Февраль, 2020 год. Терра Меса, Нью-Мехико
Утром они вновь собираются за тем же столом в стайном номере. Некоторые из них отказались от завтрака в пользу горячего горького кофе, чего Стайлз не понимает, но также и не собирается комментировать, а остальные же лакомятся теплыми тостами, яичницей и даже кашей (опять-таки он не может придумать ни одну адекватную причину, чтобы есть странную серую жижу с утра пораньше, но с другой стороны, чего он еще ожидал от Дерека). Хорошо, что за столом сидит еще один ценитель чая, спасибо Питеру, потому что разительная разница между всеми членами стаи сначала даже немного напугала его. – Кстати, вы тоже обратили внимание, как Гвен избегала тот старый заброшенный дом на Второй? – вдруг спрашивает Айзек, намазывая на свой тост масло. Его голос звучит скорее задумчивым, чем вопрошающим, но Кудряшка не стал бы поднимать тему, если бы не считал ее важной. – Она так легко отмахнулась от него, как будто пыталась что-то скрыть. Стайлз сразу догадался, о каком месте говорит его друг. Он не обратил вчера внимание на то, как о доме отзывалась Гвиневера, но сейчас, вспоминая весь диалог, ее быстрая смена темы разговора действительно чудится подозрительно. Это был старинный особняк без крыши, со сломанной лестницей и заросшим садом – уже только это описание порождает любопытство. – Да, – кивает Питер, помешивая заваренный Стайлзом чай (потому что теперь не он один опасается напитков из чужих рук) в крохотной белой чашке (и как можно насладиться всего-то двумя глотками хорошего напитка?). – Я тоже заметил это. Она стала более нервозной, когда мы заговорили о старой части города, и ее запах изменился. Обычно перевертыши не комментируют чужие ароматы на публике, поскольку это считается грубым вмешательством в личную жизнь другого существа, но в стае вполне нормально опускать профессиональную вежливость. – Нам стоит проверить здание, – соглашается Стайлз, кутаясь в коричневый тонкий джемпер. Новая одежда сначала чувствовалась не такой комфортной, но после стирки она пахнет его стиральным порошком, и теперь он может насладиться мягкостью ткани. Тоже касается и новых красивых свободных штанов, и цветных носков с прыгающими оленями, и бини цвета темного индиго. На самом деле погода в Нью-Мехико теплая даже поздней зимой, и нет нужды в таком количестве слоев на теле, но, видимо, резкий отказ от лекарств, нервозность по поводу своих способностей и дело, так или иначе связанное с похищениями детей, влияют на него больше, чем он того хочет. – Дерек, ты ведь собираешься проверить стаю? – спрашивает Арджент, поворачиваясь к тихому и отчего-то довольному альфе, сидящему напротив их начальника. – Да, – просто отвечает оборотень, а потом объясняет: – Нужно поговорить с патрулирующими волками. – Сандро явно не всё нам рассказал, – продолжает за альфой Джексон. – Не могу его винить, не обо всём можно поговорить в присутствии людей, не входящих в стаю. Это разумное предположение. Есть так много вещей и историй, которые просто не должны покидать порога дома независимо от ситуации снаружи. Некоторые тайны оборотни могут раскрыть только другим перевертышам. – Тогда в участок поедем мы втроем, – спокойно замечает дядя Крис, соглашаясь со словами волка, и тут же поворачиваясь лицом к девушкам. – Нам нужно узнать, что думают другие офицеры об этом деле, и стоит ли информировать людей о возможной опасности для их детей. Стайлз кивает головой на мысли начальника, пока вдруг до него не доходит значение произнесенных предложений. Арджент не указывает ему, Питеру и Айзеку, куда идти, и не предполагает, что они пойдут с ним. Почему? Потому что парень сказал: «Нам стоит проверить здание»? Это действительно звучит отчасти пророчески, если задуматься… Его слова, слова Стайлза Стилински, на самом деле имеют такой вес?! – Нет, я, наверное, поеду к Гвен, – плавно произносит Лидия, откидывая рыжую прядь назад. Сегодня девушка выглядит куда более расслабленной с распущенными прямыми волосами, простой футболке и джинах. Она всё еще блистает, Стайлз не спорит, но это намного более «тихий и приглушенный» вариант одежды. – Я бы хотела с ней еще раз всё обсудить. – Хорошо, – пожимает плечами дядя Крис. – Эрика? – Я с вами, босс, – чеканит девушка, шуточно отдавая честь своей кружкой с кофе. – Тогда давайте примемся за работу.☆☆☆
