Февраль, 2020 год. Терра Меса, Нью-Мехико
Они останавливаются возле дома Гвен, но так и не выходят из машины, ожидая ответа Пенелопы. Стайлз уверен, что и Питер, и Айзек уже пришли к такому же выводу, что и он, хотя он предполагает, что поняли они не всё. Есть еще один момент во всём том заброшенном особняке на Второй, что ужасающим образом напомнило ему о себе. – Э-э-э, да, вы правы, – голос Пенелопы звонко разносится по всему автомобилю. – Фиби Бо погибла еще в старшей школе, когда весь школьный автобус попал в ужасную аварию. Ей тогда было четырнадцать лет, а Гвиневере семнадцать. – А Гвен сказала, что живет вместе со своей сестрой, – подмечает Айзек, потирая пальцем нос. Они поверили словам медиума, чтобы потом приехать сюда и доказать их, но ни в коем случае они не могли себе позволить слепо довериться ее способностям. Есть довольно веская причина, почему мутновидение так называется. К сожалению (или к удаче, если слушать ненавистников прогресса и всех живых существ), ни один живущий на Земле человек не может похвастаться острым зрением, способным разглядеть четкую картину границ, ясные фигуры бестелесных, не привязанных к магии (как например, Аластор или демон пишачи, которого им посчастливилось встретить), или хотя бы проблески потусторонней энергии. Медиумы не обладают такими способностями, а раз так, к своему глубочайшему нежеланию, они не могут положиться на мутные видения незнакомого человека, у которого может быть, а может и не быть опыта расшифровать полученное послание. (Целой жизни не хватит, чтобы иметь достаточный опыт, если кто спросит Стайлза). Однако теперь же у них больше доказательств правдивости слов Гвен, важности ее тайн и скрытности. Их уверенность, что женщина действительно является медиумом, а не сумасшедшей обманщицей, растет (и это очаровательно, чудесно, прекрасно, потому что, судя по кислым лицам Джексона и дяди Криса, им приходилось не раз сталкиваться именно с последними). (Ох, ну тогда их готовность вновь поверить чужим словам захватывает дух, не правда ли? Кто бы мог подумать…). Они заходят внутрь, минуя приоткрытую дверь, покрытую большими осколками зеркала; зажжённые ароматизированные свечи на кухни, распространяющие мягкий аромат сладкой выпечки; хрустальную гирлянду с капельками ртути внутри, развешанную по всему коридору прямо под обычными рождественскими огоньками; старый проигрыватель, блестящий, приковывающий взгляд. В гостиной Лидия и Гвен ведут тихую жаркую беседу, зачем-то перешептываясь вместо того, чтобы не сдерживать голос в пустом-то доме. Они сразу отрываются от разговора, когда слышат посторонние шаги, удивляясь их приходу, словно ни та, ни другая не ожидали гостей. Интересно. Медиум сначала хмурится, оглядываясь на коридор, из которого они пришли, а потом неожиданно сглаживает лицо в вежливо-нейтральное, хотя Стайлз всё еще может видеть ее растерянность в блестящих черных глазах. Дверь была открыта не Лидией и не Гвен. Какая интересная мысль. Гвиневера «Гвен» Бо, таинственный медиум, поставивший всю округу на ноги, в жизни лишь низенькая смуглая женщина с округлым лицом, с блестящими темными глазами, носом пуговкой и шелковистыми волнистыми волосами, небрежно собранными несколькими блестящими заколками. И всё же в ней так много силы и энергии, самой жизни, что парень не может оторвать от нее взгляда. – Я понял то, что вы о нас скрывали, – громко замечает Стайлз, присаживаясь на ближайший стул к медиуму. Ее растерянный взгляд обращается к нему. – Всё в порядке. Вы поступили верно в своих обстоятельствах. Вы выбрали единственное правильное решение на тот момент, interpres diоrum. Вы решили что-то изменить. И это хорошо. Всё в порядке. На ее месте, он бы хотел услышать эти слова. – Я верю, что ты можешь знать лучший путь и должна нас направлять, – решительно произносит Стайлз. – Я выбираю верить