Мыслить как Стайлз Стилински

5.1.1. Разбитое зеркало

Ноябрь, 2019 год. Отдел Поведенческого анализа Куантико, Вирджиния.

      На своем этаже Стайлз замечает Айзека. Тот стоит возле старой кофемашины, которой, как он помнит, никто не пользуется, и что-то бормочет себе под нос, иногда взмахивая руками в порыве эмоций. Кудрявый парень светится лучистой энергией, слишком бурной в такой ранний час, особенно для человека, который не очень любит время до одиннадцати утра. И кажется очень счастливым.       Рядом, что не удивительно, находится Джексон. Но удивительно то, что пропорционально вундеркинду тилацин выглядит абсолютно разбитым.       – Хэй, – бодро приветствует коллег парень, подходя ближе. Айзек оборачивается, чтобы бросить озорную улыбку, Джексон же только коротко кивает, не отводя взгляд от бормочущей кофемашины. – Что делаете?       Стайлз сам слегка улыбается, поддерживая бодрый настрой друга, и решает задержаться, надеясь, что напитки останутся горячими до того, как он наконец-таки доберется до Пенелопы. С небольшой заминкой он размещает картонную подставку с двумя стаканчиками свежего чая на столе и поворачивается обратно к профайлерам.       – Кто-то кажется починил Сэнди и даже залил воды, – отвлеченно произносит Кудряшка, наконец сообразив, как переключить барахлящий прибор на нужный вид напитка. Тот в первую секунду радостно пищит, чтобы затем начать приветственно жужжать. Белая керамическая кружка, выбранная из ряда таких же кружек сбоку, медленно наполняется темной жидкостью, и, судя по тому, как скрипит при этом «Сэнди», кажется, что на сегодня это будет последним заказом, который она выполнит.       – Тут постоянно крутятся рабочие, поэтому даже не знаю, кого благодарить.       Стайлз в ответ согласно мычит. То, что бюро наконец решило проблемы с финансами и спонсировало не только устранение повреждений, но и ремонт всего их этажа, конечно, впечатляет, но имеет и свои минусы. Например, незатихающий шум строительных машин и куча незнакомых людей, снующих по зданию. Поэтому парень даже рад, что им выделили их собственные изолированные помещения в другом месте.       – Они все такие горячие, кстати, что невольно начинаешь понимать, почему Эрика не сидит на месте, а порхает между этажами.       Он кивает, даже не сразу понимая, что именно произнес тут же покрасневший Айзек, пока не видит убийственный взгляд Джексона, прожигающий затылок доктора.       – Э-ээ... хм-м, – вполголоса тянет Стайлз, не совсем понимая, куда клонит вундеркинд. – Да, наверное.       – Может нам тоже надо погулять, – заговорщицки подмигивает Айзек, находясь в явно игривом настроении. Однако при этом доктор внимательно следит за его реакцией, словно и вправду хочет знать ответ. Это впервые за последние тихие и немного мрачные дни, поэтому он не задумываясь кивает. Тем более, почему бы и не посмотреть? – Вот и договорились. Что думаешь, Джекс? Ты с нами?       Они вдвоем одновременно оборачиваются к тихому оборотню, застывшему в неудобной позе с прямой спиной и сложенными на груди руками. Тот не сдвигает взгляда с заполняющейся кофе кружки. И Стайлз почти смеется с кислого выражения лица Джексона, всё это время молчавшего в стороне, но в этот же момент кофемашина пищит, странно щелкает и выключается.       Что-то пищит и щелкает вслед и в нем самом.       Стайлза словно выбрасывает на неприветливый сырой берег, огромной ледяной волной, прямо на песок, в осколки стекла и на всё еще острые, не сточенные водой камни. Что-то из этого и впивается в его оголенную кожу, где-то в районе лопаток, надоедливое, зудящее, но он не в силах выяснить, что именно. Он невольно отшатывается, сжимая кулак около грохочущего сердца, и бегает вокруг рассеянным взглядом, уже не слушая, что говорит ему сейчас не в меру оживленный профайлер.       – ... ну, я думаю, что Сэнди мертва. Пока ее вновь кто-нибудь не разбудит, – подытоживает Айзек, потянувшись к керамической кружке с готовым кофе.       Нет.       Стайлз интуитивно дергается, спешно выхватывая кружку первым и отодвигая ее подальше от кудрявого профайлера.       Плохо.       Осколок зеркала, тоненький и противный, как крошечная заноза в ладони, выдернутый прямо из его кожи, видится нелепо знакомым.       Нельзя.       – Стайлз? – зовет Айзек с беспокойством. Он спазматически вздрагивает от звука, но маскирует собственную растерянность и не ясно откуда проснувшуюся нервозность глупой улыбкой.       Никто на это не покупается.       – Вот, – на тревожный взгляд вундеркинда, парень просто протягивает стаканчики с чаем. – Возьми лучше чай, – нервно начинает он, пряча проклятый кофе за спиной. Ему нельзя отдавать его Айзеку. Ни в коем случае. – Ты знал, что чай – это один из самых знаменитых тонизирующих и освежающих напитков с более чем тысячелетней историей? – он пытается выдавить в голос немного легкости и ребячества, видимо, безуспешно, раз проницательные серые глаза друга в ответ только сужаются, как и собственное сердце. Поэтому он начинает судорожно бормотать, чуть понизив свой голос и неуклюже переступая с ноги на ногу, пока кружка с обжигающим кофе в руке тянет его вниз, на новый уровень стыда и тревоги.       – И первоначально он использовался в качестве лекарственного средства. В смысле... он как бы и сейчас немного... но в то время же всё по-другому было. Никаких технологий, никаких машин и приборов... и люди многое не знали. И да, пускай они и сейчас многое не знают, я их ни капли не осуждаю, а если и... нет вообще-то всё равно не делаю. Так о чем я? А! Ты знал, что широкое распространение в качестве напитка чай получил во времена-       – Китайской династии Тан. Это с шестисот восемнадцатого по девятьсот седьмой годы, – ободряюще кивает Айзек, мягко перебивая его без раздражения и злости. Доктор поправляет кудри, спавшие на лоб, а затем прикрывает теплую улыбку ладонью, отчего голос выходит частично приглушенным и неровным. – Он второй, после воды, самый употребляемый напиток в мире.       Айзек сдерживает смех, хотя, к примеру, рядом стоящий Джексон, наоборот, совсем не находит их разговор забавным. Стайлз даже не заметил, в какой момент напрягшийся тилацин встал рядом с вундеркиндом, чтобы также внимательно следить за ним.       – Да, – соглашается он неуверенно. – Поэтому тебе лучше выпить чашечку чая. Бери один.       – Да? – со смешком переспрашивает Айзек, хотя и тянется рукой к чаю.       – Конечно. Бери. Так будет лучше, – не раздумывая ляпает парень, что останавливает доктора с поднятой рукой на середине пути.       На мгновение ему чудится, будто оба профайлера теперь смотрят на него уже чуть менее удивленно, с необычными искрами в глазах, явно до чего-то догадываясь, только парень и сам себя понять сейчас не может, поэтому просто пожимает плечами.       – Эффект бабочки? – спрашивает его уже посерьезневший Айзек с чуть прищуренными глазами и всё же забирает один из стаканчиков себе.       Эффект бабочки? Кудряшка предполагает, что он отобрал этот отвратительный напиток из-за чего-то, что может нарушить важный ход событий? Это довольно хорошая причина, что может даже быть и правдой, но отчего-то парень чует, что ответ другой.       Ему просто нужно, чтобы Айзек не трогал эту кружку.       И если бы всё было так легко, так просто бы объяснялось и понималось до конца без дополнительных усилий, Стайлз бы сказал больше. Только теперь он не уверен в том, что его захотят слушать и услышать, а бросаться своими теориями, непроверенными из-за лекарственной дымки в его крови и пугающими из-за отсутствия его запаха под терпким ароматом дым-травы, он не собирается.       Вот, почему он врет. (Или Стайлз просто говорит так себе).       – Да, – тихо. Он осторожно отступает назад, пока керамическая кружка безжалостно прожигает пальцы и кажется острой, царапающей кожу, словно всё тот же осколок стекла, больно сжатый в кулаке. – Мне пора. Пез меня ждет.       И он разворачивается, игнорируя приклеенную улыбку Айзека и хмурый взгляд Джексона, очень похожий на взгляд их всегда недовольного альфы. Это отчего-то немного его успокаивает, хотя он всё еще трясется от переизбытка нервной энергии в кончиках пальцев и животе.       Скрывшись за поворотом, Стайлз мысленно кривится: «Так будет лучше. Мне пора». Он, разумеется, мог сделать это куда мягче и аккуратнее. Желательно без вранья и неловких ужимок.       И, кажется, у него появился новый повод избегать Джексона, хотя ему хватало и первого. А именно того факта, что тилацина поставили напарником к нему, а Айзек, благодаря этому, временно стоит в паре с Дереком. И проблема, очевидно, заключалась (и заключается до сих пор) в том, что предложил это сам вундеркинд. Ну и еще, естественно, то что теперь обычно активному агенту Уиттмору приходится сидеть рядом с ним, оставаться позади, в здании, с бумажной работой и заниматься часто неприятными разговорами с полицией, вместо выезда на места преступлений.       Правда, Стайлз больше склонен к варианту с волчьей ревностью. Резкая перемена одного стеснительного кудрявого профайлера в более уверенного, сияющего молодого человека не прошла мимо зоркого и, как считает он сам, голодного тилацинового взгляда.       Знал бы только Джексон причины столь удивительных перемен...       – Всё хорошо, – успокаивая себя.       Парень медленно выдыхает, утыкаясь носом в плечо в неуклюжем жесте нервозности и глубокого облегчения. Его руки заняты, поэтому он не может поправить волосы или сжать пальцы в замок, отчего возбужденная взбудораженными эмоциями энергия переходит в неправильное суетливое дыхание и дрожание крепко сжатых пальцев.       По правде говоря, Стайлз привык к своим странностям, внезапным острым желаниям или отчаянным порывам сделать нечто невероятно нелогичное, но раньше не получалось такого, чтобы кто-то важный, кроме его отца, естественно, был прямым участником такой сцены.       – Это утро не собирается быть легким, – фыркает под нос парень, а затем возобновляет путь к Пенелопе, вновь поморщившись, но уже по другой причине.       Отчего-то он уже в который раз не хочет идти в кабинет своей подруги. Ему совсем не уютно в этом новом помещении – здесь отчаянно холодно и есть это дурацкое ощущение, будто люди следят за каждым его шагом. Хотя что за отчаянные люди могут следить за ними в здании ФБР, парень даже вообразить не может.       Глупый.       Успокоившись, он заходит к девушке, которая чем-то увлечена так сильно, что не сразу замечает его. Он на самом деле глубоко впечатлен, с каким агрессивным усердием она нажимает на клацающие клавиши клавиатуры. Будто благодаря дополнительному давлению увлеченная девушка способна уничтожить своего заклятого врага. И это вполне вероятно, если вспомнить, что девушка часто рубится в онлайн-игры.       Стайлз аккуратно ставит картонный стаканчик на стол ближе к Пенелопе, и нервные узлы в желудке вновь завязываются крепче, напоминая о его затее и о том, что из нее ничего хорошего не выйдет.       И наивный, очевидно.       Парень тихо выдыхает, а потом с громким предупредительным вздохом плюхается на свое компьютерное кресло, что заставляет девушку подпрыгнуть на месте.       – Привет, – весело кидает Пенелопа не оборачиваясь. – Если ты думаешь, что я не почувствовала отсутствие божественного, долгожданного и спасительного аромата кофе, то ты меня не знаешь.       – И тебе салют, Богиня РПГ-игр, – соглашается парень с легкой улыбкой. – Я уверен, что ты почувствовала невероятный дымный аромат в этом прекрасном и бодрящем красном чае пуэр. Его на самом деле сложно найти в обычных кофейнях.       – Конечно, малыш, – снисходительно кивает Пенелопа, чуть сморщившись на запах чая. – Бодрящий говоришь.       Стайлз закатывает глаза на осторожный глоток девушки с преувеличенным скептицизмом и фальшивым отвращением на лице. Сам он притягивает к себе треклятую кружку с кофе, наклоняется, но только почувствовав запах кофе, тут же отводит руку в сторону. Это странно, потому что, пускай он и не любитель аромата поджаренных зерен, никогда до этого парень не чувствовал такой интенсивной неприязни.       – А себе ты налил дерьмовую кружку кофе от Сэнди, – фыркает девушка, так и не обернувшись на него. Это дарит мысль, что никакого взрыва от девушки из-за того, что он решил ограничить поставку кофеина в ее организм, этим утром не произойдет. Странно. – Логично.       – Я вообще логичный, – странный тоже.       Пенелопа слабо смеется, но звук выходит неловким, покорёженным, будто зажатым файлом, который он не в силах прочесть. И она всё еще не оборачивается.       – Нет, я, вообще-то, серьезно. Я принес тебе на выбор обычный, но очень вкусный черный йоркширский чай с молоком и красный пуэр, чтобы ты могла выбрать, но я столкнулся с Айзеком и пришлось отобрать у Кудряшки плохой кофе. Я на самом деле не уверен, что это вообще можно пить, не проверив его трижды, так что славься, Богиня РПГ-игр и каждого другого виртуального мира, тебе сегодня придется потерпеть божественный и здоровый напиток.       Он ожидает смешка или дерзкого комментария, но в ответ ничего колкого не летит. Девушка лишь подергивает плечами, разминая шею, а затем шумно отхлебывает чай, вновь сморщившись в конце. В ее движениях слишком много суеты, чересчур сросшейся в неуемный комок лихорадочности.       – Мой отец немного шокирован тем, что ты смогла заставить меня таскать тебе напитки каждый день, – решает поделиться личным, чтобы привлечь внимание рассеянной девушки, но та всё еще что-то энергично печатает. – Хотя ему нравится твой способ проверять меня. Я знаю, что ты попросила приносить тебе кофе только для того, чтобы удостовериться, что я в целости и сохранности добрался до работы. Очень умно.       Он не понимает, что именно с девушкой не так, пока не видит, что во всех этих движениях больше испуга и скрытности, чем должно быть рядом с хорошим другом, которому она доверяет.       – Ты боишься меня, – неожиданно произносит Стайлз, глядя на сгорбившуюся спину девушки. Слова звучат правильно, по тянущему ощущению внутри.       – Ты боишься меня, – повторяет он, задаваясь вопросом, стоит ли ему попросить Пенелопу развернуться. Легче от этого не станет, думает парень. И что он должен будет сделать, если она откажется?       – Ты не боялась меня после всей ситуации с... с Барроу, – произнести имя своего похитителя отчего-то намного легче, чем имя своей пары. – Ты доверяла мне, после того, как я бросил тебя в ловушку в ФБР.       Доверяла. В прошедшем времени. Интуитивно правильный выбор.       – Что изменилось? – его голос не дрожит, а рука не сжимает осколок до порезов и крови, стекающей словно арбузный сок до локтей. Ему больно и без проявления своих эмоций снаружи. – Ты не можешь смотреть на меня. Даже не поругала за чай. А он ведь совсем не сладкий.       Стайлз не кричит, но вскакивает с места, небрежно отталкивая кресло к стене с громким стуком. Он раздражен, испуган и снова потерян, будто и не было хорошего настроения с утра, когда он проснулся без кошмаров, не улыбался, пока выбирал бордовую рубашку с крестиками вместо запонок и темно-зеленую жилетку с вышитым лесом спереди и оленем на черном бархате сзади.       – Нет-нет-нет, – бормочет парень, не желая расставаться с приятным чувством нового начинания внутри. Он не сбегает, а тактично уходит. И то, только на время, ровно до того момента, когда у него уже будет испорченное настроение, чтобы ссора с подругой не смогла повлиять так сильно. – Ты защищаешься. Ты-       Всё снова рушится.       – Я к Дереку, – и он выходит из кабинета прежде, чем Пенелопа обернется.       По ощущениям Стайлз зимним бураном врывается в зал, хотя он всего лишь тихо проходит через уже открытую дверь. Он целенаправленно игнорирует тут же замолкнувшего Питера и кого-то сидящего рядом с ним, не зацикливается на шахматной доске, за которой должен был сидеть он, а также не замедляясь проходит мимо пустующего места исчезнувшей трусихи Мартин.       Он идет прямо к альфе, своему якорю с недавнего времени. Мужчину с красивыми глубокими зелеными глазами, за которыми таится слишком много сочувственного понимания.       (То, что ему нужно).       Парень не знает, почему он вдруг стал искать утешение у оборотня, которому за полтора месяца буквально не сказал больше пяти слов, но отчего-то парень хочет попытаться довериться альфе.       – Привет, Хмуроволк, – Стайлз с грохотом шлепается прямо на большой круглый стол, за которым сидит оборотень. Краем глаза он замечает, как лихорадочно дергаются ноздри волка, а потом появляются морщины на лбу, и парень уже знает, что тот смог почувствовать в его запахе вернувшуюся назад грусть. И, возможно, немного паники. – Работаешь? Почему у тебя всегда так много бумаг? Выглядит так, будто кто-то скидывает на тебя свою работу. Ой! А моя работа тоже у тебя? Арджент, наверное, решил, что я некомпетентен еще писать отчеты. Или нет? Слушай, а ты...       Он прикрывает глаза, продолжая увлеченно болтать, пока сам мертвой хваткой сжимает в руках треклятую кружку кофе, из которой он так и не сделал ни одного глоточка. У него есть глупое, неоправданное ощущение того, что его альфа – всё еще его альфа, Стайлз отказывается не признавать свою принадлежность – действительно слушает его.       Вероятно, ему просто следовало бы позвонить отцу.       – ... и это очень необычно, не так ли? – он спрашивает ровно, в конце концов набравшись храбрости глянуть оборотню в глаза. Тот действительно слушает его, внимательно следя за его лицом, будто разгадывая сложную загадку. – Да. Я вижу, что ты согласен со мной. Это очень мило, здоровяк.       И пускай Дерек молчит, пускай не касается и пускай ни черта не понимает из его спутанной речи, его альфа его действительно слушает, и в мире не существует ничего более действенного сейчас для него, чем это запоздалое осознание.       – Пытаешься заставить меня краснеть? – очевидно он заполнил голову волка достаточной долей бреда, потому что тот наконец раздраженно фыркает и возвращается к работе. – У тебя не получается, большой парень. Я слишком люблю открытость и разговорчивость. Ты вообще умеешь говорить? С другой, стороны тебе и не нужно. У тебя, вон, брови есть.       Хотя есть возможность, что оборотень просто учуял его собранное из осколков (с добавлением кусочков изоленты) настроение, сглаженное по бокам и уже неплохо-так оптимистичное. Альфа удостоверился, что он в порядке. Поэтому Стайлз широко улыбается и с грохотом в груди и шумом в ушах неловко брякает:       – Я тебе нравлюсь, Хмуроволк. Даже не отнекивайся.       Оборотень, что ожидаемо, сначала неудачно дергается, ударившись попутно коленом о ножку стола, но вернув равновесие, сразу же закатывает глаза.       – Ты мешаешь мне работать, – снова фыркает волк, одной рукой отодвигая его по столу чуть дальше от себя.       Дерек смутился?       – Ага, – кивает парень, радостно болтая ногами по воздуху. Без привычного неимоверного жара, исходящего от тела оборотня, он будто лишен необходимого комфорта. – Этим и занимаюсь.       Мужчина немедленно принимается за заполнение рабочих бумаг, чем и был занят до вмешательства Стайлза. Хотя оборотень всё еще украдкой бросает взгляды на него, то ли подталкивая говорить дальше, то ли ожидая, что он рано или поздно покинет обитель одиноких волков.       – Ей нравятся нарциссы, – внезапно делится парень, вращая кружку с уже остывшим кофе в руках. – И подсолнухи. Она никогда не признается, что хочет получить цветы в качестве ухаживания, ведь это такое клише, а Пез не любит банальности, только... цветы. Но ей не хочется получить цветы, словно разовый дешевый подарок для отвода внимания. Она бы хотела, чтобы это было сложной системой ухаживания, как есть у фейри или... оборотней. Только начать нужно с цветов.       Что-то изменилось в мужчине после того допроса Беласко. Стайлз не был уверен, связано ли это с тем, что на него почти напал безумный маньяк или что он впервые действительно очень сильно испугался рядом с чутким носом оборотня, но то, что нечто из этого ненароком задело альфу, заставив того остановиться на мгновение и подумать.       Дерек потом долго смотрел на него со своего места в самолете и даже вроде пытался подойти к нему, когда они вернулись в офис.       Он слабо улыбается, когда замечает с какой силой сжимает в пальцах карандаш чуть покрасневший Дерек, и невинно продолжает.       – Она всегда говорит, что девушки нового времени должны сохранять в себе смелость и без оглядки демонстрировать ее, даже если потом их могут «осудить за феминизм». Но на самом деле, ей бы хотелось, чтобы ее избранник сделал первый шаг. Она мечтает о сказке.       Когда он касается ногой колена своей альфы, Дерек вновь не уходит от касания. Напряжение, уютно свернувшееся в его животе, как-то сразу расползается, а затем вовсе исчезает, и парень расслабляется, прижимая к груди керамическую кружку – крохотный тупой осколочек. Мир снова расширяется, наполняясь чужими тихими голосами и собственными громкими эмоциями.       Стайлз перестает паниковать, слабо улыбается хмурому взгляду альфы и наконец делает первый глоток.       Глупый.       Он оборачивается, замечая Питера, чуть заросшее лицо с темными кругами под глазами, идеальное и сияющее, и он предлагает легкую улыбку, как белый флаг перемирия, но мужчина отворачивается, и его улыбка гаснет, как и он сам, в какие-то считанные доли секунды.       И всё еще наивный.       Это будет не такой хороший день, как ему казалось утром.       Что очень быстро подтверждается, когда им приходится срочно вылетать на новое дело.

