Верлибры

Katie Melua — I'd Love To Kill You

      Красота Солар была необыкновенной, она сочетала в себе мягкость и святость, искрящуюся в уголках глаз вместо слез и подводки — будто сошла с полотен Бугро; кожа ее — нежная, мягкая; чуть округлые, пунцовеющие щеки; бедра — пышные, белые-белые — наверняка; она — жемчужина под натиском амуров; юная Мадонна на троне, без младенца, зато с пробуждающимся сердцем, но душа ее — не уносимая на небеса, а, разумеется, падающая в преисподнюю. И все бы было прекрасно и просто, если бы при ближайшем рассмотрении лица ее так остро не проглядывался проигрыш разума перед материей.       Демон и ангел в ней слились воедино, явили на свет нечто новое, совершенное в несовершенстве, и окрестить это никак не удавалось, только если торжественным, богоподобным уродством, но и это не передавало всего того, что чувствовалось даже при невзначай брошенном на нее взгляде.       Солар жила и гибла, стремилась и замирала, вставала и падала. Столь явственное движение внутри одной тесной оболочки привлекало внимание. Если не всеобщее, то Аластора уж точно.       Он смотрел с восхищением, с неким благоговением даже, а ненависть его, жгучая-жгучая, после их разговора вдруг притупилась и переросла в нечто иное. Презрение и неподдельный интерес? Возможно. Аластор с ее появлением перестал понимать сам себя. Она, пожалуй, даже не осознавала опасность, которую представляла. Пыталась перекрыть разрушительное добротой, однако Аластор знал: от себя не убежишь. Время раскроет Солар как красивый, но ядовитый цветок. Когда варишься в собственных мыслях, происходит страшное. И с ней произойдет. Исключений не бывает.       Не стоило недооценивать и сомневаться. Такие как она показывают зубы позже остальных, намного позже, но зубы у них острее. Можно придумать, как использовать ее в своих целях. Но у Аластора не было желания устраивать побоище. А для чего еще она может пригодиться? Солар — ангел мести, страшное существо, которое могло бы подружиться со смертью, даже попробовать ее подчинить.       Невозможно взглянуть без улыбки. Река не боится стать морем, журавль — упасть в полете, но река боится высохнуть (о том шумит теченье и, если вслушаться, все становится ясно как день), а журавль боится сломать крыло. Ангелам, наверное, снятся страшные сны о том, как их крылья чернеют, как во время падения выкручиваются кости, а одухотворение превращается не в праведную тоску, а в бездуховное ничто. Выполнять поставленные задачи без внутреннего запала бессмысленно даже для высшего существа.       То ли знойное лето, то ли поздняя весна, то ли все разом — душили, хватали, ввинчивали сильные пальцы в горло, вытягивали не речи, не хрипы, а воспоминания о чем-то славном, быть может, или же глупом. Все хорошее глупо, хорошее быстро кончается и почти никогда не помнится. К зиме стоит начинать готовиться тогда, когда она только закончилась. Так счастье проходит мимо, пока ты пребываешь в вечном ожидании подвоха. Перед глазами всплыла картина: двое у берега Миссисипи. Воздух был раскален, трава зеленела, а небо завораживало. Генри все подгонял, мол «мой ноги быстрее, а то попадемся аллигаторам», и Аластор подчинялся, в страхе оттирал икры, а перед глазами темнело от голода. Генри такими трудами добывал еду, но ее все равно не хватало, тем более на двоих. Матушка Маргарет говорила, что они двое слишком много жрут, а Аластор предпочитал называть ее «сукой» и больше не про себя. В конце концов, теперь за это никто бы не дал по губам.       Он думал, все спрашивал себя: как Солар росла, какие порядки в Раю, как воспитывают детей, какими хотят их видеть? Судьбу принцессы даже без личной трагедии со смертями вряд ли можно считать завидной. Править Раем — это сложнейшая задача. Возможно, Солар сама не до конца осознавала, что должно ждать королеву.       Правители Рая — какие они? Строгие, статные, властные? Вероятно, очень жестокие. А чистка для их подданных — не только вынужденная мера, но и развлечение. Для того, чтобы устраивать резню каждый год, нужно обладать поразительной тягой к насилию, в противном случае можно слететь с катушек. А лучше на такую работку идти уже сумасшедшим — так от тебя проку больше. И почему только крылья у этих тварей продолжают оставаться белыми? Поразительная несправедливость; как, скажите, устанавливается степень греха? Ангелы-то безгрешны по праву рождения. Это просто смешно.       