твоим суждениям, – подчеркивает он, чтобы у медиума больше не было сомнений, о чем он вещает. – Твои видения, твои подопечные, твоя сестра… Это твой мир. Ты, наверное, разбираешься в нем лучше любого из нас. Помоги нам его увидеть. Поверить незнакомому человеку в том, что тот видит нечто незримое, недоступное для большинства, нечто эфемерное, что сам парень никогда не сможет ни понять, ни почувствовать? Полная чушь, не правда ли? Стайлз никогда в жизни не столкнется лицом к лицу с потусторонними, не услышит голос мертвого человека, не ощутит дрожь мировых границ. Ему это просто не дано. Однако, это не значит, что этого не существует или что другие не могут быть более удачливыми в этом поле. Вот и он так думает. Он может поверить хотя бы одному медиуму во всей Вселенной без явных доказательств, дорогостоящих фотоотчетов и собственного опыта. Он может поверить ее суждениям. Он может выбрать их правду, довериться и, наверное, это изменит, пускай даже на самую капельку, отношение общества к мутновидящим. Он может поверить, что она способна сама расшифровать туман неизвестного и будет чертовски хороша в этом. (Ему тоже когда-то поверили. Разве стая видит пути будущего? Разве они способны столкнуться лицом к лицу с видениями, услышать голоса прошлого, ощутить дрожь магической искры носителя? Нет. Тем не менее они поверили ему, доверились. А он был для них всего лишь незнакомцем, вставшем на их пути). (И, да, магия доказана на более глубоком уровне, чем всё сверхъестественное вместе взятое, но разве вера в ведьм и Фейри не возникла с малого? Кто-то должен начать. Так почему не Стайлз?). – Расскажите нам, что нам надо делать дальше, – уверенно просит парень, смекнув, что у Гвен должен быть более продуманный убедительный план, который она собиралась им представить, как только преступление совершиться. – Мы поступим так, как вы скажете. Она знает, кто убийца. Она знает, кого он уже выбрал, за какой крохотной девочкой следит сегодня вечером, возможно даже дату и время, когда именно он похитит свою новую жертву. Она знает, где он живет, как прячет детей и как скрывается от следствия. Она знает, как им стоит поступить, чтобы раз и наверняка поймать их субъекта с неопровержимыми уликами. (Кто-то назовет ее монстром, раз она дождалась, пока ребенок не попадет в руки маньяка. Кто-то назовет ее шарлатанкой и сбросит со счетов весь титанический труд сбора полиции, федеральных агентов, следопытов из соседней индейской резервации и членов стаи волков-перевертышей в одном месте для благого дела. Она будет не угодна в любом случае). (Но поступили бы они по-другому в ее случае? Смогли ли искривить себе пальцы, чтобы стать пугающим кукловодом, серым кардиналом этой истории только ради хорошего конца для всех? Способны ли заглушить истошный вопль совести и мольбы славы, чтобы перекроить себя в отвратительное существо, одинокое и незаметное? Готовы ли поступиться чем-то дорогим для осуждающего, проклинающего, клеймящего общества? И кто вообще эти «они»? Кто? Уж точно не судьи и не палачи). (Стайлз поступил бы точно так же, как и Гвен. Он бы обманывал, привирал и недоговаривал, если бы это означало, что виновный окажется за решеткой или же просто перестанет применять насилие. Он уже так поступил. Когда он был один на своем пути, испуганный криками и выстрелами в воздух, когда позади не было никого, готового его поймать и услышать, когда любой ответ вёл за собой поражение, он сидел с зажатой руками головой и ломал свои принципы, чтобы принять правильное решение. Правильное ли это решение сейчас? А это не важно. В тот момент, в ту ужасающую секунду оно было единственным выходом с наименее кошмарными последствиями, и это всё, что имело значение. Он похоронил частичку себя в тот день, чтобы все выбрались из той дурацкой овощной лавки, но волновало ли кого-нибудь его душевной