Ноябрь, 2019 год. Храм Нефилимов за городом Нью-Хейвен, Коннектикут.

      Их встречает светловолосый мускулистый мужчина с чисто американской внешностью и теми зелеными глазами, о которых грезят девушки в любом возрасте. Только улыбка у человека выходит неровной – чересчур волнуется, явно переживая о чем-то очень важном.       – Добрый день, агенты. Я так рад, что вы смогли приехать так быстро. Это я вас звал, – голос у мужчины мягкий и успокаивающий, сейчас скачет с тональности на тональность. – Меня зовут Гаррет Дуглас, я управляющий семьей в храме Нефилимов.       – Здравствуйте, я агент Рейес. Вы разговаривали со мной, – вступает в диалог Эрика, когда все они выходят из машин, тут же застывая возле огромного каменного строения, что до революции и принятия новой Конституции был мужским католическим монастырем. – Вы сказали, что у вас пропала несовершеннолетняя девушка-василиск.       – Да-да, Вайолет, – то, с какой дрожью произнес имя девушки мистер Дуглас, не упускает никто. Мужчина нервно дергается, будто желая подправить волосы, но в последний момент одергивает себя, отводя взгляд в сторону. – Мы бы не звали вас, но это довольно срочное и запутанное дело. Уже конец года, и обычно в это время василиски сбрасывают кожу. Преображаются. И Вайолет надо быть дома, в безопасности, как можно скорее.       Мистер Дуглас затихает, постоянно оглядываясь и забывая представить рядом стоящую бледную женщину, одетую в серую одежду и ярко-красный платок.       – Запутанное? – подталкивает Арджент, когда замечает, что мужчина отвлекается.       – Да. Мы уверены, что она сама сбежала, но Вайолет давно говорила, что за ней кто-то следит. Мы обращались в ближайшую общину, чтобы прислали к нам кого-нибудь проверить стены и потолки на наличие чего-нибудь потустороннего, но ведьмы, приехавшие в прошлом месяце, сказали, что ничего сверхъестественного нет, – мистер Дуглас вздрагивает, обнимая себя руками.       На мужчине поношенный свитер в полоску и темно-коричневые штаны из прошлого столетия, что удивительно легко преображают красивого американца в старого чудака из психбольницы. Равнодушная женщина в красном платке и с каменным лицом только усугубляет общую картину.       – Вайолет обладает даром предвидения, поэтому я никак не мог проигнорировать ее слова. Тем более теперь, когда она пропала, – продолжает мистер Дуглас, а потом делает шаг назад и добавляет довольно резко:       – Пройдемте внутрь.       Они все двигаются в сторону бывшего монастыря, вокруг которого, видимо, из-за погоды никого нет. Стайлз натягивает огромный клетчатый шарф почти до глаз, спасаясь морозного ветра и прямых солнечных лучей.       – Тогда Вы уже организовали поиски? – спрашивает Эрика. Девушка идет уверенно, не глядя переступая бугры в сапогах на тонкой шпильке. Мистер Дуглас делает шаг в сторону от нее.       Стайлз шагает последним, рядом со всё еще угрюмым Джексоном. Парень и сам бы не сказал, что его настроение в эту секунду радужное и сияющее. После высадки из самолета, хотя, возможно, даже до посадки, у него появилось это противное тревожное ощущение, засевшее в животе и гложущее его теперь каждую минуту.       Причем Стайлз на сто десять процентов уверен, что это никак не связано с делом.       – Да. Еще вчера мы поняли, что она пропала. Поэтому с утра привлекли волонтеров с города и сразу начали поиски с близлежащих пролесков и небольших поселков. Но мы находимся за городом, поэтому людей пришло не так много.       – Тогда, Рейес и Хейл, вы идите к волонтерам, проверьте все списки и места, которые они уже обошли. После обеда надо будет снова организовать людей на поиски, – кивает агентам Арджент и снова поворачивается к управляющему. – Вы сказали, что у вас были случаи пропаж поселенцев? Разве все они не магические существа?       – Да. Все виды, проживающие здесь, относятся к хищным магическим существам. У нас в семье, названной в честь «плохих», «дьявольских» существ Нефилимов, они могут открыть свою настоящую сущность, обрести дом и покой, – мужчина сияет идеальной улыбкой с ярким блеском в глазах, который может говорить только о фанатизме. – Это были не пропажи, нет. Они все уехали, и, возможно, их просто тоже могло что-то спугнуть.       Судя по незамедлительной реакции оборотней, что-то в словах мужчины прозвучало неправдоподобно.       – Хорошо, мистер Дуглас, – хмурится Арджент. – Кто официальный опекун девочки?       – Девочек. Их двое. Сестры-близняшки Вайолет и Саманта, – на последнем слове на лице управляющего пробегает эмоция отвращения, и Стайлз отмечает в голове, что надо узнать об этом получше. – Вайолет старшая, – уточняет зачем-то мужчина. – Официальным опекуном является Синди. Она работает здесь учителем для тех, кто хочет получить углубленные знания о разных видах разумных существ. Прекрасный профессор.       – Ладно. Уиттмор, Лейхи и Стайлз, идите в комнату девочек, а Питер и я поговорим с сестрой и опекуном. Кто-нибудь может провести агентов, мистер Дуглас?       – Да-да, конечно, – мужчина суматошно кивает в сторону женщины в красном платке и вновь криво улыбается. – Бет вас проводит.

