***
— Никогда бы не подумал, что ты осмелишься привести в Союз благородную сам, — хмыкнул Геджутель, осторожно убрав волосы со вспотевшего лба девушки. — Пусть даже… в таких условиях. Учёный, который в это время аккуратно оборачивал вторую руку мягкой тряпочкой, чтобы сверху закрепить кандалы, криво усмехнулся. — Она подобрала наиболее правильную фразу для того, чтобы я не прирезал её на месте, а взял с собой. — Франкенштейн! Она же ещё дитя! — Мне напомнить тебе, что такое же дитя сделало с целой деревней? — уточнил учёный. Сжав зубы, Ландегрэ отвернулся. Подросток из центрального аппарата, необычайно сильный для того, кто не является каджу и слишком жестокий для того, кто является почти ребёнком. Франкенштейн уничтожил его с таким выражением лица, что становилось не по себе, хотя умом благородный понимал, что человеку тоже претило убийство детей. Пусть даже если эти дети с маньячным смехом вырезали целое поселение от мала до велика. — Скажи спасибо, что эти цепи не блокируют её силы, — сказал, как сплюнул. — Особенно после того, как ты просветил меня об её происхождении. — То, что Клаудия — дочь Традио, не означает, что она пришла сюда со злом. — Да ладно? — Послушай, я знаю её с детства. Она росла необычайно скромным и тихим ребёнком. И характером она полностью пошла в мать. Я уверен… — А ты можешь быть уверенным после того, как не видел её более двухсот лет? Осёкшись, Геджутель замолчал. И правда, как он может так говорить, не имея фактов? Со стороны снова раздался вздох. — Я помню, ты говорил, что когда-то дружил с Традио, — проговорил Франкенштейн, чуть прищурившись оглядев собеседника. Ландегрэ насторожился, но промолчал. — Если Клаудия не будет представлять опасности, она останется жива. Обещаю. Кивнув, Геджутель ушёл. Франкенштейн оглядел лежащее тело, подёргал цепи, проверяя на прочность и приложил пальцы к пульсу, отсчитывая. Выровнялся, уже хорошо. Как давно её отравили? Если это ловушка, когда им ждать опасности? Стал бы Лагус рисковать собственной дочерью? «Традио знает, где находится Союз», — правда ли это? Как на то Франкенштейн и рассчитывал, очнулась Клаудия через несколько часов. Всё ещё слабая, но уже способная отвечать на вопросы. К этому времени подтянулись и остальные: Музакка, Рейзел и Геджутель. Последний прибыл как раз вовремя, чтобы успокоить пленницу и объяснить, зачем кандалы и почему пока этого не стоит опасаться. Насторожённость из глаз благородной не исчезла, конечно, но, увидев знакомое лицо, она немного расслабилась. По рассказу благородной, она узнала о планах отца напасть на их убежище через несколько недель ночью и сейчас тот пытался всё спланировать так, чтобы застать людей врасплох. Узнав об этом она, Клаудия, больше не могла молчать и попыталась возразить отцу, что стало её главное ошибкой. Традио стал следить за дочерью более пристально. Поэтому, после того, как стало известно, что отступать каджу не собирается, и Клаудия решила сбежать, чтобы предупредить Союз о готовящейся атаке, Лагус уже ждал её. Поражение оказалось донельзя обидным, благородная не сумела сделать ни одной атаки, до того, как упала, отравленная каджу. — Мне бы ничего не было, отец давал противоядие, — тихо проговорила Клаудия. — Но я сбежала. Я не хотела, чтобы эта глупая война продолжилась. Я просто хочу, чтобы всё закончилось, чтобы всё было как раньше. Отец забыл наши учения, забыл, что мы сильнее людей, что мы не должны вредить вам. Я помню. И я не хочу идти с ним одной дорогой. Я ведь всё понимаю, — благородная чуть дёрнула рукой, из-за чего тихо зазвенела цепь. — Вы мне не верите. Я же дочь вашего врага. И не надо, я свою задачу уже выполнила. Будь, что будет. Франкенштейн молчал. Решение будет зависеть от него, он знал. На первый взгляд эта благородная не обманывает, искренность в голосе, полные усталости и безнадёги глаза. Умеют ли благородные настолько хорошо менять эмоции? Если он правильно помнил слова Геджутеля, ей около трёхсот лет, насколько она сильна в этом возрасте? Как сильно он рискует, снова идя на поводу товарищей? Резко развернувшись, мужчина встретился глазами с Рейзелом. Несколько секунд, и тот прикрыл глаза, отвернулся. Франкенштейн усмехнулся. Голос в голове был ещё непривычен, но, порой, чрезвычайно полезен. — Ладно, пусть остаётся. Эшлин, проследи за лекарством, я всё записал. Отдай кровь Амелии на анализ, будет интересно посмотреть, как она справится. Он поступил правильно, учёный это знал. Сейчас его больше волновала безопасность Союза. — Музакка, мне нужна твоя помощь, — глубоко