состояние? Нет, они были слишком заняты боязнью его чувствительных к магии глаз). (Карий цвет глаз – самый распространенный на Земле. И всё же сначала он испугался их. Потом «они». Почти каждый встречный отводил взгляд от самых обычных, самых распространенных глаз на планете, и до недавнего времени сам Стайлз в испуге прятал их от других, потому что если не видеть отказ незнакомцев, то ничего и не было, не так ли? Нет смысла разочаровываться, если парень и так ничего от других и не ожидал). Гвен шокирована его словами. Она распахивает глаза, окна своей души, чтобы с распростертыми объятиями встретить теплоту его сердца. Ее охватывает слабая дрожь сомнения, тень прошлых неудач не стирается первыми лучами солнца, а прячется за фигурами когда-то близких друзей. – Я обещаю, – он искренен. Он хочет помочь и сделать это на ее условиях. Женщина отводит взгляд в сторону, чуть выше его плеча, за которым нельзя увидеть ничего, кроме коридора и частички кухни. Однако Гвен всё же там кого-то замечает, кого-то важного и вполне убедительного, раз медиум смотрит на него теперь совершенно другими глазами. – Спасибо, – мягко шепчет Гвиневера, покачивая головой, и медные монетки, вплетенные в ее темные кудри, пишут оду надежды и светлого будущего. Темно-карие, почти черные глаза медиума вдруг вспыхивают непреодолимым жаром воодушевления. – Вы не пожалеете. У нас всё схвачено. Медиум вновь отводит взгляд за его спину, только теперь распространяя взгляд шире, широко улыбаясь и заливаясь теплым румянцем. О. Нет-нет. Стайлз ошибся. Он был поразительно недальновиден. Чудовищно не прав. У Гвен есть своя стая. Невидимая поддержка, крепкая опора за спиной, верующие и заботливые. Они там, чтобы услышать ее, чтобы замечать ее, чтобы ставить в приоритет. Ее племя. – Ага. Фантастика, – усмехается парень, а потом и вовсе начинает тихо посмеиваться. Настоящее действительно всё еще может преподнести ему неожиданные новости, изумляя его. (Кажется, каждый вокруг него смог построить свой оплот. Не пора ли и ему начать?). (Да). И Гвен рассказывает им. Она описывает им красивый оранжевый фургончик с рисунками сияющих звезд на задней двери и историю одинокой падающей звезды по имени Мартин, маленькой звездочки, который очень долго ждал друзей, искал и бродил по темному небу, но так и остался одиноким. Описывает и то, как история всегда начиналась так красочно и красиво, так завлекающе, что скучающий ребенок легко попадается в ловушку, доверяя светлому сиянию крохотного ночника, ищущего семью, но каждый раз сказка неожиданно обрывалась, принося за собой темные ночи подвала, холод закрытого помещения и боль, пропитанную ядовито-слащавыми словами единственного взрослого, оставшегося в этом мире. Она объясняет им, что духи любят играться с музыкальными инструментами, чем-то легким и звонким, как маленькие колокольчики или музыка ветра над входной дверью. Они любят влезать в запутанные паутины из плотных шнурков, в которые вплетены позвякивающие монеты, крохотные гайки и цветные значки, цепляться за веревки с хрустальными колбочками и дергать светящиеся ночью гирлянды. Она говорит, что они остановят фургон на одной из менее заслуживающих доверия улиц, так как в этот день им позвонит проживающий там мужчина, который услышит необычный шум ночью, чьи-то крики и будет напуган этими обстоятельствами. О том, что ни полиция, ни федеральная служба не найдет ничего странного или выделяющегося ни на самой улице, ни в подъезде, ни в переулке напротив, но во время расследования мимо проедет оранжевый фургон, который нужно будет остановить. Проверить документы водителя, попросить его выйти, а потом и вовсе обыскать всю машину. О том, что стоит быть уверенными и настойчивыми, и ни за что не позволить фургону скрыться с ребенком внутри. Она делится с ними, что ее племя не любит острые ароматы, предпочитая