Они выезжают немного позже положенного времени, потому что Айзек не смог найти свой тонкий шарф, который лучше всего гармонирует с внутренним настроем Кудряшки. Стайлз, кстати, никогда не задумывался, как много людей в их отделе выражают себя через одежду. Не то чтобы это плохо или, наоборот, очень хорошо, но парень точно помнит, как большинство первокурсников в Академии плевать хотели на свой внешний вид. Куда они только деваются после приема на работу в Бюро? С другой стороны, благодаря своему копошению, Айзек потерял почетное право занять переднее сидение. – Я быстро, – хмыкает Айзек, расстегивая ремень безопасности. – Вам что-нибудь купить? Вопрос риторический: и Стайлз, и Питер купили бутылки с водой еще в отеле, но вежливость никогда не бывает лишней. – Нет, – одновременно говорят они с волком, отчего слово выходит громким и недовольным. – Но спасибо, – добавляет уже сам парень, слабо улыбаясь нахмурившемуся Айзеку через зеркало заднего вида. – Иди, не беспокойся, мы подождем. – Ага, хорошо. Доктор Лейхи неуклюже выбирается из арендованной ими машины, едва не задевая лбом корпус авто, и слишком шумно хлопает дверью. – Это определенно не его день, – мычит Стайлз, вызвав тем самым веселое фырканье оборотня рядом с собой. У Питера сегодня хорошее настроение. Мужчина не улыбается, не пританцовывает и не насвистывает никакую мелодию, так что прохожему со стороны сложно было бы прийти к такому выводу, но парень давно знает оборотня и видит маленькие зеленые флажки. Волк быстро расслабляется на водительском сидении, записная книжка с идеями спрятана далеко в кармане брошенной на заднем сидении куртке. И глаза сияют так, будто день начался со светлой, позитивной ноты. Не хочется, конечно, портить душевное состояние мужчины, но-… – Почему ты принял меня в свою стаю? – резко спрашивает Стайлз, понимая, что этот вопрос уже очень долго назревал внутри него. Питер на целую минуту кажется застигнутым врасплох, его густые брови (явно генетический фактор) бегут вверх, льдисто-голубые глаза расширяются, а всё тело застывает в напряжении. Парень внимательно следит за оборотнем, пытаясь найти истину в распахнутых эмоциях мужчины, но тот, естественно, быстро берет себя в руки, вновь запирая свои чувства под замком. – Разве ты не должен спрашивать об этом альфу стаи, мартышка? – елейно тянет волк, перестраиваясь с довольного, нестандартно безмятежного на показательно ленивое с привкусом шипучего флирта. Тонкие розовые губы складываются в знакомую подразнивающую улыбку, руки обхватывают всё пространство, а глаза наигранно смеются над ним. Что греха таить, Стайлз отчасти предугадывал подобную яркую реакцию волка, стоит ему затронуть тему их стаи. Что-то в том, как Питер всегда защищается и непривычно затихает, когда упоминаются близкие взаимоотношения внутри команды, и как прочно заперта тайна образования малой стаи Хейлов, предсказывало такой исход с самого начала. Другое дело, что он не собирается позволить волку соскользнуть в сторону от разговора, потому что в этот раз он, как никогда раньше, важен. – Дерек точно спросил тебя, что ты об этом думаешь, – уверенно произносит парень, ощущая непривычную твердость в своем голосе. – Дерек никогда не пойдет за твоей спиной, – он всё еще не знаком с причинами этого утверждения, но он однозначно прав в своем убеждении. – Даже если он альфа стаи. Потому что он альфа стаи. Есть некоторые моменты, касающиеся стайных уз в волчьих группах с семейной династией, которые кажутся со стороны немного нелепыми или даже чудаковатыми. Как, например, наличие молодой альфы в стае с