Uncovering a Secret

      На следующее утро Кент, кусая губы, спускается по лестнице, чтобы приготовить завтрак. Внизу тихо, и сердце Кента падает, когда он не видит на кухне Дауда с мешочком кофейных зёрен и не слышит его обычного грубоватого приветствия. Дауд уже несколько дней не готовит кофе, даже не пытается заговаривать с Кентом и в последнее время выглядит таким уставшим, что Кент знает: его что-то беспокоит и очень сильно.              Кент вздыхает, доставая бекон и нож, и принимаясь медленно нарезать мясо тонкими ломтиками. По утрам обычно холодно и немного сумрачно, и на кухне так тихо без Дауда, что иногда бывает одиноко.              Кент начинает чувствовать себя очень виноватым.              Ему следовало бы хорошенько подумать, прежде чем так открыто говорить о Лёрк.              Ему следовало быть умнее.              До первого появления Корво на Серконосе лишь две темы – знали все китобои – никогда не обсуждались вслух.              Первой был Корво. Второй была Лёрк.              Кент никогда не ходил с Даудом на миссии, но от братьев он знал, что Лёрк и Дауд были близки. Она была единственной, кто, так хорошо зная Дауда, всегда говорил с ним открыто и бесстрашно. Лёрк всегда была той, к чьему мнению Дауд прислушивался в первую очередь, и той, к кому он отправлял остальных китобоев, если им нужна была помощь.              Возможно, Кент никогда по-настоящему не доверял ей, но Дауд доверял.              А потом...              От внезапной острой боли он шипит и роняет нож: палец горит. Из пореза над костяшкой пальца начинает сочиться кровь, и Кент немедленно, закусив губу, бежит промыть рану под струей воды. Он быстро и небрежно бинтует палец и, несмотря на лёгкое жжение, нарезает оставшийся бекон ломтиками.              Когда спускается Дауд, чьё лицо кажется бледнее обычного, Кент уже выкладывает на блюдо готовый бекон. Дауд выглядит измученным. Увидев Кента, он не здоровается, а просто проходит мимо него на кухню, отчего сердце того вновь падает.              Дауд громко стонет, когда понимает, что кофе ещё не готов, и Кент возвращается, направляясь к мешочкам с кофе.              – Я сейчас сделаю. Просто... подождите в зале. – Кент слабо улыбается, сражаясь с завязками мешочка непослушными пальцами.              Дауд хмурится сильнее, заметно напрягаясь. Он открывает рот, и Кент весь подбирается. Он распознаёт признаки: Дауд вот-вот сорвётся и закричит.              Но тут он вдруг замечает раненый палец Кента, обёрнутый маленькой белой тряпочкой. Морщинка на лбу Дауда разглаживается, совсем чуть-чуть, и он качает головой.              – Нет, я сам. – Его голос резок: толика гнева всё-таки просочилась наружу.              Дауд отпихивает Кента в сторону, но не грубо, с ворчанием подбирает мешочек и высыпает оттуда кофейные зерна.              Воздух наполняет аромат кофе, китобои начинают спускаться на завтрак, и когда появляется Корво, Кент замечает, как Дауд щурится.              Кент приносит Корво еду, тот улыбается и благодарит, кажется, не обращая внимания на горящий взгляд Дауда из другого конца комнаты.              Дауд быстро расправляется со своей порцией, как и Корво, а сам Кент к этому моменту ещё только собирается поесть, устроившись за столом с подносом.              Кент накалывает на вилку кусочек бекона, собираясь отправить его в рот, когда слышит: Корво что-то говорит, слишком тихо, чтобы разобрать слова. Он поднимает глаза и видит Дауда, застывшего в дверях гостиницы, и Корво – в паре шагах от него. Его братья, похоже, ещё ничего не заметили, продолжая болтать друг с другом.              Корво снова что-то говорит, и глаза Дауда вспыхивают тем особенным светом, который мгновенно заставляет Кента напрячься и замереть.              – Не твоё собачье дело! – Дауд в шаге от срыва, его мощный голос гремит как выстрел. Все китобои подпрыгивают (включая Кента, хотя он и предвидел это) и немедленно замолкают.              Дауд собирается открыть дверь, но Корво встревает перед ним, твёрдо придерживая дверь и что-то говоря.              