нежные нотки чего-нибудь домашнего. Слабый запах горячей выпечки, мягкие тона ванильной свечки, вкус петрикора в воздухе или маминого крема для рук. Она облегчает их беспокойства, напоминая им, что у нее есть еще несколько запасных планов, и, если что, в крайнем случае, если фургон скроется с места преступления, увезя похищенного ребенка с собой, то в ту же ночь им придут несколько звонков от взволнованных жителей, уверенных, что рядом с ними поселились сатанисты, и им обязательно стоит пойти проверить тот загородный домик возле закрытого на ремонт ночного клуба. Она предупреждает их, что дети подобны маленьким сорокам, которым очень нравится всё блестящее и дорогое на вид. Что ртуть похожа на их собственное мерцание, но лучше подойдет алюминиевая фольга: из нее проще скрутить игрушки и милые украшения на дерево. Что они не плохие, хотя и не хорошие, что просто такие, какие они есть, но всё же в них что-то есть, что-то действительно стоящее всего ее внимания. Она рисует им картину одинокого волка, не осознающего всю глубину чудовищности своих поступков, не испытывающего сомнения и стыд. Оборотня с религиозным мировосприятием, обожающего детей и игры с ними. Перевертыша, отказавшегося от своей стаи, оборвавшего все свои семейные узы, потерявшего свой якорь и не способного подавить свои животные порывы. Она сообщает им, что души не такие, какими их показывают фильмы и сомнительные программы ночного телевещания. Они в тысячи раз прекраснее и сильнее. Им просто нужно полюбить свое отражение в зеркале, и тогда они увидят себя. Гвен рассказывает им. Правду или ложь, каждый решает сам, но Стайлз всё еще верит.☆☆☆
Мартин Матулиус, обладатель красивого оранжевого фургончика с рисунками сияющих звезд на задней двери, оказывается высоким, худым мужчиной с приятной внешностью, ухоженной щетиной и добрыми серо-зелеными глазами. Его пальцы непрерывно двигаются, будто играют на невидимом инструменте, когда они сажают его в наручниках в полицейский крейсер. Дикий оборотень с крепким якорем и просачивающейся из каждой поры сладострастной одержимостью, пугается их громоздких фигур и смолкает, сжимаясь внутрь себя, как только расцветший бутон в минуту, когда закатное солнце покидает на ночь небосклон. (Детям нравится, когда с ними разговаривают как с равными, когда их мнение берут в расчет, когда с ними играют, поют глупые песни и избегают лавы на полу. Дети легко доверяют чужим взрослым, потому что они привыкли к безопасности больших мозолистых рук, нежного парфюма и ярких улыбок, не всегда касающихся уставших глаз. Дети тянутся ко всему новому и блестящему, сильные, как крохотные ростки, пробирающиеся сквозь трещины на асфальте, и притягательные, как большая полная луна, одетая в полупрозрачную облачную вуаль). Он исключительный волк, способный поддерживать силу своего духа здоровой пищей, сладкими фантазиями и четкой рутиной. Он больше не нуждался в строгой хватке альфы стаи, скрупулезности бет и ироничных комментариев обычных людей. Он простой, он не хитрый, не умеет манипулировать и юлить. (Им всего лишь было любопытно. Им было скучно, они хотели услышать историю. Они хотели почувствовать себя заметными, услышанными и важными. Они были одурманены веселыми шутками, теплотой смеха и зрелой уверенностью ответственного взрослого. Они просто были детьми. Они верили, надеялись и мечтали). «Неужели я сделал что-то плохое?». («Где мама?»).☆☆☆
Они справляются без запасного плана. Всё получается так, как говорила Гвен.☆☆☆
Это еще не конец. Для семей пропавших детей это только начало кошмара, который может продлиться месяцы, а может и годы. Чтобы довести дело до суда им предстоит обыскать все убежища, подвалы и фургоны Мартина Матулиуса, сформировать доказательную базу, предоставить снимки и отчеты экспертов. Допросить убийцу. Им нужно найти места, где он захоронил своих предыдущих жертв. Предстоит еще много работы.☆☆☆