большим количеством старых волков выглядит немного иррационально или даже несправедливо. Если разобраться, династии в целом часто со стороны звучат не очень хорошо. (Есть же причины, почему большинство государств, а также магических сообществ, строятся на народных выборах своего лидера. Хотя монархия всё еще существует, Благой Двор гордится своей Королевой, а волчьи стаи до сих пор строятся вокруг одной материнской семьи). Иногда отношения Хейлов друг с другом тоже видятся диковинными: помешанный на контроле, гордый и властный Питер должен подчиняться и безоговорочно верить в успех решений порывистого, молодого и простодушного Дерека. А юный альфа в свою очередь должен уметь видеть сквозь фальшивые слои опытного волка, прислушаться, когда не хочется, и быть эмоционально доступным, даже когда очень больно обнажаться перед другим. Звучит как масштабная катастрофа, не правда ли? Однако, всё в сущности работает не так. Стайлз давно заметил, что уважение и доверие между двумя Хейлами глубокие и истинные, для этого наверняка есть важная причина, возможно, душераздирающий опыт в прошлом двух волков. И, да, Питер помешан на контроле, поэтому его альфа объясняет причины своих поступков и не боится выставить свою незрелую чувственную сторону напоказ, и, да, Дерек не смотрит вдаль своего выбора и не обучен видеть крепость стайных уз, но поэтому старший волк и сидит с ним вечерами, без сарказма и острых замечаний показывая разницу между хорошей динамикой стаи и такой, которую все хотят избежать. А может быть всё дело в том, что Питер по-своему новатор, стремится ломать привычное, иногда для возбуждения толпы, иногда для действительного улучшения порядка вещей, а Дерек в свою очередь отчасти традиционен, придерживается непоколебимых устоев и неизменных начал. А может быть потому что они оба разговаривают между собой (большое достижение в двадцать первый век). А может быть они просто хороши друг для друга по многим мелким причинам, которые с первого взгляда и не найдешь, потому что они являются кусочком чего-то личного, чувственного, инстинктивного. Несмотря на то, что крепкие узы Хейлов видно абсолютно каждому человеку, глаза Питера определенно дергаются так, будто Стайлз знает больше положенного, будто он раскрывает сейчас тайны всех оборотней, а также все те мелкие причины, незаметные на первый взгляд. – Я не знаю, почему, – закатывает глаза Стайлз, хотя горячая волна приливает к его щекам, напоминая ему, как приятно быть принятым всерьез. – Это наверняка связано с вашим прошлым, но я не знаю точно с чем, – да, всё еще, каким бы странным это не казалось. – Я просто уверен, что Дерек спросил тебя. И если бы ты сказал «нет» или даже «не знаю», или бы просто многозначительно промолчал, – не то чтобы Питер так делает. Ну или хотя бы с ним. – То он бы никогда не привёл никого нового в стаю. Как бы он сам этого не хотел. Потому что так поступают альфы. Потому что так поступают в стае. Потому что так поступает семья. И у Питера из семьи есть только Дерек. Да и то будущее, которое Стайлз когда-то знал. Совсем немного. Разве это стоящая поддержка стайного перевертыша? К тому же, мужчина не одиночка и не отшельник по своему желанию, как бы тот не старался так себя показать: истинное волчье мнение уже много раз доказывалось его поступками. Кто-то другой сознательно и жестоко оттолкнул волка в сторону, за разумные пределы здоровых отношений. И у Стайлза есть много причин, чтобы так думать. Ведь Питер вряд ли сидит допоздна в офисе, просто потому что им с Дереком удобнее возвращаться в одной машине. Волк навестил его в больнице, не только для того, чтобы выгнать Пенелопу в столовую. Мужчина зашел к нему в импровизированную допросную в Храме Нефилимов, совсем не оттого, что остро нуждался в информации для расследования. Оборотень потащил его в кафе на поздний завтрак, украл для него печенье из запаса Дерека и проводил до самой двери квартиры не для того, чтобы лишь быть уверенным