Uncovering a Secret

      Корво никогда не думал, что однажды настанет день, когда он сможет по-настоящему зауважать Дауда после всего, что тот сотворил – но это становится всё труднее и труднее игнорировать.       Не говоря уже об очевидном мастерстве Дауда в бою и скрытности, нельзя не заметить пытливости его ума. Дауд ненавидит незнание, и в своём стремлении раскрыть каждую тайну (что, захоти он, могло бы завести его даже в самые отдалённые уголки Пандуссии), он крайне ответственен, решителен и на удивление трудолюбив.       Поначалу Корво пытался намеренно этого не замечать. Как будто признать, что именно Дауд в целом свете наделён какими-то положительными качествами – значит подвести Джессамину, предать её память. Как можно видеть что-то хорошее в убийце, который отнял её у него?       Корво втайне был полон решимости найти в Дауде массу недостатков (просто чтобы подлить масла в огонь негодования), но шло время, и чем больше Корво его узнавал, тем ярче проступали его сильные стороны, и не признавать их становилось решительно невозможно.       У Дауда оказалось действительно много хороших черт. Он – впечатляющая личность. У него может быть много недостатков: вспыльчивый, нетерпеливый, склонный к насилию, высокомерный… Перечислять можно ещё долго, но помимо этого, Дауд целеустремлённый, наблюдательный и, в целом, удивительно честный человек.       Но что оказалось достойным наибольшего уважения, так это его страсть к познанию и выдержка.       Сочетание, которое всегда искренне восхищало Корво.       Джессамина была одной из тех, кто обладал этим редким сочетанием, и она затмевала всех. Ей было любопытно всё, ей нравилось учиться, расти, и ничто не могло остановить её в стремлении увидеть, что же из этого выйдет. Именно поэтому она блистала во всём, за что бы ни бралась, и её ослепительный свет каждый раз приводил Корво в восторг. Со временем он полюбил наблюдать за тем, как она добивается успеха, как её сияющий свет переливается такими чудесными красками, каких Корво ни у кого больше не встречал.       Дауд, как ни странно, тоже оказался таким, и Корво мог это только уважать.       И именно из-за этого уважения, Дауд – первое имя, пришедшее на ум Корво, когда тот решил начать расследование таинственных убийств.       Он знает, что Дауд вполне мог сам взяться за расследование. У него могли появиться собственные подозреваемые по этому делу, и, кроме того, он сейчас живет на Серконосе и лучше Корво осведомлён обо всём, что здесь происходит. Он – кладезь информации, только и ждущей своего появления на свет, и Корво так просто не расстанется с настолько ценным активом.       Дауд знает это. Он уже ждёт Корво и ни капельки не удивлён, когда тот говорит:       – Есть разговор.       Дауд просто смотрит на Корво, прежде чем ответить:       – Это те убийства, так? Дети Левиафана.       Корво утвердительно хмыкает.       – Что тебе известно?       Дауд молчит, встречаясь взглядом с Корво и просто изучая его.       Корво отвечает таким же изучающим взглядом. Это повторяется у них довольно часто, и обычно Корво не по себе от столь пристального внимания, но Дауду это позволено.       Откровенно говоря, простой диалог после всего, что между ними произошло, кажется невозможным. Любой контакт напоминает прогулку по минному полю – один неверный шаг грозит взрывом. Они оба по натуре сдержанные – особенно друг с другом, – но в то же время искренне заинтересованы во взаимопонимании.       Наблюдение, по-видимому, остаётся единственным способом наладить хоть какую-то коммуникацию: изучая язык тела, пытаясь оценить состояние ума друг друга, эмоциональный настрой – и соответствующе скорректировать собственное поведение.       Взгляд Дауда всегда остр, как лезвие клинка, словно пытается проникнуть в самую суть Корво, узнать, кто он такой.       Корво понятия не имеет, что Дауд видит в нём, но в самом Дауде Корво может разглядеть неуверенность.       Присутствие Корво здесь объясняется очевидной причиной – предложить союз для работы сообща, и Дауд, похоже, рассматривает эту возможность, взвешивает, пытаясь определить, хорошая ли это идея.       