– … не могла рассказать вам о них, согласен? Они всего лишь дети. Их нельзя допрашивать. Им больно и страшно, и они ничего не понимают. Они не должны ничего понять, согласен? Им хорошо без этого знания, – тихо лопочет Гвиневера, когда Стайлз на прощание приобнимет женщину, тут же теряясь в розовых искрах, хохочущих разными детскими голосами. – Я хочу остановить его. Но они важнее. Они важнее. Парень прикрывает глаза, отталкивая свои видения, вместо этого вдыхая плотный аромат жженого шалфея и засушенной лаванды. Это удивительно утешающий запах. – … всё сработало. Боже, всё получилось! – Женщина крепко и даже немного болезненно сжимает свои руки вокруг него, словно забывшись в волнительном моменте. – Не могу поверить, что у нас вышло…☆☆☆
Спасенная семилетняя Сидни ходит по пятам за Эрикой по всему полицейскому участку в ожидании, пока за ней не приедут ее родители.☆☆☆
Перед отъездом они заезжают к стае Майко. Низкорослый, коренастый мужчина с изумительной смуглой кожей почтительно кивает Дереку, когда тот подходит поздороваться и передать свою благодарность за помощь с расследованием. Оба альфы ведут тихую серьезную беседу, без промедления обмениваясь крепким рукопожатием (слабым обменом естественных ароматов) и знакомясь с традициями каждой стаи. Стайлз чувствует гордость за своего вожака. Молодой Дерек Хейл, старший агент Федерального Бюро, стоит на земле твердо и уверенно, расправив плечи, за которыми находится вся его стая, ожидающая его возвращения. Его альфа решил, что было бы верно заехать в отдаленный узел мексиканских волков, чтобы выразить свое искреннее почтение и правильно поздороваться. (Этот Дерек Хейл стал физическим якорем парня в его первый месяц в отделе, интуитивно сообразив, что Стайлз в этом нуждается. Несмотря на свою хмурость, неприкрытую отрицательную реакцию на его присутствие в команде, оборотень всё равно поставил его нужду в приоритет над собственным комфортом. Этот Дерек Хейл пригласил его на рождественскую вечеринку, укрыл в своем доме, выделив там целую комнату для него, и открыл ему сердце своей стаи). Непривычное искристое возбуждение возгорается в его венах, разнося нежное ощущение принадлежности по всему телу. О, они будут красивыми вместе. Все они. Он уже это видел, причем не только в своих картинах будущего и корявом подчерке прошлого. (Тогда, когда Питер ночевал в квартире Пенелопы, когда Джексон переживал из-за схожести жертв с Айзеком, когда Пенелопа поддержала Лидию после инициации последней, когда Эрика подбрасывала Айзека до дома, когда Лидия опиралась на Дерека, когда Эрика оправдывала поведение Хейлов перед ним). Все они, включая его. (Он же был там с ними. Он был там, когда люди сплотились вместе, разбитые предательством близкого друга, был там, когда вся стая стала ближе под мягким светом рождественских гирлянд и теплым ароматом свежеиспеченных овсяных печений, был там, когда сломленные члены семьи были насильно подняты из ямы утраты и горя крохотными пальчиками Фейри. Он был там каждый раз, когда все они становились бок о бок друг к другу, чтобы не позволить реальной опасности и острым словам разорвать их на части). Кажется, ему есть куда спешить, да?☆☆☆
К этому моменту Стайлз знает, что Дерек не альфа-наследник материнской стаи Хейлов, и в очереди перед ним было достаточно кандидатов на пост вожака, поэтому его и не обучили волчьему лидерству. Хмурому мужчине не объясняли все те крохотные нюансы, уделенное внимание тут и игнорирование трения там, позволяющие стае работать, словно хорошо смазанному механизму. И всё же именно благодаря каким-то небольшим мелочам, как, например, то, что Дерек молчаливо дожидается его, выгнав всех своих бет домой, Стайлз и ощущает, что оборотень достоин своего звания. Истинный альфа. – Вот возьми, пожалуйста, – наконец