Май, 2026 год. Дом, Куантико, Вирджиния.
Стайлза будит ощущение крохотной ладошки в волосах и тихий неразборчивый лепет возле уха. Он сначала напрягается, не сразу сообразив, где он, но потом расслабляется и нежно мычит. Самый лучший способ проснуться. Он вслепую тянется к маленькому тельцу возле себя и резко прижимает к себе. Ребенок на это радостно пищит, а потом прикладывает мокрые от слюней пальцы к его щеке. – Спасибо, принцесса, – хрипло бормочет он, вдыхая знакомый и успокаивающий персиковый аромат детского шампуня. – Доброе утро. – Тата, – лопочет в ответ Вея, а потом еще крепче сжимает его отросшие локоны в другом кулачке. Стайлз всё еще не уверен, как Колючка смог уговорить дать ей древнее славянское имя, когда ни он, ни Питер не желали, чтобы их дочь после этого возненавидела их. Это стало бы печальным повторением его истории, чего они не собирались допустить. В итоге они, разумеется, смогли найти что-то, что, хотя бы, можно произнести, не сломав при этом язык. Не то чтобы кто-то, кроме их первенца, зовет ее по имени. – Да, принцесса, тата здесь, – принцесса, она ведь и есть принцесса. Стайлз наконец набирается сил, чтобы открыть глаза, и тут же улыбается, глядя на пухленькое личико, полное восторга и чистой детской радости. Девочка продолжает что-то напевать, не используя реальных слов, но, когда видит его ответный взгляд хихикает и дергает за пойманный в ловушку маленького кулачка локон. (Единственный минус в таком пробуждении – боль, всегда присутствующая вместе с острыми коленками, костлявыми локтями и сильными легкими). – Ауч, – он безуспешно пытается отодвинуть голову от варварских, всё еще мокрых пальцев, но, как и у всех детей, те были необычайно сильными и крепко стискивают в кулачке его отросшие волосы. – Я на сто процентов уверен, что ты не хочешь сделать больно тате, принцесса. Не так ли? – Ба! – кивает Вея с серьезным лицом и заново дергает волосы. – Ба! – Так дело не пойдет, – игриво начинает Стайлз, но всё портит широкий зевок. – Я не буду... ах... этого терпеть. Утро пятницы для него всегда остается самым сложным, и он просто рад, что Питер встает пораньше и развозит детей, пока парень позволяет себе поспать лишний часок до пробуждения их красавицы. Пускай вставать всё еще чрезвычайно трудно. – Ба, тата, – вновь просит девочка, и Стайлз сдается. Как хорошему родителю, ему, наверное, стоило прочитать методичку под названием «Как противостоять умоляющему голосу своего ребенка», но у него есть четкое такое ощущение, что это всё равно не сработало бы. И его дети наглым образом пользуются этим. С другой стороны, парень не был той сладкой лужицей, в которую превращался его муж, только переступив порог. Их дети по какой-то невероятно особой причине (Стайлз сам не знает, почему) слушаются больше его, чем крепкого оборотня с низким грубым голосом и строгим выражением лица. Питер, вообще, внутри маленькая сладкая булочка с корицей. И дети, даже те, которые являются людьми, очень быстро это унюхали. – Давай подниматься, – если уж принцесса велит вставать, то нужно подчиняться. – Пойдем посмотрим, что нам оставили на завтрак. – Ням-ням, тата. – Да-да, кушать. Посмотрим, что папа приготовил для нас, – бормочет Стайлз и с легкостью поднимает себя и девочку, пока одной ладонью медленно трет глаза. Когда он выходит из спальни, уже давно разучившись спотыкаться на персидских коврах Питера, парень спешно проходит по коридору, уже не боясь коснуться стен. Теперь его стены покрыты забавными обоями со слониками и жирафиками, которые один волк сумел проспорить ему, и фотографиями в рамках, запечатлевшими их счастливую стаю. Его стены больше не кричат и не кусаются чужими голосами – от них веет только детским хихиканьем и его с Питером беззаботным смехом. Его стены держат в безопасности его, а не защищают весь мир от него. Теперь это – его стены. И, черт возьми, они прекрасны. Они переливаются несерьезным ворчанием Джексона и смущенным кашлем Айзека. В них хранится драгоценный, неповторимый возмущенный визг Дерека и звук хохочущей Пенелопы. Они громко щебечут о слишком пошлых шутках Эрики, дурацких историях Вернона с работы