Безусловный рефлекс

– Эдик! Прекрати говорить о детях. Мне не приятно, – Джей пригрозил ему кулаком, но альфа, на своей волне, подмигнул ему, после двинув бровью. Эд отошел к колоне, опираясь на ту спиной, и сложил по-хозяйски руки на груди. Свет из-за стеклянных дверей падает ему на одну сторону лица, создавая неплохой вид. Хоть бери и срисовывай. Джей отвлек себя, понимая, что от чего-то не злится. Совсем. Холодновато. Мороз к пальцам цепляется. А Эд привлекает внимание к себе кашлем. Осматривает с ног до головы, только после выдает: – Ваще-то, есть такая методика. Если о страхе говорить, то он перестает быть страхом. Типа он становится обыденной этой штукой, ну, а не чем-то извне. Сечешь? – Эм, – Джей убирает руки от каменных перил и трет их. Замерзли. Смотрит, но вместо «спасибо» говорит: – Такая себе методика, если честно. – У меня есть знакомый знахарь. Все, кроме смерти лечит! Джей не смог удержать смешок. Подавил, стараясь сохранять строгий вид. Надо показать Эдику, что эта тема не для шуток и подколов. Он показательно закатывает глаза, недовольно цокая. – Боже, вот только не начинай, – с раздражением. Вышло ничего даже. Сам бы поверил. – Я конечно знал, что я божество, но что бы ты признал это… Браво! – Эдик хлопает, подходит ближе, пританцовывая. Как всегда, испортил драму и превратил ее в комедию. – Самовлюбленный напыщенный индюк, – разделяя по словам, произносит он и все же смеется. – Богам положено любить себя, – низким тоном говорит Эд, и снова бровью двигает, явно намекая на что-то. – Танцевать пошли, – и не давая возразить, тянет за собой в зал. В зале значительно теплее. Жарко – щеки покалывает. Шумно. Голоса, звяканье бокалов, музыка. Но лучше тут, среди людей, чем на балконе, где воспоминания давят хуже всех этих пристальных взглядов. Джей заметил Робертса в строгом темно-синем костюме, как раз под цвет глаз. Брат приехал! Роб, видимо, тоже увидел, направившись к ним с бокалом в руках. Интересно, они с Релом помирились уже? Джей не успевает спросить – музыка прекращается, начинается новая. Эд подталкивает его в сторону танцующих пар. А хватка-то крепкая, захотел бы вырваться, не смог бы – и откуда столько силенок? Джей оборачивается на младшего брата уже среди парочек, тот кивает ему и едва заметно ухмыляется, переводя взгляд на Эда. Понятно, о чем подумал. О том же, о чем каждый в этом зале. Джей попытался отвлечься, начиная двигаться. Этот танец один из самых тяжелых. Его учат с детства. Джей танцует заучено, на рефлексах, сначала под ноги смотрит, боясь, что вот-вот собьется. Когда он танцевал последний раз? Тем более, с кем-то. Эд не так уверен, рука его дрожит. Альфа сосредоточен. Их глаза пересекаются и Джей понимает, что все это время Эд смотрел на него. Есть в этом что-то особенное. Джей позволяет себе расслабиться, доверяя собственной памяти и годам тренировок. По сторонам мелькают лица, музыка усиливается, запахи. Сливается все. Обычно пустые глаза Эда такие… оживленные. Блики мелькают. Красного больше, чем карего. Если всмотреться – свое отражение увидеть можно. Зрачки расширены. – Откуда ты знаешь этот танец? – Джей думает совершенно о другом, но спрашивает это. – Мы с тобой равного происхождения, пчеленок, – шепотом, тонущем в шуме. Джей чуть было не останавливается, от неожиданности споткнувшись на ровном месте. Эд аристократ. Он догадывался, еще тогда, когда информацию о нем искал. Правда, фамилия альфы ни о чем не говорит: обычная. Людей с такой же много. Но схоже, что Эд связан как-то с кланом его дяди Моргауза – если они кровные родственники. Джей отвлекается настолько, что не замечает автоматических движений, как и того, что смотрит на альфу с приоткрытым ртом. Забыл, что сказать собирался. Они сбиваются вместе, когда Эд наступает ему на шлейф – Джей же налетает на него. Чуть не падает, руками цепляется. Смеется глухо – одна из парочек зацепилась за них. Эд приобнимает его и потешается над реакцией людей. Даже сквозь громкую музыку слышны шепотки. – На нас смотрят, – говорит Эд едва различимо. От чего-то ситуация кажется смешной. Джей говорит, как можно громче: – Давай