начинает разговор парень, когда больше не может вытерпеть тишины. Некоторое время он ждет, когда все рабочие покинут общее помещение, а потом как-то становится не по себе так набрасываться на волка, поэтому он отсиживается, не проронив ни слова еще почти полчаса. Но теперь свобода, широта воздуха от звуков скорее напрягает, чем помогает успокоиться, и всё надуманное им тяжелыми вечерами льется из него бурной рекой. – Мы оба понимаем, что нельзя взять в стаю кого попало, не зная всей его истории, плюсов и минусов характера, а это может потом взорваться самым дурацким способом, я-то знаю. Поэтому вот, – Стайлз протягивает исписанные блокнотные листы и салфетки, кое-как скрепленные вместе первой попавшейся железкой, – это обо мне. Для тебя. Здесь есть всё про мои способности и проблемы. Все минусы, которые нужно учесть. Он не пытается подорвать себя или каким-то образом унизить. То, что он всем сердцем верит в красоту и доброжелательность своей искры, не мешает ей быть досаждающей занозой и незаметной миной, готовой снести всю его разумность в любой неподходящий момент. (Хотя есть ли вообще подходящий момент, чтобы обезуметь?). – Нет, – коротко отвечает Дерек, не сделав ни одного движения, чтобы перехватить помятые бумаги. Их разделяют всего два одиноких офисных стола, не такое большое расстояние, чтобы не заметить протянутое Стайлзом подношение. – Но- – Я дал тебе слово, – перебивает альфа, сверкая своими алыми волчьими глазами. – Тебе рады в нашей стае. Всегда. – «Всегда» – утомительный термин, не произноси его больше, – со смешком отзывается парень, как-то машинально пытаясь уйти от темы. Дерек в ответ только весело фыркает и закатывает свои глаза. Нет. Так не пойдет. Стайлз глубоко вздыхает и вновь пытается втолкнуть крупицу здравомыслия в толстый череп их упертого вожака. – Ты альфа, Дерек, – это первый раз, когда он зовет мужчину по имени? Нет. Фокус. – Ты должен поставить стаю на первое место. Это твоя обязанность. И я пока не вхожу в твою стаю, а другие – да. Ты должен позаботится о нем, кхм, о них в первую очередь. Мрачный Дерек Хейл долго задумчиво наблюдает за ним, а потом резко кивает в согласии. – Хорошо, – выдыхает парень. – Хорошо, хорошо, – он не должен так волноваться на этот счет, ведь он сам просил об этом, но… – Возьми их, пожалуйста, – с необычной дрожью в голосе молит он, всё еще протягивая волку свои страшные помятые бумажки. Оборотень мягко выхватывает протянутые листы из его рук и также осторожно убирает в сторону кусочек железной проволоки, которую нельзя назвать скрепкой. Однако вместо того, чтобы углубиться в чтение, мужчина лишь быстро пролистывает их, едва ли поверхностно просматривая его заметки. – Что ты? – У тебя есть минут сорок, – внезапно спрашивает Дерек, привычно теряя вопросительную интонацию где-то на первом слове. – Да-да, конечно, – всё еще не догадываясь, что именно задумал оборотень. – Желтый конференц-зал. И без лишних (вообще-то очень даже необходимых) объяснений мужчина встает со своего места и уходит. Стайлзу приходится следовать за ним. Желтый конференц-зал – совершенно обычная комната с тем отвратительным желтым цветом стен, который отвлекает даже от самой интересной работы. По этой причине (ну или потому что здесь не открываются окна, солнечный свет закрадывается внутрь лишь на закате, а пластиковые полки вдоль всех стен источают этот неприлично неестественный аромат) здесь обычно никого не бывает, и довольно-таки просторный кабинет почти всё время остается свободным. Пока Дерек мучительно медленно вчитывается в его скачущий почерк (волк действительно мог сказать сколько времени этой займет, просто бросив один взгляд на бумаги?), Стайлз старательно отвлекает себя от всё возрастающей тревоги. Причем то, как дергаются ноздри волка, учуявшего его нервозность, отчего-то лишь больше беспокоит. Вероятно, если