Но это лишь поверхностные эмоции, и Корво заглядывает глубже. За серебряной радужкой он почти ожидает увидеть слепящее пламя, резкое и порочное, порождённое десятилетиями насилия и подогретое чувством вины и сожаления…       Но…       Корво лишь моргает, невольно удивляясь. Пламя Дауда не угасло: насилие, вина, сожаление – всё это по-прежнему здесь. Оно по-прежнему слишком яркое, порой неистовое, и ещё способно опалить, причиняя боль, но теперь в мерцании огня проявилось что-то нежное. Дауд весь – огонь, и его пламя раньше напоминало горящую ворвань – мощное, опасное, – но на сей раз оно скорее горящий во тьме холодной зимней ночи костёр, тёплый и успокаивающий.       Это само по себе многое говорит о душевном состоянии Дауда, и Корво ещё пару секунд просто глядит в это пламя.       Дауд изменился.       Корво стоило бы порадоваться за Дауда, достигшего некоторого прогресса, но он так и не может найти в себе сил по-настоящему испытать эту радость. Он по-прежнему очень зол, и хотя Дауд явно меняется, учась быть лучшей версией самого себя, Корво не знает, сможет ли он когда-нибудь его простить.       Дауд, похоже, чувствует, как резко сменился настрой Корво, и отводит взгляд, наконец отвечая на вопрос.       – Немного. Они хорошо заметают следы. – Голос Дауда спокоен, но Корво распознаёт в нём принятое решение работать вместе в этом деле.       Дауд протягивает ему стопку бумаг со стола, и Корво принимает их, бегло просматривая.       – Как долго это длится? – cпрашивает он.       – Уже год, но сами по себе убийства никого не встревожили настолько, чтобы поднять серьёзную шумиху, поэтому долгое время никто не обращал на них особого внимания. Нападения участились всего пару недель назад, и вот тогда их начали связывать с теми убийствами, которые произошли намного раньше. Убивают в основном по ночам, хотя была пара нетипичных случаев, когда на жертв напали среди бела дня. Официальное расследование движется с большим скрипом – и не только из-за жалкого подобия сотрудничества между смотрителями и стражниками...       Корво кивает, показывая, что слушает, и Дауд продолжает:       – ...Дурная слава детей Левиафана подстёгивает местные банды совершать больше ограблений, прикрываясь чужой репутацией – всё равно проще всего свалить вину на культистов. Это создаёт дополнительные сложности: настоящих их жертв ещё нужно распознать, что тоже не помогает продвижению дела.       Корво читает, а Дауд продолжает говорить, и где-то в глубине души Корво решает, что работать с ним на самом деле может быть не так неприятно, как он сперва предполагал.       Дауд умеет отделять личное от дел. Он может отложить в сторону их старую историю и поговорить с Корво нейтрально, свободно и честно. Здесь нет места завуалированным подколкам и оскорблениям, как бывает со знатью Дануолла, и это – глоток свежего воздуха.       Дауд также крайне дотошен. Он аналитик, он логичен; его образ мыслей очень похож на образ мыслей Корво, но в то же время отличен настолько, чтобы предложить идеи, которые самому Корво даже не пришли бы в голову.       Дауд действительно знает своё дело, и уважение Корво к нему только возрастает.       Не стань Дауд наёмным убийцей, он мог бы принести много пользы Дануоллу. Они могли бы стать союзниками.       Может, даже друзьями.       При этой мысли Корво замирает.       – ...Нападения в основном происходят на верфях Кампо Сета, – объясняет Дауд. – Тела обычно сбрасывают в море или оставляют в безлюдном переулке. Все жертвы убиты множеством разных способов, но почти у всех – по крайней мере, тех, кого ещё можно опознать, – перерезано горло и, как ни странно, вскрыто запястье. Возможно, чтобы пустить кровь, что может свидетельствовать о причастности культистов.       – Кто-то мог сделать это, чтобы возложить на них вину. Дабы скрыть политические мотивы нападений, – добавляет Корво, и Дауд согласно кивает.       Если политика – главный мотив, тогда было бы разумно провести расследование среди знати Серконоса. А именно – среди тех, кто протестовал против заключения торгового соглашения.       – Есть ли... – начинает Корво.       – Если ты ищешь список дворян, выступивших против соглашения – то вот он, – перебивает Дауд, взмахивая стопкой бумаг. – У меня были схожие подозрения.       