и дрожащих извинениях Киры. В них даже есть тихий шепот наконец нашедшей себя Лидии, ушедшего на пенсию отца и их нового соседа, Скотта, тоже оборотня-волка. А также, конечно, двух девчушек Хейлов, которых было очень легко позвать к себе в гости, но чересчур сложно – выгнать. А еще эти стены сплошь и полностью покрыты голосами детей, которые зовут его папой, ну, и Питера, что однажды споет странную старую песенку на языке, которого он не знает. Его волк, оказывается, умеет петь. Он ждет дня, когда он сможет услышать это вживую. На лестнице его ладонь падает на поручень, и теперь перед его глазами мерцают золотистые вихри и темная макушка, а также большие руки, что эти самые золотистые вихри пытаются уложить, отгоняя от себя устойчиво лезущее в дело темную макушку. На кухне его встречают творог, помытые яблоки и клубника и еще одна записка от сына. Стайлз нетерпеливо сажает Вею, что продолжает напевать ее утреннюю мелодию, на специальный стульчик и спешит прочитать слова на бумажке. «Jestem szczęściarzem, że cię mam. Dzięki tobie chcę być lepszym człowiekiem. Kocham Cię». (*Мне повезло, что ты у меня есть. Благодаря тебе я хочу быть лучшим человеком. Люблю тебя). – Твой брат доводит меня до слез, – на полном серьезе говорит Стайлз Вее, но девочка действительно очень тиха по утрам и совершенно не обращает на отца никакого внимания. Ей больше интересна ее красивая зеленая ложка с ромашкой на ручке и подвижным шариком на кончике. – Я вновь плачу из-за этого мальчишки. Это правда. Он чувствует, как слезы накапливаются в глазах и вот-вот готовы упасть. Колючка, что в жизни никогда не говорит три слова, которыми вся семья обменивается с утра до ночи, с недавнего времени стал их писать ему в записках. Таким образом, его первый ребенок учит польский и каждое утро разбивает ему сердце в хорошем понимании этого слова. «Jesteś wyjątkową matką! Trudno znaleźć tak dobrze wychowane dzieci jak twoje». (*Ты невероятная мама! Трудно найти таких воспитанных детей, как твои). На этих словах парень весело фыркает – серьезно, бахвальство детям передается точно от Питера. Ну, мамой его называет Колючка лишь в свои хорошие дни и когда уверен, что поблизости нет взрослых. Те бы скорее всего слишком громко смеялись над Стайлзом, что не мог допустить маленький строгий мальчик с мудрыми глазами и острым языком. (Тогда ребенок начинает защищать его от других, что совершенно очаровательно). Когда он видит приписку на другой стороне уже на английском, что его сын, видимо, написал впопыхах в последнюю минуту, то и вовсе заливисто смеется. «Ты обещал приготовить борщ. Я буду ждать его на ужин!». Они с Питером до сих пор не разгадали причину любви Колючки ко всему польскому, что связано с их семьей лишь через Стайлза и их дедушку Ноа, но, возможно, это просто детское увлечение. Что нельзя сказать про борщ – это любимое блюдо всех детей, и, не дай Боже, они забудут приготовить его в пятницу на ужин. Вот тут вступит в силу ярость их златокудрого принца. – А на ужин у нас вновь борщ, принцесса, – отсмеявшись замечает Стайлз и наконец откладывает записку в специально отведенную для этого банку в шкафу. Никто, кроме него, эту банку не трогает. Это только его и его мальчика. – Ты будешь творог с клубникой, не так ли, девочка? – Ням, – соглашается Вея, и тогда начинается песня с единственным словом «ням». – Уже иду, необязательно так капризничать, красавица. Он садится кормить дочь, которая, естественно, превращает приём пищи в небольшую битву, а успокоившись просит яблоко, которое ей нравится грызть появившимися зубками. Перемирие благополучно заканчивается травяным чаем, разным для них двоих. И, если Вея, очевидно, наслаждается своим, то Стайлзу, скривившись, приходиться вливать в себя слишком сладкий напиток – ни Колючка, ни Питер не простят его халатность по отношению к его здоровью. Хотя сегодня это ему не поможет. Стайлз с самого пробуждения чувствует нарастающую головную боль и непривычную резь в горле, как и во всем теле, что может означать лишь день, полный тумана и образов из чужого времени. – Давай поиграемся с доской, принцесса, – он заставляет себя