Октябрь, 2019 год. городская больница, Палм Бич, Флорида.
Стайлз открывает глаза уже в больничной палате, к чему, наверное, стоило бы привыкнуть, но парень всё равно удивляется. Он прикрывает глаза, чтобы свыкнуться с мыслями, но писк приборов и громкий шепот стаи не дает сосредоточиться. Поэтому нет ничего необычного в том, что он открывает рот, чтобы сказать что-нибудь саркастичное, а может просто попросить тишины. Странность заключается в том, что он не смог сделать ни первого, ни уж тем более два последних. Он парализован. Теперь парень в испуге распахивает глаза под тревожные крики своего сердца, громкость которого увеличена считывающими его состояние приборами. Он пытается сжать пальцы в кулак и задержать дыхание, но руки отказываются слушать его, а грудь всё равно рвано колеблется, пропуская лишь рванные куски воздуха, колющие горло и обжигающие легкие. Что, черт возьми, происходит? – Стайлз! Стайлз-Стайлз, успокойся, – агент Арджент оказывается в поле зрения, наклоняясь над ним. – Тебе вкололи сыворотку на основе яда канимы, ты не сможешь двигаться еще несколько часов. Что? Почему так долго? – Врачи поставили тебе капельницу, чтобы очистить кровь, но это займет время, – отвечает мужчина, видимо, прочитав вопрос по его лицу. – Успокойся, давай. Дыши, Стайлз. Ты же наверняка знаешь о каниме всё, что только можно. Стайлз кивает. Мысленно. Канима – ящероподобное существо, в которого обращается неправильно укушенный человек. Обычно такое происходит с оборотнями-волками. Хотя здесь «обычно» принимается в значении большинства случаев из чуть более десятка зарегистрированных каним по всему миру. Остальные изначально должны были обратиться в змей. Во всех традициях перевертышей, говорится, что канима – низшее существо. Человек, не сумевший обратится в оборотня и которого отверг даже сам внутренний зверь, считается недостойным, со слабым сердцем и падшим духом. А всё потому, что он на всю оставшуюся жизнь застревает на грани между разумной человеческой формой и формой животного, действующей согласно своим инстинктам. Опасный, но трусливый, прячущийся годами в пещерах, пока голод не убьет его. Это печальная история, которая, к сожалению, всё еще происходит с людьми. Хотя, несмотря на бесполезность, у канимы есть длинный хвост, на конце которого вырабатывается специальный яд, парализующий жертву. Естественно, с учетом жизни и количества каним на планете, получить его практически невозможно. Ну, то есть возможно. Разумеется, их убийца должен был как-то раздобыть такой яд. – Не беспокойся, пожалуйста, или я не расскажу тебе больше ничего, – строго замечает Арджент, нахмурив брови. Стайлз послушно делает несколько глубоких, шумных вдохов и выдохов, слушая, как затихает и его электрическое сердцебиение сбоку. – Благодарю. Давай я помогу тебе сесть. Арджент регулирует кровать и кладет подушки позади него, умудряясь сделать всё это, не касаясь его кожи. Благоразумно. – Привет, Сти, – тихо здоровается Пенелопа, стоящая с другой его стороны. Девушка выглядит до смерти напуганной. У нее дрожит голос, и лицо бледное, только глаза покрасневшие и немного опухшие. Стайлз обещает себе больше не заставлять свою подругу так волноваться. Даже в голове это звучит как катастрофа. – Я рада, что с тобой всё в порядке, – продолжает девушка, виновато опустив голову. – Это хорошо. Прек-... прекрасно. Стыдливо отводя глаза, он встречается с каждым членом стаи, стоящими сейчас у подножия его кровати. Они скованны и напряжены. Уставившийся на него немигающим взглядом Дерек, на самом деле, может запугать и дракона, но парень знает это лицо хмурого волка, и оно может означать только одно – альфа их стаи беспокоится, но также хочет расправиться с врагом, тронувшим его бету. А Стайлз уж точно является бетой, членом волчьей стаи. (Он так думает). Они молчат. Питер, Дерек и Пенелопа. Но они тихие в хорошем смысле. Он лечится в их уютной тишине. – С того момента, когда нам позвонила Пенелопа прошло пятьдесят четыре минуты, – щебечет Айзек. Профайлер обхватывает себя руками и делает еще один шаг в сторону, к Питеру. Волк же на это никак не реагирует, но льдисто-голубые глаза сверкают необычной смесью недовольства и озарения. – Двадцать минут, как поставили капельницу. Твое сердцебиение трижды замедлялось, но