☆☆☆

      Коридор, который ведет их в спальню девочек выложен камнями, холодный и темный, даже несмотря на огромные окна на правой стороне. Это, может, и не выглядит зловеще из-за красивой мозаики на стеклах и потолке, но всё то же гложущее чувство внутри, кажется, заставляет мир утонуть в контрастных, немного мрачных тонах. Стайлз следует за Джексоном, спотыкаясь о свои ноги, и тут же насупившись съеживается.       – Вот, – указывает женщина в красном платке, Бет, на дверь с табличкой динозавра, – это комната Вайолет и ее сестры Саманты. Они не хотели разделяться, поэтому мы поставили им две кровати здесь.       Комната, открывшаяся за тусклой дверью, оказывается на удивление светлой и мягкой, в нежных розовых одеялах и отрезках желтых легких тканей, развешанных по стенам, вместо плакатов. Стайлз окидывает взглядом плюшевые игрушки на кроватях, стопки книг на столах и несколько цветов в горшках на единственном подоконнике. Он мягко улыбается всем теплым оттенкам, главенствующим в комнате, пока не замечает осколки разбитого зеркала на полу у входа.       – Мы ничего не трогали, чтобы не помешать вам, – решает влезть Бет, заметив его взгляд. – Мы также попросили Саманту переехать на время, пока ведутся поиски ее сестры.       Парень не собирается обращать внимание на твердый, равнодушный тон женщины, вместо этого сосредоточиваясь на осколках зеркала. Бет может просто ненавидеть подростков или чрезмерную суету, что никак не поможет в поисках девушки, а вот зеркало – исключительно хороший проводник. Оно может стать почти что картой памяти в нужных руках. В бережных руках Стайлза, например.       С другой стороны, вряд ли он, конечно, в силах прочитать осколки прямо в эту минуту. Не с его лекарством и не в этот час.       Вот опять-таки, этот хрупкий вопрос основывается на неоспоримой попытке помочь делу и очевидной нехватке на это должного времени. На одной чаше весов он не делает этого, и команда всё равно добирается до ответа, на другой – он всё же пытается прочесть осколки, и тогда команда спасет девочку намного быстрее.       Надо лишь не забывать, чего стоит эта его попытка. И разумеется, то, что сложившаяся ситуация практически точно такая же, как и происшествие в допросной несколько дней назад, когда он бесстрашно прыгнул в омут своих способностей по той же причине. Разница лишь в том, что в этот раз у него нет своего якоря рядом с собой. Достаточно весомая такая разница.       Или чтобы убрать эту разницу, он должен, как и в прошлый раз, найти новый якорь?       – Хэй, – перебивает остальных Стайлз, нехотя отворачиваясь от манящих осколков разбитого зеркала. Кажется, он успешно потратил последние минут пять на их разглядывание. – Если выбирать между спокойной, но слишком медленной поездкой и быстрой, но возможно опасной, что бы вы выбрали?       Парень замечает непроницаемое лицо Бет, всё еще стоявшей в дверях, и немного удивленные – Айзека с Джексоном.       – Эм-м... – неуверенно тянет кудрявый профайлер. – Я не знаю? Ты-       – Конечно, быструю, – закатывает глаза тилацин, вспылив. Оборотень всё еще мрачный, но теперь выглядит и чуточку заинтересованным тоже. – Ты же сказал, что опасность всего лишь под вопросом, значит можно и рискнуть.       Стайлз кивает, соглашаясь. Если бы у кого-то, как Джексон, с огромным чувством долга к своей работе, были его способности, то, наверное, он ими воспользовался бы, не раздумывая над вероятной отдачей.       Как и Дерек. Или Питер. А, может быть, и все они.       Он, видимо, единственный в их стае, кто не уверен насчет своей работы и места в команде.       – Хорошая мысль, – бормочет под нос парень, зная, что оборотень всё равно его услышит. Он уже оборачивается обратно, к осколкам зеркала, когда слышит голос Джексона:       – Что ты задумал? – и, что неожиданно, волк не звучит недовольно. Настороженно, да.       – Что-то быстрое и, возможно, опасное, – просто отвечает Стайлз, тут же опускаясь на колени в необычной громоздкой тишине. Если всё сработает и сработает правильно, он должен увидеть последние дни в комнате девочек или даже зацепиться за Вайолет и найти ее местонахождение в реальном времени. В лучшем случае.       – Не подстрахуете? – со смешком спрашивает он, не придавая словам особого значения. Он даже не хочет представлять, что может произойти в худшем варианте. – Было бы очень мило с вашей стороны.       Он, всё еще крайне взволнованный своей прозрачной безрассудностью и явным отсутствием хорошего якоря, кроме едва слышимого дыхания двух членов его семьи, медленно тянется к осколкам. Он отчетливо слышит момент, когда неосторожно замирает своя собственная грудь, так и не набрав достаточное количество чистого воздуха.       Стайлз не успевает выдохнуть, как вдруг его ведет в сторону, и тревожное ощущение, роившееся до этого в животе, распространяется по его коже тысячами мурашек. Это мрачное нечто, острое по краям, колется и режется, а также тянется прямо из глубин его тела. И он, словно опьяненный, ведется на него, пока мир кружится мягкими волнами, качается и пытается выбросить его из его собственного тела. На одно очень долгое мгновение, ему чудится, что он сейчас упадет, так и не вернув себе управление над своим собственным же телом, но потом его подхватывает крепкая хватка на плечах и Стайлз наконец может выдохнуть.       – Ты говоришь, что «возможно, опасное»? – саркастично спрашивает Джексон над его ухом. Теплое дыхание оборотня оседает на его шее, немного щекоча и сразу же, волшебным образом, отгоняя тревогу и сомнения. – Ты падаешь, даже когда сидишь. Ты уверен, что стоит рисковать своей драгоценной головкой?       – Джекс! – отдергивает оборотня, судя по голосу, очень нервный Айзек.       – Нет уж, – продолжает довольно мягко журить тилацин. – Давай ты не будешь напрягать свое тощее тело, подбирая с пола мусор, пока мы, профессионалы, займемся делом.       Стайлз догадывается, разумеется, что Джексон не держит на него зла, но слышать ласковое поддразнивание и чувствовать теплые руки на плечах помогает справиться с его колебанием быстрее и проще.       – Ты же слишком старый для того, чтобы нагнуться, – кидает без задней мысли Стайлз, а потом начинает безудержно хихикать, ощутив двойной подтекст.       Где-то в его голове, в закоулках с отцовскими нравоучениями и собственными принципами звенит совсем другой тревожный звоночек. И этот звон говорит ему, что он вообще-то не собирался так вальяжно разговаривать со старшим по званию, да и возрасту, и уж тем более затрагивать чужую болезненную рану.       – Очень смешно, пустоголовый, – оскорбленно фыркает оборотень, еще раз закатив глаза. Судя по каменному выражению лица Джексона, тот, видимо, решил, что Стайлз смеется без объяснения из-за запоздалого шока. Что очень близко к правде.       – Стайлз, что ты увидел? – спрашивает осторожно Айзек, когда в это же время Бет произносит веющее скукой:       – Вы здесь закончили?       На миг они все так и замирают: Стайлз на коленях перед сверкающими на солнце осколками, боком к выходу, Джексон рядом с ним, крепко сжимая его плечи своими огромными теплыми руками, а теперь тоже хмурый Айзек чуть дальше от них, возле окна и заваленного дубового стола. Парень буквально ощущает, как напряжение между двумя профайлерами, каплю утихшее с утра, вновь набирает обороты, пропитывая комнату неожиданной вязкой смесью подозрительности и неверия. Особенно, когда смысл слов Айзека наконец проникает в их головы с правильным посылом.       – Так что? – не унимается женщина, явно незаметившая или игнорирующая тяжелую атмосферу между ними. – Мне помочь вам дойти обратно?       Он испуганно дергается от вдруг кажущегося слишком громким голоса.       – Ты что-то увидел, Стайлз? – снова, куда тише и медленнее, переспрашивает Айзек, переглядываясь с напряженным Джексоном. Оборотень, будто только вспоминает, что его не стоит трогать и дергается назад, почти убирая руки, но в последний момент интуитивно остается на месте. Вместо этого, тилацин лишь крепче сжимает его плечи. – Стайлз?       – Еще нет, – ляпает Стайлз и тут же захлопывает рот. Внутри вновь это противное ощущение, только теперь оно толкает его рассказать, поделиться своими мыслями, идеями. Чем угодно. Лишь бы не молчать.       Тело собирается предать его.       – Что будешь делать?       – Хм-м...       Причин потянуться к зеркалу много, а вот повод только один – неисправимое желание почувствовать себя полезным. Правда, и страховка у него тоже единственная – мрачный тилацин, решивший вдруг прекратить притворяться пустым высокомерным мажором рядом с ним.       В его будущем, том, о котором он знает уже почти восемь лет, Джексон будет таким же далеким и близким одновременно, как и его кудрявый Цветочек. Оборотень будет там только потому, что Стайлз является парой члена стаи, но никак не по своему собственному желанию или отчаянной нужде.       Джексон его будущего будет ругаться с ним по поводу и без и затихать только под строгим взглядом Питера или детей. Тилацин будет жутко цепляться за Кудряшку, ревнуя того к каждому, особенно к нему, и так и не подружится с молчуном Верноном, который определенно забирает больше внимания их альфы к себе своей неспешностью и задумчивостью.       Джексон его будущего совершенно точно не походит на Джексона его настоящего, чьи ноги уже сейчас становятся опорой и прикрывают спину.       Нечто меняется каждый день, переворачивая будущее абсолютно другой стороной. И теперь, кажется, он больше не видит своего отражения в зеркале, а только ровную и таинственную серебренную гладь.       Эти изменения могут быть написаны его рукой.       – Я хочу попробовать увидеть всех, кто заходил к девочкам за последние несколько дней, – начинает Стайлз, протягивая пальцы к осколкам.       Зеркало разбилось на мелкие кусочки, поэтому каждый осколок должен ощущаться почти невесомым в его руке, но не ощущается. Каждый из них грубо тянет его вниз, будто тяжелая гиря, весом превышающая стопку достаточно больших книг. Поэтому он скорее тянет их по полу, а не поднимает, собирая зеркало из осколков.       – Если кто-то следил за ними, то он мог зайти и в их комнату, и я бы его увидел. А еще можно будет заглянуть в мысли Вайолет. Она точно должна знать, где находится. Скорее всего она даже знала, где будет. У нее же дар предвидения, не так ли?       – Ты хочешь, чтобы мы ушли? – спрашивает заинтригованный Айзек, и руки на его плечах вновь вздрагивают.       – Нет. Было бы хорошо, если бы вы остались. Это поможет, когда я захочу вынырнуть в реальность из своих видений. Поэтому просто разговаривайте, исследуйте комнату. Только негромко, – Стайлз немного хмурится, осознавая, что он не собирался изначально произносить этого. – Это было нехорошо. Я не собирался этого рассказывать. И почему голова так шумит, можно подумать-       Договорить у него не получается, так как мир вдруг стремительно начинает вращаться в вихре розовых искр, и Стайлз сквозь туман и соленую влагу видит то, ради чего он и коснулся осколков разбитого зеркала.

5.1.2. Разбитое зеркало

Ноябрь, 2019 год. Храм Нефилимов, за городом Нью-Хейвен, Коннектикут.

      – Я не могу, – упрямо отвечает Стайлз, решая, что после этой минуты он, в качестве ответа, будет дарить людям неловкое молчание.       Лицо Арджента сменяет, как минимум, пять разных выражений, среди которых отчетливо прослеживается разочарование, раздражение и понимание. Правда, в обратном порядке.       – Стайлз, – тяжело выдыхает мужчина, сжимая переносицу. И парень обязательно ему бы посочувствовал, если бы у него самого так безумно не кружилась бы голова. – Ты, очевидно, знаешь, кто похитил девушку, но решаешь молчать. Нам просто интересно почему?       Видимо, когда, касаясь черных осколков зеркала на полу, он довольно-таки громко закричал: «Черт возьми, не трогай ее», он сам себе выписал золотой билет в импровизированную допросную. Особенно, с учетом того, что потом один проворный оборотень успел расспросить у него подробности, и он на это не раздумывая бросил: «Девочка-василиск сама сбежала, чтобы спасти свою сестру от опасности! Но сейчас ее похитили и держат взаперти». Он точно бы разболтал что-нибудь важное еще, но успел вовремя закрыть рот рукой, предотвращая чудовищный беспорядок.       Сегодня он, что уже не раз доказано, совершенно не в силах держать свой язык за зубами.       – Я не «не хочу», – всё же не выдерживает Стайлз, строптиво складывая руки на груди. Он догадывается, что звучит как капризный ребенок, но ничего не может с собой поделать. – Я не могу.       – Почему? – продолжает давить Арджент с отчасти довольно-таки заметным беспокойством.       И вновь парню физически приходится сдерживаться, чтобы не дать честный ответ. И это неправильно. С ним происходит нечто неестественное, и, если бы от него не зависела жизнь двух несовершеннолетних девочек, он бы с радостью занялся расшифровкой этого.       – Я не могу, – крепко стиснув зубы, выдавливает Стайлз. Он вновь рефлекторно сжимает правое предплечье, чтобы вернуть себя в реальность, где его босс допрашивает его, а не к пугающему скоплению белых звездочек по краям комнаты.       Разумеется, видеть белые звездочки он не должен.       – Хорошо, – с тяжелым вздохом откидывается на спинку стула агент Арджент. – Что будем делать?       – Есть много вероятных путей будущего, где всё пойдет прахом, – снова ляпает Стайлз, а потом стонет и опускает голову на стол. Он будто выпил эликсир правды, который заставляет его отвечать даже тогда, когда его и не спрашивают.       – Это я уже понял, – соглашается мужчина, и теперь, когда парень лежит, голос доносится сверху и немного приглушенно, и он не может прочитать по нему никакие эмоции. Арджент беспокоится? Зол? Или просто раздражен? – Ты в порядке?       Всё-таки беспокоится.       – У меня кружится голова, и я разбалтываю все свои мысли, – вновь поразительно правдиво отвечает парень. Снова стонет, прикусываю губу, но в итоге решет добавить полуправдивое:       – Я в порядке.       На несколько минут в небольшой комнате с письменным столом и кроватью – импровизированной допросной – раздаются только звуки их тяжелого дыхания и шумные порывы ветра за открытым окном. Если закрыть глаза и притвориться, что тонкий звон всего лишь чудится ему, то всё не так уж и плохо.       – Позвонить отцу? – наконец спрашивает Арджент, и Стайлз только больше убеждается, что его босс действительно волнуется за него.       – Не надо. Он занят сегодня. Я сам позвоню ему завтра утром.       – Хорошо, – парень слышит, как мужчина встает со стула, видимо, собираясь уйти. – Дерек с Эрикой возобновили поиски. Ничего достоверного, что могло бы помочь, от Саманты и ее опекуна Синди мы получить не смогли.       – Я не могу, – упрямится парень.       Неспешные затихающие шаги, а затем дверь закрывается.       – Я не могу.