Теперь Дауд застывает, самый воздух словно сгущается, и все китобои задерживают дыхание, потрясённые и напуганные одновременно. Кент бросает взгляд на окно, то самое, через которое Корво выбросил Дауда, и его сердце начинает бешено колотиться. Что происходит?..              – Что тебе, блядь, ещё неясно, Аттано?! – рычит Дауд, разъярённый, как никогда раньше, и крепко хватает Корво за воротник. Кент крупно вздрагивает.              О темпераменте Дауда ходят легенды, он – граната, готовая взорваться, и когда это происходит, то взрывная волна сметает всё и вся на своём пути. Но Корво, на удивление, никак не отвечает на агрессию (даже рук не вскидывает) и снова что-то спокойно говорит.              Дауд стоит к Кенту спиной, но даже так можно сказать, что он сейчас совершенно взбешён. Он буквально излучает желание убивать, и, похоже, готов разнести здесь всё голыми руками.              Нет, нет. Не снова.              Кент не может сглотнуть, он не смеет даже дышать и просто сидит, дрожа от страха.              – Разве мало ты уже влез?! – Дауд яростно отталкивает Корво, дверь громко трещит, но королевский защитник не проявляет никаких признаков боли.              Все китобои слишком напуганы, чтобы даже шевельнуться, совершенно ошеломлённые внезапной вспышкой гнева своего мастера. Любой другой, столкнувшийся со всей тяжестью это гнева, сник бы и зарыдал, но Корво просто отвечает прохладным взглядом, бесстрашный и невероятно спокойный.              – Трахать Джессамину, устроив величайший скандал за столетия, этого тебе не хватило?! – кричит Дауд, снова тесня Корво назад.              Выражение его лица мгновенно меняется, глаза загораются.              Дауда трясёт, и несколько мгновений проходит в тишине. Напряжение велико, и никто не осмеливается дышать.              Внезапно пальцы Дауда разжимаются, резким движением отпуская одежду Корво.              – Уйди с дороги, – говорит Дауд тихо, но очень злобно.              Корво несколько мгновений рассматривает его, не сдвигаясь с места.              Дауд добавляет ещё одно слово, слишком тихое, чтобы разобрать, и Корво прищуривается, но потом отходит в сторону, позволяя ему пройти.              Тот рывком распахивает её, едва не выдрав из косяка, и исчезает снаружи, скрываясь из поля зрения Кента.              Корво долго не двигается, уставившись в окно, но в конце концов, тихо закрыв дверь, проходит обратно и поправляет свою одежду.              Потом он поворачивается и видит группу китобоев, которые смотрят на него, широко раскрыв глаза, побледневшие и застывшие. Он смотрит в ответ непроницаемо, словно всё, что сейчас случилось, вообще его не тронуло.              – Мои извинения, – коротко говорит Корво и уходит наверх по лестнице, перешагивая по две ступеньки за раз.              Ни китобои, ни Кент по-прежнему не смеют шевельнуться, держа в руках вилки.              Что это сейчас вообще такое было?              Минуту спустя Корво возвращается вниз с пальто в руках и китобои поспешно отворачиваются, сосредоточившись на еде. Королевский защитник тоже исчезает за дверью, шагая так, что сразу становится ясно: он торопится; и, наконец, с мягким щелчком дверь закрывается.              Только тогда Фёдор наконец заговаривает, глядя в сторону Кента.              – Эм-м... – Фёдор сглатывает. – Какого хрена только что случилось?              – Он просто вдруг так... разозлился, – произносит другой китобой.              – Вы слышали, о чём они говорили? – спрашивает Девон.              Китобой, сидящий ближе всего к двери, качает головой.              – Дауд не был так зол с тех пор, как... – начинает Томас, потом делает паузу. – ...Да никогда, вообще-то.              – Да что за нахер? – Фёдор роняет вилку на тарелку и снова трясёт головой. – У этих двоих в последние дни всё было отлично и вдруг они снова начинают?!              