быстро приходило в норму. Еще- – Да, мы уверены, что физически ты здоров, – перебивает разнервничавшегося парня Арджент. – Яд не оставил последствий, кроме временного паралича. Поэтому скоро тебя выпишут, – это неплохая новость. Замечательная. – Но я всё равно вызвал доктора Харриса частным рейсом сюда. Он прибудет к вечеру. Стайлз вновь кивает. Мысленно. Вызвать его доктора после второго случая попадания в больницу – причем не по его вине – довольно логично. И полезно, так как только его лечащий врач может правильно проконтролировать поток лекарств, проходящий через его уже и так пропитанное разноцветными таблетками и капсулами тело. Но... как же Адриан будет кричать. Парень кристально ясно может представить, как худенький мужчина с немного высоким голосом будет отчитывать его на протяжении нескольких часов, пускай потом спокойно примется за дело и обязательно передаст всё отцу. Вызвать его доктора – правильная идея. Однако, будь у него способ избежать Адриана Харриса еще на одно столетие, он бы им без зазрения совести воспользовался. – А теперь к проблемам, – перебивает его мысли Арджент. – Тот, кто тебя усыпил, на камерах не высветился, поэтому личность пока не установлена. Но Лидия с Джексоном опрашивают сейчас полицейских и возможных свидетелей, но скорее всего нам стоит просто продолжать расследование. Маньяк и нападавший, очевидно, одно лицо. Стайлз уверен, что мужчина искал информацию о расследовании, поэтому парень и спрятал папку. Вопрос в том, что в этой папке было. Потому что он не знает. У него просто было ощущение, что надо ее спрятать. Только как сказать теперь это команде? – Это человек, – замечает Дерек недовольно. – Но он пользуется специальным спреем, что скрывает его запах. Мы не можем его отследить. Спасибо? Оборотень впервые с того язвительного комментария в самолете, когда они летели на его первое дело, говорит с ним. – Так что мы займемся поисками его следов на дорожных камерах и камерах соседних зданий, – заканчивает вожак стаи. Дерек смещается с одной ноги на другую, а потом складывает руки на груди. – Было бы хорошо, если бы ты что-нибудь вспомнил. Оборотню неловко. (Рядом стоящий Питер без слов закатывает глаза). – Поэтому, Пенелопа, – с нажимом произносит Арджент, явно для разрушения возникшей вдруг драматичной паузы. Из-за близкого расположения начальника возле него, Стайлз не видит лица мужчины. – Теперь, когда мы все удостоверились в безопасности и здоровье Стайлза, возвращайся с Хейлом и Лейхи в участок. Попытайтесь найти всё, что сможете. – Есть, босс, – сразу кивает девушка, но немного медленно. – Пока, Сти, – она аккуратно едва-едва касается его руки, – Береги себя. – Да, приятель, – соглашается Айзек, но вместо прикосновения к коже, профайлер просто мягко похлопывает по одеялу на его ногах. – Не пугай нас так больше. Дерек же уходит молча. Только бросает еще один напряженный взгляд и кивает в ответ на его. Стайлз не уверен, что он должен чувствовать. Но точно не пустоту. Его способности подвели его так подло. Они спасли Пенелопу, он знает, что именно это они и сделали. Но в другом смысле они его подвели. Парень собирался просто притвориться сонным, чтобы узнать, чего хотел их преступник, но вместо этого он вновь потерялся так глубоко в них, что не сумел вовремя вынырнуть. И это всё время происходит именно так. Упасть, погрузившись глубоко, – легко, хватает лишь желания и пары секунд. Зато на всплытие уходит все силы и долгие часы, что не откладываются в памяти. И каждый чертов раз он дезориентирован и пуст. И одинок. – Я еще не рассказывал о ситуации твоему отцу, – продолжает Арджент, когда дверь за тремя агентами закрывается. – Он захочет услышать твой голос, чтобы удостовериться, что ты в порядке. Стайлзу не надо кивать (даже мысленно), чтобы согласиться с этими словами. Интересно, Питер поэтому больше не говорил с ним о «его влиятельном папике»? Волк уже знает, что это его настоящий отец или просто еще не было шанса надавить на эту тему? – Мы тоже пойдем. Отдохни пока, – без эмоций замечает Арджент. Будто парень мог куда-нибудь деться из этой кровати. – Мы поставили тебе охрану возле двери. Хотя, если целью была информация... это всего лишь еще одна мера предосторожности. Безопасность звучит хорошо. Замечательно. К нему подступает