в безопасности команды. (А еще звонил, писал, следовал тенью и разговаривал). Питер хочет окружить себя существами, он любит это, лелеет и почитает. Однако, так уж получилось, кошмарное стечение возможно предвиденных, но совершенно неприятных обстоятельств, сыгравших свою роль в судьбе Злого Волка, что поникший мужчина со льдисто-голубыми глазами имеет крохотною семью – всего лишь одного, такого же поломанного, хмурого оборотня, который еще и моложе него самого. И может быть, Питер тыкает в чужие синяки, громко ворчит и смеется над неудачами других, но всё еще заботится обо всех вокруг. За-бо-тит-ся. Поэтому и людям, и нелюдям, особенно довольно близким, хочется позаботиться о волке в ответ. Потому что это так легко и так приятно. Разве должен быть тогда Стайлз удивлен тем, что Дерек часто ставит самого старшего Хейла или даже просто его мнение в приоритет? Не будь на другой чаше весов детей, парень бы тоже так поступил. – Ты уже, наверное, догадался какую роль играю я в этой стае, – начинает с далека Питер, и, хотя Стайлзу приятно узнать больше о своем волке, он чувствует, что мужчина просто ищет способы обойти некоторые темы, связанные с прошлым стаи Хейлов. Ну ладно. – Дочерь Маан, – тихо произносит парень, едва удерживая слабый трепет в своем теле (потому что даже если его пара не готова пока делиться с ним своей историей, услышать о волчьей иерархии всё еще ужасно интересно). – И ты знаешь, почему, – ровно говорит Питер, словно уверен в данном факте. – Не совсем. Да, он уклоняется, почему такая привилегия должна быть доступна лишь для одиноких волков с задумчивым взглядом? – Но ты знаешь, что стая сформировалась благодаря мне. Точнее совсем не так, всё произошло из-за меня, но сделал я очень немногое, чтобы всё закончилось именно таким образом, – горько хмыкает мужчина, крепче сжимая руль. – Дерек встал на мою сторону. Слишком буквально, – голос волка прерывается, звуча каким-то образом отдаленно и совершенно тускло, словно свет мигающей лампы вдалеке. В чьем-то чужом окне. – А Джексон… ему нужны были знания, поддержка и семья. Думаю, в то время я очень охотно раздавал ее окружающим. Питер познакомился с Джексоном еще до того, как Дерек стал альфой? Ох. Это имеет гораздо больше смысла. Едва отделившись от основной стаи Хейлов, семейной, большой и известной, вряд ли бы им хотелось тут же принять незнакомца к себе в ряды. Скорее всего поэтому они упустили так много времени с остальной командой, не подпуская людей к себе, не желая даже принимать во внимание возможность расширения своей крохотной волчьей стаи, несмотря на то, как слаженно и чудесно сочетается вся команда вместе. (Стайлз догадывается, что у Хейлов с самого начала всё было не так красочно. Питер мало говорил и говорит вообще о своих родителях, братьях и сестрах. И он не думает, что альфой, которая забрала воспоминания мужчины, был Дерек или его дедушка. Ни тот, ни другой никогда бы так не поступил с ним. Судить конечно рано, парень ведь не в курсе всех обстоятельств данного решения, но… это Питер. Он, как и хмурый племянник, всегда будет на стороне Злого Волка). (К тому же не то чтобы есть прямо-таки весомые доводы, чтобы украсть чью-то память. Без ведома носителя). (О Марфа, что еще они сделали с его волком?). – Я всегда хотел узнать больше о других магических существах. А также о людях, – весело фыркает оборотень. – Не сомневайся, я ненавижу охотников, испытываю глубочайшее отвращение к нынешней политической системе Америки и крайне недолюбливаю недальновидных идиотов, но для меня было что-то увлекательное в таких хрупких творениях жизни, как ты. (Стоило ли вообще сомневаться, откуда возникла любовь их сына к Русалочке? Их отец – Ариэль). Питер наконец оборачивается к нему. Теперь лицо оборотня говорит о честности, поза небрежная, а плечи опущены в поражении. – Дочери маан обычно являются сердцем стаи. Они укрепляют узлы стайных связей, чуткие к волчьему зову и мольбам человеческой