Uncovering a Secret

      Корво в бальном зале: пышно украшенном, вызолоченном, столы накрыты полотнами роскошного шёлка. Льётся плавная незнакомая мелодия, и в воздухе витает аромат парфюма, в который ненавязчиво вплетается винная нотка.              Вдруг откуда-то веет лавандой: свежо, сладко, умиротворяюще. Словно падаешь в море полей лаванды. Корво вскидывает голову и… замирает, точно громом поражённый – перед ним стоит богиня.              Джессамина так прекрасна.              Тёмные волосы забраны, обнажая тонкую шею, лишь пара непослушных локонов падает на её изгиб. Глаза сияют, они такие яркие, что Корво мог бы глядеть в них целую вечность. А губы кажутся полнее и такими мягкими.              У Корво не сразу получается взглянуть ей прямо в глаза – а когда он это делает, то видит в них игривый блеск. Джессамина знает, как она на него действует, и ей всегда приятно видеть, что его взгляд не упускает ни единой крошечной детали её облика.              – Лорд-защитник, всегда так рано.              Этот её тон – только для тех моментов, когда они наедине: дразнящий, лёгкий, приятный, как щебет утренних птиц. Корво одаривает её мягкой улыбкой, и Джессамина сияет, улыбаясь ему в ответ.              Эта улыбка озаряет всё её лицо, она могла бы притянуть звёзды с неба, чтобы они вращались только вокруг Джессамины. Корво вдруг хочется уничтожить все её портреты, потому что ни один из них не способен воздать должное этой улыбке. Джессамина кажется такой живой, как расцветший цветок, и Корво думает…              Она так прекрасна.              В комнате пока никого нет – Корво уже украдкой огляделся, – и у них ещё есть пара минут.              Джессамина ждёт, всё понимая, и когда Корво разворачивается к ней, её руки уже совсем близко. Корво медленно тянется к ней, а она всё ещё ждет.              Джессамина всегда говорила, что в любви Корво – как воробей. Чем сильнее ты пытаешься вырвать у него привязанность, поймать его, удержать, тем быстрее он улетит и спрячется. Но если подождать столько, сколько нужно, если быть тихой и притвориться, что ничего не замечаешь, тогда он сам подойдёт ближе, прижмётся лицом и, может быть, даже обнимет.              Корво так и делает.              Его руки приобнимают Джессамину, и он зарывается лицом в её шею, тихонько вдыхая лёгкий сладкий аромат, от которого по позвоночнику пробегает дрожь. Волосы Корво беспорядочно падают ей на плечи, но ему всё равно: закрыв глаза, он упивается этим кратким моментом, когда ничто не имеет значения, кроме тепла Джессамины и этого манящего запаха.              Она знает, что этот – любимый Корво, – и выбирает его так часто, как только может, хотя вполне способна позволить себе более роскошные ароматы.               Через несколько секунд Корво отстраняется. Он никогда не позволяет себе слишком многого публично, особенно, когда кто-то может вот так наткнуться на них, застать врасплох. Но перед тем как уйти, он мягко целует её в лоб, а Джессамина лишь улыбается.              Это особенная улыбка: лёгкий изгиб губ, блеск глаз. Это взгляд, предназначенный только для Корво и он говорит: «Я люблю тебя».              Корво моргает, и, как обычно, его лицо нагревается, и он опускает голову. До него доносится мягкий музыкальный смех Джессамины, и лицо Корво заливает новая волна жара.              – О, Корво, – ласково выдыхает Джессамина.              Запах лаванды, окружающий Корво, усиливается, а потом Джессамина вдруг обнимает его, разворачивает и тянет к себе – и всё это с легкостью и грацией молодой голубки.              Её губы мягче облаков, слаще мёда.              Она так прекрасна.              Как летящая бабочка, чьи тонкие крылья играют смешением фантастических цветов, затмевающим все краски мира.              В груди Корво вздымается волна, захлёстывая его теплом и кружа голову.              Он так сильно любит Джессамину.              А потом в обволакивающий цветочный аромат вмешивается совсем другой запах, разъедая приятную свежесть. Это резкий, зловонный смрад и это…              Корво отскакивает назад.              Губы Джессамины красные. Её глаза – её прекрасные глаза – ранены, запятнаны страхом и ужасом.              Из её живота торчит меч, кровь заливает её одежду.              