Кошки и призраки клана Учиха

— Чудо, — в глазах Какаши — всегда понимающих и принимающих — отображаются тревога и замешательство. — Остановимся на том, что это чудо. Сакуре хочется верить, что он обеспокоен только её состоянием. Она ужасно похудела со времен начала Четвёртой Мировой Войны Шиноби, зелёные глаза оттеняли теперь ярко-красные лопнувшие капилляры и иссиня-фиолетовые круги под глазами, пигмент сочных розовых губ померк. Сакура выросла. Не только внутренне, но и внешне, хотя тело её, и без того угловатое, исхудало вовсе. Сейчас, с перебинтованной правой рукой она едва ли отличалась внешне от своего пациента, прикованного ремнями к койке. Война закончилась. Какаши готовился взять на себя ответственность принять титул Рокудайме, отдавал первые на руководящей должности приказы. Он только разобрался с Саске, до этого заточенным в тюрьме Конохи, а теперь… — Как он вообще? — Какаши поглядывает на пациента косо. Бледный и костлявый. Лишь тень былого шиноби. — Я занимаюсь им пока только пару недель, он ещё ни разу не приходил в себя, — если бы не повальная усталость, Сакуре было бы крайне неловко. Сейчас она готова любой вердикт принять с достоинством. — Как думаешь, почему он до сих пор не оклемался? — Его тело было полностью обессилено, я едва чувствовала его чакру. И в целом состояние было не очень — много хронических заболеваний. Он явно не обращался к медикам в течение нескольких лет. — Пока ничего не могу сказать, Сакура. Доложи ситуацию, если он придёт в себя, — девушка покорно кивает. Большего она и не могла ожидать. Какаши уходит, и Сакура остаётся с пациентом один на один. До прихода сенсея она здесь уже всё проверила — системы жизнеобеспечения работают отлажено, одеяло не спадает с постели, повязки чистые. Она оглядывает его напоследок. В своей работе Сакура всегда использует дорогие качественные бинты, которые не свисают лохмотьями, и имеют ровный плотный срез. Повязка на глазах шиноби даже красивая. Кипенно-белая, она контрастирует со смольно-чёрными прядями, заплетёнными в тугую аккуратную косу. Так удобнее. Его лицо будто обескровлено — сухое и землисто-бледное; губы разомкнуты, кожа на них потрескавшаяся и натянутая, они сливаются с молочной пластиковой трубкой, которая раздувает его лёгкие. Глаза… — Я бы так хотела заглянуть Вам в глаза, Итачи-сан, спросить, где больно, — Сакура гладит его по костлявому плечу. — Простите, опять вас бросаю. Меня ждут пациенты.