☆☆☆

      Стайлз, лежа с закрытыми глазами на столе, в тишине каменной комнаты, прокручивает в голове один из наиболее вероятных путей будущего, представшего перед ним, когда он собрал разбитое зеркало девочек-василисков. Этот путь – темный и включающий в себя несколько смертей – произойдет только по одной единственной причине.       – ... я увидел кое-что, – неуверенно начинает Стайлз, когда команда собирается для выбора дальнейшей стратегии. Вместо отсутствующих Эрики и Дерека, занимающихся поиском Вайолет вместе с другими волонтерами, рядом с ними сидят недовольный мистер Дуглас, всё еще равнодушная к происходящему мисс Бет, а также притихший опекун девочек, круглолицая женщина в очках и с пучком на голове, Синди.       Как только слова срываются с кончика его языка, недолгий разговор тут же прекращается и все в комнате в удивлении поворачиваются к нему.       – Вайолет смогла почувствовать другую опасность здесь, в общине, которая грозила ее сестре, поэтому она и сбежала, – Стайлз пристально смотрит на свои руки, страшась встретиться со взглядами взрослых. – Она решила спрятаться в небольшом лесном массиве неподалеку, а чуть позже выбраться в город. Она точно не знала, что выйдет из этой идеи, просто рискнула.       – Вайолет рисковала собой, чтобы спасти свою... Саманту? – недоверчиво переспрашивает мистер Дуглас, и парень, как и остальные в комнате, только больше уверяются в непостижимой ненависти мужчины к младшей из близняшек.       – Да. Это опасность никак не связана с... – Стайлз хмурится, когда видит необычный блеск в глазах управляющего, который теперь сидит со сжатыми кулаками и хмурым лицом. – Ага, да... Но, когда организовали поиски, волонтером вызвался бывший охотник на василисков, – на этом моменте температура в комнате резко падает вниз, все застывают, а опекун девочек, Синди, издает протяжный испуганный всхлип. – Он вообще-то отошел от дел, но, когда узнал, что разыскивается сиротка, то решил открыть охоту.       Охота на василисков считается самой сложной и практически невыполнимой для одиночек. И всё из-за мистической связи между василисками, благодаря которой память убитого василиска передается ближайшему родственнику. Именно поэтому охотники обычно собирались вместе достаточно большой командой и уничтожали всю семью змей разом.       – Но... н-но охота незаконна, – бормочет Синди, закрывая лицо руками. – Мои бедные девочки...       – Это никогда не остановит фанатиков, – фыркает Джексон, но даже на лице всегда хладнокровного оборотня виднеется ужас. Близняшкам только исполнится шестнадцать в следующем месяце.       – Сейчас Вайолет у него в доме. Потому что он узнал о ее сестре и больше не может убить только одну девочку, не раскрыв свое лицо. Он собирается прийти за второй близняшкой, – словно в бреду, монотонным голосом и единым потоком выдает информацию Стайлз. Он помнит, что должен сохранить кое-что в секрете, и старается сосредоточить на этом всё свое внимание, но его отвлекают вопросами.       – Где она? – тут же восклицает управляющий.       – Что? – удивляются Джексон с Айзеком синхронно.       – Нам нужно имя, – незамедлительно говорит Арджент.       Сохрани это в секрете, парень, думает про себя Стайлз, держи себя в руках.       – Его зовут Саймон или «Химик», – он вновь опускает взгляд на руки, концентрируясь на своих мыслях. – Я не думаю, что смогу назвать его настоящее имя, но он живет в Нью-Хейвене последние два года под другим именем. Ему лет сорок-пятьдесят, бледнолицый с квадратными скулами и светлыми серыми глазами. Каштановые волосы и родинка возле губы с правой стороны. Или это бородавка...       – Лейхи, позвони Гарсие, пусть найдет его, – напряженно произносит Арджент, когда Стайлз запинается.       – Он скоро придет сюда, чтобы выманить Саманту, поэтому-       Он резко поднимает взгляд, чтобы заметить отсутствие девочки в комнате, до чего, должно быть, догадываются и остальные.       – Я найду ее, – решает Джексон и тут же исчезает за дверью.       – Стайлз-       – Вайолет в порядке? – резко перебивает Арджента мистер Дуглас. Вспыльчивый управляющий за время их суматохи успевает практически дойти до него и теперь нависает над ним с диким выражением лица.       – Да-да, – парню чудится, будто он уже видел лицо мужчины с такого ракурса, с таким же блеском в глазах и чуть сладкой улыбкой. Он точно видел. – Боже! – вскрикивает он, догадываясь. Он тут же отшатывается назад, вжимаясь в стену, пока Арджент с Питером бросаются в его сторону. – Вы влюблены в нее. Вы влюблены в Вайолет.       – Что?       Управляющий делает неосторожный шаг назад, прямо в руки не таких уж ошеломленных агентов. Питер переглядывается с Арджентом, доказывая, что мужчины догадывались о тайной страсти Гаррета Дугласа к одной из своих воспитанниц.       – Это вы хотели убить Саманту, – вдруг шепчет Стайлз. Он чувствует, как теряет контроль над своими мыслями и слова льются из него непрекращающейся мелодией, незамысловатой и невесомой, но в тоже время острой, как тот же осколок вдребезги разбитого зеркала, с легкостью способной разрезать человеческую кожу.       – Я не-       – Вам нравилась Вайолет. И вы уверили ее, что она чувствует то же самое.       Парень вдруг ощущает непомерную тяжесть, как в сердце, так и на плечах. Перед его глазами мелькают неправильные картинки с ужасными улыбками Гаррета Дугласа и милыми подарочками в руках у мужчины, схожими с конфетами от плохих незнакомых дядек на детской площадке.       Девушке только исполнится шестнадцать.       – Вы нравились Вайолет, но она никак не могла до конца вам довериться. Она и не должна была. Нет-нет. Совсем не должна была. У нее уже есть связь с Самантой. Саманта не доверяет вам, поэтому и Вайолет вам никогда не доверилась бы. Так работает связь родственных душ. Она оберегла девочку от вас, такого монстра-       – Что? – истерично вскрикивает мистер Дуглас. – Какая связь?       – Не-... – Стайлз в ужасе сжимается, закрывая рот двумя руками. – Мне нельзя было говорить этого, – шепчет он едва слышно. Он задыхается. – Мне нельзя было... всё закончится плохо...       Единственная причина, почему обе девочки погибнут от рук одинокого и всё еще горящего идеей очистки мира от монстров охотника на василисков, заключается в том, что он случайно выдаст тайну их необыкновенной, поразительной связи друг с другом. «У стен есть уши», – всегда говорит его отец, но только сегодня он смог бы увидеть эти слова в действии. Стоит ему только случайно проронить вслух факт родственных душ, то есть того, что убийство одной девушки будет означать мгновенную, неумолимую смерть другой, как этот слух каким-то неведомым образом дойдет до охотника. И, разумеется, тот больше не будет медлить.       Поэтому ему надо молчать.       Стайлзу не хватает времени на обдумывание, почему он так странно себя чувствует или почему ему хочется беспричинно выложить все свои секреты, но это не обернется ничем хорошим в любом случае.       Есть так много вещей, которые он должен тщательно проанализировать, но он лишь постоянно откладывает их в сторону. Наличие человека в офисе, который очень сильно чего-то боится и без веской причины гуляет по их этажу; осознание того, что ласточка является его чертовым предназначением, первопричиной его способностей; слова наяды об опасности, нависшей над его другом. Поэтому парень уже сейчас начинает догадываться, что эта его нынешняя проблема не встанет первой в его очереди, не когда он беспокоится за жизнь других людей.       Так много вещей.       Слышится хлопок закрываемой двери, и Стайлз непроизвольно вздрагивает, нехотя поднимая голову. Он не ожидает встретить пронзительный взгляд льдисто-голубых глаз, проницательных и безмятежных. Когда-то давно, в их самую первую встречу он увидел пятнадцать крапинок золота на выразительном полотне невозмутимого океана. Семь золотых крапинок в левом глазе и восемь – в правом. Они были отражением солнца в морозных льдах, и он умудрился ослепнуть от их сияющего света.       Он пытается слабо улыбнуться, но тут же появляются знакомые белые звездочки, а Питер лишь откидывается назад в кресле, даже не пытаясь притвориться дружелюбным.       – Здравствуй, Стайлз.       Стайлз дергается во второй раз, но уже не от испуга, а от укола боли, вдруг пронзившей его, когда его пара впервые использует его имя. Не саркастичное «мартышка» или более личное «детка». Не его любимое – «Мотылек».       Больно.       – Здравствуйте... – он сглатывает, – мистер Хейл.       Слова обжигают язык, и это вдруг отрезвляет. Питер тоже несколько раз моргает, будто оборотень не ожидал такого поворота, хотя никак этого не показывает, кроме едва заметного удивления.       – Как дела?       Фыркает он против воли.       – Они послали тебя, ожидая, что с тобой я поговорю? – неожиданно в нем просыпается ядовитое ехидство, которое чересчур быстро перерастает в полыхающее раздражение. – И что отличает тебя от остальных? – ему хочется сделать волку больно. Порезать всё тем же осколком, а потом нажать на рану, расковыривая ее тупыми ногтями. – Чувствуешь себя особенным, будучи моей-       Парой? Любовью всей жизни? Подростковой фантазией?       Стайлз рад, что умудряется замолкнуть, перед тем, как переступить грань.       – Вижу, что хорошо, – кивает Питер, не задетый его словами. – У меня тоже, спасибо за беспокойство.       – Всегда пожалуйста, мистер Хейл. Очень пекусь о Вашем самочувствии.       Оборотень лишь закатывает глаза на его враждебный тон:       – Никогда бы не подумал, что ты можешь так огрызаться.       – Пф-ф, я золотце, – вновь фыркает Стайлз, тоже закатывая глаза, только куда более сердито. Он всё еще пытается удержать грубое раздражение, но глядя в пустое лицо оборотня, ему кажется, что его потуги напрасны.       – Я вижу, лапушка.       Оборотень улыбается, правда, приятно улыбается, и на мгновение парень даже верит, что они вернулись обратно к дружескому подшучиванию и потрескивающей химии в воздухе между ними. На мгновение. Затем, естественно, улыбка медленно сползает с лица мужчины, заменяясь пустотой и знакомой тоской.       Стайлз не видел мужчину так близко уже несколько дней, поэтому он не мог точно сказать, в какой момент у волка появилось это лицо, полное невыносимой горечи и стоического отрицания. Последнее он может сказать лишь потому, что хорошо знает этот неуловимый, слабый блеск в уголках глаз.       – По статистике из ста людей, пропадающих из-за бродячих охотников-фанатиков, погибают все сто, – произносит оборотень. – Сто из ста. В год по всей стране.       Питер выглядит измученным. Не так, будто мужчину терзают кошмары каждую ночь, а дни украшают терпкие воспоминания из прошлого. Темный взгляд и нахмуренные брови, совсем как у племянника, словно говорят о долгих часах раздумий.       К сожалению, или нет, мужчина определенно не решил свою проблему, как видится парню. Скорее, наоборот. Оборотень всем телом испускает тяжелые волны напряжения, правда, сейчас они уже более теплые и разбавленные кокетливостью.       Чарующе.       Интересно, Питер замечает, как комфортно его волку здесь, рядом со Стайлзом? Или целенаправленно игнорирует?       – Америка довольно быстро смогла очиститься от кланов охотников, когда в Европе, особенно, в юго-восточной ее части продолжало полыхать пламя чистильщиков, – мужчина сужает глаза, играя пальцами. Простые, вроде бы, действия, но при этом волк сияет незримой чистой энергией власти и глубокого знания.       Стайлз против воли засматривается.       – Новая Конституция вполне ясно диктует закон по этому поводу, но всегда найдется достаточно зоркий глаз и хитрый ум, что сможет его обойти. Одиночки, которые знают границы своих сил, а также в необходимой степени отделены от общества и родственников, чтобы не иметь лишних привязанностей и эмоций. Самые опасные убийцы. Гениальные, хладнокровные и равнодушные.       Парень, как и обещал, продолжает молчать. Хотя сейчас это ощущается больше показательным упрямством, чем действительно разумной тактикой ведения беседы.       – Когда ты присоединился к команде, ты создал впечатление человека, полного энтузиазма ловить таких людей, а затем без капли сомнения бросать их в мясорубку правосудия. В тебе есть сочувствие и милосердие, но также и внутренний стержень, – весело наблюдать, как мужчина пытается воззвать его к этому самому «сочувствию», и они оба об этом прекрасно знают.       – В тебе есть окрепший моральный кодекс, который всё еще может быть подвижен благодаря молодости и нехватки опыта. Как в случае с отцом Тары Грэм. Или Беласко. Ты можешь стать отличным детективом, Стайлз, – Питер дарит ему усмешку в качестве предупреждения, перед тем как бросить дразнящее:       – И не таким уж плохим агентом.       «Не стоит волноваться, мартышка. У нас достаточно мозгов, чтобы судить человека по его действиям, а не по первой встрече».       – Я не могу, Пи-... – всё еще сковывает горло, – мистер Хейл, – парень качает головой. Все раздражение словно испарилось. – Я не могу.       – Что тебе мешает поделиться информацией порциями?       Было очень бестолково и, очевидно, бессмысленно – надеяться, что Питер не уловит главное.       – Я не могу.       – Ты думаешь, что скажешь что-то, что повлечет за собой нежелательные последствия, – продолжает мужчина, постукивая пальцем по столу. Стайлз избегает смотреть тому в глаза. – И эти последствия включают в себя чью-то смерть или глубокое ранение? Скорее всего. Ты защищаешь кого-то.       – Я не могу.       – Значит, Вайолет вернется домой вовремя, чтобы успеть преобразиться, а это должно произойти довольно быстро. Тогда она до сих пор находится в потенциальной опасности, но всё еще жива и здорова. Ты бы предупредил нас в обратном случае. Ведь так? Ты хочешь сказать, но не можешь. Почему? Что-то мешает тебе или ты просто боишься? Почему ты-       – Не знаю! Спроси у мистера Дугласа, – не выдерживает Стайлз, взмахивая руками в порыве злости.       Тишина.       Он даже не уверен, настолько ли была ужасна мысль сказать подобное, если учесть, что вопросы наконец закончились. Но потом ему становится смешно, потому что Питер неделями молчал вокруг него, чтобы потом доставать вопросами на настоящем допросе, и сейчас скорее всего опять замолчит. И это чертовски смешно. И Грустно.       Нет. Правда. Кто бы мог подумать, что опасного хищника может заткнуть упоминание имени четырнадцатимесячной девочки?       – Стайлз? – неуверенно тянет мужчина, наклоняясь вперед. Парень догадывается, что поводом для волчьего беспокойства становится туман невероятной апатии, навалившейся на него, как только затихает его хриплый невеселый смех.       Вея.       – Забавно, что ты еще здесь, – тянет он без настоящей злости. – Ты же уже всё понял. Можешь продолжать прятаться от меня дальше.       Питер хмурится.       – Во-от. Ты уже молчишь. Что т-ты-ты-...       Он заикается, потому что ему неожиданно резко становится хуже. Белые звездочки, плавающие на краю его зрения вдруг разрастаются до размеров огромных пятен, перекрывающих почти весь обзор на комнату. Парень сжимается, обвивая руками заболевший живот. Кажется, еще мгновение и он может выкинуть всё, что съел этим утром.       – Стайлз? – Питер с шумом привстает, и Стайлз наконец промаргивается, чтобы увидеть забеспокоившегося мужчину. – Ты-       Он поднимает руку, прерывая речь оборотня. Накатившая волна боли так же резко откатывает, забирая все его силы. Поэтому парень просто откидывается на спинку стула, стараясь много не двигать кружащейся головой.       Рядом с ним возникает стакан с водой. Волк выглядит ужасно волнующимся, пускай всё еще умело это скрывает, но сейчас у парня нет сил, чтобы дразнить того за это.       – Стайлз? Ты в порядке?       – Да. Я в порядке, я же говорил, – хотя, возможно, нет. – Хотя, возможно, нет. Я не в порядке. У меня кружится и болит голова. Но это то, с чем я могу иметь дело.       Он уже даже не реагируют, когда правда решает выскользнуть из него неконтролируемым ключом.       – Почему? – Питеру искренне любопытно, но это происходит так не вовремя для него.       – Я плохо сплю из-за видений и повторяющихся кошмаров, поэтому у меня часто болит голова. И я привык к этой боли. Правда, иногда я пью снотворное, и это, конечно, помогает, но также и делает меня сонным в течении следующих несколько дней. А когда я хочу спать, я также ужасно ною по поводу и без. Потому это именно что ужасно – чувствовать себя сонным, когда ты не можешь заснуть. И еще вдвойне ужасно для студента, который должен быть постоянно сконцентрирован на поглощении знаний.       Его будто охватывает гигантское облако усталости, что заставляет его продолжать жаловаться вслух, хотя разумом парень понимает, что совершенно точно не хочет этого делать. Не перед своей парой.       – И ты не пьешь их так часто, – подталкивает Питер, разумеется, вдруг очень заинтересованный в продолжении разговора.       – Да. Я полностью за здоровый и безвредный способ попадание в царство Морфея, но вкус ромашкового чая, к сожалению, просто разочаровывающий. И я знаю, что можно подыскать хорошие успокаивающие настои от ведьм или еще кого-нибудь, но они стоят ужасно дорого и всегда требуется личная встреча с каждым из них. И поверь, никто не хочет меня в качестве своего клиента... ха! Поэтому, да, всё вокруг очень разочаровывает!       Он зря делает раздраженный взмах рукой, чуть не теряя из-за этого равновесие и заставляя волка подпрыгнуть на своем месте.       – Всё хорошо, всё хорошо, – парень вцепляется в стул обеими руками и притворно сладко улыбается перед следующей репликой. – Я в порядке.       – Ты уверен?       – Держите на месте штанишки, мистер Хейл, – пытается дразнить он, но его голос выходит слишком слабым и высоким для этого.       Оборотень теперь тоже кажется вполне раздраженным. Стайлз вообще не помнит, когда в последний раз видел, чтобы лицо мужчины сменяло столько выражений и оттенков неподдельной досады.       – Тебе не надо притвор-       – Ага, – он решает перенаправить их на что-нибудь другое. – Это просто таблетки, – нет, нет, нет. Плохая идея! – Я вообще-то чувствую себя не очень. Словно под какой-то наркотой, что довольно странно. И это, наверное, единственная причина, почему я отвечаю на твой вопрос честно, – Питер не задавал вопрос. Не надо! – Мне нужно ежедневно принимать таблетки. Мое лекарство. Иногда из-за них я чувствую себя не очень. Просто накатывает в некоторые дни.       Кто-нибудь может его заткнуть?       – Я могу надеяться, что кто-то контролирует это? – спасибо, Питер.       – Да, конечно. Я не самоубийца, – он закатывает глаза с полуулыбкой. Оборотень всё еще хмурится, поэтому парень продолжает. – У меня есть персональный доктор, я уверен, что ты уже запомнил это с прошлого разговора в больнице. Он, кстати, очень вредный и постоянно кричит на меня. И его лицо иногда делает такую же дурацкую кислую мину, как у тебя, когда Арджент не слушает тебя.       Мужчина теперь тоже расслабляется в кресле, явно учуяв его вернувшееся спокойствие. Он же просто рад, что каким-то чудесным образом сохраняет причины и дозы своих лекарств в своей голове. И Стайлз даже думает, точнее надеется, что теперь они будут сидеть в приятной тишине.       Зря.       – Что значит «иногда я чувствую себя не очень»? – спрашивает оборотень через несколько минут. Голубые глаза загораются, а напряженные плечи опускаются. – Разве твой врач не должен контролировать побочные эффекты?       И он бы очень хотел промолчать, но:       – Это не так легко, как звучит, – естественно, не может не ответить. – Трудно подобрать комплекс таблеток, не мешающих друг другу работать. А нечувствительность моего организма к некоторым веществам только повышает уровень сложности. Хотя есть вероятность, что мой доктор притворяется, что всё сложно, чтобы лишний раз мне пожаловаться на мою «надоедливую физиономию». Он так прямо и говорит.       Стайлзу на самом деле нравится Адриан Харрис, и только поэтому он в итоге, чтобы сгладить сказанное раньше, добавляет:       – Насчет побочных... я бы не назвал это побочными эффектами. Просто моя пищеварительная система, кажется, устала переваривать лекарственные препараты. И это довольно кошмарно. И нелепо. В смысле, она вроде для этого и существует, не так ли? Чтобы переварить всё съедобное, что мы ей даем. А в конечном счете... представляешь, сколько диет мне приходится запоминать, чтобы вновь забывать их через время, потому что я вновь сменяю лекарства, когда начинаю к ним привыкать?       – Нет, – честно признается волк, вновь обеспокоенно нахмурившись, что только подстегивает его говорить дальше.       Милый-милый, волк.       Стайлз проникается этим доверительным, осторожным тоном волка, который отчего-то продолжает сидеть напротив него и с искреннем интересом спрашивать о его чувствах. Его сердце – вот предательница! – тает, не слушая, что разум продолжает шептать о всех возможных плохих сценариях.       – Ну я уже говорил, что это кошмарно. Чрезвычайно, мучительно, ужасно грубо и до смерти кошмарно. Я уже говорил, что это ужасно? Так оно и есть. Я имею в виду, хэй, некоторым из нас пришлось родиться человеком. Твоя магическая искра не мешает тебе есть подсоленное мясо и картошку фри. А картошка фри, вообще-то, всё еще является моим любимым блюдом.       Почему Питер просто продолжает слушать?       – А еще лекарство дико воняют. Ты не можешь этого сейчас сказать, потому что я купаюсь в дым-траве каждое утро. Серьезно. Я сейчас не шучу. Это мой гель для душа. Но, поверь мне на слово, это совсем не круто. Даже я могу сказать! С моим человеческим носом. И раньше запах лекарств заставлял других существ с чувствительным обонянием так стра-а-анно на меня оглядываться, словно я забрал у них еду прямо из рук. Поэтому я решил больше не доставлять другим неудобство. Хотя это довольно дорого. И мой отец, пускай не против заплатить за то, что заставляет чувствовать себя в безопасности – а исчезновение всех этих долгих взглядов от незнакомых оборотней в общественном месте определенно создает более комфортную обстановку, – всё равно не круто, что приходится просить отца беспокоиться по этому поводу.       – И ты еще сам его готовишь, – словно подогревает его нытье оборотень. Стайлз даже не уверен – это такой превосходно замаскированный стеб или обычный способ выболтать у него больше правды. Хотя, в целом, это не имеет значение, потому что он всё равно с радостью прыгает на чужой крючок с яркой радужной леской.       – Вот именно! Хотя, ладно, это не считается, потому что варить отвар имеет успокаивающий эффект, – он начинает стучать пальцами по столу, раздумывая продолжить ли жаловаться или нет. Так-то Питер, очевидно, будет продолжать расспрашивать и лучше уж хотя бы частично контролировать то, что выходит из его рта, чем непроизвольно отвечать на задаваемые вопросы.       – Ты с кем-то разговариваешь об этом? – будто бы мужчина даст ему этот выбор.       Боже, Питер, просто помолчи!       – С психологом? – закатывает глаза. – Д-да. Я с ним разговариваю, но... мне не нравится, – он некоторое время борется с желанием продолжать, сжимая губы в тонкую линию и отводя взор от любопытных глаз оборотня, но вскоре снова сдается. – Мне не нравится, сколько сил у меня это отнимает, понимаешь? Не потому, что я делюсь чем-то личным или что боюсь чужой оценки или осуждения, а... я просто не могу рассказать свои переживания искренне. Мои жалобы были бы слишком огромными, чтобы не обратить на них внимание, а что-нибудь другое говорить... я даже не знаю, что именно ему сказать. А если ничего не скажешь, то он обязательно пожалуется отцу или напишет, что я не открываюсь или нечто подобное.       Он, правда, иногда боится быть не допущенным к нормальной жизни. Это вполне возможно.       – И поэтому мне приходится, что-нибудь выдумывать. Я за несколько часов до сеанса сажусь и начинаю придумывать то, что мне не нравится, на что я могу пожаловаться, и то, что мне понравилось за последние несколько дней. А затем иду к врачу и пересказываю всё придуманное, словно прожил все выдуманные события по-настоящему. И, Боже, это забирает столько энергии... Поэтому в конце сеанса я просто устаю и говорю что-нибудь правдивое, что действительно снимает тяжесть с плеч, но эти несколько предложений при этом такие незначительные по сравнению с другими, более глубокими, переживаниями, что, наверное, совершенно не имеют смысла.       Уходи-уходи-уходи. Питер!       – Хотя я стараюсь, конечно. Стараюсь довериться кому-то чуть больше.       Он замолкает и на время в помещении повисает громоздкая, но такая мирная тишина.       – Что ж, довольно ужасно, – наконец произносит Питер, вновь грубым образом совершая выбор за них двоих. – У тебя неплохо получается.       – Ага.       – Но я так понимаю, что ты разговариваешь со своим отцом, – продолжает волк. – У вас двоих, кажется, крепкая связь.       Просто уходи!       – Ага. Да, конечно. Подожди! Ты шутишь, да? Потому что если нет, то всё становится довольно странным, – Питер, прекрати слушать! – Вот Дерек тебе о всех своих проблемах рассказывает? Конечно, нет. Я уверен, что ты сам ему и половину не говоришь, – в другом состоянии он бы никогда не позволил бы себе быть таким бестактным. – И мой отец будет переживать. А он и так переживает очень сильно. Ты ведь понимаешь?       – Это доля отцов, – соглашается Питер, игнорируя его другие слова. Стайлз ожидает мягкую улыбку и обязательную нежную заминку, всегда появляющейся, когда они обсуждают эту тему, но она, разумеется, не следует. И он догадывается почему.       Это навевает грусть. И всё его неожиданное возбуждение сменяется оглушительным сокрушением.       (Его настроение прыгает с одного пика на другой, игнорируя плавные переходы и аккуратные скаты).       – И-       – И все продолжают задавать мне этот дурацкий вопрос. «Ты в порядке, Стайлз?» или «Всё хорошо, Стилински?». Знаешь, я ощущаю себя глупым и растерянным, когда задают этот вопрос. Люди ждут, что я скажу правду? Или нет? Потому что честным ответом будет то, что я никогда не отвечал на этот вопрос честно. Вот тебе правда. Истинная и неоспоримая правда, – у него даже не получается сказать последнее с вызовом. Только со странной долей скорбного принятия. – Я не в порядке, мистер Хейл. Совершенно не в порядке.       Формальное обращение сдувает с волка расслабленность, оставляя окаменелый голый скелет из знакомого напряжения, смешанного с причудливым беспокойством.       – Как я могу быть в порядке, когда чужие желания лезут в мою голову, словно к себе домой? Я не могу касаться чужой открытой кожи или долго смотреть в глаза, когда мои способности бунтуют, набирая обороты и пробираясь наверх. Есть ли такое у оборотней? – он качает головой. Теперь он вновь на грани слез. – Я уверен, что нет. Внутренний зверь перевертышей, пускай и хочет сойти с ума и снести контроль человека, никогда случайно и незаметно для сознания не творит, что-нибудь чертовски неудобное. Помнишь, тот момент, когда я сбежал с дела обратно в Куантико? Я не сделал это по своей прихоти. Я моргнул и оказался на другом конце страны. Ну и ладно! С кем не бывает... да? Только я даже хот-дог не могу купить в обычном простеньком ларьке, не узнав при этом, чем болеет продавец и почему он не хочет делать предложение своей девушке до весны. Думаешь, можно сказать, что я в порядке?       Стайлз сглатывает, а потом облизывает губы.       – Я знаю, что моя магическая искра пытается вывести меня из опасного положения... и, Боже, она спасала меня так слишком часто, чтобы я ей не доверял, но... – он на мгновение прерывается, когда видит, что Питер встает, чтобы молча налить еще воды в его уже пустой стакан. А парень ведь даже не заметил, когда успел выпить его весь.       Его сердце тут же сбивается с ритма, оборотень поднимает на него взгляд, и они оба разделяют пузырь беспомощного волнения и чего-то явно слишком громадного и мощного, чтобы быть затронутым ими сейчас. Они синхронно отодвигают все чувства в сторону.       Питер также безмолвно возвращается на место.       – Я просто бы хотел, чтобы это не ограничивало так сильно меня в моей жизни. Я бы хотел водить машину и выходить на улицу ночью без страха оказаться в другом, неизвестном мне месте по такой же неизвестной мне причине. Я бы хотел больше работать и получать зарплату, как я делаю это сейчас. Но раньше я такого не мог себе позволить. Кажется, все студенты в нашей стране имеют подработки или даже настоящую оплачиваемую должность. Все, кроме меня, – он показательно небрежно пожимает плечами, но Питер безусловно на это не ведется.       – Я бы хотел попробовать на вкус алкоголь и побывать хотя бы на одной настоящей братской молодежной вечеринке. И стрелять из пистолета. Закончить университет тоже было бы очень круто. По любой специальности. Лишь бы закончить. Хоть что-то в своей жизни должным образом закончить.       Парень сжимает вдруг задрожавшие губы, наконец прерывая поток уязвимой откровенности. Он знает, что никто из стаи не в силах услышать его отсюда из-за каменных стен, а Питер вряд ли выдаст что-то столь личное, даже если это будет касаться стаи.       И это греет его. Хотя вроде не должно.       – А еще перестать бояться прикосновений от чужих людей и хоть раз получить настоящие объятия от кого-то, кто не является моим отцом.       Стайлз пытается решить, привиделось ли ему ощущение движения в комнате. Скрип ножки стула и теплый порыв воздуха. Будто кто-то дернулся к нему, будто он сам потянулся на встречу.       – Это меняет человека, не так ли? Все эти вещи. Они меняют меня. И я просто не знаю в хорошую ли сторону. Или-       Парень заговаривается, теряя мысль, ведь тема ушла куда-то совсем в другую сторону, но продолжает счищать с себя все накопленные словно накипь мысли. Питер же угрюмо молчит, но не делает попыток уйти.       – Каким человеком я должен был вырасти, проходя через всё это? Нет, серьезно, скажи. Каким?       Он собирает пальцы в замок, разъединяет и нервно перебирает их два раза, чтобы вновь повторить все действия. В его голове звуки отбивают непривычный ритм, а осколок, украденный с комнаты девочек-василисков горит в кармане брюк, попадая ровно в такт.       Стайлз вновь фокусирует взгляд на льдисто-голубых глаз, в которых дымится нечто глубокое и несовершенное. Затем Питера будто омывает потоком осознания, и оборотень собирается что-то сказать, что такое же глубокое и несовершенное, под стать блеску в глазах. И Стайлз вдруг пугается – пугается услышать что-то, что тоже омоет его этим мутным потоком, но он к нему не будет готов – и начинает бормотать первым, не давая волку вставить и слово.       – Удивительным? Хорошим? Верным? – лицо Питера искажается таким неповторимым образом, будто парень только что прочитал его мысли. – Я так не думаю. Я знаю, что это не то, кем они меня сделали? Они сделали меня другим. Болтающим, потому что не было друзей, которые могли заполнить тишину. Стесняющимся, потому что не было непредвзятого человека, который бы сказал, что я чего-то стою. Оптимистичным, потому что, кроме веры и надежды на хорошее будущее, у меня просто ничего нет. Мой отец был тем, кто сделал меня хорошим. Верным. Не мои способности. Но, кажется люди только их и видят.       Теперь Питер выглядит больным. Точнее, снаружи мужчина прекрасно сдерживает эмоции и никак не показывает влияние рассказа Стайлза на себя, но парень видит сквозь маски и притворный вдумчивый взгляд. Он слишком долго знает Питера, почти восемь лет, чтобы так легко повестись на этот вздор.       Питер смущен и расстроен. Мужчина сочувствует ему и понимает его, но всё еще решительно отказывается это показать.       – И поэтому люди в итоге видят меня пугающим. Я должен был вырасти пугающим, ZlyWilk, – прозвище вырывается из него случайно, падая наземь таким бессмысленным для волка и таким важным для него. Ему даже чудится на мгновение тот треск разбитого стекла, ознаменовавший новую потерю чего-то прекрасного.       По идее, он не собирался поднимать это. Хотя бы для себя самого.       – Никто тебя не боится, мар-Стайлз, – Питер небрежно закатывает глаза, и они оба притворяются будто не слышали оговорку волка. Притворяются, что в голосе волка не звучат эмоции. – Ты мягкий и пушистый. Словно одуванчик. Только пахнешь дым-травой, – дразнит оборотень, хотя всё еще выглядит подавленным.       Стайлз сначала краснеет из-за вскользь брошенного комплимента, а затем фыркает на шутку, но скоро его улыбка пропадает:       – Но стая же меня боится.       «Как и ты», – думает он, но не хочет лезть в чужую рану.       – Само собой разумеется, что волки боятся одуванчиков.       «Как и ты боишься их», – вновь мелькает мысль в голове, но Стайлз отбрасывает ее в сторону, не будучи таким смелым. Он верен, что сейчас он должен посмеяться, чтобы сбросить напряжение в комнате, и уже открывает рот, но тут же роняет бессознательное:       – Как и ты боишься детей.       Слова гремят эхом в установившейся уже совершенно не желанной, вязкой тишине.       Питер в одну секунду закрывается, захлопывая все только открывшиеся двери и пряча все эмоции и чувства так, как Стайлз никогда не знал, что тот может сделать. Парень больше не в силах сказать, о чем мужчина думает в этот момент.       Он был таким грубым. И несдержанным. И-       – Я...       Он не знает, как объяснить, что не собирался говорить такие вещи вслух, тем более, когда они уже находятся в конфронтации. Не знает, как передать это тепло в его груди, которое снесло весь его контроль, всего лишь из-за того, что его пара искренне интересовалась его самочувствием и внимательно слушала его ответы. Не знает, как теперь вернуть обратно только возродившийся из дыма огонек во вновь замолкнувшие льдисто-голубые глаза.       Он также абсолютно не знает, почему не чувствует себя виноватым. Смущенным и задушенным – да. Неуклюжим – без сомнения. Но отчего-то точно не виноватым.       Возможно, потому что чувствует, что никто, кроме него, так и не укажет волку, что тот избегает и не признает своих страхов.       Стайлз – не дурак. Он рассеянный и невнимательный, но никак не глупый, поэтому различить отвращение и панику от личной боязни всё еще в силах.       И то, что Питер не отверг его из-за возможного глубоко неприятия их вероятного будущего, он очевидно прекрасно может прочитать без проблем. Как и то, что мужчина в принципе не показывал возмущение по поводу собственной связи с молодым человеком без законченного высшего образования и устойчивой жизненной позиции.       Так-то, если подумать, Питер в принципе его не отвергал. (Эту мысль лучше оставить на вечер).       Тем не менее, Стайлз – не дурак. И он догадывается, что его пара боится детей. Его пара боится детей, боится заводить семью, боится быть привязанным.       Хотя, разумеется, он не может знать, почему и что такого должно было произойти в прошлом волка, чтобы так оттолкнуть того от идеи стайных и родственных связей. Потому что мужчина невероятен будучи отцом и старшим огромного семейства.       Сейчас, однако, имеет значение только то, что Питер боится того, что узнал, а Стайлз не имел права говорить об этом вслух.       Даже если чувствует, что должен был указать волку, что этот чудовищный, леденящий душу страх звучит так глупо и бессмысленно, когда кто-то другой говорит о нем вслух.       – Я подозревал, что мистер Дуглас прячет нечто большее, чем увлечение несовершеннолетней и попытками склонить ее к интимной близости, – наконец выдает свой вердикт волк. Мужчина встает, напряженно глядя прямо ему в глаза. – Спасибо за совет, – разворачивается и уходит.       В льдисто-голубых глазах нет того сияющего света, что когда-то ослепил его. Они потухшие и спокойные. Как и спина, которую волк подставил ему на выходе.       – Я-... – робкий выдох. – Всегда пожалуйста, ZlyWilk.       Слышится хлопок закрываемой двери, и Стайлз вновь вздрагивает, опуская голову на стол. Он готов к тишине.