Корво пробирает ледяной дрожью, резкой, как горящая ворвань, и из горла его рвётся дикий крик. Он с трудом осознаёт, что этот звук издал он сам, и подлетает к Джессамине, пытаясь её подхватить.              Нет. Пожалуйста.              – Джесс… – вскрикивает Корво, протягивая руку.              Джессамина падает, бабочка теряет свои крылья, и Корво оцепенело валится наземь.              Его руки – которые всего несколько секунд назад обнимали тело Джессамины – залиты красным.              Только не это. Снова.              Корво охватывает неудержимая дрожь, буря разрывает его сердце оглушительным громовым раскатом.              Он дико озирается по сторонам…              Бальный зал весь в красном. Руки Корво тоже.              Почему все красное?              Острая боль пронзает его сердце насквозь, так резко и молниеносно, что выбивает из лёгких весь воздух. Силы оставляют, и колени Корво подгибаются, тело его охвачено всепоглощающей агонией.              Утрата. Горе. Боль.              Она мертва.              Эта мысль ранит сильнее пули, и Корво начинает беспомощно задыхаться. Он не может вдохнуть, ноги не шевелятся, лёгкие горят, почему…              А потом краем глаза он замечает кольцо.              Императорский перстень-печатка, намного меньше того, что носит Корво. Просто лежит на земле. Неподвижно.              Он ничего не может поделать и тянется к нему. Она ушла слишком рано, слишком внезапно, и ему нужно что-нибудь, что угодно, лишь бы остановить эту ужасную боль, тугими тисками сковавшую тело, удушающую и абсолютно невыносимую.              Он хочет…              Кольцо перехватывает рука, бледная ладонь со слишком тонкими пальцами.              Корво вздрагивает.              Нет! Он не может…              Над ним с усмешкой возвышается лысый мужчина с холодными, бездушными глазами, закутанный в длинный плащ.              Хайрем Берроуз.              – Подпиши признание, Корво. – Его голос холодный и скользкий, как змея.              Корво не может двигаться, он не может…              – Ты убил её, Корво.              Берроуз обводит кольцо в ладони, пятная королевское украшение своими мерзкими пальцами. Он ухмыляется, жестоко скривив губы, и выбрасывает драгоценность, как мусор.              Корво может только наблюдать за отдалённым мерцанием, его ноги слишком онемели, чтобы двигаться.              Она мертва.              Его прекрасная бабочка убита.              Она мертва!              Рука Корво всё равно тянется, пытаясь вернуть кольцо и снова почувствовать его прохладное касание, чтобы снова вспомнить нежную лаванду. Джессамина.              Его пальцы успевают схватить лишь пустоту. Корво не нащупывает ни уголков алмазной эмблемы, ни тонкой полоски металла. Джессамина ускользает от него.              Он зажмуривается, в глазах закипают непрошенные слёзы, а боль, принесённая горем – невозможно остра. Это слишком. Слишком.              Джессамины больше нет.              Глаза Корво резко распахиваются: теперь он прикован к стулу. Руки тоже закованы в цепи. Он тут же в панике вскидывается, тяжело и загнанно дыша, но цепи держат крепко. На Корво обрушивается знакомый лязг металла, многозначительно напоминая о полной беспомощности. Безнадёжности. Невозможности остановить боль.              Если и есть что-то, что Корво ненавидит больше всего – то это ощущение ловушки. Он просто не выносит этого, не выносит, когда его удерживают под контролем против его воли. Корво любит быть свободным, как птица: расправить крылья и лететь куда угодно. Но быть королевским защитником – это совсем другое. Корво сам решил взять на себя эту роль, и он никогда не чувствовал себя вынужденным делать эту работу.              Его любовь к Джессамине – нечто совершенно иное.              Их любовь – табу, и если хоть кто-нибудь узнает, это будет катастрофой для них обоих, особенно для него. Эта любовь – единственная ловушка, в которую Корво позволил себе попасться, потому что даже для него ласковое обещание нежности и тепла оказалось слишком соблазнительным, чтобы его упустить. Он всего лишь человек, и его сердце тоже жаждет быть для кого-то драгоценным, жаждет нежности – и вот, не успев опомниться, Корво уже попался в силки любви, хотя ему следовало бы их возненавидеть.              