еще один кризис способностей, поэтому он не против лишних ушей и глаз, что готовы проследить за ним здесь, в реальности. Спасибо. Благодарность слышится стуком капель дождя о металлическую крышу, когда на улице жаркое лето и суховеи. Этот звон, немного отдающий эхом, неповторим. Волшебное ощущение. Когда оба мужчины, Арджент и Питер, разворачиваются, чтобы уйти, Стайлз вновь вспоминает про папку. Ту самую, дурацкую, глупую папку, из-за которой всё и произошло. Он должен как-то предупредить команду насчет нее. Возможное, а скорее абсолютно точно, там есть что-то важное. Только как? Не найдя ничего лучше, парень глазами просит обернувшегося к нему оборотня остановиться. Стой! Стой! Стой! Стой! Тот, что удивительно, послушно замирает. Его пара всё это время смотрела на него так? С заботой и диким светом, словно волк был готов наброситься на него и спрятать от всего мира. – Давай, выходим из палаты, – фактически диктует Арджент консультанту. – Питер? Красивый. – Дай мне минуту, Крис, – серьезно произносит Питер, впервые за всё это время называя босса по имени. – Ровно минуту. Арджент недовольно хмурится и будто собирается сказать что-то в протест, но всё же кивает и молча выходит из палаты. Дверь за собой мужчина плотно закрывает. – Так что, мартышка? – оборотень отрывается от лицезрения двери, и вновь с мрачным выражением лица. – Ты что-то хотел мне передать. Да. Погоди. Нужно передать хоть что-то. Стайлз молчит, не в силах выдавить из себя и слово, а Питер сканирует его глаза, будто волк сможет прочитать его мысли по его эмоциям. Это тупик. Оба сейчас застряли на одном месте, а время неумолимо двигается вперед, не оглядываясь на них. – Ты умеешь бояться? – вдруг спрашивает Питер немного шокировано, что даже сначала сбивает парня с мыслей. Что, простите? – Ты пахнешь, как безумная смесь усталости, неверия и потерянности, – волк чуть наклоняется вперед, показательно вдыхая его аромат. Оборотень выглядит заинтригованным. – Если игнорировать запах дым-травы, то... нет и капли страха, словно- Тук-тук-тук-тук. Знакомый стук звучит по-другому из-за того, что его палец бьет по мягкому теплому пледу, накинутому на его ноги. Но звучание всё еще кажется до боли родным, близким. Чем-то, что он уже слышал раньше. Подождите. Его палец что? Тук-тук-тук-тук. – Разумеется, мартышка, – без эмоций соглашается оборотень, глядя на его отстукивающий ритм палец, – ты не можешь прожить и дня, не поставив передо мной очередную загадку? Знакомый стук. Нет-нет-нет-нет. Он должен передать совсем другое. Папка. Там должно быть всё о папке. Мужчина замирает, чуть наклонив голову, а Стайлз может только в который раз в голове благодарить отца, что так терпеливо обучал маленького гиперактивного мальчика азбуке Морзе. П. И. Т. Е. Р. – Да, я слушаю тебя, – замечает консультант, внимательно следя за его пальцами. Д. И. В. А. Н. Стайлз отстукивает ритм, и в глазах Питера загорается понимание. Это именно та вещь, которую он видел в детстве постоянно и которой восхищается до сих пор. Он и Питер друг друга понимают. С полуслова, с полувзгляда, за тысячи километров, среди сотен людей. Будто их жизни изначально настроены друг на друга, как родственные души или две половинки одной. Как инструменты, идеально сливающиеся в единую мелодию. Два голоса с совершенным звучанием. Красивые. – Договорились, мартышка, – кивает мужчина. Питер тянется рукой к его замершим пальцам, но в последний момент одергивает задрожавшую руку и с задумчивым выражением лица гладит вместо этого его ногу, спрятанную под одеялом. Как и Айзек. Рука оборотня всё еще немного дрожит. – Оставайся в безопасности и не исчезай. Видеть тебя в больничной палате – зрелище не из приятных. (Они не знают, что в следующий раз Питер просто не придет его навестить). – Хотя молчаливый ты – приятная версия тебя. (Они не догадываются, что в следующий раз, тем, кто будет хранить молчание, окажется именно Питер). – Ты... – мужчина начинает говорить, но замолкает с кривой улыбкой и фальшивым смехом в глазах. А потом волк просто опускает голову, бросает последний взгляд из-под ресниц, отворачивается и спешно уходит. (Они не понимают, что это будет последним разом на долгое время, когда Питер покажет свои эмоции, а Стайлз удивленно, но искренне улыбнется ему крохотными