Солар помогала Вагате украшать зал. Вагата хотела отмечать день рождения, видимо, поддавшись влиянию любви своей жизни, и пташке быстро нашли дело. С магией она еще обращалась плохо, зато крылья уже научилась скрывать, чтобы не мешали. Ее задачей было развесить шарики и гирлянды, но и это давалось с трудом: когда Солар взглядом пыталась невысоко поднять предмет, тот мог улететь к потолку или куда еще. Поэтому об успехах говорить не приходилось. Аластор единственный замечал эти жалкие попытки, но подходить не спешил: давал шанс разобраться самой, ведь он не добренький покровитель. Однако больше не противился интересу.       Солар страдала, как он когда-то страдал. Только вот у нее не вышло довести начатое до конца, а у Аластора вышло. Он очень винил себя за свое первое убийство. Убийство по неосторожности, чистая случайность, злой рок — называйте как хотите. Но… он просто стал палачом. Нужно ведь было с кого-то начать?       Забавно выходит: когда жизнь только начинается, тебе кажется, что все будет прекрасно. Все мы мечтаем вырасти в добрых и справедливых людей, если родились без каких-либо склонностей к жестокости. Некоторые малолетки отрезают цыплятам лапки, им кажется это забавным. Потом убийство животного, человека — возбуждающим или вдохновляющим, или каким там еще. Но Аластор никогда не наслаждался видом крови, вопреки всяким представлениям о нем. Его называли чудовищем, жутким маньяком, расчленителем, потрошителем, но он избавлялся от жертв чисто. Особые случаи не считаются. Самая главная мразь нагрешила так, что за это его было мало просто застрелить. Люди боятся смерти. Люди боятся убивать. Люди осуждают убийство. Прекрасно и замечательно! Но кто-то должен делать грязную работу. Аластора, между прочим, благодарили за то, что он убивал. Не в лицо, нет, его личность так и не была раскрыта широкой общественности, но все же. Ха, забавно: свои благодарности они говорили Богу, представляете? «Спасибо, Господи, за то, что избавил нас от этого мерзкого Н.» Не за то, что его застрелили, нет-нет, что застрелили, конечно, жаль, но просто все-таки лучше, что Н. теперь кормит червей, раз уж так получилось. Люди ведь не грешники! Вы не подумайте! И они совсем-совсем не думают об ужасных вещах. Это не люди забивают камнями неугодных, не люди линчуют, не люди разрывают от обожания. Правильно. Это делают демоны. В каждом из Вас они есть.       Солар бы тоже сказали «спасибо». За смерть Аластора. «Большое спасибо, дорогая наша спасительница, аве наше новое суперчудовище, давай, подойди, мы тебя коронуем, а потом найдется смельчак, который попытается грохнуть уже тебя!» Но Солар не будет довольна. Чем больше ты добиваешься, тем меньше получаешь удовлетворения. Люди и демоны ненасытны. Насчет ангелов Аластор не знал, но Солар больше не ангел, так что… Она теперь предсказуема, да.       — Совсем замучилась, пташка? — Аластор подошел к ней со спины, но не напугал, ведь Солар его почувствовала. — Могла бы позвать на помощь. Я бы не отказал. Если спросишь, зачем мне это…       — Я не спрошу. Но можешь помочь. Буду благодарна.       Аластор ухмыльнулся и щелкнул пальцами. Все встало на свои места. Чувство вкуса у него было отменное, поэтому оставалось только ахнуть от того, как красиво получилось. Не хотел, но снова поднял шумиху. Это уже в крови. Где-то на фоне замерли несколько демонов — засмотрелись — а потом побежали рассказывать, вероятно, виновнице грядущего торжества.       — Ты так беспомощна, — Аластору нравилось дразнить ее и не получать никакой реакции. Солар оставалась холодна и безразлична ко всему, он будто разговаривал со стеной. Безумие какое-то.       Но Солар, вопреки ожиданиям, сказала:       — Это пока.       Однако испугалась, что Аластор расценит это как угрозу, поэтому сразу добавила виновато:       — В смысле, я еще научусь…       — Не сомневаюсь, — это вызвало лишь парочку издевательских смешков. Запугать пташку очень хорошо удалось. — Готова к празднику? — осмотрел ее с головы до пят в очередной раз — разочаровался. Видок у Солар был помятый. Сразу считывалось хроническое несчастье.       — Я не готовилась. Только помогала, — не ощутив претензии, она немного расслабилась и снова стала безразлично-холодной. Потухший взгляд казался совсем мертвым. Как жаль.       — А зря. Хорошая одежда поднимает настроение, — Аластор, пожалуй, сказал о себе. Вспомнил прошлое в который раз. Сердце больно кольнуло. Тогда он только начал хорошо зарабатывать: деньги, деньги, деньги, больше денег! В них можно было купаться, в них хотелось искупать остальных. И Аластор ни в чем себе не отказывал, скупал все что видел, нужное и ненужное. Так происходит, когда вылезаешь из кромешной нищеты и учишься жить иначе. Новый опыт всегда кружит голову. И да, деньги могут сделать тебя счастливым. Деньги — это статус. А статус — это уважение. Дважды два!       