В прошлом Корво оставался исключительно осторожным, никогда не позволяя Джессамине или себе слишком много за раз. Поначалу Джессамине это не нравилось, она часто теряла уверенность или была недовольна его прохладным отношением.              Ей потребовались годы, чтобы понять истинные мотивы поступков Корво – что он не любит чувствовать себя запертым, – и постепенно она оставила попытки быть навязчивой, всегда дожидаясь открытого позволения на лёгкие касания и поцелуи, и только потом подходя ближе. Так Корво мог чувствовать, что всё под контролем, это был единственный способ подпустить к себе Джессамину и позволить своей любви к ней воссиять.              Джессамина научилась дорожить этими краткими мгновениями так же сильно, как и сам Корво.              Но она мертва. Убита. Предана.              А Корво заковали в цепи, подрезали крылья и на шесть месяцев сунули в клетку Колдриджа. Сбылся его самый ужасный страх. Он предпочел бы испытать бесконечные муки, чем оказаться скованным, запертым, беспомощным, но именно через это ему пришлось пройти. Все шесть месяцев.              Шесть месяцев в ловушке: ни взлететь, ни убежать.              Это была абсолютная агония, и обессиленный скорбью, свежей раной пылающей в груди, он словно терял самого себя, часть за частью, деградируя и разлагаясь.              Корво знает, что это сон, знает, но всё равно ничего не может поделать. Он дергает цепи, но они не сдвигаются ни на дюйм.              Он просто хочет вырваться на свободу, он ненавидит ловушки.              Тошнотворный металлический запах пропитал воздух – запах крови Корво – и можно разглядеть пятна на полу, оставшиеся с прошлого раза.              В комнате всегда темно, единственный источник света направлен прямо в лицо Корво, словно пытаясь обнажить все разломы и трещины его души.              Из тени протягивается рука, держащая металлическую палку со светящимся раскаленным наконечником.              Корво не может отпрянуть. Он никогда не сможет уйти. Он никогда не сможет избежать боли.              Он в ловушке.              Раздирая глотку, наружу рвётся крик, и Корво бьется, но цепи держат, они всегда держат, и он может только сносить всё, что с ним творят.              Раскалённый наконечник вонзается в уязвимую плоть, покрывая волдырями и обжигая. Нервы воспламеняются, они горят, горят, горят, но боль не прекращается и сбежать нельзя.              «Пожалуйста», – эхом отзывается в его голове, но всегда застревает в горле. Он никогда не будет умолять вслух, но в безопасности своего разума, единственного места, куда они не могут дотянуться, где ему позволено быть свободным – он умоляет. И он умоляет так долго и так отчаянно, что это совсем не похоже на того королевского защитника, которым он был раньше.              Но так жалобно умолять его заставляет вовсе не физическая боль.              Именно осознание того, что они крадут его доброту, его мягкость, саму суть его выдавливают по капле, наполняя взамен ненавистью и страданием – всем, что Корво ненавидит, – заставляет его умолять. Знание, что с каждым ударом, каждым ожогом, каждым кусочком плоти он теряет частицу себя, заставляет его мысленно кричать им остановиться.              Он ненавидит это, ненавидит свою слабость, ненавидит себя, ненавидит Берроуза, ненавидит Кэмпбелла и ненавидит убийцу в красном. Он хочет, чтобы все они умерли. Он хочет всех их замучить и убить. Вся эта ненависть – её слишком много, всего слишком много – и это грозит заглушить мягкую лаванду, которую Корво еще может вспомнить в глубине своего разума, грозит испепелить все те светлые воспоминания, которые так дороги Корво. Это единственное, что у него осталось, и их у него отнимают.              Он ненавидит то, что не может это остановить, и потому умоляет.              Пожалуйста.              Хватит.              Горячий металл отступает, словно чувствуя мольбы Корво, но как только боль утихает, он тут же вонзается обратно.              Корво кричит.              Хватит.              Новый ожог, и Корво сердито смаргивает слёзы боли.              Он дергается снова, но по-прежнему скован. Отчаяние, охватившее его, высасывает прекрасное лицо Джессамины, весёлый голос Эмили, заглушает все счастливые воспоминания, которые Корво так отчаянно пытается удержать.              