морщинками возле глаз). Парень устало прикрывает глаза, не читая, что сейчас произошло. Его пара беспокоилась? Или грустила? Это была паника? Или просто усталость? И почему всё это казалось прощанием? Стайлз в бесконечном неведении всего, что происходит вокруг. И это вдвойне забавно, потому что это не то, что должен чувствовать он. Не с его знанием будущего, прошлого, чужих мыслей и желаний. Всё по-другому в реальной жизни. Совсем по-другому. И он не готов. Его способности всегда были платиновой монетой с двумя сторонами. Проклятьем и даром. Он изучил их вдоль и поперек, но те всегда находят новый шанс изменить его жизнь, новый вариант помощи, новый метод уничтожить всё, чего он добился. Он парализован снаружи, но также обездвижен внутри. Возможно, он не должен больше слушать голоса. И пение. И смех, и плач, и крики, и... Возможно, он должен приглушить свои способности по максимуму. Как, черт возьми, он оказался в этой пучине неизвестности? Уставший и всё еще одинокий. Слышится скрип двери, но тишина не прерывается. Не прерывается ровно до тех пор, пока Стайлз не увидит человека, одетого как медбрата, в палате, что должна была стать его временной безопасностью. – Здравствуйте, агент Стилински, – весело замечает Уильям Барроу. Серо-зеленые глаза всё еще светятся теплом и остроконечным безумием, теперь громким, как сирена скорой помощи. Это вдруг пугает до невозможной дрожи в его парализованном теле. Он ничего не чувствует. Уильям Барроу, инженер-электротехник, высокий и худой человек со светлыми мягкими волосами и теплой улыбкой, с легкостью открывает дверь и заходит внутрь. К нему. Уильям Барроу, инженер-электротехник, высокий и худой человек со светлыми мягкими волосами и теплой улыбкой. Бумажный человек. – Вас так охраняют, агент, словно кто-то может войти и выйти из больницы незаметно, – елейно тянет худосочный мужчина. Но Стайлз замечает силу в крепких руках, даже сейчас красивых, отвлекающих от вязких слов, обволакивающих его темной жижей. – Хорошо, что я всё еще могу взять вас на процедуры. Охраняющий вас полицейский был такой милый, что согласился выпить чай вместе со мной, перед тем, как мне придется увезти вас. Бумажный человек толкает вперед каталку с отвратительно идеальной улыбкой. – Жаль, что это была его последняя чашка чая. Я люблю чай. Бумажный человек с блестящими глазами, полными желчи, и ядом вместо крови, тонкими и острыми как мороз пальцами вновь касается его обнаженного запястья. Его кожа горит в том месте, пузырится и расслаивается на микромолекулы, звенящие противным писком в его ушах. А бумажный человек в ответ лишь улыбается, приветливо и сладко, а потом смеется, и звук разносится раскатистым эхом падающих камней в пустой пещере. – Пойдем сюда, милый, нам нужно уходить, – зовет его мужчина, кивая в сторону каталки. Затем, так как ничего не происходит, а Стайлз всё еще просто в ужасе смотрит на своего – будущего? – похитителя, мужчина драматично всплескивает руками и сжимает губы от показательной досады. – Тебе нужна небольшая помощь, сладкий? Страх – это отзвук падения, умноженный в тысячи раз громадными стенами и безжизненным пространством. И он скрипит заезженной пластинкой в его голове: «Один. Беспомощный. Уязвимый. Один. Беспомощный. Уязвимый. Один...». – Давай. Давай, я помогу, – и бумажный человек тянет его в свои пахнущие ванилью и детской присыпкой объятия, душащие и морозные. Он задыхается. Он не может вдохнуть. – Ну же, ну же. Не стоит так волноваться. Его сны были предупреждением. Однако, внутри него есть глупое иррациональное ощущение радости, что он не разгадал их. Онемение, благодушно подаренное лекарствами слишком хорошо сглаживает его панику, которую он точно не смог бы скрыть раньше. Время идет независимо от него, и он не вправе влезать в его движение, даже – особенно – имея ключ доступа к этому. – Вот так, видишь. Всё хорошо, милый, – бормочет бумажный человек, укладывая его на каталку, а потом укрывая тонкой белой тканью по шею. – Я отвезу тебя в место, которому ты принадлежишь. Потому что я знал, что ты придешь сюда. Всё было сделано для тебя, и ты это знал, сладкий, не так ли? Тонкие дрожащие руки достают из кармана шприц, пока бледное, солнечное, довольное лицо сияет ослепительным превосходством. Так скрывается тьма от глаз людей. Люди плохо видят в темноте, но слепы они только под пышущим жаром солнцем. – Спи, милый. Игла во второй раз прокалывает его кожу, и тьма выползает наружу.☆☆☆