души, – мягким тоном вещает Питер словами своей бабушки, повторяя мудрость многих поколений в одном своем тихом шепоте. – Они строят крепость вокруг стаи, а также возводят мосты к остальному миру, – вкрадчивый голос волка вызывает россыпь мурашек на коже. – Дочери маан отдают весь свой огонь заботе стаи и при этом не боятся потухнуть, ведь сила стаи – эта сила каждого, и любовь не должна быть заперта внутри одного волка, а должна течь по узам всей семьи, позволяя ее пламени вспыхнуть новым цветом. На мгновение ему видится собственная нервозность мужчины, непривычная осторожность, переливающая через края тревожность, разбившая непоколебимые льдины светло-голубых глаз. Что-то эмоциональное, что-то глубокое таится в каждом громком выдохе, что-то искреннее просачивается сквозь впервые дрожащий при нем голос, что-то монументальное – в воздухе между ними. – Ты дочерь маан, Стайлз, – с восхищением бормочет Питер. Бормочет Питер. – Наша стая выросла на шесть прекрасных людей только благодаря тебе, разве ты этого не видишь? Ты объединил нас там, где мы не смогли друг друга услышать, ты протянул руку помощи, хотя мы и не знали, что в чем-то нуждались, ты был рядом, даже тогда, когда мы не знали, что боимся остаться одни. Его охватывает непроизвольная дрожь. Слова разжигают в нем что-то давно признавшее поражение, что-то, что как он думал, больше не влияет на него. Это разрывает привычное ему безразличие, утешительную рациональность, опорные логические доводы, и вместо них в нем вспыхивают непознанные ощущения, оглушительный всплеск раннее неизученных чувств, сводящих с ума все его рецепторы и синапсы. Пальцы покалывает от мощи этой новой внутренней силы. – Нет, нет, – смаргивая неожиданную слезу, растирая лицо ладонями, бормочет Стайлз. Всё не то. – Почему ты, Питер Йен Хейл, принял меня в свою стаю? – чуть резче, чем хотелось бы, спрашивает парень, строго глядя на замершего оборотня. – Не советник, не дочерь маан, не крутой консультант в ФБР, не… – он выдыхается и опускает плечи. – Почему, Питер? Лицо оборотня быстро меняется, становясь более суровым, надежным, за которым легко прячется предыдущая нервозность и восхищение. – Потому что ты мой, – сразу отвечает мужчина, а потом поправляется. – Наш. Это то, что говорит ему волк, существо инстинктов, внутренних страхов и заветных желаний. Это более чем исчерпывающий ответ, жутко лестный и неожиданно возбуждающий, тем не менее… он бы хотел услышать более обдуманный аргумент. – Потому что ты хороший человек, Мечислав. Э-э-э… это тоже не совсем то, что Стайлз ожидал. Хотя он в принципе не предполагал никакой возможный вариант: слишком спонтанно и без особых раздумий поднял эту тему. Но… несомненно приятные слова. Короткие, четкие и плотные, словно мужчина озвучил общеизвестный факт, а не что-то личное. – И ты будешь со мной, как член стаи, несмотря ни на что? – впервые за весь диалог он произносит то, что действительно мучало его на протяжении всего это времени. Реальный страх, липучий, гнусный, сопутствующий каждому его движению, словно та прогнившая половица, не дающая сделать и шагу без своего предостерегающего скрипа. – Ты будешь мне братом и сестрой, как больно нам не было бы вместе? – Да. И опять ответ приходит быстро, без промедления. Потому что не он один задавался этим вопросом, не так ли? Оборотень тоже представлял себе худший вариант событий, который страшным образом повлиял на их стаю. Консультант тоже видел, как сильно искривляют их натянутые отношения динамику команды, разделяя людей и нелюдей на две стороны. Волк тоже хотел бы сохранить их близость несмотря на любые обстоятельства и происшествия, любые трудности и падение, что принесет им их настоящее будущее. – Да, – повторяет Питер, уверяя то ли его, то ли себя. – Я обещаю. И дело в том, что Стайлз верит словам своей пары. Не потому, что не доверять любви всей своей жизни, в которую он пока даже не влюблен, было бы довольно печально, а скорее