☆☆☆

      – Я не знаю, что ты сказал Питеру, но лучше тебе такого больше не проворачивать, – угрожает Джексон, когда заходит к нему, принося с собой еду и чай на подносе. – Я не шучу, мелочь.       – Я вижу.       Он верит, что Джексон не шутит. Стайлз считал себя последним, кто причинит боль своей паре.       Считал.       Однако, он всё еще не соврал. Просто правда иногда режет больнее лжи.       (Единственное, что согревает его прямо сейчас, – это мысль, что его будущее перманентно в течение восьми лет, и рано или поздно Питер придет к нему. А он будет ждать).       (Он будет ждать).

5.1.3. Разбитое зеркало

      Он видит ветхую комнату в старой деревянной хижине, где с потолка свисают сушенные травы и густая паутина и пахнет ужасным ядовитым цветочным запахом, отравляющим его внутренности.       Не его. Ее.       Это хижина, в которой охотник держит Вайолет. Она связана грубыми веревками, пропитанными в специальном отваре, что не дает ей выбраться из них. Там есть и круг из пепла рябины, запирающий любое ослабленное магическое создание внутри. Она истощена, но жива. Он задыхается.       Не он. Она.       Почему она задыхается?       Дверь со скрипом открывается, входит человек – охотник по имени Саймон – и хмурится. Он что-то возмущенно говорит, взмахивает руками, но так к ним не подходит. Охотник испуган тем, что он – она – они – задыхается. Саймон ничего не делал.       Почему она задыхается?       Саймон вдруг резко встает, шипит что-то себе под нос, собирает вещи и уходит. Вайолет продолжает задыхаться, царапая кожу шеи, будто на самом деле ее кто-то душит. Ее ноги стучат по полу, громко и яростно, вот почему он не сразу слышит ее голос.       – Саманта, – выталкивает слова василиск. – Помоги моей сестре.       Он понимает, что девушка чувствует его присутствие. Разумеется, чувствует. Он так неаккуратно, громоздко врезается в чужое сознание своим, что было бы удивительно, если бы такое сильное магическое существо, как василиск с даром предвидения, не ощутил бы его вторжения.       Только почему он так неаккуратно и громоздко врезается в чужое сознание? Он абсолютно уверен, что научился сдерживать свои силы и строит свои шаги, словно-       – Саманта. Сама-       Его выбрасывает из ее сознания импульсом мольбы и желания увидеть сестру. Это закрепляет его в совершенно другой комнате, каменной и прохладной. Здесь нет отвратительного запаха или жалящей кожу веревки, но в этом месте искаженное ненавистью лицо мистера Дугласа висит прямо над его.       Не над его лицом. Над ее.       Мистер Дуглас грубо душит Саманту, явно желая убить ничего не понимающую, плачущую девушку, что в свою очередь тут же отражается на Вайолет. Мужчина в ярости сжимает ее – его – их – шею открытыми ладонями и выдыхает слова прямо в лицо испуганного до смерти подростка.       – ... задерживаешь ее. Она уже могла очиститься и стать хорошим человеком! Но ты! Ты тянешь ее вниз! Такие существа, как ты не должны жить! Ты-       Он видит, как в помещение вбегают взволнованный Айзек, а потом и кто-то еще, но он потерян в чужих руках, прикасающихся к его – его-его-его – коже, и он вновь падает глубже, дальше, зарываясь по голову в ядовитый голос и шершавые пальцы, уже убивавшие людей.       Не людей. Существ.       Те, кто пропал за все эти месяцы в маленьком частном храме Нефилимов по непонятным причинам. Без предупреждения, записки или телефонного уведомления.       Те, кто просил убежища в свое самое трудное время, но были хладнокровно убиты человеком, кто первым должен был поверить в их невиновность. Без промедления и доказательств.       Хищные и дикие существа, которые сохранили все человеческие ценности, искры милосердия и сочувствия. Кто хотел быть кем-то большем, чем просто ячейкой в строгой классификации безумного ученого древности.       Как Саманта. Она ведь совсем еще-       – Стайлз!       Он на улице, перед крыльцом бывшего монастыря. Здесь тихо и безветренно, только чувствуется это больше зловещим вступлением.       Саймон направляется сюда.       Охотник увидел задыхающуюся девочку-василиска и решил проверить ее сестру. Саймон придет к ним прямо в руки, и, если они упустят того, охотник вернется в хижину, чтобы закончить начатое.       – Стайлз!       Саймон практически здесь.       – Стайлз! Просыпайся, черт возьми! Прекрати задыхаться, ненормальный! Что ты-       Что-то теплое касается его, в один миг согревая всё тело и оборачивая в мягкое одеяло. Он в другом месте. Здесь шумно и пахнет странно. Это клуб.       – ... Боже, чтобы я еще решился сидеть с-       Тут Айзек и какой-то парень. Они улыбаются и флиртуют, их тела синхронно покачиваются в такт ритма и выглядят очень расслабленно рядом друг с другом. Всё хорошо, пока незнакомый парень не повернется к нему лицом, показывая свои мутные черные глаза.       Айзек в опасности и совершенно не представляет этого.       Всплеск светлых волос. Это Эрика? Что-       – ... чертовски, будешь должен мне за это! Стайлз!       Пощечина.

Ноябрь, 2019 год. Храм Нефилимов за городом Нью-Хейвен, Коннектикут.