Пожалуйста. Хватит…              Наконечник вонзается глубже, и Корво снова кричит.              НЕТ!              И тогда боль уходит.              Цепи на его запястьях распадаются, и металлическая палка исчезает.              Исчезает всё.              Что-то накрывает Корво, его окутывает густое тепло, успокаивающе касаясь волос, торса, воображаемых ожогов, каждой частицы его, кричащей в агонии.              Отголоски ужаса и паники не уходят, и Корво пытается оттолкнуться, закричать, но тёплое одеяло мягко прижимается к нему, растекаясь, как целебный бальзам.              Он густой, словно мёд, но его касания так нежны, что Корво не чувствует себя пойманным.              Это чувство вырывает у Корво дрожащий стон: утешение так нежно, что по щекам невольно льются слёзы. И оно нарастает, забирая всю боль в теле, сглаживая трещины в душе.              Это… расслабляет, и Корво не может не поддаться, ища большего.              Он жаждет этого утешения, нежного касания, облегчения.              Паника начинает утихать, и Корво закрывает глаза, его тело слишком истощено, чтобы шевелиться, и, не отпуская это странное чувство, он соскальзывает во тьму.              Больше он ничего не помнит.              В следующий раз Корво открывает глаза уже в своей постели. В замешательстве он устало моргает. Конечности словно налились свинцом, а разум велит ему снова заснуть. Вот только…              Слишком ярко. Слишком тепло.              «Уже давно рассвело», – понимает Корво, бросив беглый взгляд на улицу, и приподнимается в постели. Это очень странно. Обычно он просыпается намного раньше, он никогда не спал так долго.              И он чувствует себя…              Он чувствует себя хорошо. Корво удивлённо моргает еще несколько раз. Это правда: спина не болит, плечи не сведены судорогой, а грудь не захлестывает новая волна страха, как это обычно бывает, когда он просыпается.              Он отдохнул.              Он не чувствовал себя отдохнувшим со дня гибели Джессамины.              Корво снова выглядывает на улицу. Судя по яркости света, вероятно, уже полдень. Тревога прогоняет остатки дрёмы: как? Он так долго спал? Корво снова опускает взгляд. Раньше такого не было.              И почему он чувствует себя таким отдохнувшим?..              Только тогда он осознаёт, что от его подушки раздаётся гул, тихий, но ощутимый настолько, чтобы привлечь внимание. Корво бросает туда взгляд и замирает, широко раскрыв глаза.              На простыне рядом с подушкой лежит одинокий костяной амулет, состоящий из трёх частей, соединённых в центре, и покрытый загадочными символами, вырезанными на кости. Артефакт тихо шипит, и коснувшись его, Корво сразу понимает, для чего он.              Восстанавливающий амулет. Исцеляющий.              Откуда…              Корво напрягается всем телом и застывает на полувдохе.              И его глаза раскрываются ещё шире.              Под амулетом есть ещё что-то, окруженное железной цепочкой.              Когда Корво осторожно откладывает в сторону костяной амулет, его сердце почти останавливается.              На него глядит знакомая алмазная эмблема. Императорский перстень-печатка. Тот же, который не покидал Корво с тех пор, как он надел его в Дануолле.              Корво немедленно бросается изучать цепочку. Тоньше, но прочнее, чем его собственная.              Он неверяще смотрит на него несколько секунд, колеблясь, а потом к нему приходит осознание.              Это кольцо Джессамины.              Сердце Корво переполняется, и он медленно поднимает драгоценность, ладонью ощущая прохладу на тёплой коже. Вес, диаметр, размер – всё точно такое же. Оно знакомо перекатывается по пальцам Корво.              Оно настоящее.              Оно действительно её.              Он на несколько мгновений прижимает его к груди, водя большим пальцем по эмблеме, лелея ощущение прохлады в своей руке. Форма, размер, края. Всё так, как и должно быть. Всё точно так, как он запомнил. Тяжесть в груди Корво ослабевает, её сметает тёплый поток облегчения и радости.              Цепочка… не та, что была у Корво. Она явно новая, полированная, серебристая. Сами звенья тоже меньше и тоньше, но Корво это не беспокоит.              