потому, что Питер не врет. Мужчина никогда не юлит в серьезных вещах, и еще не разу ни в одном из его видений, ни в одном варианте их возможного совместного будущего не обманул его. «Им нужно поговорить, по-настоящему и серьезно. Затронуть все те неприятные закоулочки, которые люди обычно избегают при первой встрече. Они… хорошо друг друга знают, они могут себе позволить быть… уязвимыми друг перед другом». Вернон совершенно точно не говорил только про Пенелопу с Дереком. – Я думаю, мне будет больно просто быть твоим сотоварищем, – признается Стайлз, сжимая пальцы в кулаки. Его ногти впиваются в мягкую кожу ладоней, а сердце бьется так громко и неистово, что вполне может поломать его ребра изнутри. – Я хочу быть твоим сотоварищем, я люблю это… – пронзительная правда из самого нутра. – Но быть кем-то особенным для тебя я жажду больше. Признание дается намного легче, чем казалось. Наверное, то, что показали ему мальчики-дриады действительно изменило его взгляды на мир, сделало его голову яснее, а мысли четче, и ему самому уже не терпится поделиться сокровенным с близким человеком. Со своей возможной парой. – Я очень хочу быть частью твоей жизни, – и всё же ему не хватило наглости или скорее смелости сказать «важной частью», но это отчетливо подразумевалось, как в тоне голоса, так и в крохотной паузе между словами. Стайлз может жить без Питера, он может – и он сейчас не пытается убедить самого себя в этом, он констатирует факт. Он прожил двадцать два года без своей пары, без ее физического присутствия, добрых слов и нашептанных тайн в чужом автомобиле. Стайлз не нуждается в Питере так, как обычно говорится в любовных романах, но он хочет его. Есть так мало вещей, которые он искренне жаждет иметь в своей жизни, и эта одна из них. Почти что одна из первых. И он готов выбирать ее, выбирать Питера в свою жизнь, каждый день до самого конца. Слезящиеся голубые глаза, словно распахнутые двери души, делятся слишком личным, оголяют вспыхнувшие нервы и кровоточащее сердце, бьющееся чересчур громко и быстро для его человеческих ушей. Стайлз не просто застал врасплох мужчину, он выбил из него дух, ослепил и оглушил. Ну или хотя бы Питер выглядит таким, тронутым до самых сокровенных уголков своей души. (Неужели никто не говорил волку, как приятно быть рядом с ним? Как смешны его саркастичные замечания? Как чудесно его страстное любопытство? Как ошеломляюще его разносторонние знания о жизни на этой стороне континента? Как горьки его обиды? Как прекрасны его острые мысли и показательная несдержанность? Как пугающе звучит его серьезность? Не уж-то не нашлось ни одного живого существа, с радостью и нестерпимым рвением желающего оказаться рядом со столь интересной, многогранной и красивой душой, как Питер?). – Ты уже, дорогой, – шепчет мужчина, распахивая глаза еще шире. И снова этот трепет. Если бы только он мог завернуться в этот дрожащий тон голоса, выкроить из него симпатичную броню, построить из него дом, а не новую крепость, и в конце концов ощутить безопасность. Если бы он только мог записать этот момент, бурлящий жар в животе и горящие щеки, в дневник, который не придется запирать в своем тайнике от себя и своих мечтаний. Если бы он только мог просто взять ошарашенного Питера за руку, прижать ее к своему горлу, позволяя ей пометить себя самым восхитительным способом. Если бы только… Дверь сзади открывается, внутрь машины падает тяжесть, стонет и что-то бормочет под нос. Однако, ни Стайлз, ни Питер не отводят друг от друга взгляда, слишком увлеченные эмоциями друг друга. И если волк наслаждается ими через непокрытый дым-травой истинный запах человека, то сам парень видит это в глазах своей пары (а у него были годы изучить все их золотистые вспышки и темно-синие глубины). – Двигаемся? – осторожно интересуется Айзек, видимо, сообразив, что попал в середину личного разговора между ними. – Конечно, – говорят они одновременно, поворачиваясь лицом к дороге. – Пристегнись. Старый