Если тебя не уважают, то доброго слова не скажут. А лучше ноги сломают о твои ребра, юноша. Так что вставай и иди зарабатывать! И в аду то же самое. Статус тебе обеспечен, если ты поглотил много демонических душ. Души здесь — это твои купюры. Чернокровые богачи правят бал, а краснокровые уроды лебезят перед ними. И только Аластор — особый случай. В любом мире. В любой системе. При любых правилах. Он — исключение. Мухлеж — тоже искусство.       — У меня нет ничего из одежды на праздник, а создавать я еще не могу, — Солар скромно улыбнулась. Скрывалось за этой улыбкой столько гадости, что Аластор сам расплылся в еще более широкой улыбке чем обычно. Его распирало от какого-то странного удовольствия, имеющего катастрофические масштабы. Ему хотелось общества Солар. Больше, больше и больше. Любовь и ненависть одновременно — страшное дело. Зато какое славное развлечение! Хотя, любовь — это пока сильно сказано.       — Пойдем, дорогая, сделаем из тебя королеву, — про королеву Аластор специально сказал, чтобы задеть, но Солар в очередной раз никак не отреагировала. Лишь уныло кивнула и покорно побрела следом, проговорив тихо: «Не стоит, ты и так ведь уже помог». Чего только не сделаешь для того, чтобы провести вместе пару лишних минут! Впрочем, Аластору самому интересно было ее приодеть.       Пропустил Солар в свои покои. Проявил какое-никакое доверие. Аластор любил, когда все лежало на своих местах, но в отеле часто делал перестановку. Другое дело — его убежище, там все оставалось нетронутым. А здесь — в очередной раз передвинул мебель (с помощью магии, разумеется), поставил у стенки огромное зеркало, чтобы пялиться на себя во весь рост и ужасаться, педантично смахивая несуществующие пылинки с сюртука, избавился от мешающего громадного стола, заменил его на маленький. В одном из шкафов оставил пару фарфоровых сервизов. Они напоминали об отце, о темной стороне, о болезни. Обо всем плохом, в общем. А Аластор не мог без плохого.       — Есть пожелания? — спросил, на что Солар отрицательно помотала головой. Депрессивное состояние, ничего удивительного — еще не оправилась. Все равно на свой внешний вид, есть силы только расчесаться и надеть то же, что и обычно. Аластор поставил ее перед зеркалом, подошел со спины, распустил ей волосы. — Уберем длину?       — Нет! — Солар отшатнулась на всякий случай, зажалась вся, закрылась, хватая себя за локти. — Мне очень дороги мои волосы… Они — единственное, что напоминает о прошлом. И я, признаться честно, еще совсем не готова его отпустить.       — Оу, понимаю. Стыдиться тут нечего, я и сам свое прошлое не отпустил, — Аластор проговорил загадочно. — Но я имел в виду лишь иллюзию. Сниму ее — и все вернется как было.       — А… ну, раз так, хорошо, — покорная на первый взгляд. О, читать ее проще простого! Аластор видел осатанелую суку, которая даже не представляла, насколько заметна ее тьма. Казалось бы, она тупила взгляд, делала вид, что вся такая невинная и безвольная, но это было лишь маской, трещащей по швам. Солар не знала сама себя. Новую себя, себя-демона. А там было что познавать, уж поверьте. Она — волк в овечьей шкуре. Угроза для многих жизней. Кто знает, какие желания проснутся в измененном теле, в измененном сознании… — У тебя есть какая-то идея?       — Есть, — Аластор опять шагнул ближе, коснулся волос. Солар не было неприятно от его прикосновений, и, видя это, он позволил себе начать перебирать пряди. — Кое-что в моем стиле. Надеюсь, тебе понравится. Я знаю, что тебе очень пойдет.       Аластор снял перчатку. Демонстрировать кисть со шрамами было уже не настолько противно, все равно Солар видела слишком много. Пускай поглядит еще. Позлорадствует, может, или посочувствует, если все еще добренькая.       Взмахнул рукой, закрыв глаза. Представил идеальный для нее образ. Такой, чтобы Солар затмила собой абсолютно всех, даже именинницу. По крайней мере, для Аластора.       Платье создал белоснежное, блестящее, не приталеное, без акцента на грудь. На шею — побольше жемчуга, чтобы блестело и сверкало, чтобы глаз не отвести. Волосы укоротил, уложил в прическу — марсельскую волну. Не обошлось без повязки на голову с перьями. Перчатки, изящные туфли, как хрустальные. Солар выглядела восхитительно. Лучше, чем королева. Выглядела главной тусовщицей двадцатых, той самой дивой, от которой не отвести взгляда, той самой дивой, которая пьет до потери сознания, но вопреки здравому смыслу сознание не теряет, а танцует, танцует, танцует! Аластору непременно захотелось пригласить ее на танец.       — Великолепно, дорогая, — Аластор развернул Солар к зеркалу и в отражении стал наблюдать за реакцией.       Она заулыбалась. Впервые так искренне, так… счастливо. Засмотрелась, залюбовалась. И было чем любоваться! Аластор тоже остался доволен, сумел порадовать, не только ее, но и себя. Все же подобрать правильный образ надо уметь. Интересно, как Солар выглядела в райских нарядах? Какая у них там вообще мода? Аластор видел только Истребителей, уж точно не принцесс. А бывшая принцесса оказалась слишком сломлена для того, чтобы следить за собой. Аластор в какой-то степени ее понимал. Возможно, не будь он так помешан на деньгах и шмотках на Земле, тоже лежал бы пластом, глядя в потолок, неспособный пошевелиться под гнетом депрессии.       — Это… просто восторг, — проговорила Солар, осторожно дотрагиваясь до украшений, платья, волос. Едва-едва, словно боялась повредить что-нибудь. Но потом осмелела. Принялась рассматривать бусы, не прекращая улыбаться. — Я в восторге, правда, — обернулась, заглянула в глаза. — Только с короткими волосами мне немного неловко.       — Все пройдет, — Аластор хмыкнул, отступил на пару шагов, натянул перчатку. — Я спасаю свой внешний вид благодаря одежде, а в твоем случае одежда подчеркивает красоту. Повезло, знаешь ли, иметь такую… не замаранную кожу, — собственные шрамы зачесались, Аластор проигнорировал это.       — А если применить магию?       — О, дорогая, не поможет. Меня для того разукрасили, чтобы нельзя было стереть — «специальной краской». Клеймили, сказали: «Знай свое место, скот». Я-то знаю свое место. Оно по-прежнему на троне, ха-ха-ха! — Аластор нарочито громко рассмеялся, едва не захлебываясь, и принялся нервно расхаживать туда-сюда. Его опять захлестнула необоснованная тревога. И опять воспылало презрение к Солар. Уже не ненависть — славно, но сильное негативное чувство, которое так просто не искоренить. Сколько бы они ни беседовали, мило или не очень, это не изменяло творящегося внутри ужаса. Ужас никуда не девался, лишь делался глуше, но лишь на время. — Боишься?       — Не хочу вражды, — сказала уклончиво, но было ясно, что все же боится. Да уж, как тут не испугаться, когда перед тобой тот еще мерзавец. Пташка познала его милосердие, но это вовсе не значит, что рано или поздно она не нарвется. Лучше бы ей следить за собой, следить за своими словами, следить за новыми знакомствами. И никогда спокойно не спать: мало ли, темнота окрасится в красный, мало ли, при свете нагрянет в гости его злая тень… — А ты меня?       Солар была необычайно дерзкой! Какой интересный диалог, право слово! Аластору нравилось. Аластора бесило до скрежета зубов. Он ухмыльнулся гневно, замер, глядя с угрозой, демонстрируя всю свою силу в самой обычной позе. Тень его, призванная неосознанно, ползала по стенке и скручивалась в спираль, раскручивалась обратно и беззвучно рычала.       Заныло сердце уже основательно, в голову полезли дурные мысли. Сознание будто померкло. Аластор не хотел бояться, это происходило против его воли. И боялся он не саму Солар, боялся он лишь того, что она могла сделать. Аластор бы не вынес падения, Аластор бы не вынес презрения, не вынес, НЕ ВЫНЕС. К дьяволу Дьявола! Радио-демон сожрет всех, выпотрошит всех, но останется на своем отвоеванном месте.       — Мы не враги, — глупая девка пыталась примириться, но это не имело никакого смысла. Все ее попытки оказывались тщетны, она выглядела жалкой в глазах того, кто являл собой бесконечное, неописуемое зло. Не-ангел, который старался остаться ангелом! Какая глупость! Какая мерзость! Хотелось сказать: «Покажи же, покажи же мне свои боль, гнев и злобу! Будь собой, наконец! То, что ты из себя строишь, настолько гадко мне…» Аластор промолчал. Вспомнил: еще недавно считал ее светлой. А теперь присмотрелся. Хотя, вполне возможно, когда говорил о том, что несмотря на зло внутри она останется светлой, был прав — непонятно. Позволил продолжить: — Я уже пообещала молчать. Можешь язык мне отрезать.       — Сдался мне твой язык, — процедил Аластор, сжимая и разжимая кулаки. Стоять стало невозможно, поэтому он упал на стул, сложил на груди руки, ногу на ногу закинул. Как ему было плохо… Как плохо! О каком конструктиве могла идти речь, когда все внутри него рушилось? Кости будто зудели. Сам себе Аластор напоминал кочан капусты без сердцевины: слои, слои ментальных расстройств, а внутри пустота.       — Почему не убьешь? — Аластор вопросительно склонил голову. — Кинжал. Я его чувствую. Он не здесь, где-то спрятан. Но это ангельская энергия. Чувствую что-то очень близкое, когда на тебя смотрю. И чем ты ближе, тем мне страннее. Такое ощущение, что ты забрал нечто мое.       — У тебя есть правда обо мне, а значит — контроль. И ты говоришь мне о том, что я забрал нечто твое, — Аластор хохотнул, застучал каблуком по полу, носком затряс. — Кинжал уж явно не твой. Я его купил.       — Понимаю. Просто делюсь, — Аластор решил, что негоже даме стоять, поэтому щелкнул пальцами, позади нее появился стул. Солар вздрогнула: сиденье коснулось ее под коленями.       — И каково это?       — Что? — она села.       — Знать, что на тебя точат нож.       — Я и так это знала, — Солар пожала плечами. — Одного взгляда тебе в глаза достаточно для того, чтобы все понять. Мне лестно, что ты меня пощадил.       — Возможно я еще передумаю.       Солар усмехнулась совсем невесело, призадумалась. Проговорила:       — Я не заслуживаю смерти. Думаю, ты меня очень хорошо понимаешь.       — Лучше некуда! Мне прощения не видать уж точно. А у тебя даже не грех, а грешок. Твои потуги казаться лучше, чем ты есть, уморительны. Покажи истинное лицо. Признай, ты ведьма, жестокая ведьма, у которой нет ни стыда, ни совести. Самой проще станет, поверь.       — Отношение к греху у нас разное. Дурные помыслы не дают мне покоя, — Солар показала клыки. — Ты прав, я хуже, чем пытаюсь казаться. Возможно, я чту память об убитой семье. А возможно, я просто чувствую себя бесконечно виноватой перед всем миром.       — Чувство вины до добра не доводит, — Аластор подпер кулаком подбородок, нога у него дергалась все сильнее. Сердце горело огнем.       — Это уж точно. В общем, без сомнения, я сама устала от своей фальши. От этой нескончаемой лжи… И я не знаю, что с этим делать.       — Согласиться на откровение?       — О, ты хочешь выпытать у меня что-то, потому что сам рассказал? — спрашивала так просто, хитрая, коварная женщина, звезда сегодняшнего вечера, без сомнения. Солар с каждой минутой восхищала все больше. Аластор любил интересных личностей. А таких он крайне редко встречал, ему со всеми было чертовски скучно. С ней — нет. Интерес подогревали в том числе и противоречивые чувства. Редко когда кто-то оказывается способен вызвать такую бурю внутри.       — Соображаешь, — Аластор кивнул, убирая с глаз челку. — Но я не стану тебя принуждать, ведь понимаю, что я далеко не тот, с кем хочется чем-то делиться. Я твой злейший враг, угроза, нависшая над тобой, поэтому рекомендую меня сторониться. А ты летишь, будто мотылек на свет… Безумица.       — Виноватая, — поправила, хмыкнув. — Ищу наказания. Но не смерти.       — И что же, предлагаешь тебя высечь?       — Предлагаю вывернуть меня наизнанку. Думаю, у тебя отлично это получится.       Аластор потер переносицу, несколько сконфуженный таким деловым предложением. Предложение оказалось приятным, конечно: она добровольно приносила себя в жертву, позволяла поковыряться в своих мозгах. И еще недавно Аластор бы согласился без колебаний, только вот после того разговора уже не мог. Не хотел.       — Ты отлично держишься, — заметил он бесстрастно, в очередной раз оглядывая с головы до пят Солар. Холодная, страждущая, статная. Откуда у него паранойя? Что ее вызывает? Ах, если бы Аластор знал! Возможно, это ее секрет. Возможно, она влияла одним лишь взглядом, да только скрывала эту способность. Какой же абсурд! Аластор усмехнулся собственным мыслям. Да, все его мысли давно уже сосредоточились только на ней.       — Как и ты, — растянула губы, передернула плечами. — Это говорит о внутренней силе. Я о тебе совсем мало знаю, но ты вызываешь глубокое уважение.       — Я о тебе вообще ничего не знаю. А ты, прошу заметить, видела меня без одежды. Мне это не нравится, но ничего уже не изменить.       — Возможно, я должна была увидеть тебя, — Солар приобрела вид весьма опасный. Но не угрожающий. Под «опасным» Аластор понимал, скорее, ту теплящуюся скрытую мудрость, которой она могла одарить. И то принятие в том числе.       — Возможно.       «Возможно, — подумал Аластор, — когда-нибудь, когда ты захочешь, и я увижу тебя. Такой нагой, будто без кожи». ***       В зале гремела музыка. Кто-то снова и снова зажигал бенгальские огни, взрывал хлопушки. Вагата ходила с букетом, который ей подарила возлюбленная, и радостно улыбалась всем и каждому. Даже Аластору улыбнулась: видимо, только постфактум осознала, что это был он. Она выглядела превосходно, но чересчур современно. Аластор подобрал бы ей иной образ. Да-да, ему понравилось заниматься костюмами. Нужно было настоять на проведении вечеринки в стиле тысяча девятьсот двадцатых. Шарлотта всегда слушала его с открытым ртом, поэтому непременно бы согласилась.       Хотелось петь. Хотелось устроить такое феерическое шоу, после которого у собравшейся толпы отвалились бы ноги. И Аластор знал, как это устроить. И собирался! Поэтому, как только в зале все собрались, он вышел на сцену и одним своим видом заставил всех замолчать. Огни прожекторов были обращены на него, он чувствовал себя В СВОЕЙ ТАРЕЛКЕ, ха-ха, и не разбитым ни капли. Больше нет. И, широко раскинув руки, будто завлекая всех в адские объятия, заговорил:       — Дамы и господа! — микрофон дал акустическую обратную связь, но Аластора это ничуть не смутило. — Рад приветствовать вас сегодня в нашем Отеле Счастья! Всей своей черной душонкой надеюсь на то, что вы задержитесь здесь подольше! А пока, предлагаю всем повеселиться на славу. Покажем же, на что способен настоящий Ад! — толпа одобрительно загудела, заряженная настроением. Демоны, очарованные Аластором, слушались и могли бы пойти на что угодно, если бы он попросил. И он попросил: — Хочу, чтобы вы танцевали, будто в последний раз! Надеюсь, на вас удобная обувь!       Аластор щелкнул пальцами и помещение преобразилось. Розовый неон пленил все вокруг, на шляпках дам выросли живые пионы. Он запел. Запел веселую песню, такую, чтобы заставить толпу уйти в отрыв, и выискал в этой толпе взглядом свою ненавистную и обожаемую без пяти минут королеву мерзкого Рая. Она стояла как неприкаянная, уставившись на сцену, прищурив желтые глазки, и вся блестела, хоть и не улыбалась совсем.       Решив, что самому топтаться на месте в обнимку с микрофоном тоже не хочется, Аластор выскочил в центр зала и протянул Солар руку, не вынуждая, но предлагая согласиться на танец. Все замерли. Замерло всё. Казалось, от решения пташки зависело настроение праздника. Танцующие не останавливались, но и не дышали.       И Солар подала руку. Аластор сразу привлек ее к себе, прижал поплотнее, закружил, не прекращая петь. Песня, хоть Аластор и не сказал это со сцены, целиком и полностью была посвящена Солар. Всем противоречивым эмоциям, которые она вызывала, эмоциям, которые заставила его вспомнить, в которые Аластор погрузился и из которых до недавнего времени совершенно не видел выхода. Но нужно было отдать должное: благодаря пташке он понял, насколько устал бежать от себя. Больше это не имело смысла.       Солар рядом с ним выглядела совсем неуклюжей. Насколько Аластор знал, ангелы предпочитали всем танцам вальс, а он устроил флегматичной Солар испытание свингом. Поначалу она совсем растерялась, никак не могла поймать ритм, смущалась размахивать ногами и в целом чувствовала себя скованной, на поворотах ее заносило и она цеплялась за Аластора как за спасательный круг, боясь улететь в другой конец зала, если бы он отпустил. Но Аластор держал крепко, Аластор вел уверенно и не позволял ей чувствовать себя оставленной. Танец — это прилюдный интим. И Солар втянулась. Ей понравилось, было видно. Пришлось немного помочь ей магией, вбить в голову простейший паттерн движений, и вот, пошло-поехало. Поначалу скромно, затем — раскованно. И неважно было ни ей, ни Аластору, насколько она несграбная, ведь главное — удовольствие и веселье, главное — это отрыв.       Аластору не нужна была чопорная красотка без эмоций, ему нужна была Солар, живая, настоящая, искренняя, ОТКРЫТАЯ, такая, какой она себя еще не показывала никому. Это равноценный обмен, не так ли? Каждый обнажается по-своему, вот Аластор и выпросил у нее такое откровение.       Солар вся раскраснелась, вспотела, но улыбалась она искренне и даже в какой-то степени озорно. Веселые танцы пришлись ей по душе.       Они кружились, кружились до тех пор, пока не закончилась песня. К тому времени Солар совсем выдохлась. Когда остановились и отошли друг от друга, она аж схватилась за живот, стараясь восстановить дыхание. Аластор одобрительно глядел на нее. Хотел сказать много и совсем не хотел говорить. Коротко кивнув для поддержки — пташка смутилась, когда поняла, что все смотрят — он удалился, позволяя выступить остальным.       