Кент возвращается к возне с кусочками бекона на своей тарелке, накалывая их на вилку. Когда он протыкает один из них, из него вытекает небольшая лужица жира, и Кент сглатывает. Он думает о том, насколько измотанным был Дауд последние несколько дней, о встревоженном выражении его лица.              У него есть предчувствие и...              Возможно, это как-то связано с Лёрк.              Это единственное, что могло так расстроить Дауда.              Кент снова протыкает свой бекон, снова чувствуя себя виноватым. Из-за него всё это началось. Ему не следовало даже упоминать Лёрк, надо было просто держать рот на замке. Он знал, что эта тема была очень личной для Дауда, так почему он решил рассказать вообще всем?              Промолчи он, Корво и Дауд не сцепились бы, Кент в этом уверен. И промолчи он, Дауд не был бы в таком ужасном настроении и не был бы так напряжён. С ним было бы всё в порядке.              Кент запихивает бекон в рот, пережёвывает, а потом вздыхает.              Вот только… Было бы?       Дауд вообще был в порядке до всего этого?              Почему Корво вообще вмешался? У него нет никаких причин, и... откуда он вообще знает, кто такая Лёрк?              Кент хмурится на все эти вопросы без ответов. Очевидно, между этими двумя происходит многое, чего он не знает, и хотя он не будет вмешиваться в их дела, про себя Кент желает, чтобы они уладили всё миром, как и год назад.              Они много страдали, и сердце Кента болит от осознания того, что оба до сих пор испытывают боль, до сих пор тяготятся всем, что с ними произошло. Он больше всего на свете хочет увидеть, чтоб они хоть раз прекратили раздоры, отпустив всё, что случилось, и просто... выдохнули.              Но теперь он начинает сомневаться, что это вообще возможно. Неужели им просто суждено продолжать сражаться друг с другом, навечно оставаясь врагами?              Это ужасная мысль.

      День, когда Дауд впервые встретил Билли, был холодным.              Дауд как раз разобрался с несложным заказом в Деловом квартале – устранил три цели разом – и собирался возвращаться домой.              Стояло раннее утро – всего пара часов до рассвета. Воздух был прохладным, а город ужасно тих.              Дауду нравилось. К тому моменту, когда тела с перерезанными глотками найдут, пройдут часы, а его самого уже и след простынет.              Его краcный мундир был запятнан кровью, и, казалось, насквозь ею провонял, но ему было не впервой. Тонкий слой остывшего пота тоже не доставлял особых неудобств, и Дауд отправился в путь до дома.              Ему не потребовалось много времени, чтобы понять, что у него есть хвост.              Судя по лёгкости звука шагов – девушка.              Дауд не обратил на это никакого внимания. Многие пытались узнать больше о неуловимом Клинке Дануолла, и сталкеры, подобные ей, не были такой уже редкостью.              Дауд просто ускорил шаг, зигзагами минуя крышу за крышей. Ему нужно было беречь силы после их траты во время убийства, и он был уверен, что в любом случае легко оторвётся.              Вот только... Этого не произошло.              Девушка была неуклюжей, но твёрдо стоящей на ногах: она карабкалась и взбиралась по крышам, упорно следуя за Даудом в полумраке, прячась за дымоходами и распластываясь на черепице крыш. Дауд подумывал просто убить её и сбросить тело вниз, просто чтобы преподать урок всем тем, кто решит за ним последить, но быстро передумал, когда девушка бесстрашно перемахнула с крыши на крышу, едва не упав, но в последнюю секунду восстановив равновесие.              Дауд резко повернул вправо.              Он спрыгнул с крыши, уперевшись ногой в столб, и быстро перенёсся дальше, мягко приземлившись на следующей крыше.              Теперь это наверняка собьёт её со следа. Дауд замедлил шаг, напрягая острый слух в попытке уловить наилегчайший звук.              К его удивлению, через несколько секунд послышались шаги, и Дауду стало любопытно.              Кем была эта девушка?              