      Стайлз резко просыпается, чуть не падая со стула, на котором он нечаянно уснул.       – Ты чертов идиот! – шипит на него покрасневший Джексон, стоя на коленях возле него. – Какого-... Ты в своем уме?       Парень моргает несколько раз, пытаясь сбросить дымку в виде взволнованного тилацина, удивительно крепко держащего его одной рукой за шею и другой – за ладонь.       Напрасно. Она не сбрасывается. Кажется, это реальность.       – Ты решил упасть в видение или что там у тебя без хотя бы одного человека, способного тебе помочь, – по-твоему, это хорошая идея?! – голос перепуганного волка негромкий, будто тот учитывает его возможную головную боль. – У оборотней есть их треклятый якорь, так что, черт возьми, не пытайся мне сказать, что у тебя его нет. Ты не должен тут шутить со мной, идиот!       Джексон, видимо, наконец выдыхается, опускаясь прямо на пол. Оборотень немедля зарывается пальцами в волосы и выпускает долгое едва слышимое скуление.       – Я-... – его голос хрипит? – Ох. Я задыхался. Совсем как она, – и рот вновь предает его, воспроизводя все мысли вслух. – Так не должно быть. Это очень-... почему мои защиты не сработали? Это-       – Да, какая разница, идиот, – бормочет под нос оборотень, поднимая на него безумный взгляд. – Ты, черт возьми, просто перестал дышать на чертову минуту. Какого?       – Наверное, потому что это не должно было произойти, – закатывает глаза он, хотя пытается скрыть слабую улыбку.       – Но произошло, – без напора продолжает Джексон. Оборотень больше не выглядит и не звучит напуганным, но Стайлз всё еще может увидеть проблески беспокойства. – В следующий раз ты скажешь, что собираешься сделать и предупредишь о всех возможных отклонениях. Именно для этого и нужны протоколы, неуч.       – Хорошо.       Парень даже кивает в согласии, слишком завороженный картиной действительно задетого мистера-невероятно-хорошего-актера-Уиттмора. Это довольно мило. Он, естественно, не считает, что оборотень заботится только об Айзеке, но-       – Айзек! – восклицает парень, отчего оборотень вскакивает. – Нет-нет, спокойно, он в порядке. Я просто кое-что увидел.       – Да ладно, – Джексон возвращается к знакомому, родному раздражению. Хотя Стайлз отмечает напряжение в плечах и во взгляде.       – Я не должен говорить тебе об Айзеке, потому что и сам ни в чем не уверен и вообще не стоит воротить это гнездо сейчас, и, если продолжу, то обязательно расскажу, поэтому сменим тему, – шумно выдыхает перевозбужденный парень и старательно игнорирует изменившиеся выражение лица оборотня. – Давай, поговорим о чем-нибудь другом. О погоде?       – Паршивая, – отмахивается Джексон, подозрительно сужая глаза. Оборотень явно собирается копаться во всем этом теперь, когда он проронил имя его «тайного» воздыхания, но судя по тому, как волк иногда смотрит на его шею, тот решает временно отступить из-за произошедшего ранее.       – Да-да, наверное, ты прав. Я сам не очень люблю холод, в отличие от вас, толстошерстных. Вы, мохнатики, довольно везучие... хм-м...       – Твари, – вновь закатывает глаза. – Я уловил суть.       – Да, возможно, это не очень хорошая тема, как оказалось. Мы можем поговорить о Бет? Тебе тоже показалось, что она очень странная? Хотя некрасиво так говорить, конечно, но-       – Если кто из нас и странный, – бормочет Джексон, массируя виски.       Они замолкают, и Стайлз не решается больше тревожить эту тишину неуклюжей болтовней. Сейчас он может чувствовать потенциал их дружбы, вполне такой же крепкой, как у него с Пенелопой или Айзеком. Может, он вообще в силах иметь такие близкие узы с ними, какие у него есть сейчас с отцом.       Это – непривычная мысль, но от нее становится приятно на душе, словно солнце выходит в серый пасмурный день. (Стайлз больше любит солнечные жаркие летние деньки).       Не имеет значение, что именно он ощущает, пока оно теплое и хорошее, но это приводит к тому, что он вновь говорит:       – Мой отец не очень хорошо воспринял это сначала, – роняет он тяжелое. Джексон вздрагивает, но не прекращает массировать виски с закрытыми глазами. – Но только потому, что он беспокоился за меня. Он никогда не считал меня отвратительным или же главным разочарованием? Это было напряженно, но никак не зло или расстроенно. И это точно было правильно. Потому что мы много говорили потом о своих чувствах, страхах и решениях.       Он уверен, что именно тот разговор стал переломным моментом, который определил их близкие отношения.       – Он показал мне многое. Я сам многому научился. Потому что я был ребенком, пускай и достаточно взрослым и начитанным. Папа заставил меня поверить в самую важную истину, которую очень многие упускают из виду, – парень сглатывает слабо улыбаясь. – Я могу любить, – мальчиков, – того, кого люблю. Даже с разницей в возрасте, – в опыте и взглядах на мир. – Потому что ты можешь притворяться кем угодно и сколько угодно, но твое сердце никогда не сможет соврать. И однажды ты почувствуешь и поймешь, что оно было правым всё это время.       Или наоборот.       Стайлз поднимает эту тему, потому что хочет дать немного поддержки, но вместо этого его ударяет молнией осознания. Он даже не замечает реакцию оборотня на его слова, не фиксирует сжатые кулаки и светящиеся глаза. Он не видит, что Джексон задумывается над его словами, потому что впервые за всё это время Стайлз сказал что-то правильное необходимыми словами и в нужный момент. Но он этого не замечает.       Он этого не видит, просто потому что его мысли вдруг нарастают в огромный снежный ком вокруг одной. Самой важной.       Он никогда не был влюблен.       Поправка. Он никогда не был влюблен, потому что в Питера он никогда и не влюблялся. Еще пока.       То есть, он не забывает это теплое ощущение безопасности внутри, возникающее рядом с волком, или, как приятно становится на душе, когда у него получается стать причиной смеха мужчины. Он хранит в памяти каждую их жаркую дискуссию и диалоги, во время которых Питер казался таким расслабленным и довольным, что было фактически невозможно отвести взгляд от веселых морщинок возле сверкающих голубых глаз. Легко можно вспомнить и то, как часто его пара смотрела на него тем взглядом из всех романтичных комедий и сказок, который почему-то раньше он не мог правильно интерпретировать.       Сейчас он понимает, что вокруг них всегда горели огоньки интереса. Волк открыто интересовался им, и он, казалось, тоже?       Но это теплое ощущение внутри... разве оно не должно быть также искристым? Пугающим и будоражащим сознание? Волнительным, как первый медленный танец, и всеобъемлющим, как восторг от первой победы.       Это не так. Всё совсем не так.       Не так, как он помнит все оттенки смеха Веи. Как сжимаются ее кулачки, когда он дразнит ее, или как расслабляются морщинки на лбу, когда она почувствует запах кого-то из волков, будто теперь она может ослабить защиту и позволить более старшим и «сильным» членам стаи позаботится о ее семье. Он помнит, как она пришла в его мир – страшным холодным утром перед экзаменом. Вея появилась и сразу забрала огромный кусок его сердца, словно так оно и должно было случится. Словно его сердце для этого и создавалось.       Он любит ее. Он искренне любит и заботится о ней, хотя она даже не появилась в этом мире.       Его сердце бьется быстрее от улыбки Колючки и одного единственного воспоминания тонких ручек обернутых вокруг его талии. Его сердце замирает каждый раз, когда его – это его, его – златокудрый принц бредет к нему, сонный и потирающий глаза своими маленькими детскими кулачками.       С ними всё было по-другому и одновременно с тем одинаково. По-другому, потому что его не было там, чтобы запечатлеть их первые шаги или услышать их первые слова, как это произошло с Веей, но одинаково, потому что он всё еще любит их всем сердцем, всей своей душой. Всем своим всем.       Он также был создан, чтобы поймать их в момент их падения, а потом больше никогда не отпускать. Его сердце было создано, чтобы любить их тоже. Любить, заботиться и каждый раз ловить, когда те падают.       Он знает, что такое любовь. Он любит своих детей – ничто не может сравниться с этим чувством в его груди. Только, кажется, это – неправильное сравнение с возможной влюбленностью в свою пару. С положенной, но при этом всё еще отсутствующей любовью к своему волку. К Питеру.       Или нет?       Он помнит те же оттенки смеха Питера, как тот улыбается и сонный ходит в жаркий летний день. Он помнит. Только теперь всё это кажется лишь физическим, бесчувственным. Неискренним.       Как для того, чтобы получить конечное число красных машин, нужно было начать их считать, так и для того чтобы иметь семью в будущем, нужно начать создавать ее сейчас. А он упустил это из виду. Он забыл, что должен был влюбиться в своего волка, свою пару.       Или уже не должен? Или совсем никогда и не должен был?       – Стайлз!       Он вздрагивая поднимает голову на нахмуренного Джексона, уже говорящего с кем-то по телефону.       Его мысли всё еще путаются и крутятся вокруг единственного возможного центра его мира, но, кажется, тот неожиданно вдруг решился разбиться на миллионы маленьких осколков, в отражениях которых прячется вся его семья.       – Стайлз!       И здесь, вдалеке от дома и безопасности, собирать его не представляется возможным. Лучше сделать это в своей квартире, с утешающим голосом отца и снятыми с чужого плеча вещами.       Да. Так и стоит поступить. Надо позвонить отцу. И всё будет хорошо.       – Стайлз, черт возьми! Не смей прекращать дышать, – рычит оборотень, прикрывая микрофон. – Следи за своим дыханием. Пока ты на моей ответственности, ты будешь дышать, ясно!       Последнее предложение, на самом деле, не звучит вопросом, поэтому парень не решается отвечать на него, тем более мужчина всё равно тут же возвращается к разговору, не дожидаясь его согласия.       – ... да. Всё в порядке. Нет. Хорошо. Значит, вы уже задержали мистера Дугласа, а что насчет-       Он хмурится вслед за оборотнем, совершенно игнорируя трещины его мира перед глазами.       Если мистер Дуглас задержан, то охотник увидел, как задыхается Вайолет, и наверняка догадался о связи девочек. Поэтому мужчина уже должен был отправиться на проверку своей теории сюда, в общину. Тогда, если он сосредоточится на крыльце, теперь, когда он так легко впадает в транс, он сможет сказать, когда-       – Саймон здесь! – выкрикивает Стайлз, вскакивая и роняя осколок зеркала из рук.       Джексон тут же останавливается, показывая, чтобы он продолжил говорить.       – Саймон только что зашел в монастырь, – он еще никогда не чувствовал себя таким сильным и полезным. (Будучи таким сломанным тоже). – Он сейчас где-то здесь. В коридорах.       Сосредоточенный, Джексон на мгновение сканирует его волчьим светящимся взглядом, но потом тут же кивает и диктует информацию в телефон. Через еще одно короткое мгновение оборотень выбегает наружу в поисках охотника.       Стайлз же неуверенно падает на стул, всё еще ощущая призрачное прикосновение к своему плечу и открытой шее. Кажется, его только что поблагодарили, а потом пометили как члена стаи.       Что, черт возьми, происходит с волками в этой команде?       После этого всё разворачивается довольно быстро. Саймон предстанет перед судом, как фанатичный охотник, похитивший несовершеннолетнюю, а Гаррет Дуглас – как серийный убийца, у которого на счету пока восемь пропавших без вести. Однако найденные Пенелопой «случайности» и чистосердечное признание продвигают дело бывшего управляющего, чтобы им больше не приходилось оставаться в этом месте.       Когда они собираются садиться по машинам, чтобы доехать до уже ожидающего их самолета, Арджент мягко останавливает его. Они всей командой стоят близко друг к другу, но без лишних ушей, так что, очевидно, босс хочет, чтобы другие тоже услышали их разговор.       – Что произошло бы в плохом варианте?       – Охотник убил бы Вайолет, что убило бы Саманту, что, в свою очередь, вероятно убило бы Синди, потому что у нее проблемы с сердцем.       Все вне всякого сомнения понимают, что вопрос, который был задан на самом деле, совсем другой.       – Сегодня – странный день. Я чувствую себя не в своей коже и не могу перестать говорить, – он напряженно смотрит вниз на руки, желая избежать взволнованных взглядов. Парень не уверен, что их посылают все, но, как минимум, один оборотень и один человек сейчас точно сверлят в его голове дыры. – Я, скорее всего, позвоню своему доктору насчет таблеток. Не стоит волноваться.       Никто ничего не говорит, но Стайлз всё равно их слышит.

☆☆☆

      В самолете Дерек садится рядом с ним, разделяя уютное молчание. (Он всё еще игнорирует трещины своего мира).       Остальные же тихо разбираются со своими делами, не отвлекаясь, чтобы поговорить друг с другом. Болото необратимых вспять осадков висит над ними тяжелой тучей.       Питер сидит, прислонившись к Джексону, с таким разбитым выражением лица, будто его мир тоже вдребезги разбился на миллионы маленьких осколков. (И никто из команды не комментирует покрасневшие глаза волка).

☆☆☆

Ноябрь, 2019 год. Отдел Поведенческого анализа Куантико, Вирджиния.