***

Сакура к нему привыкает и наведывается в заветную палату чаще. — Доброго утра, Итачи-сан! — голос бодрый и звонкий. Первым делом она касается его кожи. Тёплый. Тяготы постепенно отпускают. С каждым днём пациентов становится всё меньше, а новых квартир всё больше. Деревня восстает из пепла, как и сама Сакура. — Простите, что по-прежнему провожу с вами так мало времени, много раненых. Но уже полегче. Дни тянутся за днями, а Сакура всё щебечет в угловой палате на третьем этаже. В угловой, чтобы мимо меньше людей шныряли. Теперь у неё преимущество перед смертью — бьякуго. Она активирует технику и по коже расползаются нехитрые узоры, с её ладоней перекидываются на чужое тело. Шести таких сеансов достаточно, чтобы показатели здоровья Учихи значительно возросли. Сакура улыбается, когда приходит к нему очередным утром. Итачи уже не выглядит как олицетворение собственной смерти. — Итачи-сан, — она ласково зовёт его, гладит по костлявой груди с едва не обнажёнными рёбрами, и одёргивает руку, когда доводит её до впалого — это ощутимо даже через одеяло — живота. Качает головой. — Надо увеличить вам питание, Итачи-сан. Его тело требует больше ресурсов, чем в начале лечения. Это же хорошо? — Эх, Итачи-сан, мы с вами уже, кажется, целую вечность бок о бок, а вы до сих пор мне и слова не сказали. Пора бы уже на «ты» перейти. Его мозг жив. Он соблюдает режим сна и бодрствования, а, значит, может быть способен воспринимать информацию, поэтому Харуно всё говорит и говорит. Рассказывает про себя, про Коноху, про войну. Про то, что она закончилась. Замирает со шприцем в руках. Кто бы знал, что все слёзы она выплачет здесь. Сакура не сдерживала себя и ревела от тоски и горести в чужое плечо. Так глупо, но её безмолвный пациент был единственной отдушиной. Она жаловалась, ругалась, делилась победами и хорошими новостями. Кто бы знал, что она так сроднится с нукенином, находящемся в абсолютно бессознательном состоянии. Пронзительный писк аппарата режет слух и, кажется, надрезает то, на чём подвешено сердце Сакуры. Оно обрушивается вниз и тяжестью отзывается в ногах. Несколько секунд Сакура лишь смотрит на то, как её пациент хаотично дёргается, скованный ремнями. Он изгибается в груди и дёргает головой. Харуно подскакивает к нему молниеносно. Подаёт чакру в руки и прижимает измождённое тело к постели. — Немедленно успокойтесь, Итачи-сан! — она немного прикрикивает и почти наваливается на него. Его практически бездыханное тело наполнено разрушительной внутренней силой. Сакура дотягивается до аппарата и несколько раз нажимает на кнопку, чтобы увеличить подачу кислорода, позволить надышаться. — Итачи-сан, вы в госпитале, в Конохе. Эта трубка позволяет вам дышать, пожалуйста, успокойтесь, — розоволосая несказанно рада тому, что Учиха скован ремнями по рукам и ногам. Будь её воля, она нацепила бы не один браслет, подавляющий чакру, а все десять. Сердце под её правой ладонью бешено колотится. — Итачи-сан, всё хорошо, дышите, — она беспорядочно успокаивающе что-то шепчет, хотя у неё самой пульс зашкаливает. Предвкушение. Сакура чувствует необычайное одухотворение, когда Учиха трепещет под её ладонями в остром приступе жизни. Недолго. На миг возвратившееся сознание стремительно покидает тело. Сакура закусывает губы и с нетерпением ждёт ночи. Коридоры госпиталя практически пустеют, когда Сакура едва ли не бежит в палату к своему секретному пациенту. Минует охрану, трясущимися от предвкушения пальцами отмыкает дверь и врывается в тёмную комнату. Зажигает не свет, а ночник. Всё как в тумане. Машинально вкалывает лекарство, активирует бьякуго. Пытается не торопиться, но поток чакры то и дело усиливается, неподконтрольный эмоциям. Она медленно отключает аппарат, избавляет тело Итачи от трубок и катетеров. Полностью освободив, садится подле. Ждёт. Вновь активирует бьякуго — она готова в любой момент исправить фатальную ошибку. Не приходится. Губы Итачи вздрагивают, он жадно хватает ими воздух. Сакура сжимает край халата и напряжённо следит, наклоняется ближе — она готова прийти на помощь. — Итачи-сан. — Помощь не требуется. Сакура зовёт его совсем тихо, но он медленно поворачивает голову. — Итачи-сан, вы в госпитале, в Конохе, — она гладит его по тыльной стороне ладони. — Я Сакура Харуно, ваш лечащий врач. У вас на глазах повязки — это чтобы резкий свет не травмировал зрение. Вы его не утратили, — розоволосая шепчет сбивчиво, ей так много хочется ему сказать. — Не утратили, — повторяет дважды. Это то, за что она боролась дольше всего. — Ваше тело пристёгнуто ремнями, чтобы вы не навредили себе во сне. Как только вы придёте в себя, я сразу же вас отвяжу, — пальцы его нервно вздрагивают. Пульс чуть ускорен. — Пить, — его сухие губы беззвучно складываются в читаемое слово. Сакура просовывает руку под его тяжёлую голову и помогает ему сделать пару глотков. — Больше пока нельзя. — Вы помните ваше имя? — Сакуре не терпится вступить с ним в настоящий диалог, хотя она прекрасно понимает, что на это потребуется время. Итачи медленно кивает. — Вы можете мне его сказать? — Итачи Учиха, — его сиплый низкий голос прорезается едва-едва. Сакура ликует. Всё её тело наполняется невыносимой вдохновляющей лёгкостью. Девушка едва не сияет. Живой, теперь почти здоровый. В сознании. Сакура бесшумно размыкает губы. Так много вопросов, которые бы ей хотелось задать Учихе. Что, как, когда? Но вместо этого она рассказывает про него. Про то, как переживала, получится ли у неё сохранить ему жизнь. О том, что война закончилась, что теперь настала новая эпоха. Мир изменился. Теперь точно изменился! — Давайте попробуем снять повязки, Итачи-сан, — Сакура, несмотря на позднее время, не чувствует усталости совершенно. Её всю трясёт. — Итачи-сан? — она сомневается, находится ли молчаливый пациент в сознании. Учиха коротко кивает. Сакура поправляет волосы и одёргивает халат прежде, чем избавить его от повязок. Зачем? Рассматривает жадно, запоминает каждое мгновенье. Наблюдает за ним, как за своим изобретением. Как вздрагивают ресницы, размыкаются тонкие веки, и Итачи глядит на неё пустующим подслеповатым взглядом. Тут же переводит взгляд на ночник и зажмуривается. Обжёгся. — Аккуратнее, Итачи-сан, — Сакура закрывает источник света своим телом, и желает, чтобы Учиха взглянул на неё. Задержал взгляд, изучил. Поблагодарил. Но Итачи отворачивается и вновь проваливается в сон.