заброшенный дом на Второй оказывается настоящим двухэтажным особняком, выглядящим настолько плохо, что его не сняли бы даже в фильме ужасов. Стайлз вполне использовал бы слово «убогий», чтобы описать перекошенное здание, наполовину заросший, наполовину сожженный передний дворик и сброшенную в одном месте кучу прогнивших досок, что когда-то были широким белым крыльцом. Единственное, что его остановило от обзывания бедного строения, – неизменная красота проглядывающая сквозь неизгладимые черты старости и пыльную усталость. Есть что-то очаровывающее, прекрасное в резных потерянных животных, приютившихся на подоконниках; цветной каменной плитке, уже потрескавшейся и изношенной; исцарапанной входной двери, украшенной позеленевшей музыкальной подвеской и аккуратными осколками зеркала. В этом доме жил кто-то, кто этот дом любил. Большое достижение. – Жуткая атмосфера, – шепчет Айзек, прикрываясь стаканчиком кофе. Из-за невероятной тишины, окутавшей всю улицу, голос Кудряшки разносится по округе громким звоном разбитой посуды. Стайлз бы так не сказал. Солнце нещадно палит спину, согревая до самых костей, ветер мягко огибает их фигуры, с нежностью теребя кусты соседнего участка. Да и сама земля, вторя улыбчивому небу кажется тепло-черной, плодородной, готовой к очередному возрождению. – Мы не будем заходить отсюда, – как-то даже разочарованно замечает Питер, оглядывая печальное состояние лестницы. – Давайте попробуем обойти дом. Возможно, задняя дверь выглядит лучше. Стайлз с Айзеком легко соглашаются с предложением оборотня, догадываясь, что в крайнем случае волк может попасть внутрь через балкон на втором этаже. – Какой кошмар! – восклицает Айзек, когда они начинают обходить участок, и рядом с ними что-то падает. Это оказывается всего лишь маленьким кусочком черепицы. Питер провожает красный камень долгим взглядом, а потом ведет их по более широкому кругу, как можно дальше от самого дома. В этот момент парня пронзает одна безумная, но в тоже время вполне как будто и логичная мысль. – Насколько тебе не нравится здесь находиться? – любопытничает он, приглядываясь к лицу бледного доктора. – Ну, – Кудряшка хмурится, перешагивая через заросли колючей крапивы, преграждающие тропинку странным замысловатым узором, – сначала мне самому очень хотелось всё это увидеть, но сейчас как-то не по себе, – медленно тянет Айзек, явно о чем-то задумавшись. – Думаешь, это потому что я человек? Хорошо. Возможно, Пенелопа когда-то была права и они с гением потерянные с детства близнецы. – Я ничего не чувствую, – мягко начинает Стайлз, улыбаясь тому, как быстро схватывает Кудряшка его идеи. – Такое ощущение, словно моя искра затихла; Питер не выглядит особенно напряженным, – оборотень впереди них фыркает, – а ты так побледнел и дрожишь, будто у тебя началась лихорадка. Потусторонние силы не являются «противоположными» магии, как многие думают. Это просто другая энергия, одновременно абсолютно не похожая на естественные течения Земли и совершенно такая же. Магические существа, необразованные и неопытные, глухи к бестелесной энергии, прячущейся на краях их мира. Искра Стайлза такая огромная и яркая, она тянется ко всем струнам этой Вселенной, шумит и светится, не позволяя ему разглядеть тени под палящим солнцем, несмотря на то, что он тоже является обычным человеком. Айзек же не наделен ничем подобным. Его слабый слух, ограниченное зрение и притупленные инстинкты натренированы быть первой и главной линией защиты хрупкого тела. Магия или же другая энергия, проскользнувшая внутрь крохотной щели между мирами, чудятся одинаково чуждыми и опасными, способными навредить человеку. Люди всегда были особенно чуткими к бестелесным и «паранормальному». – Ну тогда если признаться, мне и в доме Гвен было немного не по себе, – делится Айзек с веселой ухмылкой. – Это можно понять, – хмыкает Питер, когда они наконец выходят на задний двор. Появившийся перед ними частный дворик не выглядит более