убежим. Они, смеясь, бегут на второй этаж – кто первый к выдуманной цели. Джей перецепляется на лестнице, задевая знакомого бету и по-быстрому извиняясь. Смеется еще сильнее, чувствуя себя беззаботным мальцом. Как в детстве, когда он не знал бед и слова «ответственность». Резвился, бегал наперегонки с детьми слуг и братьями. Разум подсказывает, что его поведение не совсем приличное для омеги девятнадцати лет – но ему все равно. Вот уж будет дворянству из чего слухи пускать! Они вон какую почву создали, обнимаясь посреди танцующих пар. Завтра весь Мюрей гудеть будет, как улей поутру. А ему весело. Следует за Эдом, пытаясь догнать, и догоняет: давно так быстро не бегал. Запыхтел, как старик. Почти двадцать лет – старость вам не радость. Кости скрипят. А, это пол в комнате, куда он вбежал за Эдом. Темно тут. Занавеси на окне задернуты не до конца: тонкая полоска света. Джей идет на этот свет, ощущая, что комната знакома ему. Тяжелые шторы нехотя разъезжаются: застревают. Он дергает их, замечая парящие пылинки. Обернулся и оторопел. Даже в тусклом освещении луны он узнал «его» кабинет. По спине мураши холодком. Эта комната была заперта с тех пор. Почему же открыта?.. Джей инстинктивно напрягся, ожидая услышать знакомый голос – тембром по коже – или запах. Внюхался – нет. Только пыль в нос попала. Чихнул. Тут и правда давно не убирали. Может, решили переделать под гостевую спальню? Зачем же комнате без дела пустовать... Эдик остался позади, искать включатель. Судя по сленгу, не нашел. Джей старается выровнять сбитое дыхание. Все хорошо. Это просто кабинет. Подошел к столу, рукой по краешку провел: пыльный. След остался от пальцев. То же кресло, в котором на миг показался силуэт. Память играет с ним злые шуточки. Вгляделся – пусто там. Темнота одна, да и все на том. Шкафы, книги, диван в углу, вазы на тумбах – как тогда. Отец приказал закрыть это место сразу же, как Джей с госпиталя приехал. А лабораторию и вовсе замуровали. Он понял теперь, насколько же родители пытались уберечь его, обезопасить, оградить от напоминаний. Они стерли все, что связано с «ним», и слова не сказали при Джее про «его» судьбу. Да и он не интересовался. Все, что известно – «он» жив. Находится вдалеке. Несмотря на деятельность с Чужаками, по-прежнему наследник. А это значит, что в один «прекрасный» день им придется встретиться. Поэтому чем раньше Джей станет самостоятельным и уйдет из клана, тем лучше. В идеале не хватает вступить с кем-либо в брак. Причем, не обязательно настоящий. Фиктивный вполне сойдет. Главное – полоска на среднем пальчике. Тогда «ему» до Джея не подобраться. Прав на то никаких: он не в клане будет, а значит, независим от решений главы рода. К тому всему, замужем. И далеко от Мюрея. Идеально. Планирование всегда повышает уверенность в будущем. Джей не знает, выйдет ли у него так, как задумано, но наличие самого плана успокаивает его. Это лучше, чем неизведанность – она пугает. Эд тем временем роется на полках, перебирая статуэтки из кристалла, слабо светящиеся. «Он» сам их вытесывал. Кропотливая работа. Хочется влепить Эдику подзатыльник только за тот факт, что он на них дышит. А за то, что руками лезет, и вовсе прибить. Работы хрупкие. Их трогать нельзя – отвалится еще деталь какая. Однако, вместо упреков альфе Джей отвесил мысленную пощечину себе: за беспокойство о хламе. В самом-то деле, какая ему теперь разница? Но с другой стороны, в уважении чужого труда ничего плохого нет. И не важно, чьего. Джей споткнулся за что-то, и предмет под его ногами отодвинулся со скрежетом по полу. Он с удивлением обнаружил знакомую вещицу. Трость. «Его» трость. Та самая. Джей взял ее, повертел, а та как руки обожгла: пекут. И пальцы не разжать, не выбросить. Наконечник блеснул в потоке лунного света из окна. Позолотой. – Это что? – Эд с легкостью отобрал у него трость, Джей и понять не успел, почему отдал. – Опа, гравировка, тута, позырь. Ага-а, – альфа сощурил глаза, как-то нехорошо усмехнувшись. – Вот, значит, чья. – Отдай. – Нетушки, – Эд отскочил назад, неумело прокрутив трость в руках, но та выпала на пол, с грохотом покатившись в