А Солар так и осталась стоять посреди толпы, и улыбка медленно сползала с ее лица. Бедняжка, кажется, ощутила все то же, что Аластор ощущал раньше по ее вине. Только теперь он казался таким сильным, таким статным, собранным, будто и не было всего того кошмара. А она… превратилась в убитое горем, разбитое нечто с кромешной пустотой внутри, с застывшими на глазах слезами, черными перьями за спиной и ворохом гнетущих воспоминаний. Только кровь пока еще оставалась красной. Резкая смена состояния напугала.       Как же справиться? Что же делать? Солар хотелось поговорить, срочно поговорить, побыть с Аластором еще хоть минуту, ведь ее невероятно к нему тянуло. Опять же, будто у него было что-то, принадлежащее ей. Будто он мог понять, прочувствовать. У них, несмотря на разные судьбы, было много общего. Никто кроме него, казалось, не мог помочь и услышать. А Солар впервые за долгое время так захотелось быть услышанной… Не скрывать боль, а наоборот — отпустить себя, словно в танце. Оставить привычку быть скованной там же, где остался и Рай.       Перед глазами мелькали демоны, они танцевали, им было так здорово. А Солар, белая-белая Солар, стояла посреди черной толпы совсем одинокая, покинутая своим единственным — кем? — и не могла сдвинуться. Ее будто бы приковало к земле. О, как болело у нее в груди, как же трепетно хотелось сбросить с себя весь груз, исповедаться. Исповедаться демону! Но никакого прощения. И, если уж откровенно, то точно не большего наказания. Скорее, простого человеческого понимания. Ведь когда Солар наблюдала за людьми через магический экран, она всегда восторгалась их способностью чувствовать друг друга, оказывать поддержку. Да, это было огромной редкостью, безусловно, но они могли. А ангелы — нет. Ангелы только наблюдали, записывали, занимались своими правильными, праведными делами. Работа, работа, работа. У слаженного механизма не может быть чувств. А Солар переполняли чувства. И она не справлялась. Совершенно. Никак.       Солнце и Луна как будто молили ее пойти за ним, таким необходимым сейчас, даже не пойти, а помчаться, и наконец Солар сделала первый шаг. Аластор хотел ее откровения, так вот, Солар готова была его дать. Все внутри нее трепетало, ее окутало нестерпимой паникой. Аластор должен ее услышать. Должен понять, что она не хотела. Должен знать, что произошло тогда. Помиловать?.. Нельзя, нельзя о таком думать, маленькая пернатая дрянь! Птица, выпачканная в мазуте! Это просто смешно! Инстинкт самосохранения хотел отпущения грехов. Здравый смысл просил до конца оставаться виноватой. Когда придет черед отвечать? Разве Ад — это не то самое место, где тебя, наконец, накажут? Солар приняла бы палачей, истязающих ее тело, сама прыгнула бы с разбега в бурлящий котел, позволила бы четвертовать себя, что угодно… Но Ад оказался куда более жесток, здесь не было места примитивному насилию, здесь твой мозг — это главное блюдо и подается оно красиво! Ты сам его приготовишь.       Солар всегда готовила так себе.       Она шла, проталкиваясь сквозь танцующих, чуть не падала, когда ее толкали, но не останавливалась. Выскочила в коридор, застучала каблуками по лестнице, оказалась на нужном этаже и постучалась к нему. Еще, еще и еще. Заколотила в дверь так, будто бежала от монстра, но на самом деле к монстру рвалась. Отчего же, когда испачкал край рукава, хочется вываляться в грязи с головы до ног, напихать эту грязь себе в рот, себе в душу? Солар не находила ответа. Солар просто медленно умирала и воскресала. И это грозило стать бесконечностью.       Хотела ли она простить себя? Искренне. О, как хотела… Мерзкая грешница. Но запрещала. Все мы хотим казаться святошами. И все мы в сути своей — страшные люди. Навсегда виноватые. Кровь может быть красной, но это не отменяет того, что она грязная, грязная, грязная.       Как будто бы кровь — это и есть грех.       Как будто он формируется внутри тебя и питает, и без него ты не выживешь.       Как будто бы цвет обусловлен лишь наличием совести и стыда. Каких-то их зачатков, ха.       Боги, Солар стучала так сильно, что у нее разболелись кисти.       И Аластор ей открыл. В одной рубашке, застегнутой лишь на нижние пуговицы и чуть приспущенной с плеч, он стоял, с жуткими шрамами напоказ, явно пытаясь сделать вид, что его не сжирают изнутри свои демоны, что для него такая демонстрация тела — не тяжело. Улыбался, больше не проклинал. А Солар хотелось проклятий. Она могла пасть еще ниже, если бы начала вымаливать казнь. И она почти начала вымаливать.       — Заходи, дорогая, я тебя ждал.       Солар ворвалась в номер вихрем, замерла у стола, вцепившись в него пальцами, а потом развернулась на каблуках. Увидела, как Аластор запирает дверь. Во взгляде его читалось недоумение.       — Мне нужно тебе все рассказать! — Солар трясло, ей хотелось рыдать и кричать, ей хотелось вспороть себе вены аласторовыми когтями, хотелось сдохнуть прямо сейчас, позорно, ничтожно, и позволить ему насладиться. Он насладился бы, да? С его ненавистью жилось легче, это стало ясно.       Унизь, убей, растерзай.       Я сотворила страшное…       Хочу, чтобы ты меня уничтожил…       Замучай меня до смерти.       Солар не понимала, что не Аластор был ее палачом, а вина. И вина ее уже почти что размазала.       — Все рассказать?       — Да! — она почти закричала. Сжала руки в кулаки, зашагала туда-сюда. Бешеный взгляд не прятала, слушала свое сердцебиение. Казалось, будто сердце стучит в самой глотке. — О том, почему все так случилось! О том, как меня провели! О том, какой доверчивой я была. Это ужасно, ужасно, все что произошло!       — Почему сейчас? — Аластор облокотился о дверь, складывая на груди руки. Он казался таким спокойным… Освободившимся от чего-то. От страшного груза. Помог ли ему тот разговор? Как наивно, наверное, о таком думать…       — Я… не знаю… Не знаю… — Солар и правда не знала. Но что-то притянуло ее сюда, какая-то неведомая сила. Что-то, чему она не могла противостоять. — Просто… Мне нужно…       — Что, если я знаю? — Аластор ухмыльнулся и сделал несколько шагов к ней. Раскинул руки, недобро сверкнули его зрачки. — Будь уверена, это тебя удивит.       Солар застыла, дыша тяжело и испугано. От всплеска эмоций у нее зазвенело в ушах.       Аластор подошел к платяному шкафу, распахнул двери. Вытащил вешалку с сюртуком.       — Дорогая, я думал, ты свела меня с ума и мой разум поддался гниению! Я думал: «Что же это такое?! Теряю хватку?!» Как я мог потерять хватку из-за какой-то девицы, в самом-то деле! Это даже звучит фантастически. Но… сгубила меня в итоге всего лишь моя невнимательность. До чего глупо! Ты тоже решишь, что это глупо и даже смешно. Я чуть не выжег собственное сердце в прямом смысле слова!       Солар не понимала, о чем он. Вообще. Совсем. Аластор просто стоял, держа в руке вешалку, и посмеивался так, будто Солар должна была догадаться. Но Солар не могла думать. Слезы подступали к глазам. Ее начинало колотить. И даже не получалось понять, от чего происходит все это. Иррациональное, гадкое.       — Ты ведь чувствуешь, да? Чувствуешь притяжение? Как будто бы связь? Не ту литературную связь, о которой шепчут романтическим вечером. Настоящую! Будто кто-то приковал нас друг к другу! — Аластор распалялся, его выражение лица постепенно становилось пугающим. Ему было опасно весело. Он двинулся к Солар и оказался рядом за три больших шага. — Чем пахнет, а? — Аластор протянул ей вещь. Солар опешила. Но в следующий миг у нее так сильно закружилась голова, что пришлось сесть на край стола, чтобы тотчас не рухнуть. — Святостью, не так ли? Твоей святостью! — рассмеялся до слез в уголках глаз. Притянул ее к себе за плечо. — Я думал: отчего же все так? Отчего болит сердце? Отчего лезет в голову давно забытое? Отчего я размяк и стал слабым, будто вчера родился? Я даже не связывал происходящее со своим любимым сюртуком. Носил его часто, так же, как и всегда, списывая все на больную голову. А там, у самого сердца, оказывается, лежало оно, — Аластор запустил руку в кармашек и вытащил то, от чего у Солар в голове, кажется, что-то разорвалось.       Он вытащил белоснежное ангельское перо.       И оно озарило всю комнату.       Солар забыла как дышать. Кажется, навсегда. У нее потемнело перед глазами. Весь мир померк и превратился в пепел. Лишь маленькое перышко осталось светить, как последний уголек посреди пепелища.       И это перышко       было       ее.       Солар схватила Аластора за запястье, словно боясь отобрать сокровище. Предпочла смотреть на расстоянии. Но даже так, кажется, чистейшая ангельская энергия обжигала.       По щекам покатились слезы.       Солар оплакивала ангела, которым была когда-то.       Аластор погладил ее по волосам ласково, но улыбка его показалась злой.       — В тот день, когда ты пала, — сказал, отбрасывая сюртук на кровать, — я вырывал твои перья, а они чернели. Но это перо выпало само — так сильно ты билась в агонии. Видимо, потому и осталось белым. Я взял его, спрятал и позабыл. Вот тебе и вся связь. Вот тебе и причина.       Солар держалась за Аластора мертвой хваткой. Он не препятствовал. Лишь наслаждался выражением ее лица. Выражением, полным неописуемой и нестерпимой боли.