Дауд ускорил шаг и двинулся дальше, преодолевая гигантские расстояния из одного конца Дануолла в другой. Он сделал большой крюк, беспрестанно прислушиваясь к выдающим его преследовательницу шагам. Она ни разу не потеряла его из виду, хотя временами Дауду казалось, что он всё-таки оторвался, и это начинало производить на него сильное впечатление.              Решение было принято, и когда через некоторое время девушка замедлила шаг, явно выдохнувшись, Дауд наконец направился к своему укрытию, сбавив темп до лёгкой рыси.              Высунувшись из окна укрытия, он быстро нацелился на соседнюю комнату, и, полыхнув меткой, исчез и снова появился. А потом – стал ждать, взгромоздившись на книжную полку.              Девушка забралась внутрь через несколько секунд, тяжело дыша и вся в поту. Она была маленького роста, очень худая, с неровно подстриженными волосами. Яркими глазами, полными любопытства, она оглядела всё вокруг, изучая потускневшие картины на стенах и стопки грязных бумаг, прогрызенных крысами.              Девушка продолжала смотреть по сторонам, скорее с любопытством, чем со страхом, и Дауд сразу понял, что она не какая-то ищейка, подкупленная Смотрителями ради получения информации о нём лично. Она была просто трущобницей, обычной девчонкой.              Ещё через несколько минут Дауд, наконец, спрыгнул с книжной полки и подкрался к ней сзади, выжидая.              Увидев его, девушка тут же вздрогнула, отступив на пару шагов, но когда прошёл первый шок, она застыла, как вкопанная.              Впечатляет, подумал Дауд. Большинство бы развернулось и убежало от одного вида легендарного Клинка Дануолла, но эта девушка твёрдо стояла, глядя ему в глаза, бесстрашно или, быть может, безрассудно.              – Ты следила за мной, нашла это место, но не просишь пощадить свою жизнь и не бежишь.              Девушка сглотнула и слегка наклонила голову.              – Здесь некуда бежать. И, по правде говоря, я не слишком привязана к жизни.              Дауд узнал выражение её глаз. Глаза, узревшие ужасы мира. Глаза тех, кто близок к отчаянию и кому незачем жить.              Когда-то такие же глаза были у Дауда.              Он подошёл ближе; девушка не отшатнулась, даже на дюйм не сдвинулась.              Её глаза были тёмными, почти матовыми в тусклом свете, но Дауд все равно разглядел в их глубине ветвистую сеть линий, напомнивших ему треснувший стеклянный шар. Он разглядел израненные частицы её самой, скрытые в тенях и полумраке. Трещины, которые – Дауд знал – никогда не срастутся, но в этих глазах Дауд разглядел ещё кое-что.              Нечто яркое.              Как луч света во тьме.              Нечто, упорно склеивающее эти расколотые части.              Он увидел огонь.              Он увидел пламя.              – Ты думаешь, что уже мертва внутри, но я дам тебе то, ради чего стоит жить, – сказал Дауд, приняв решение. – Ты будешь сражаться за меня и убивать людей, подобных тем, что причинили тебе боль.              Девушка без колебаний кивнула, едва заметно вздрогнув.              А всё, что было дальше – уже история.              Дауд определённо был непростым наставником, всегда оставаясь холодным и отстранённым. И всё же, каким-то образом, несмотря ни на что, дерзкая девчонка находила способы проскользнуть под его стальную броню, принося с собой странное тепло, испытать которое Дауд даже и не мечтал.              Дауд доверился ей. Она стала другом. Она стала единственной, кто рискнул над ним подшучивать – единственной, кому он позволил это сделать.              На крышах, когда время для них переставало существовать, а Дануолл спал, он часто говорил ей, что они – ассасины – подобны фейерверку. Неудержимые, яркие, магнетические, на один-единственный миг привлекающие всё внимание – и в следующую секунду исчезающие. Они горели жарко, а потом сгорали дотла.              Такова была жизнь наёмного убийцы.              Они жили мгновеньями вспышек - ни больше, ни меньше. Так проходила вся жизнь.              Он научил Билли поступать так же, научил её всему, что знал сам, и вместе они опустошили жалкий политический ландшафт Дануолла, оставляя за собой лужи крови. Этому Дауд посвятил всего себя – стать величайшей вспышкой, увиденной миром.              