заслуживающим доверие, чем предыдущий. Несмотря на то, что деревянная дорожка к двери определенно выдержит их вес, косяк стоит покошенный в одну сторону, все окна разбиты или же просто заколочены кривыми досками, да и весь вид дома как бы намекает на свою недоброжелательность. Хотя опять же вокруг стен были разбросаны когда-то раскрашенные в веселые цвета горшочки для цветов, забытые резиновые игрушки сброшены в поржавевшее корыто возле страшного кресла, а в пустом бассейне, полном песка, полусгнивших листьев и каких-то инструментов, на боку лежит маленькая игрушечная коляска с куклой. – Жуть, – повторяется Айзек, вздрагивая. – Не думаю, что здесь есть кто-то, с кем мы могли бы поговорить, – отмечает оборотень, соглашаясь с оценкой профайлера. – И внутрь мы не зайдем, – едва слышно шепчет кудрявый гений, уткнувшись носом в свой слегка потрепанный шарф. Стайлз кивает, замечая, как Питер разглядывает небольшую беседку чуть дальше бассейна. Она сохранилась хорошо, держится крепко и уверенно, и солнечный свет придает необычный золотой оттенок, превращая маленький столик и несколько скамеек в настоящий райский остров посреди бури забытья и океана нещадно прошедших лет. Тишина затягивается. Никто из них так и не делает шаг в сторону дома или той чудесной площадки, покрытой сейчас плотной паутиной, словной сложной белой шалью. Горячее солнце бегает по осколкам зеркал, расклеенных по стенам, крохотным колокольчикам над окнами и полупрозрачным кристаллам, развешенным по всей территории и даже тем маленьким стеклянным шарам, в которых- Он вздрагивает, когда краем глаза замечает резкий отблеск, но обернувшись не находит ничего, кроме столба, обвешанного алюминиевой фольгой разной формы. Там есть простые кулечки, фигуры животных и длинные трубочки, а между всем этим весит необычная паутина тихо позвякивающих монет на кожаных шнурках, сложная и очень знакомая. Ох. Вокруг этого места так много всего необычного, странного, но это так хорошо сочетается со всей этой атмосферой заброшенности и пугающей ауры чьей-то смерти, что легко забывается первостепенное значение всех этих вещей. И здесь довольно много интересных деталей для покинутого всеми дома, не так ли? – Я думаю, нам лучше уйти, – уверенно произносит Стайлз, переглядываясь с Питером и Айзеком. Ни тот, ни другой вроде даже и не собираются противиться. – Здесь для нас ничего нет. – Здесь нет ничего. – Просто дом. Дом. Архитектурное строение, которое предназначается для жилья. Домашний очаг. Убежище. Место, которое делится только с самыми близкими людьми, разделяющими нечто невероятно важное с хозяином места. Дом. Не каждое здание имеет право называться так. Не каждый двухэтажный особняк с крепкими стенами, балконом, открытым бассейном на заднем дворике и красивой беседкой в саду. Не каждая крохотная конспиративная квартира с одной спальней, маленькой кухней и просторной гостиной заслуживает такое звание. – Это дом, – мягко шепчет Стайлз, заглядывая в окна обжитых комнат с ветхой, но мягкой на вид мебелью. – И он не пустует. Настоящие дома никогда не пустуют. Хрустальные колбочки с ртутью, а сейчас он в этом более чем уверен, красиво переливаются под солнцем, напоминая ему призрачное мерцание бестелесных. На балконе висит гирлянда, а внутри дома на полу разбросаны плюшевые игрушки. А на одном из подоконников стоит горшочек с землей, целый и невредимый. – С нами тут никто говорить не будет. Он разворачивается и уходит. Ему самому давно пора найти себе такой же дом. Чтобы в нем были плюшевые игрушки, красивые гирлянды и глупые глиняные горшки, сделанные своими руками. Дом Стайлза Стилински звучит потрясающе. И только когда они едут обратно в участок, когда солнечные лучи согревают им путь вперед, а голубое небо укрываются пушистыми облаками, Стайлз вдруг всё осознает. Гвен – это Стайлз, только без стаи, отца и сети поддержки. Она одна, ее никто не слышит и не видит. Разве можно винить ее в том, что она с ними играет?