улыбнуться, чтобы чувствительная девочка тоже обрадовалась перспективе сидеть неподвижно на одном месте. В какой-то степени, она бы и не хотела двигаться сразу после завтрака, обычно занимая себя чем-нибудь, что наконец разбудит ее до конца. – Дока. Дока. Дока. Тата! Так у Стайлза есть время начать приготовление обеда, потому что нельзя быть уверенным, когда первые розовые искры вспыхнут в уголках глаз. Время проходит в искаженном потоке обязанностей, игр вместе с дочерью и непрекращающемся стуке, звучащем до жути знакомым, но внутри он напуган до смерти, поэтому трусливо игнорирует чужеродный шум, напевая колыбельную громче. Днем Вея спит беспокойно, а когда просыпается превращается сначала в капризного котенка, а потом и в энергетический комочек, который уснет только в огромных руках своего второго отца. – Надо достать молоко заранее, чтобы оно согрелось. Не забудь, – ворчит Стайлз себе под нос, когда слышит незнакомый голос. – Отключился, милый? Парень вздрагивает и крепче сжимает кухонную стойку, когда волна боли проносится от его правой ноги. Ему кажется, будто он чувствует, липкую кровь, стекающуюся из раны. – Просыпайся, милый. Не стоит так шутить. Он ощущает, как лезвие плавно ложится на его бедро, потянув линию от самой тазовой косточки почти до колена. В нос врываются запахи сырости и чего-то жутко сладкого, наподобие ванили или сахарной ваты. И, проморгавшись, Стайлз может увидеть белый свет и красивые зеленые глаза, похожие на лес, но затягивавшие в себя, словно болото. И его тянет, пока- Раздавшееся детское хныканье по радионяне отрезвляет. И он спешит на голос дочери, игнорируя слезы и необычную тупую боль в бедре. Он будит ее щекоткой и поцелуями, переодевает в мягкую футболку с запахом всей семьи и кормит печеньем, кусочками банана и молоком. Всё это время ему чудится лязг и звуки предметов, которые точно не исходят из его дома, а также голос, восхваляющий его кожу, за чем обычно следует пощипывание на бедрах, животе или под ключицей. – Ты такой настоящий. Даже сейчас, в полусне своего мира. Ты ведь необычный человек, да, милый? – А давай покатаемся на лошадке, – преувеличенно радостно предлагает дочери Стайлз. – Ты думаешь, что можешь сбежать от меня в свое подсознание, но это не так. – Скоро уже придут твои братья и отец. Уже почти четыре, – он хмурится на последнем слове, потому как помнит, что мгновение назад часы на кухне показывали без пятнадцати шесть. Он отворачивается, чтобы осмыслить, хотя уже знает ответ, но посмотреть еще раз на цифры слишком страшно. – Я верну тебя сюда, милый. Когда ты станешь правильным. Ты точно почувствуешь это. За этим следует жуткий смех, ослепительный свет и оглушительный стук, но спустя миг всё затихает, и Стайлз вновь на кухне вместе со своим ребенком и циферблатом, показывающим четыре часа дня. – Бывает и такое, да, принцесса? – Тата, – с улыбкой соглашается девочка, испачкав весь подбородок в фруктовом пюре. Режим энергетической батарейки на семьдесят два часа включен. – Ты растешь так быстро, – парень качает головой. – Уже кушаешь сама. А мне казалось, будто я только недавно познакомился с твоим отцом. Он был таким саркастичным... Иногда Стайлз удивлен поворотом своей жизни. Теперь он хозяин дома, воспитывает дочь и помогает с домашними заданиями мальчишек, устраивает барбекю для стаи, которая почему-то слишком часто проводит свои выходные в их доме, а также все праздники и дни рождения. И ему нравится это. Он наслаждается своей отдаленной работой консультанта, иногда выезжая с командой на дело, иногда заменяя кого-нибудь из профессоров на лекции. Последнее, конечно, редкость, но это довольно приятная, щекочущая эго, мысль. Он бы ни на что эту жизнь не променял. Из раздумий и режима невнятного бормотания его выводит вопрос заметно притихшей дочери. – Тата? – спрашивает Вея, впервые нахмурив бровки. Это всё равно выглядит до нелепости мило. – Авви? – Нет, твой папа, принцесса. Я говорил о твоем отце. А Авви скоро придут, да, – то, что она зовет своих братьев одним именем на двоих тоже по-своему забавно. – А теперь... где твой рыцарь? Они уходят из кухни, решая расположиться