Пока его меч не пронзил тело Джессамины.              Вспышка, рождённая Даудом, оказалась слишком яркой, ослепив всех и погрузив во тьму. Он горел слишком жарко, слишком ярко, слишком быстро.              А потом он понял, что больше не хочет гореть.              Но было поздно, слишком, слишком поздно. Пожар, который он разжёг, уже разгорелся, бушуя вовсю, начавшись хлынувшими в Дануолл полчищами крыс, прорывающихся сквозь плоть и сталь, а закончившись невинным ребёнком, которого он похитил, лишив детства, и одним-единственным безвинным королевским защитником, которого он подставил, обрекая на Колдридж, жестокие пытки и адскую боль.              Впервые за всю его жизнь не нашлось «очередного развращённого дворянина», занявшего место убитой императрицы.              Впервые за всю его жизнь порочный круг, который, как он думал, лежал в самой основе Дануолла, наконец-то обернулся против самого себя, и всё рушилось.              Да, они горели ярко, но однажды должен был наступить момент, когда все они неизбежно сгорят. Вот что он проповедовал, идеология, которую он вкладывал во всех своих китобоев, и всё же, впервые в жизни... всё, чему он посвятил себя… ужаснуло Дауда.              Он не хотел сгорать дотла. Он не хотел умирать. Он хотел исчезнуть, сбежать, навсегда оставить эту проклятую жизнь. Он не хотел исполнять своё предназначение ассасина. Вот почему он ухватился за эту загадку Чужого, за имя Делайлы, в какой-то отчаянной надежде, что что-то ещё можно исправить, ещё можно спасти.              Китобои заметили перемены (Билли – особенно), ведь он сам учил их проницательности, и Дауд знал, что часть из них уже планировали сдать его смотрителям за хорошую плату. Знал, что строились планы сместить его.              И в смятении, гневе и холодном негодовании он взорвал скотобойню Ротвильда, отняв множество жизней просто чтобы доказать свою силу.              Это была ужасная ошибка.              Он не почувствовал себя сильнее, вовсе нет, и чем больше слухов о милосердии Корво доносилось до Дауда, чем чаще Кент – самый невинный из всех них – продолжал смотреть на него с презрением и брезгливостью, тем сильнее разрывалось сердце Дауда, тем больше он тосковал.              Он перестал убивать. Или попытался.              Он никогда не понимал, как трудно будет удержать клинок, десятилетиями охотно пуская его в ход. Ведь если он сумел стольких убить, наверняка, просто обезвредить их не будет так уж сложно? Он считал себя опытнее, чем был на самом деле, и дорого заплатил за своё высокомерие глубокой раной, рассёкшей руку, когда он пытался разобраться с Тимшем.              И вот настал роковой день: Дауд увидел, как смотрители врываются в его убежище, а его люди убиты, преданные своим же.              От всей этой кровавой вони и символов аббатства, оскверняющих каждый дюйм его дома, какая-то часть его измученного разума буквально рассмеялась. Это было возмездие, преподнесённое ему буквально на блюдечке. Последствия, о которых предупреждал его Чужой – вдвое хуже, чем причинённый им вред.              Почему он решил, что может хоть что-то изменить? Он увяз слишком глубоко, и все его усилия оказались напрасны. Дануолл превратился в пустошь, выжженную до золы с лёгкой руки самого Дауда. Нечего здесь было исправлять, нечего спасать.              Для Дауда было уже слишком поздно. Он монстр, а все монстры заканчивают свой путь одинаково.              Он приказал схватить смотрителей, и когда Билли сняла маску и рассказала о своём предательстве, темнокожая, с растрёпанными волосами – всё та же девушка, которую он знал, Дауд даже не вздрогнул. Его сердце даже не сжалось так сильно, как он ожидал.              Должно быть, в глубине души он знал, что это будет она, именно она, просто не хотел видеть или верить, пока это не стало реальностью, пока вид её лица без маски не врезался в него со всей силой несущегося локомотива, потому что его подозрения наконец воплотились в реальность.              