Антон. Он наконец перевернулся на спину и продрал глаза окончательно. Через плотные шторы пробивалось веселенькое дневное солнышко. — Я скоро приеду, — произнес Саня таким тоном, будто сомневался в его ментальном здоровьи, но получилось у него все равно ласково, нежно и терпеливо. Зиньковский называл эту интонацию «мой любимый долбоеб», и она шла в базовой комплектации к их отношениям.       Баги, услышав свое имя, запрыгнула на постель и принялась облизывать Тохино лицо. Антон пытался ненавязчиво ее оттолкнуть, но собака лезла под ладони и повизгивала от переполняющих ее собачьих эмоций. — Жду, Сань, — невнятно ответил Антон и сбросил звонок. Поймал Баги за ошейник и нетвердо посмотрел ей в глаза. — Багусь, ты в кого такая слюнявая?       Все знали, в кого.       Телефон тренькнул упавшим сообщением: «Борщ разогрей пжлст» — Я суров и непоколебим, я не знаю слов любви, — проворчал Антон, чувствуя, как губы разъезжаются в улыбке. Телефон снова булькнул. «<3» — А нет, знает. — Дзинь, — объявил мобильник снова. «Чемодан собери. Самолет завтра в шесть утра»       Антон рассмеялся и вытянулся поперек кровати. Баги покружилась, потом поставила лапы ему на грудь и пощекотала шерстью подмышку. Он нервно всхохотнул. — Багусь, а Багусь? Полетели с нами в Париж, красавица? — спросил он, почесывая ее за ухом. Собака била хвостом по матрасу, поскуливала и, кажется, была готова описаться от счастья. А он вместе с ней.