У него снова есть его кольцо, и его не волнует, как чувствуется цепочка на шее. Вес кольца точно такой же и это всё, что имеет значение.              Одеваясь, Корво думает о другом.              Он не настолько упрям, чтобы отрицать правду, и он знает.              Дауд – единственный, кто мог достать такой особенный костяной амулет и положить его рядом с Корво, пока тот спал. И, похоже, Дауд нашёл кольцо и купил новую цепь взамен той, что он сорвал.              Может… в знак извинения?              Эта мысль сбивает с толку, и Корво снова гневно сужает глаза. Он до сих пор точно помнит слова Дауда, как именно он назвал Эмили. И не стоит забывать, что это он убил Джессамину, как бы он об этом ни сожалел.              Но потом Корво вспоминает историю Кента. Он спросил только потому, что не мог понять, почему добросердечный лекарь вообще решил последовать за таким презренным, жестоким убийцей – из всех людей в мире. Мальчик, наверное, даже не заметил, что его глаза наполнились слезами, когда он рассказывал о Дауде, отдавшем ему ключ. Корво признаёт, что не знает Дауда как человека, и, слушая историю Кента, он может понять, почему Кент так его уважает и почему так верен ему. И на краткий миг Дауд для Корво больше человек, чем хладнокровный убийца.              В этот миг он прижимает руку к груди, просто чтобы почувствовать кольцо, задерживает её на пару секунд, а потом надевает пальто и распахивает дверь.              Почти дойдя до второго этажа, он слышит резкое болезненное шипение, затем твёрдое «не двигайтесь». Он узнаёт оба голоса. Это Дауд и Кент, но голоса их звучат так, словно они поменялись местами. Звук боли принадлежит Дауду, а Кент, робкий Китобой, похоже, отчитывает его.              – Я ведь предупреждал вас не выходить и не напрягать рану, и посмотрите, что из этого вышло.              Это первый раз на памяти Корво, когда Кент разговаривает в манере, совсем непохожей на тихое неуверенное заикание, и сейчас этот голос звучит… до крайности раздражённо, что весьма удивляет.              Дауд что-то ворчит в ответ.              – Это не оправдание! Вы сотворили вчера утром нечто непростительное, что уже само по себе ужасно, и потом, когда вы вернулись по уши в сточных водах, я ничего не сказал. Я без единого слова всё переделал. И что же дальше? Вы снова уходите и всё портите!!              Корво достигает второго этажа и видит очень расстроенного Кента, возвышающегося над Даудом, который сидит без рубашки, покрытый бинтами. Брови Кента нахмурены, и, скорее всего, он из тех людей, которых не так-то легко разозлить, но когда это всё же случается, его совершенно невозможно остановить: он раскручивается, как ураган, всё набирая и набирая силу, пока не снесёт всё на своем пути. Корво, признаться, схож с ним в этом аспекте.              – Я велел не двигаться!! – Кент едва не срывается в крик, на что Дауд только стонет.              Корво продолжает спускаться по лестнице.              Когда он появляется, оба застывают. Гнев Кента мгновенно улетучивается. Его свирепый взгляд исчезает, а робкое, нервное выражение, слишком хорошо знакомое Корво, возвращается на своё привычное место. Рыжие волосы Кента растрёпаны, а руки зажимают широкую открытую рану на руке Дауда.              На секунду всё замирает в ошеломлённой тишине.              – Эм… Добрый день, лорд Ат-Аттано. Не хотите чего-нибудь съесть? – спрашивает Кент, его лицо озаряет неуверенная улыбка.              – Нет, спасибо, – отвечает Корво.              А потом он смотрит в глаза Дауду. Глаза Дауда в свете полуденного солнца выглядят почти серо-голубыми, но всё же напоминают Корво о криках Эмили и крови Джессамины, и внутри него вспыхивает ненависть. Он немедленно подавляет вспышку, отводя взгляд. Вспоминает костяной амулет, кольцо Джессамины (которое он чувствует на своей груди), и, демонстративно не оглядываясь, направляется к двери.              Он не может сейчас разбираться с Даудом, потому что очевидно, он не знает, что думать об этом человеке. То, что Дауд сделал прошлым утром, было непростительно, и Корво потребовались все силы, чтобы не убить его на месте, а вместо этого сбежать, сбежать, просто чтобы не дать себе этого сделать.              