Но это всё равно было больно, конечно, было. Когда Билли показала своё лицо, Дауда охватила жгучая боль, всеобъемлющая, всепоглощающая, словно огонь, который он видел много лет назад в глазах Билли, вырвался на свободу и перекинулся на него, неугасимый, жадно пожирая каждый дюйм его тела.              Следующее, что пришло на ум, было «почему».              Он вырастил её, дал ей цель, дал ей жизнь, доверял ей, а она отплатила за это предательством!              И тогда одна часть разума Дауда безжалостно указала на то, что Дауд много раз бывал на месте Билли. Ему не следовало удивляться. Он предал бесчисленное множество людей, но никогда даже не задумывался о том, насколько это было бы больно. До тех пор, пока это не случилось с ним.              Забавно, как устроена жизнь.              Потом Билли протянула свой меч, вручая Дауду свою жизнь.              Но Дауд уже знал, что не убьёт её.              Как мог он пережить убийство единственного человека, которому доверял? Как мог винить Билли за предательство, когда она просто следовала его учению?              Он увидел тот же страх смерти в глазах Билли, то же отчаянное желание начать новую жизнь.              Он увидел себя в Билли в тот самый момент, когда убил Джессамину, и понял, что это было ошибкой.              Сердце Дауда разбилось.              А потом пришло болезненное осознание, острее и мучительнее, чем всё, что Дауд когда-либо испытывал.              Он был тем, кто научил китобоев убивать. Он был тем, кто научил их причинять боль, лгать, обманывать, предавать. Он был тем, кто привёл к этому самому моменту. Он так гордился своим учением и никогда не осознавал, что делает.              Он стольких научил быть такими же, как он.              Он стольких научил следовать по его стопам, зажигать слишком яркие вспышки – как Дауд, убивший Джессамину, как Билли, предавшая его самого – прежде чем они поняли, что всё это неправильно. Он вёл их всех по этому пути предательства, чтобы они почувствовали всю ту агонию и вину, которые он испытывал прямо сейчас.              У Дауда пересохло в горле.              Он не просто разрушил свою собственную жизнь.              Он уничтожил жизнь Билли. Он уничтожил жизни Фёдора, Кента, Девона, Закари и всех остальных китобоев, протянувших ему руки, когда он попросил их следовать за ним.              Он фактически научил их уничтожать самих себя.              Всю свою жизнь, всё, что он делал, всё это преподавание, которое ему так нравилось – причинило боль стольким людям. Он уничтожил так много людей. Все китобои доверились ему, и Дауд уничтожил их всех.              Он подвёл их всех.              Это мучительное осознание разрушило последнюю крупицу надежды внутри Дауда, и подлинный масштаб его провала обрушился на него острыми лезвиями и раскалёнными металлом, пронзая его разбитую душу. Он был чудовищем.              В конце концов Дауд пощадил Билли, но после этого он уже не был прежним. У него в жизни было так мало вещей, которыми он дорожил, ушло так много времени и сил, чтобы всего этого добиться, но теперь все это было безжалостно отнято и разбито вдребезги; его хрупкое доверие к людям и миру сгорело дотла. На самом деле с тех пор каждый прожитый день стал мучительным, и вся его жизнь казалась ему туманным кошмаром, от которого он не мог проснуться.              Так что после этого он больше никогда не учил. Его провал сразил его в самое сердце, это стало для него невыносимо. Слишком мучительно.              И он думал, что ему больше никогда не доведётся увидеть Билли. И никогда не придётся вспоминать, какой сокрушительный, трагический провал он потерпел.              Но теперь...              Билли вернулась.              Дауд не знает, что думать. С известием о том, что Билли действительно здесь, живая и здоровая, её присутствие внезапно вновь обрело реальный, осязаемый вес. И вдруг Дауд уже не может просто представлять себе её исчезающий вдали образ.              Она снова реальна, но ее предательство – ещё нет.