вздохнув, проговорил Франкенштейн. Оборотень подавил в себе желание съязвить, он прекрасно знал, насколько сложно этому человеку просить помощи. Поэтому лишь поинтересовался, чем он может помочь? — Приведи своих, но только тех, кому ты бы мог довериться ни на секунду не засомневавшись. — Что ты задумал? — Просто сделай это, Музакка. Я пока сам не знаю, что хочу сделать. Кивнув, оборотень ушёл. Кадис Этрама ди Рейзел посмотрел на учёного. — Ты уверен, что это необходимо? — Это единственный способ спасти их сейчас, но нет, я не уверен. Даже в том, что Клаудия сказала правду. Мне нужен Грегор. Вы простите, Рейзел-ним, что оставляю вас одного. — Всё в порядке. Я в состоянии сам о себе позаботиться, — улыбнулся ноблесс. Кивнув, мужчина вышел из комнаты. Благородный же поднялся с дивана. И правда, за время нахождения в Союзе, он практически восстановил свою память и теперь лишь учился полагаться на себя, а не на слуг. Надо сказать, Франкенштейн ему очень в этом помогал, каким-то неведомым образом находя в своих делах брешь. Объяснял терпеливо, медленно, спокойно и повторяясь, если то было необходимо. Так действительно интереснее, чем, когда всё приносится на блюде. Силы постепенно восстанавливались. Без присмотра человека медленнее, но всё-таки он приходил в прежнюю форму. И это не могло не радовать. Не только Эшлин боялась быть бесполезной в предстоящей битве.***
Как и ожидал Франкенштейн на мини-собрание пришло только пятеро оборотней, не считая самого Лорда: Гарда, Джураки, Урнэ, Мирай и Дорант. Судя по их лицам, Музакка успел что-то рассказать, поэтому учёный решил начать без предисловий. — Я хочу переселить людей под ваши земли. Оборотни нахмурились, но почему-то не стали возражать. — И сделать это нужно очень и очень быстро. Враг узнал о нашем убежище. Я начертил то, что необходимо, за сколько справитесь? — Если прямо без отдыха, — хмуро оглядел чертёж Джураки, — то два-три дня. — Хорошо, — Франкенштейн вздохнул. Такое молчаливое согласие настораживало. Зная нрав оборотней, он был готов к спорам, отказу, даже злости, но не к принятию. Это наталкивало на определённые мысли, — Я не имею права просить вас об этом. Подумайте, ещё есть время отказаться. Ваш Лорд ни за что на свете не будет принуждать вас соседствовать с людьми, и я сам отменю переселение в ином случае. Музакка только закатил глаза, но промолчал. В этой беседе он вообще ничего не собирался говорить. Его стая должна сделать этот выбор сама. Если согласятся эти пятеро, значит, с остальными точно проблем не будет. — Глава, — Урнэ с улыбкой приобняла сестру, — что за дурацкие мысли? — Ты спас наших детей, — продолжил Дорант, — защитить твоих людей будет неплохим способом вернуть долг. — Без молодого поколения мы могли бы просто вымереть, — кивнул Джураки. — Поэтому защищать твоих людей нам будет не в тягость. Но мы не умеем строить дома под землёй. — Поэтому я пригласил сюда Грегора. Он поможет и объяснит, как укрепить стены. Пожалуйста не обижайте его и не забывайте, что ему нужно питаться и пить чаще, чем нам, — учёный помолчал. — И всё-таки, вы согласились? — Пойми, Глава, нам не в удовольствие подобное соседство, — чуть дёрнул губой Джураки, — Всё дело только в нашем долге. К тому же мы всегда можем переселиться, в случае чего. — Скорее всего мы это сделаем едва победим этого выскочку-благородного, — хмыкнула Мирай, Урнэ кивнула и продолжила за сестрой: — Действительно, давненько мы не меняли место жительства. — В таком случае, спасибо, — кивнул Франкенштейн. — Предлагаю начать немедля. — Ну, раз на этом всё, идём, — Дорант нехорошо улыбнулся. — Покатаем человека со скоростью оборотня. Оборотни пошли к выходу, подхватив чуть растерявшегося, но старающегося держаться бодро Грегора под руки. Только Джураки остановился и неожиданно вернулся к стоявшей неподалёку Эшлин. Полукровка напряглась: этот оборотень не особо любил её из-за разбавленной крови и не упускал случая, чтобы указать на ошибки. Франкенштейн говорил, что этим он пытается защитить самого слабого представителя стаи, чтобы девушка работала над своими ошибками и старалась достичь хотя бы минимальной силы оборотня. И Эшлин приняла это объяснение, хотя всё равно было обидно за предвзятое отношение к ней. К тому же никто, кроме отца, не знал об её новой силе. Но в этот раз Джураки смотрел по-доброму. — Ты очень выросла, Эшлин, и, с того момента, когда я последний раз с тобой общался, изменилась. Я был прав, тебе нельзя жить со стаей. Твоё место здесь, между вервольфами и людьми. Только так ты сможешь раскрыть все свои сильные