в гостиной на полу. Во всех комнатах, по усмотрению оборотня, полы с подогревом и толстые ковры. – Тата! Мя-яу... мя-яу, тата. Вея тянется руками к гигантской игрушке льва, на которой девочка может даже лежать, и дергает Стайлза за палец. Здесь, на полу в ванной из солнечных зайчиков, каштановые волосы ребенка отливают приятным рыжеватым тоном, а большие серые глаза светятся миллионами оттенков грозы. – Ты такая красивая, Вея, – восхищенно произносит он и протягивает руку к дочери, когда видит длинный порез на предплечье. Стайлз останавливается, задерживая дыхание. Ровная линия ложится рядом с веной, но не задевает ее. Следом рядом с ней вырисовываются еще несколько маленьких, волнообразных. – Я... – растерянно бормочет парень, глядя на руку. – Я пойду схожу на кухню. Хорошо, принцесса? Не разрушь наш дом... не охота вновь слушать похвалу Питера весь вечер... Он почти встает, когда девочка неожиданно перекатывается на бок, обхватывая его здоровую руку. – Тата! – Вея оставляет мокрые поцелуи на его запястье. И смотрит с распахнутой душой, что кристально чисто состоит лишь из любви и интереса. – Мой! Мой тата. Стайлз умиляется, превращаясь в сладкое растаявшее мороженное. Его глаза вновь готовы разразиться ливнем, но он лишь крепко прижимает к себе девочку и целует ее в волосы. Они всё еще пахнут персиковым шампунем, но сквозь нежный аромат пробивается тяжелый запах металла. – Я скоро вернусь, детка, – он оставляет еще один поцелуй на носу-кнопке и встает. Лицо девочки очаровательно, ее губы сложены в улыбку. Он тоже улыбается. Она прижимается к львенку, впиваясь зубками в ухо, но не отвлекается от него. Он плачет. Ее громкий лепет и последнее «тата» вдруг звучат, как прощание. На кухню Стайлз пробирается, спотыкаясь о темные пятна и отталкивая от себя белый дым над головой. Он спешит к верхним шкафам, где была аптечка и еще один мобильный телефон для экстренных звонков, но в последний момент падает на пол. Он не может сесть. Он не может пошевелить руками, будто они связаны. Он не может открыть глаза. Кто-то завязал ему глаза? Где его дочь? Где- – Тише, тише. Что ты так разволновался, милый? Стайлз старается сосредоточиться на светлом потолке кухни с современными точечными осветительными приборами, на которых настаивал Питер, но- Он не видит. Он не чувствует тепло, только странный сквозняк на открытой коже. Но его не должно быть в их доме. У них ведь есть дети. Где его дочь? Он не слышит лепет своей дочери. Почему он не слышит? По- – Ты такой правильный сейчас, милый. Теперь ты новый. Парень сжимается, пытаясь сквозь шум сердца и громкого дыхания услышать пение дочери. Вея же в гостиной, на полу, играет с огромной игрушкой льва и строит одноэтажные башни из больших кубиков. Он должен услышать ее голос, но- Эхом разносится повторяющийся стук. Слабо смеется человек. Громкое сердце замедляется. – Я сделаю тебя еще краше. У него болит живот. Он голый? Кто-то трогал его? Зачем кому-то резать его живот. – Так даже лучше. Что ты не здесь. Витаешь в своих облаках. Его ступни замерзли. Он никогда не ходит босиком. Там, где его держит бумажный человек, не было окна. Откуда сквозняк? – Ты молчишь. Твое лицо тоже безмолвно, знаешь, что это означает? На его кухне теплый пол. Бумажный человек с блестящими глазами, полными желчи, и ядом вместо крови. Почему ему видится убийца? Грохот. Крик. Выстрел. Почему ему так чертовски холодно? Шум. Ветер. Сирена. Кто включил отопление? Шаги. Разговоры. Тепло. – Стайлз! Он слышит голоса своей стаи. Молодые и звонкие. Они переговариваются на повышенных тонах прямо над его ухом, и кто-то вновь трогает его, вновь сжимает раны, растирает запястья. Там нет его детей. Где Вея? Где мальчики? Их забрали или- – Стайлз! Он же дома, да? Сегодня пятница. Он поздно встает, и Питер сам развозит мальчиков в школу и детский сад. Вея лежит рядом с ним. Он должен был успеть приготовить ужин. Борщ. Любимое блюдо его семьи. Любимое... Почему он ничего не слышит? Почему? – Стайлз. Стайлз, слушай меня внимательно, – это Крис. Если пришел Крис, значит, всё будет в порядке. Крис знает, как справиться с его приступами. Но