обставить комнату испускающими нежный аромат цветами и выломать-таки одно окно, чтобы нормально проветрить помещение, ситуация как-то бы изменилось. Цвет стен исправить, конечно, сложнее, но если заполнить эти дурацкие полки книгами, фоторамками и каким-нибудь другим барахлом, наверное, может быть желтый будет не так заметен… А у Дерека всегда (вот же утомительное слово) такое выражение лица, будто всё идет прахом. Хотя было ли когда-нибудь по-другому? Интересно, почему так получилось? Ведь не мог же их мрачный альфа родиться таким тихим, смурым и замкнутым, не так ли? Вообще-то, вместо того, чтобы постоянно писать всё от руки, можно было бы записывать свои рассуждения и наблюдения на диктофон. Он бы определенно собрал намного больше мелочей, бессмысленных замечаний и шуток обо всех членах команды. Реальные события в реальном времени, неотфильтрованные переживания, сырые мысли. Хватило бы на несколько эпизодов дурацкого телешоу на подобии тех, что показывали в прошлом еще на черно-белых экранах, после полуночи. Пилотный эпизод он бы снял про Дерека. Что вероятно отбило бы желание всех зрителей продолжать просмотр. Диктофон – наверное, плохая идея. Стайлз теряется в размышлениях и не сразу замечает, что оборотень заканчивает изучение его заметок. Поэтому он вздрагивает, когда волк громко отодвигает стул, встает из-за стола, направляясь к шредеру в углу. Мужчина вытаскивает из соседних полок новый пакет для мусора, располагает его под машинкой, а потом пускает всю бумагу, полученную от парня, на тонкие бесполезные ленты. – Что ты делаешь? – не выдерживает Стайлз, когда Дерек аккуратно завязывает мусорный пакет, явно собираясь забрать его с собой. – В стайном доме есть камин, – пожимает плечами оборотень, будто это всё объясняет. Это не так. – Ты не хочешь, чтобы их кто-нибудь случайно увидел, – с тяжелым вздохом говорит волк, приближаясь к нему. – И я тоже этого не хочу. Стайлз сначала вздрагивает от слов оборотня, но тут же расслабляется, когда тот обнимает одной рукой его шею сзади и слегка сжимает ее. Прикосновение ощутимое, грубое и горячее, и оно успокаивает его, даже несмотря на непривычность и даже некоторую неловкость всего происходящего. Чувство физического заземления, крепости чужой хватки неожиданно напоминает ему что-то счастливое, что-то потаенное, оставшееся где-то в воспоминаниях осенних вечеров из глубокого детства. Он чувствует, как горячая соленая влага собирается в его вспыхнувших осознанием глазах и разрешает ей свободно течь вниз по щекам, очерчивать подбородок и с оглушительным грохотом разбиться о ворот мягкого свитера. Внутри закручивается целый смерч запутанных глубинных ощущений: мгновенная резкая боль и пугающее облегчение, нервный шок и следом привычное разочарование, а затем желаемая безопасность, радостное предвкушение и безусловная любовь. Именно последнее заставляет его закрыть глаза и без страха слегка сдвинуть лицо в сторону, чтобы прижаться влажной щекой к чужой руке. Это так же приятно и удовлетворительно, как он и думал. Безупречное сочетание теплоты, жёсткости и умиротворенности, к которой он стремится. Великолепно. Будучи обычным человеком со всеми вытекающими из этого положения слабостями и ограничениями, Стайлз не в силах услышать изменение собственного аромата, не способен наблюдать за тем, как стайная метка от альфы преображает его естественный запах, дополняя новыми чужими-родными нотками, не одарен острым зрением, чтобы увидеть, как самая древняя на земле магия синхронизирует два незнакомых друг для друга сердца в единый гармоничный ритм, самую чудесную и прекраснейшую мелодию на всем белом свете. Зато он ощущает дрожь волка, неожиданно шумный судорожный вдох и трепет в голосе. – Спасибо, Стайлз. Неразборчивые эмоции пронизывают утверждение мужчины, и парень резко поднимает голову наверх, чтобы