сторону. – Упс! Джей кинулся к палице, но шустрый альфа подхватил ее первым. С тем же оскалом проговорил, играючи: – И зачем тебе дряхлая палка? – Отдай, – повторил Джей, тут же вздрагивая от резкого звука. Эд ударил трость о край стола. Та треснула с характерным звучанием. Пополам. Эд переломил ее до конца руками, разделяя. – Что ты сделал?! – воскликнул Джей, неверяще уставившись на сломанную трость. – Поделил, – засмеялся как-то нервно Эд, подавая ему одну из частей. – На. Я ж не жмот. Джей зажал ту в руке, вдруг ощутив растущее в груди удовлетворение. Оно вытесняет любые другие эмоции, заставляет губы дернуться в улыбке, которую сложно убрать. Он смеется глухо, внезапно для себя ударяя со всей силы палку о стол. Та разломилась надвое, а Джей рассмеялся, сам не понимая, что его так повеселило. То, что он сломал «его» трость? Или то, что смог переступить через себя и память, чтобы ее сломать? Рука ноет, Джей сжимает-разжимает ушибленную ладонь. Все же, слишком сильно ударил. Разломал остатки палицы, отделяя части друг от друга. Выбросил. «Фига ты учудил!» – возглас удивленного Эдика, который только глазками и хлопает, но довольный – заметно. Джей без слов отбирает у того оставшийся кусок и с особо острым удовольствием лупит о край стола. Все равно на боль в руке даже, усилившуюся. Внутреннее ликование распирает грудь. Это так похоже на… счастье. Или избавление. Освобождение? Пусть, это на вечер, короткую минуту или час, но он избавился от оков. Смотрит на остаток трости в руке, с рукоятью. Последний штрих. Долбаная рукоять. В стену, так, что штукатурка посыпалась. Давно же тут ремонт делали. Эдик смеется на заднем плане, наверняка согнувшись пополам и за живот схватившись, икает уже, бедолага. Джей смеется тоже, чисто по инерции. Смеется до тех пор, пока не замечает, что из отскочившей к ногам рукояти что-то светлое вывалилось. Бумажка. Точно – в подобных тростях же тайник есть. Когда-то в таких яды хранили или порошки какие. Письма передавали, тайные. Джей с интересном подобрал клочок скрученной в рулончик бумаги. Пока Эд не заметил, спрятал в карман штанов, отходя к окну. В груди еще стучит. Плясать хочется. Пойти бы с Эдом к остальным, потанцевать. Да шумно там, людей много. На них и так насмотрелись, нашептались, наверняка вознося в ранг «пары» и гадая, к какому знатному роду принадлежит красивый альфа. А как же иначе-то? Не может же сын Фахо в брак с безродным вступить? Смешно аж становится. В брак. С Эдиком. Это они его дурного неординарного характера не знают. Но Эд, сам того не подозревая (или это тоже был его план?), помог ему преодолеть, сбросить тяжесть вины за ошибки прошлого. Завтра, скорее, все станет на круги своя. Однако, это будет завтра. А сейчас ему хочется танцевать. Джей подпевает себе под нос, не решаясь перевести взгляд с окна на притихшего Эда. Луна такая яркая. Полная. Облака едва-едва, редкие. Звезды. Если открыть окно, наверняка холодно станет. Надо же – насколько ночь светла. В Окаве звезд не видно, а небо от огней города совсем лиловое. Джей только теперь осознал, что скучал за небом над родным домом. Домом в глубине паркового комплекса, на пересечении искусственных рек да озер, вдалеке от городской суеты. Он заскучал за ощущением покоя. Но покой и дом – разное. С особняком у него связана лишь тревога и бессонница. Депрессия, скрываемая ото всех, отчего ему было еще хуже. Раздвоение: внешне одно, внутри – океан невыплаканной боли. Куда ему плакать? Он Фахо. Фахо не плачут, Фахо сильные. Родной дом стал для него не только убежищем, но и тюрьмой. Заточением, стены которого нашептывали день за днем: ты ошибся. Тут каждый угол несет воспоминания. И не всегда хорошие. А сейчас поменялось что-то. Капелька просвета во тьме ночи. Равно как в этой комнате свет из окна. Только его личное «окно» копошится где-то за спиной, скрипит половицами, бурчит под нос себе, неугомонное. И бурчание это успокаивает, удерживает. Не позволяет думать о плохом. Да, этот дом полон воспоминаниями, но их нужно воспринимать, как ушедшее. Скептически или безразлично. Может быть, даже с юмором. Годы берут свое. Пусть