Корво всё ещё злится на него. Он знает, что Дауд поступил так только ради того, чтобы спровоцировать его, но это не делает его поступок менее жестоким или возмутительным. Он назвал Эмили ублюдком! От одной мысли об этом Корво стискивает кулаки.              Но есть ещё и прошлая ночь…              Дауд, должно быть, рылся в канализации, как и Корво, в поисках крошечного кольца (которое сам и выбросил). И, судя по гневу Кента, Дауд, должно быть, искал его часами, по горло в сточных водах и со свежими ранами по всему телу.              Корво не знает, что и думать.              Ему следует сказать Дауду спасибо? А за что его благодарить, если он сам и выбросил кольцо? Или, может быть, стоит накричать на него, ударить, избить? Но Корво не может так поступить, зная, что Дауд нашёл и вернул кольцо, верно?              Может ли история Кента изменить его мнение о Дауде? Когда Кент рассказал Корво свою историю, он ничего не скрывал. Он не последователь, слепо идущий за своим лидером, расточая ему хвалы. Верность Кента заслужена. Кент не скрывал, что когда-то видел в Дауде чудовище, что когда-то он ненавидел Дауда. Кент не солгал ему ни в чём.              И если он не лгал, а Дауд действительно всё это сделал, тогда он способен заботиться о людях, в нём есть мягкость, человечность – черта, ещё неизвестная Корво.              Но Кент это Кент. А Корво – это Корво. Дауд не убивал любимую Кента, не похищал его ребёнка, как сделал это с Корво.              Опыт Кента с Даудом просто не может определить опыт Корво с Даудом. Это было бы несправедливо.              Но какая-то упрямая, ненавидящая часть Корво яростно отрицает эту мысль. Его мнение не может измениться. Дауд – ужасный человек. Он убивает за деньги, он убил Джессамину, забрал его дочь, поддержал Берроуза, назвал Эмили ублюдком, выбросил кольцо Джессамины!. Он… Нет.              Корво должен быть справедливым. Он должен быть беспристрастным. Он не может позволить своим эмоциям встать у него на пути. Такую клятву он дал, верно? Эмили не нужен озлобленный, обиженный, эгоистичный образец для подражания. Если она захочет такому научиться, для этого есть Берроуз. Корво нужен ей добрым, беспристрастным, терпеливым и благородным.              Корво делает глубокий вдох и выдыхает своё негодование вместе с воздухом.              Что же будет справедливее?              Дауд уже убил Джессамину, ничто этого не изменит. Ничто не сможет вернуть её. Ущерб уже причинён, и бессмысленно держаться за ошибку Дауда, которую невозможно исправить. Лучшим исходом в такой ситуации было бы, если бы Дауд чему-то научился, показал, что изменился, изменил свою жизнь. Пусть даже он сказал, что глубоко сожалеет, если он этого не показывает, всё зря.              Дауд угрожал Корво, когда они впервые встретились, и Корво напал на него в ответ. Это доказательство того, что он ничему не научился. Зачем нападать на того, кто пощадил вашу жизнь? Проявил милосердие? Но после Дауд ему не угрожал. Так можно ли считать это усвоенным уроком?              И сейчас, оценивая вчерашнее поведение Дауда, Корво склонен полагать, что тот действительно не изменился и, следовательно, не должен быть прощён. И всё же то, что он сделал потом: нашёл кольцо Корво, несмотря на все свои раны, отдал ему этот… костяной амулет. Это был искренний поступок и, безусловно, извинение, Корво не станет этого отрицать.              Этого хватит, чтобы заработать ему ещё один шанс? Как Корво может измерить чью-то способность меняться? Даже логический разбор всех действий Дауда ничего не решит.              Корво, честно говоря, не волнуют поступки Дауда. Он может убить Джессамину, выбросить её кольцо, зная, как оно ценно для Корво, назвать Эмили ублюдком или отдать Корво костяной амулет, но это лишь поступки. Корво больше интересует, почему он всё это сделал, его намерения, мысли, мотивы. Это важнее самого поступка.              Но Корво многого о нем не знает. В лучшем случае он может только догадываться о намерениях Дауда, но не знать точно.              Кроме того, контакты Корво с Даудом составляют лишь мельчайшую часть его жизни, так как же Корво может принять решение, если он видел лишь часть экс-ассасина? Он должен принять во внимание историю Кента? И если он это сделает, сможет ли он быть справедливым?              