понять контекст, но вместо четкого разъяснения его встречают необъяснимая благодарность в светящихся кроваво-алым светом глазах Дерека и самая мягкая, счастливая улыбка на лице оборотня, которую он когда-либо видел. – Ты шутишь, что ли? – фыркает Стайлз сквозь слезы, немного задыхаясь из-за сладкого комка в горле. Пузырчатое удивление сдавливает легкие, не давая ему набрать достаточно свежей прохлады, чтобы возмутится должным образом. – Это я должен благодарить тебя, – (и как только люди так часто дышат). – Ты принял меня. Ты-… – он задыхается, – ты здесь. Магия, как и любая приливная волна, отступает назад, унося за собой весь мусор и грязь, сглаживая попавшиеся углы и раны, и глаза альфы теряют свой мифический блеск, но не эмоции за ними. Они всё еще там, все они: и жгучая благодарность, и шипящая гордость, и искренний восторг. – Неправда, – спокойно отрезает Дерек, сжимая его шею. Прикосновение всё еще нежное, но удивительно твердое, крепкое, такое, которое оставляет неизгладимый прекрасный след внутри. – Ты наш. Всегда им был, – признание так легко скатывается с языка волка, будто оно вовсе ничего и не весит, всего лишь капля заботы и песчинка надежды. – Благодарю тебя за то, что ты оказал нам такую честь. Дерек Молчун Хейл, проталкивающий простые слова сквозь стиснутые зубы, разумеется, умеет молвить так, что и невидимая душа человека растрогается и воспарит. И что он должен на это ответить? Разрыдаться-то он больше не может. Было бы слишком ожидаемо и просто. – Черт… ты бесишь, – хмыкает Стайлз, бросаясь головой вперед, чтобы прижать лоб к грохочущей груди оборотня. И всё же несколько слезинок покидают его растроганную душу, отчего он слабо хихикает, неловко дергая плечами из-за своего скрюченного положения. Волчье сердце мерно рассекает повисшую гармонию между ними, превращая ее в идеальное воспоминание на многие годы вперед. Идеальное. – Смешно, Стайлз. Возможно, альфа его стаи немного ворчливый, легко выходит из себя и совершенно не любит неожиданности (это будет камнем преткновения между ними двумя, пока, бесспорно, Стайлз не склонит волка на свою несомненно более интересную, озорную сторону), а еще почти не разговаривает, читает важные документы с непроницаемым лицом и пугает всех (ну, наверное, только его) до сердечного приступа своими внезапными огромными искренними монологами, заставляющими всех вокруг (пока лишь его) плакать. Это немного раздражает, немного выводит из себя, немного расстраивает… и это нормально. Прекрасно. Замечательно. Фантастично. Потому что потом его альфа легко протянет ему свою надежную руку, встретит на полпути, прибежит в мрачный переулок в квартале от офиса и даже позволит размазать слезы и сопли по дорогостоящей одежде (а Стайлз проворачивает подобное во второй раз, поэтому он совершенно уверен в том, что в таком поведении нет ничего страшного). Разве не превосходно? – Спасибо, альфа. Его голос всё еще плавает в воздухе, неуверенный и осторожный, в тени их большущих тел и его громкого неровного дыхания. Нос, прижатый к чужому телу, наконец улавливает мягкие нотки знакомого одеколона, и сбивающая с толку волна благодарности и нежной привязанности почти подкашивает его. Он почти расслабляется, почти позволяет себе отпустить все накопившиеся в каждом нервном узле тревоги и переживания, почти видит розовые звездочки своей ликующей искры и слышит тонкий голосок четырнадцатилетнего подростка, впервые влюбившегося в свое будущее. Ему всего лишь нужен крохотный толчок, маленькое напоминание, небольшая уверенность, что он поступил верно, что чувства его не подводят, что всё в конце концов наладится и его настоящее уже превосходит все его воспоминания исходного- – Разумеется, Стайлз. И безоговорочная твердость в тоне мужчины ставит точку во всех его опасениях. Он принят. Он их. Он не один. Не стоило и сомневаться.