не забудется, но пылью покроется точно, если закрыть наглухо и не заходить туда. Пора уже что-то менять, а не только планы строить. Он решительно повернулся, не зная, куда девать появившееся воодушевление. Обвел комнату взглядом, выискивая Эда. Тот нашелся в кресле, по-хозяйски закинувшим ноги на стол. Джей аж рот открыл непроизвольно. Так же непроизвольно сравнил с «ним». «Он» – властный, спокойный и невозмутимый, и Эд – развязный, непредсказуемый, хитро улыбающийся так, что «клыки» видно. Лисеныш. И правда, как зверек дикий, к которому просто так не подступишься: чуть что – спугнешь. Лохматый, почти-рыжий, не прирученный. Джей крадется, будто в самом деле спугнуть может. Пол скрипит. Старый. Звук этот заполняет тишину. Он подходит, ноги Эда сдвигает со стола, замечая, что тот пыль штанинами стер: грязный теперь. Но Эдику на грязь все равно. Наблюдает пристально и ухмыляется. В лунном свете его лицо привлекает. Вспоминается почему-то та ночь после попоища в клубе, когда Джей выпустил наружу свою вторую извращенную сторону. Тогда он был пьян. Странно, но… сейчас он чувствует ту же тягу. Виновато полнолуние, не иначе. А ведь не так давно – казалось бы – он стоял перед «другим человеком» в этом же кресле. Для точности не хватает на стол сесть. И Джей садится, не переживая, что наряд испачкает. Руками за края столешницы держится. Похоже ведь. Похоже. Та же картина, в иных ролях. Он иронично смеется, до слез. Вытирает украдкой, не давая скатится ни одной. Фахо не плачут. Фахо сильные. – Чья это комната? – спрашивает Эд и глаз не сводит, смотря снизу вверх. – «Его». Эд заметно выдыхает, отводит взгляд в сторону остатков трости. После снова на Джея смотрит, но уже прищурено. – Понятно, почему ты смеешься, как чокнутый, – Эд поднимается, опираясь руками на подлокотники. Вздыхает. – Значит, надо вытеснить прошлые впечатления новыми. На сей раз руки Эда оказываются о обе стороны от Джея. Окружил. В лицо заглядывает, носами соприкасаясь. Джей отклоняется назад – близко. Обычно, если Эд подбирается так впритык, плюс смотрит сощурено, должно что-то да произойти. Фразочка колкая, или смешная. Щекотать начнет, или волосы растреплет. Это он так отвлечь пытается? У него выходит, кстати. Но Эд не делает ничего. Глаза в глаза, внимательно так, хотя казалось, что там нового? Постоянно наблюдает же. Навис над ним, как грозовая туча над полем чистым: не спрячешься ведь. И отталкивать не хочется. Хочется кое-чего другого, но Джей не знает, готов ли, и вообще, надо ли именно в этом месте. Он собирается уже сказать что-то, но Эд перебивает хрипло: – Можно тебя поцеловать? Джей усмехается. – Ты у меня разрешения спрашиваешь? – Ну да, – Эд чешет при этом затылок, опускает глаза и выглядит как-то неловко. Или растерянно. – Знаю я тебя, чуть что – яйца мне поколотишь. Мне они нужны. – Зачем? – усмешка становится шире. – А бэбика тебе кто будет делать, а? – Ты ж пассив, не? – Драный гусь! Харе вопросов! Мы целоваться будем или нет? – Вопрос риторический… Джей рассмеялся искренне и поддался навстречу Эду. Прикосновение губами к губам на пробу. Потом еще. И еще. Губы Эда шершавые, потрескавшиеся на морозе. Сухие. Джей проводит языком по нижней. Руку со щеки на шею перемещает, за воротник пальцами пробирается. Эд заметно вздрагивает. Чувствительная точка? Кожа горяча – а на вид холодная. Он и не подозревал, что вихрь с именем Эд может быть таким… чутким. Нежным, осторожным. Новая грань Эда. Сколько же их у него? Джей боится закрывать глаза, боится представить «его». Он не хочет «его» представлять. Никогда более. Это мешает насладится, сосредоточится на ощущениях. Он впервые целуется с кем-то, кроме. И впервые ему так хорошо. Тягуче-спокойные поцелуи перерастают в объятия, крепкие, горячие. Прижимать его к себе вот так, обхватив руками, умопомрачительно. Чувствовать его ладони, одну на спине, вычерчивающую лопатки, вторую в волосах, успокаивающе. Джей наконец позволяет себе закрыть глаза. И… не видит ничего, кроме темноты. Вдыхает его запах, с остринкой, как сам Эд, и растворяется. Тонет в тепле. Это то, что ему нужно. Его исцеляющий эликсир.