стороны и побороть слабые. Я рад за тебя, моя самая немощная ученица. И с улыбкой растрепал рыжие волосы, сразу разворачиваясь и уходя. — То ли порадоваться, то ли оскорбиться, — утирая слёзы проговорила Эшлин, зная, что её услышат. — Ты никогда не научишься делать комплименты, Джураки! Ответом был короткий смешок. Учёный растёр ладони и улыбнулся, махнул в ответ уходящему Музакке и повернулся к Эшлин. — Мне надо кое-куда сбегать, поэтому постройкой новых лабораторий занимаешься ты. Клаудию из вида не упускать, кандалы не открывать. Долечить её ты сможешь и сама. — Ты надолго? — Нет, не думаю, но надо разведать обстановку, — учёный огляделся. — Я должен быть уверен в том, что сейчас переселение будет безопасным. Кивнув, Эшлин ушла в лабораторию. Учёный же вышел на улице. Кажется, в ближайшую неделю поспать снова не удастся. Ну и хорошо, меньше кошмаров.***
Рейзел медленно прошёл в комнату и огляделся. Как он и думал, Франкенштейн нашёлся именно здесь, в который раз склоняясь над лежащим телом. Франкенштейн отсутствовал почти неделю, и за это время в Союзе не было ни одного спокойного дня. Оборотни справились с задачей за обещанные три дня и ещё половину следующего откармливали забывшегося за работой Грегора. Рейзел улыбался, глядя, как ворчали Урнэ с Мирай, узнав, что ответственный учёный всё это время питался одними наспех сделанными бутербродами, и то, когда не забывал. После этого обустроили жилые помещения и переселили всех людей Союза. Клаудию привели с закрытыми глазами в единственную готовую комнату, в которой не чувствовался внешний мир. Франкенштейн запретил ей выходить до тех пор, пока он сам не удостоверится в том, что внутри Союза не чувствуются ауры оборотней. И только после этих мер, начали укреплять лаборатории и налаживать работу в них. Когда вернулся Франкенштейн, не заметил никто, кроме Рейзела. Незаметно прошмыгнув в новую лабораторию Главы, отстроенную сразу после камеры Клаудии, мужчина остался там. Ноблесс находился рядом, а потому зашёл следом, просто убедиться, что человек в порядке. Несмотря на активно ведущуюся работу, Франкенштейн не спешил принимать в этом участия, полностью переложив обустройство на плечи Первой Старейшины. Вместо этого он находился здесь, полностью сосредотачиваясь на работе с принесённым телом. До сих пор бессознательным. Обычно Кадис Этрама ди Рейзел наблюдал за этим молча, но сегодня впервые нарушил эту тишину. — Ты уверен, что у тебя получится? — осторожно спросил благородный. — Всё-таки, когда ты его нашёл, он был почти мёртв. Да и путь до Союза занял некоторое время. Учёный вздохнул и пропустил сквозь пальцы короткие волнистые пряди. Глаза лежащего были закрыты, но учёный слишком хорошо помнил их цвет, чтобы не представлять. — Я должен хотя бы попытаться. Он ведь всё ещё жив. Пусть на грани смерти, пусть держится только благодаря мне, но жив. И я приложу все усилия, чтобы он снова встал на ноги. Кивнув, ноблесс долгим взглядом оглядел лежащее тело и ушёл. К сожалению, в этой ситуации пробуждение не поможет. Такой всплеск силы может только навредить почти мёртвому телу. Но он всё-таки надеялся, что у человека будет на одну потерю меньше. Вернулся через несколько часов, поставил перед устало сгорбленным человеком чашку чая и несколько бутербродов. Он не знал, питался ли человек всё это время. Франкенштейн вздрогнул от стука тарелки, повернулся. — Вам не стоило этого делать, Рейзел-ним. Я вернусь к своим обязанностям, как только стабилизирую его состояние. — Не стоит торопиться, — мягко улыбнулся Рейзел. — Как ты помогаешь мне, так и я могу помогать тебе. Всё в порядке. Поешь, пожалуйста. — Разве не я должен служить вам? — человек даже язвил несколько вяло. Но его усталость была ноблесс только на руку. Иначе бы не было этой неосторожной фразы. — Контракт — это не рабство, а взаимопомощь, — терпеливо объяснил благородный. — Не ты помогаешь мне, а мы — друг другу. — Кажется, я понимаю это, — вдруг усмехнулся Франкенштейн, — но почему-то не могу принять. Я слишком привык платить, чтобы верить в такие подарки. Кадис Этрама ди Рейзел ничего не ответил, но с этого дня больше не считывал мысли человека всё время. Этого больше не требовалось, потому что человек, наконец, встал на тот путь, который приведёт к их сотрудничеству. К настоящему контракту, а не вынужденной мере. В последний раз оглядев лежащее тело, благородный вышел. Франкенштейн внимательно смотрел в его спину до тех пор, пока не закрылась дверь, потом вздохнул. «Нельзя никому доверять», — это был девиз всей его жизни. Был.