В конце концов, всё сводится к одному вопросу: может ли Дауд вообще измениться? Сможет ли он стать лучше, прожив всю свою жизнь в кровавом бизнесе?              Ответ непрост, и Корво продолжает обдумывать эту мысль всю дорогу до гостиницы. И позже вечером Корво даже съедает больше половины ужина, пока не чувствует тошноту, чему Кент, похоже, очень рад.              После обеда Дауд сидит на одном из диванов с толстой книгой в руке. Он кажется поглощенным чтением, но Корво время от времени замечает на себе его взгляд.              Когда к Корво подходит кошка, он подхватывает её на руки, и та тихо мурчит, довольная вниманием, а Корво нежно гладит её. Глаза Дауда заметно сужаются при виде кошки, но Корво не удостаивает его вниманием и идёт наверх.              Вскоре снизу доносится шум, восклицания и взрывы смеха, едва приглушённые тонкими стенами. Корво к такому не привык, но он не возражает. Китобои могут делать всё, что им заблагорассудится. В любом случае они всегда много шумят после ужина, особенно после того, как Корво возвращается в свою комнату.              Ему всегда интересно, чем же они заняты.              Скорее всего, ничем, связанным с жестокостью. Восклицания всегда радостные, и Корво никогда не спускается, чтобы их прервать, потому что знает, что его присутствие сотрёт всю эту радость.              Но ему определённо любопытно. И у него неплохое настроение (вероятно, оттого что он выспался), потому Корво выпускает кошку на улицу и прокрадывается обратно вниз.              Около десятка Китобоев сидят в окружении бутылок виски. В их расположении также колода карт и монеты, разбросанные по деревянному столу, и никто из них, отвлечённых алкоголем, не замечает Корво. (Дауд, конечно, замечает сразу же, но делает вид, что нет).              – Эй, кто хочет сыграть? – спрашивает Девон.              Несколько братьев качают головами, допивая виски.              – Эй, Кент, поиграй с нами, – весело подзывает его Фёдор.              Рыжий лекарь замирает, стремительно краснеет, а потом уносится, бормоча отговорки.              – Эх, я же говорил, что не надо было в прошлый раз, когда он проиграл, загадывать, чтобы он пригласил на свидание ту серконосскую девчонку, – ворчит Фёдор.              Девон вздыхает.              – Я буду играть. – Грубый голос сопровождает звуком захлопнувшейся книги.              Федор тут же начинает жаловаться:              – О, клянусь Чужим, на него у меня не хватит денег.              – Что, ещё не отошёл с прошлого раза? – ухмыляется Девон.              – Ты тоже из-за него не мог смотреть на виски неделю,– защищается Фёдор.              – Пошёл ты, – хмурится Девон.              – Нам всё равно не хватает ещё одного, – стонет Федор, размахивая полупустой бутылкой виски, как пьяница. – Чёртов Томас, почему его сегодня нет?              Корво снова смотрит на них со странным очарованием. Все они выглядят… счастливыми, вместе пьют и беззлобно ворчат друг на друга, как братья.              Они выглядят… как семья.              Корво вдруг вспоминает ночи у камина: он, Джессамина, Эмили, усевшись прямо на полу, с детской улыбкой держит цветной карандаш.              Трудно поверить, что все эти люди когда-то были наёмными убийцами.              Корво считал, что Дауда шум будет бесконечно раздражать, но по его виду не заметно, что он вообще возражает.              Вот что здесь происходит каждый вечер? Весёлые посиделки, игры в карты, разговоры и виски? Само зрелище этого подталкивает Корво принять решение, мгновенно разгоняя бесконечные вопросы, осаждающие его весь это день.              – Закари? – спрашивает Девон.              Один из китобоев качает головой.              – Я буду играть.              Стоит Корво только произнести это – вся комната замирает. Затихает смех. Даже Дауд застывает, но лишь от внезапности предложения. Корво спускается по лестнице и садится напротив Дауда, игнорируя шокированные взгляды остальных.              – Ла-адно, – неуверенно тянет Фёдор.              Он берёт горсть монет и складывает в общую кучу, а потом глядит прямо в эти непоколебимые серые глаза.              Он даст Дауду ещё один шанс. Попытается простить его… ради них обоих.