      Как только они попадают обратно в отдел, Стайлз тут же сворачивает в сторону кабинета Пенелопы, избегая строгого взгляда Арджента и любопытного взора Джексона. Он чует, что то, как на него в самолете смотрел каждый из команды, разве что, кроме Айзека и Эрики, может означать их заинтересованность в разговоре с ним. Хотя Питер не казался желающим поболтать, пускай и пристальнее остальных следил за любым его движением.       (От Питера теперь ему самому хочется сбежать).       Миленько.       Он с опаской заходит в холодный кабинет специального агента Пенелопы Гарсиа. Та сразу же оборачивается на шум и, судя по горящим глазам, девушка ждала его. Он готовится встретиться с суровым каменным лицом, под стать их альфе, или даже обычным и восторженным, будто девушка решила притвориться, что ничего не произошло. Он не ожидает увидеть сожаление в опущенных уголках губ и морщинках возле глаз.       Стайлз много думал в самолете. Очень многое перебрал. Каждый факт и любой, даже крошечный, клочок информации сложил на их правильные места в полках его невидимых шкафов разумности. А потом провел цветные нити, будто на своей привычной доске расследования, и соединил разрозненные части в единое целое.       Он многое понял о себе и о других.       К сожалению.       Теперь Стайлз догадывается, почему Пенелопа могла быть такой нерешительной этим утром. Ему, наверное, лучше бы сначала попасть домой, отдохнуть после перелетов и только потом разбираться с тем, что его хорошая подруга боится его способностей.       (Хотя после его фиаско с Беласко ему бы, наверное, следовало ожидать подобного).       Он решает прыгнуть прямо с места в кратер действующего вулкана. (Теперь-то его настроение уж точно ничем не испортишь).       – Ты родилась двадцать второго августа. Я не могу сказать точно какого именно года, потому что мы никогда не будем этого обсуждать, – он отказывается смотреть на Пенелопу и кривится. Вот Эрика бы на его месте не боялась бы взглянуть другому человеку в глаза.       – Но я знаю, что тебе не нравится твой день рождения. И ты всегда будешь отшучиваться, что это потому, что ты не хочешь стареть или что леди не празднуют такое, но ты однажды расскажешь мне, что на самом деле просто никогда не чувствовала себя особенной в этот день. У тебя не было подарков в детстве, а когда родители уже могли себе позволить их – они никогда не были тем, что ты хотела. Ты интересовалась совсем другими вещами, которые другие не понимали.       Это довольно забавно, как ломается вся грамматика языка из-за его прыжков по времени. Или же Стайлз просто хочет найти что-нибудь забавное в своих словах.       – Они погибли, когда тебе было восемнадцать, и ты всё еще сожалеешь, что не смогла им открыться, не смогла показать насколько ты не «тихая, милая девочка-подросток, которая интересуется только современной музыкой очаровательных мальчиков-певцов». Ты хотела бы успеть показать им, как много ты узнала, медитируя и играя в видеоигры, изучая санскрит и учась рисовать карикатуры, самостоятельно занимаясь боевыми искусствами и совершенствуя навыки макияжа. Ты бы хотела, чтобы они сказали, что ты особенная, и стоишь того, чтобы... ты хотела бы, чтобы они узнали тебя, не сравнивая с другими. Только тебя.       На этом моменте он поднимает взгляд на девушку. Он больше не в праве избегать реакции своей лучшей подруги на свое откровение. Ему в любом случае будет больно.       Пенелопа не выглядит так, будто сдерживает гнев или огорчение. Она вообще практически не показывает свои эмоции, хотя раньше всегда казалось очень открытой внешне. Ее глаза сверкают каким-то новым, недоступным для него знанием, полученным совсем недавно, но сумевшим перекроить всё вокруг для нее по-своему.       Он вновь что-то упускает?       – Но это сделали твои братья, – он слабо улыбается возникшему в голове туманному изображению четырех здоровых мужчин. – Они всегда росли вместе, вдалеке от тебя. Слишком «взрослые», чтобы возиться с маленькой сестренкой. Но после... после они всегда были рядом. Они были теми, кто показали тебе, что ты стоишь целую вселенную, и, если тебе становится лучше, когда ты сбегаешь от людей в мир компьютерных кодов, то ты должна продолжать делать это. Делай это, пока тебе не станет лучше. Оберни эту Вселенную вокруг своего пальца! Ты достойна этого, милая.       Пенелопа со смешком всхлипывает в этот момент, слабо улыбаясь дрожащими губами. Она не злится? Почему? Что тогда она думает об этом?       – Я знаю кусочки твоего прошлого, потому что ты сама мне это расскажешь и потому что, да, конечно, что-то я увидел сам, но... это никогда не было тем, чем ты не хотела бы со мной поделиться, – это, кстати, до сих пор остается нераскрытой загадкой для него. Его способности, казалось бы, всегда такие нахальные для него, достаточно тактичные, чтобы не влезать в чужую жизнь. (Возможно, это было причиной, почему он пропустил прошлое своего волка. Печальной причиной).       – Я знаю, что ты боишься, что люди тебя не поймут, поэтому ты их и не подпускаешь к себе, – Боже, он просто хочет поговорить о чем-нибудь другом. Зачем он только вспомнил своего волка? Ни черта не помогает его попытка исправить хоть что-нибудь в этой жизни.       Пожалуйста, перестань думать.       – По правде говоря, это замечательно, что твои братья смогли объяснить тебе твою ценность и ты больше не прощаешь злые слова людей, хотя ты всегда была самодостаточной, я не говорю, что ты – нет. Конечно, нет. Просто-       О чем он говорит?       – Я хотел сказать, что, да, это страшно, что я могу знать тебя без твоего ведома. Без твоего разрешения. Но-... – Стайлз хмурится, понимая, что теряет мысль. – Нет, – смешок. – На самом деле, я не знаю, что в итоге хотел сказать. Я не-       Он взмахивает рукой вместо продолжения. Его глаза горят, а сердце бьется так тихо, но так тяжело и больно одновременно, словно оно ответственно за движения целого мира, а не только за поддержание жизни в его организме.       Могут они поговорить о чем-нибудь другом? Он устал, и очень хочет оказаться в теплой комнате своей подруги с привычным уже запахом тепла и сухофруктов. И может даже в ласковых руках близкого человека, если он не испугается спросить. Он так долго не ощущал чьих-то нежных касаний. Его отец так далеко, а другие не хотят или буквально опасаются даже легонько обнять его в качестве приветствия. Ему даже чудится, что он всё еще может ощущать отпечаток от крепких рук Джексона на своих плечах. Оно странно расползается теплом и миллионами приятных мурашек, когда он всего лишь слабо затрагивает воспоминание робкой мыслью.       Робкой. Точно. Пенелопа.       Стайлз наконец возвращается в реальным мир, но перед его глазами всё еще робкая Пенелопа, и кажется он больше ничего не может поделать. Сколько раз мир должен ему отказать, чтобы он наконец прекратил надеяться?       – Я-я...       – Это так грустно и глупо. Чертовски драматично, ты знаешь, – перебивает он, по всей видимости, только нашедшую слова девушку, – забыл, что в настоящем мире между двумя точками существует линия. Понимаешь? В моей голове точка реальности, где я наивный, одинокий, так и не решивший, что мне нужно в этой жизни, просто сразу превращается в точку, где у меня есть настоящая профессиональная команда специальных агентов, заменяющая мне семью. Я никогда не задумывался над тем, что мне нужно их соединить, понимаешь?       Когда он смотрит на девушку, то, ему на мгновение чудится, будто та сдерживает слезы, но он теперь слишком боится довериться своим знаниям, построенным на видениях будущего.       – Я никогда не задумывался, что мы с тобой еще не лучшие друзья, понимаешь? – констатирует он спокойно, но девушка по какой-то причине всё равно вздрагивает. – В смысле, мы были самыми близкими друг для друга людьми всего несколько месяцев назад, но... мы же тогда никогда не пытались рассказать что-то личное тоже. Быть лучшими друзьями из интернета имеет... имеет свои особенности. Приватность, например.       Он был так слеп.       – Я просто никогда не думал о том, что мне нужно заслужить-... кхм, – он спотыкается. Конечно, он спотыкается. – Я никогда не думал, что должен заслужить дружбу, – у него никогда не было друзей, откуда он должен был знать? О чем он сразу и сообщает. – Я никогда не имел друзей. И у меня нет братьев и сестер, чтобы-... ни один мой ровесник не смог стать для меня кем-то большим, чем лицом в толпе, которое я могу прочитать, как чертову книгу. Размытые лица. Не люди.       Он боялся этого больше всего в своей жизни. До сих пор боится.       Что если однажды ему будет всё равно на все моральные ценности, и он переступит черту? Что если ему понравится? Что если он даже не поймет разницу между помощью и чем-то очень страшным и маниакальным?       Что если он станет одним из тех, кого он сам и ловит?       – Мне страшно. Мне было так чертовски страшно большую часть своей жизни, пока не пришли вы. Ты и другие, – Стайлз упрямо следит за крохотной каплей соленой воды, текущей из глаз его лучшей (или уже нет) подруги. – У меня всегда была ты. Я не знал, что ты была тем хакером из сети. Это было какое-то дурацкое чувство, которое я каким-то образом упустил из виду. Мы дружили и общались, но я никогда не знал, что это будешь ты. Даже, когда я видел, как тебя накрыло ФБР, и потом на нашей первой встрече вживую. Я никогда не догадывался, что кто-то по ту сторону яркой аватарки, державший меня наплаву практически весь этот год, и моя невероятная подруга из будущего могут оказаться одним и тем же человеком. Я решил, что это всё изменило. Но это не так, не правда ли?       – Сти, если ты думаешь-       – Мы всё еще незнакомцы в пестрой одежде, как в стенах, защищающих нас от мира. От друг друга. Я забыл, что... – он тяжело сглатывает перед тем, как вывалить оставшиеся в голове мысли. – Это нормально, что ты не чувствуешь тоже самое. Это нормально. Просто-... – он одинок. Он одинок, болен и явно чем-то накачен, а его мир сегодня решил остановиться и перестать работать. – Я-... – он гордый. Конечно, он гордится своими способностями и совсем не принижает их значение. Ему бы отец не позволил. Только сейчас он не против умолять, если бы это вернуло ему хоть часть чего-то здорового в его мир. В его отказавшийся работать мир. – Мы можем поговорить о наших отношениях, а не сбегать или игнорировать проблемы? – он сильный. – Пожалуйста.       Он продолжит бороться. Как он может остановиться? Это его семья, черт возьми.       – Пожалуйста, Пез.       – Да-да. Мы можем. Конечно, мы будем говорить, Сти. Ты-       Он видит, как меняется выражение лица Пенелопы, замирая наконец на мягком и сожалеющем. И она готовится что-то сказать, что-то явно очень важное и всесильное, и она даже уже на полпути, чтобы опустить калий в воду, как их прерывает громкая трель его звонка. Девушка тут же смущается, смыкает губы и закрывается, будто в их головах и не звучал тихий отсчет до взрыва.       На экране загорается неизвестный набор цифр, необозначенный в его телефоне ничьим именем. Его номер есть только у команды и его отца, а также некоторых людей из ЦРУ. Так что это, скорее всего, чрезвычайно важный звонок.       – Пез, я-       – Бери, – отрезает девушка, но заметив его упавшее лицо, добавляет мягкое:       – Я подожду, Сти. Давай.       Нет. Ты – нет.       Каждый выбор в жизни тяжек и влиятелен, просто одни – чуть более тяжелые и влиятельные.       («Однажды тебе придется столкнуться с чем-то невероятно тяжелым на своем пути», – говорит ему отец, – «и ты будешь очень напуган. В этот момент просто помни, что в жизни почти нет ничего непоправимого, хорошо? Ты сможешь добиться невозможного, если будешь упорно идти к этой цели. Даже если это простое человеческое прощение»).       – Алло? – тихо спрашивает, вновь запирая свои чувства и мысли. Сколько раз он не обещал себе пересмотреть свои приоритеты, ничего из этого не происходит.       – Стайлз? – это доктор Мартин? – Стайлз, мне-... – слышится тот противный булькающий кашель и болезненное шипение, которое просто не может быть интерпретировано по-другому, – нужна твоя помощь.       Он резко собирается с силами, концентрируясь на самом важном в эту самую секунду.       – Лидия, ты ранена? – на той стороне звучит шорох и тихие стоны, но девушка так и не отвечает.       Стайлз поднимает безумный взгляд на враз побледневшую Пенелопу и громко сглатывает накопившуюся во рту слюну. Его сердце громко стучит в ушах, и он впервые очень хочет быть неправым.       – Лидс? Что происходит?       Если девушка ранена, почему она позвонила именно ему? Потому что он знает, что она нечеловек.       Тогда получается, что кто-то или что-то случилось, поэтому была раскрыта ее сущность. Стайлз не позволял себе думать, отрезал идеи и уводил поток мыслей, чтобы не быть тем, кто раскроет Лидию команде. Он не хотел стоять на стороне выбора – для кого из его близких он готов стать предателем.       Но если она ранена, почему он не чувствует спешки? Потому что это только этап инициализации? Потому что это сейчас неважно.       Стайлз кривится на такие мысли, но соглашается с внутренним голосом.       – Пез, отследи звонок и скинь мне адрес по смс, – Стайлз говорит Пенелопе, и та без вопросов кивает. В телефоне продолжаются сыпаться тихие шипения.       Лидия – не человек, вспоминает он вздрагивая. И сейчас он должен проследить, чтобы никто не узнал об этом без ее согласия.       – Пока никому не говори об этом, хорошо?       Девушка, разумеется, резко останавливается, выглядя при этом очень сомневающейся. Пенелопа в свое счастливое время может быть довольно пугающей, и с такой силой – необъемлемой и мстительной – стоит считаться.       – Я серьезно, Пез. Лучше, если-       – В прошлый раз твой план не сработал, – неуверенно замечает девушка, запуская программу по отслеживанию звонка. Она оборачивается на него, впиваясь острым взглядом. – Ты попал в больницу.       – В прошлый раз ты смогла выжить, хотя не должна была, – жестко отрезает парень, но потом смягчается. – Ты спасла свою жизнь, когда доверилась мне, и это был правильный путь, понимаешь? Я так или иначе, всё равно бы оказался в руках бумажного человека. В смысле Уильяма Барроу. Но то, что ты осталась в живых и была в дееспособном состоянии, означает также и то, что мои поиски продвигались быстрее с твоей помощью.       – Стайлз, я-       – И ты спасла меня от демона, – ему надо будет не забыть поработать над самооценкой подруги. – Я просто прошу тебя довериться мне, чтобы спасти еще одну жизнь. Я уверен, что ты знаешь меня достаточно. Ты знаешь, я никогда бы не подверг чужую жизнь опасности.       Может, только свою жизнь.       – Ты делаешь так только со своей, – горько вторит его мыслям Пенелопа.       – Извини.       И он и правда сожалеет. Иногда он забывает, что его самоотверженность и глупая храбрость в неподходящее время может ранить кого-то еще. Например, отца. Или вот, получается, Пенелопу.       Она, конечно, вроде бы не злится на него, но раздражение или, скорее даже, разочарование из-за его необдуманных поступков легко проявляются во всегда таких мягких, добрых девичьих чертах.       – Тебе всё равно понадобиться машина, – хмыкает Пенелопа, принимая поражение.       – Я вызвал Убер*, – пожимает плечами.       Они, кажется, мысленно откладывают разговор, что может, как они оба считают, дорого им обойтись.       На самом деле, его гложет тяжесть в животе от того, что он так и не разобрался с Пенелопой и всё еще витающими в воздухе чувствами, но ему действительно пора идти. Он готов молиться, только чтобы его выбор не вернулся бы потом, чтобы укусить в десять раз больнее.       – Ты не торопишься, – колко замечает вдруг Пенелопа, когда он уже берется за ручку двери. И это не просто любопытство. – Ты сказал, что она ранена, и она, очевидно, перестала отвечать тебе. Но ты не торопишься.       – Я... да, – неловко тянет парень. – Я бы мог рассказать тебе все свои секреты, но это – не один из них.       Стайлз не решается продолжать, молча уставившись на дверь. Он чувствует, что, если Пенелопа продолжит задавать вопросы, даже пускай легкие, из чистого любопытства, он может сломаться и высказаться, при этом нечаянно раскрывая чужие тайны. И это уже не было бы из-за странного, необычного ощущения внутри, граничащего с наркотической эйфорией. Он бы сам не смог бы держать столько секретов внутри себя.       Этот день о выборе, мрачно думает он.       – Просто удостоверься, что она в порядке, хорошо? – наконец выдает девушка с тяжелым выдохом. Это же Пенелопа.       – Да, конечно, – «даже если это простое человеческое прощение». – Всё будет хорошо.       – Я тебе верю.       С громким стучащимся сердцем он быстрым шагом спускается по лестнице, спеша наконец собрать свою стаю воедино.