Другая история

      — Госпожа Раскрея, не торопитесь так! — причитала Амелия, семеня за благородной. — Я не успеваю!       Взрыкнув, Эрга Кенезис ди Раскрея подхватила человека на руки и, совершенно не думая о том, как это будет выглядеть, пошла дальше. Амелия ей нравилась, и благородная ничего не имела против неё, но именно в этот день она казалась ужасно медленной! Эта девушка не виновата, конечно.       Просто Раскрея лишком долго ждала этого дня.       Почти два года Франкенштейн выхаживал её отца.       Почти два года Раскрея, ещё не достигшая трёхсот лет, правила тем, что досталось ей в наследство. Конечно, Геджутель помогал ей, как мог, объяснял, рассказывал, но всё равно было тяжело. Иногда аристократка не выдерживала и рыдала, сжимая в руках подушку или край пледа. Заставший однажды её в таком положении Франкенштейн, пришедший проведать, как справляется молодая правительница, ничего не сказал. Чуть склонил голову и ушёл.       Через несколько дней Рейгар, вернувшийся с человеческих земель передал от Главы успокоительные капли и лосьон, который скрывал следы слёз.       В Лукедонии постепенно возвращался мир и прежний покой. Благородные, подвергшиеся гипнозу, приспосабливались к изменениям, те, кто притворялся соратником Традио, как Кертье, помогали им, объясняли, что вообще произошло.       Двухсотлетняя война, наконец, окончилась.       Поставив Амелию на пол, Раскрея с силой толкнула двери и прошла в лабораторию, глазами находя отца.       Тот сидел на кушетке, чуть морщась и потирая голову. Непривычно растерянный, бледный и слабый, но всё-таки живой.       Главный страх этих двух лет — почувствовать небывалую силу и мощь Рагнарёка пропал только сейчас. Всхлипнув, благородная бросилась к отцу, сжимая его в своих объятьях.       Лорды не должны плакать, не должны проявлять эмоций, они должны быть беспристрастны и холодны — Раскрея не могла следовать этому правилу сейчас, выплёскивая всё накопленное за долгие двести с лишним лет. Лорд, всё ещё не понимающий ничего, но помнивший, как погибла его дочь, крепко обнимал её в ответ, привычным жестом усаживая на колени, и удивляясь, как же она выросла!       Франкенштейн тактично ушёл, оставив их вдвоём. Он успел выведать у Лорда его планы и отговорить от ухода в вечный сон с последующей передачей Рагнарёка дочери. И эти слёзы — лучшее закрепление результата. Теперь человек был уверен, что у Раскреи будет ещё время, которое она может посвятить себе, а не креслу Лорда.       Навстречу вышел Музакка, шедший в сторону комнаты Рейзела. Ноблесс отказался уходить до тех пор, пока не удостоверится в том, что копьё не навредило человеку. Говорить о том, что он узнал это ещё в тот день, когда совместно с Музаккой спас его, благородный не стал. Лорд оборотней тоже промолчал, прекрасно зная, что в Лукедонии Рейзела ждёт пустой особняк и окно в качестве развлечения, а здесь — общение и свобода.       Оборотни переехали на следующий день после победы. Теперь их домом стала уютная скалистая местность примерно на середине дороги от Союза до Лукедонии. Стая довольна, Лорд доволен, что может быть лучше?       А главное — у него есть возможность приходить в гости к дочери.       Франкенштейн прошёл в кабинет, на ходу кивая Рейзелу, и опустился в кресло. Он устал, но эта усталость отличалась от того, что было во время правления Традио. Он просто устал, не измотан, не выжат морально, не нуждается во сне. И это, оказывается, так приятно!       На стол со стуком поставили тарелочку. Дурманящий аромат выпечки заставил вспомнить, что последние два дня учёный систематически пропускал завтраки, обеды и ужины. Видимо Рейзел понимал важность причины, потому и не настаивал.       — Печенье, — зачем-то уточнил ноблесс, выкладывая на такую же тарелочку ещё аккуратных прямоугольников и подавая её Музакке. В конце положил себе и убрал противень.       Последние полгода древнейший аристократ и всесильный ноблесс, полностью восстановивший свою силу, увлёкся готовкой. Пришлось обустраивать в его комнате мини-кухню. И заходить почаще, чтобы не расстраивать Рейзела. Франкенштейн только посмеивался и отстраивал над Союзом таверну. Ему не сложно, а благородному всё радость.       Всё становилось только лучше, и не хотелось думать о том, что что-то могло бы испортить эти мгновения.       Опасность будет всегда, они успеют отреагировать, а пока…       Пока в его кармане лежало кольцо, а около кресла — бита. Для Эшлин и её отца.