Питер ведь тоже знает... И Колючка... и- Где его дети? – Стайлз, слушай! Нам нужно вколоть тебе адреналин, – почему Крис кричит? – Ты можешь на мгновение потерять четкость восприятия. Не слушай голоса, Стайлз! Голоса? Какие голоса? Где дети? – Питер, – тихо стонет Стайлз. Где дети? Кто-нибудь их забрал домой? Почему он не видит свою кухню? Он сам выбирал цвет и гарнитуру. Только столешницы мраморные захотел взять сам Питер. Но остальное – только его выбор. Там никогда не было таких ужасных обоев и плинтуса. Его кухня должна быть в плитке, светло-бирюзовой, она хорошо сочетается с мрамором и белыми полами, а также с голубой- Когда Питер успел прийти домой? Сбоку доносится копошение и нечеткий шум, пока рядом не слышится родной голос, вызывающий мурашки даже в его нечетком сознании. – Привет, Стайлз, – хрипло говорит его пара. Питер звучит по-другому. Почему он звучит по-другому? – Мне нужно, чтобы ты слушал мой голос. Только мой голос, договорились? Затем горячая, шершавая ладонь накрывает его руку, и всё на мгновение прекращает свой дикий танец вокруг него. Голоса не бубнят речитативом, а крики не звучат фальшивой партией скрипки. Есть только тонкая мелодия фортепиано и мурашки на коже от прикосновения его пары. Почему это касание кажется первым? Кажется непривычным? Большой палец поглаживает его ладонь круговыми движениями, замедляя ритм звуков и разоружая панику. Крадя его дыхания. Нежность плавных касаний, мягкость пальцев может и сбивает его на мгновение, но Стайлз никак не в силах понять почему Питер беспокоится так сильно. Дрожь пальцев, неаккуратный стук двух ладоней и кривые, волнообразные круги. Почему его пара касается так осторожно? И где- – Наши дети? Питер... Вея? Питер, я не слышу нашу принцессу? Его дети совсем одни. Его и Питера. Их опять забыли? Колючка не простит их. Хотя златокудрый принц всё равно будет их ждать. А Вея, она вообще еще слишком маленькая... – Наши... наши дети в порядке, мартышка, – тихо шепчут ему в ответ. Пальцы на его ладони сбиваются с ритма. Фортепиано ошибается, зовя за собой фальшивую партию скрипки и невнятный бубнеж, слишком быстрый для его туманного сознания. Неправильно. Его волк говорит неправильно. Что-то не так. – Наши дети в безопасности, мартышка, – почему его пара дрожит? – Слушай мой голос. Стайлз чувствует, как игла проникает сквозь его кожу, и на мгновение ему чудится белый потолок с дешевой люстрой во множестве стеклянных кристаллов, испуганное лицо Питера и врач неотложной помощи. Его дети... – Не слушай никого, кроме моего голоса. Хорошо, мартышка? – Питер паникует? Почему его волк паникует? – Только меня, договорились, мартышка. И Стайлз слушает голос своей пары, слушает и чувствует чужую тревогу, толстую и распухшую. И он видит больше. Он видит всё. Его Питер не зовет его мартышкой. Его Питер не беспокоится так сильно – волк уже давно научился бороться с его способностями. Его Питер не звучит так горько и никогда не отмахивается от его слов. Его Питер никогда бы не сказал, что их дети в порядке и в безопасности, если они не находятся в поле его зрения. А детей здесь нет. Стайлз знает это. Чувствует. Здесь никого нет, только- Это еще одно его видение. Еще один кошмар наяву. Еще один метод выскрести его внимание, чтобы показать нечто неизбежное. Еще один приступ. Ему нельзя слушать, что говорит этот Питер. Нельзя. Этот Питер – не его. – ...нечно, мартышка, я твой. Слу- Но он не слушает. Он поет колыбельную, что укладывает его детей спать, когда их второй отец задерживается на работе. Он поет колыбельную, что мама пела ему в детстве и отец – в юности. Простую и родную. Он поет колыбельную, что означает мир и спокойствие. Колыбельную, что приведет его обратно в реальность. К стае, семье и реальному Питеру. Тук-тук-тук-тук. Взрыв фейерверков. Тогда темнота наконец укладывает спать его.☆☆☆
Он падает. Это больно. Так много голосов. Это страшно. Он здесь надолго.☆☆☆
Октябрь, 2019 год. городская больница, Палм Бич, Флорида.
Стайлз больше не даст себя поймать. Стайлз больше не даст видениям контролировать свою жизнь. Стайлз больше не даст самому себе совершить эту ошибку снова.