– ... и я ждал. Я был почти близко. Переезд бы всё решил, и мне больше не пришлось бы ходить за той глупой... ангелом. Она была чертовым ангелом, которого мне нельзя было трогать. Понимаешь? Первым сквозь пушистое, уютное облако неведения пробивается голос. Тягучий как карамель и токсичный как плод Манцинеллового дерева*. – Поэтому я собрал все вещи... запер все свои мысли в картонные коробки и накрыл свою прежнюю жизнь белыми простынями и табличкой «Продается». Я всё сделал правильно, не так ли, милый? Холодные пальцы касаются его щеки, оставляя след из волдырей на коже, словно сок всё того же дерева роняет слезы из открывшихся старых ран. – Но потом появился ты, и я всё понял. Понимаешь, я понял, – бумажный человек начинает шептать, будто доверяет ему тайну и свое сердце на открытых дрожащих ладонях. Только у Стайлза нет возможности отказаться. – Я прозрел. И всё остальное было неважно. Он не боится бояться. Он боится, что это окажется плохим выбором в данной ситуации. – Я должен сотворить свой мир. Должен спасти людей, сделать их правильными и... – дыхание бумажного человека оседает на его губах, и вот как он понимает, что мужчина наклонился прямо к его лицу. В нос забивается запах сладких конфет, а в ушах бьется ритм тяжелого похоронного марша. – Тебе понравились мои дары? Я позвал тебя с их помощью, и ты, конечно, не смог отказать мне. Не так ли? Это было красиво. Они были настоящими. Но они сопротивлялись. И... Ему не страшно. – Ты так красив. И ты тоже должен быть исправлен. Ты же не будешь против? – тонкие пальцы ласкают его щеку и мягко гладят волосы. Не страшно. Нет. – Казался таким недосягаемым в первую нашу встречу. Но я видел глубже. Ты прочитал меня как открытую книгу. Не так ли, сладкий? Смотрел на меня будто знал всё, что я должен сделать. Он не позвонил отцу с утра и не вытащил рубашку из сумки. Она может помяться. Он также не разобрал стопку новых журналов дома и не выпил таблетки. Опять забыл про Адриана. – И ты хотел этого тоже, – не надо слушать этот сладкий голос. – Хотел стать моим. Последнее заставляет его распахнуть глаза, перед которыми тут же выстраивается хоровод розовых искр. Это плохо. Очень плохо. Вокруг него бессмысленные обои, а сверху белый потолок, который освещается огромной люстрой со сверкающими искусственными кристаллами. Под ним кровать, к которой он привязан, а перед глазами тысячи фейерверков, что не сулят ничего хорошего. – Смотри, что я нашел для тебя, – Уильям Барроу наклоняется к нему, чтобы показать что-то отдаленно напоминающее огромный кинжал, инкрустированный красивыми бриллиантами на рукоятке, но Стайлз не может быть уверен, потому что его глаза слезятся, а всё пространство занимает гигантское розовое облако. Кажется, мужчина замечает, что он открыл глаза, так как громко восклицает: – Доброе утро, милый! Я не хотел тебя- Слова сливаются в единый скрежет, что остается последним оплотом его спокойствия. Это звучит оглушающе, бьет прямо по ушам, отчего парню надо сдерживать крик. Розовые искры поют перед ним прекрасную мелодию, что легко вводит его в транс. Чего Стайлз и боится. Он не боится безумия в светлых глазах и яда в идеальной улыбке пухлых губ. Он не боится тонкого кинжала, прижимающегося к его голой коже и освобождающего бурную красную реку на волю после стольких лет заточения. Он не боится быть парализованным в комнате серийного убийцы за два года пять месяцев и тринадцать дней от безопасности. Он боится розового океана, что вот-вот затопит его сознание. Это заставит его увидеть прошлое убийцы, залезть в голову к маньяку и пропитаться одержимостью сумасшедшего. Это потребует выпустить своих собственных демонов, спрятанных так незаметно в шепоте кошмаров детства, что стоит только одного неосторожного шага за край и ясность его ума померкнет вслед его закрывшимся векам. Это вновь изменит его бесповоротно. «... мир блистателен в крови... она бесподобна, белая и... кричи!» Чужие холодные пальцы касаются его живота, кинжал проделывает свой первый шаг, и голос шепчет ему на ухо: «Кричи!». Розовые искры тянут последнюю ноту в его голову. Стайлз кричит.