Корво моргает, приятно удивлённый, и берёт её.       Он не слишком хорошо знаком с местным высшим светом, и список здорово помогает. Каждый пункт в нём выглядит как схема: вверху – имя дворянина, ниже все его родственники, члены семьи, короткая биография, возраст – словом, все те подробности, которые и нужны Корво. Это хорошая работа, учитывая, что Дауд начал собственное расследование чуть больше недели назад. Его способность собирать и систематизировать информацию, безусловно, на порядок превосходят умения любого из гвардейцев Дануолла.       По ходу обсуждения Дауд рассказывает, что последние несколько ночей пристально следил за дворянами, хотя, похоже, никто из них не проявил никаких признаков того, что они замешаны в делах детей Левиафана. Некоторые из них даже начали своё расследование этого дела. Так что либо они очень умело шифровались, либо Дауд оказался недостаточно старателен (в чём Корво почему-то сомневается).       И следующая мысль заставляет Корво нахмуриться.       Корво более искусен в раскрытии секретов, чем Дауд – на самом деле, он, скорее всего, мог бы за считанные секунды определить, виновны они или нет.       Сердце.       По спине пробегает дрожь.       Голос Дауда вдруг отдаляется, затихая, и Корво вздрагивает, вспомнив кожистую сухую поверхность и нечеловеческий пульс механического чудовища. Способное раскрывать секреты и обнажать подлинные мысли человека, оно в равной степени тревожно полезно и совершенно выбивает из колеи.       Впервые взяв в руки эту штуку – провода, куски металла, стекла и обескровленная плоть, – Корво был абсолютно возмущён. Это было просто... нездорово. Настоящее человеческое сердце, осквернённое непонятными шестернями и стеклом, лишённое своего первоначального предназначения – служить источником жизни – и превращённое в своего рода инструмент.       «Подарок».       Почти греховный выбор слова из уст самого бога, что сделало всё только хуже.       Созданное, чтобы помочь ему найти руны и костяные амулеты или же поведать секреты. Инструмент.       Корво вспомнил, как сглотнул, получив подарок, пытаясь делать вид, что так и надо. В тот момент, в своём отчаянном желании вернуть Эмили, вернуть всё, что было у него украдено, он был готов на всё.       Потом Корво услышал шёпот.       Очень знакомый шёпот.       И выронил Сердце – в шоке, ужасе и неверии.       Голос, который он вот уже шесть месяцев пытался воскресить хотя бы во снах, запертый в клетке. Голос, за который он шесть месяцев так отчаянно держался. Голос, которого он шесть месяцев не слышал. И теперь этот голос вернулся, звуча в разуме Корво лишь слабым подобием своей подлинной силы.       Джессамина.       Его поразило осознанием, и шок удвоился.       Это сердце Джессамины. Её настоящее сердце, вырванное из её прекрасного тела, осквернённое, выставленное на посмешище по прихоти бога.       Корво был в полном ужасе.       В конце концов собравшись с духом, чтобы снова подобрать его, Корво испытал дикое отвращение от одного ощущения этой вещи в своих руках. Он не должен был к такому прикасаться. Сердце, дар жизни, чудо само по себе, и оно – Джессамины.       Но даже несмотря на ярость и ужас, прошившие всё его тело оттого что его прекрасная бабочка превратилась в нечто... чудовищное, в душе его отозвалась нотка странного облегчения, тихая, но различимая настолько, что её было сложно не расслышать.       Джессамина была для Корво всем, он отдал ей всё, и она слишком быстро, слишком внезапно его покинула.       Даже когда она умирала – её драгоценная жизнь ускользала, – Корво не мог позволить себе роскоши скорбеть. Его бросили в камеру и полгода держали взаперти, подвергая пыткам и причиняя боль. Раскалённые прутья и молот оставили шрамы не только на его теле, но и огромные зияющие раны в его душе.       Когда же он, наконец, сбежал, те, полные надежды мысли, которые обычно приводили его в отчаяние за решёткой, снова ожили, ярко вспыхнув.       Но с ними пришло кое-что ещё. Нечто глубокое и тёмное, напоённое восхитительным запахом свободы, пустило внутри него корни, и порождаемые им смертоносные, ледяные мысли приводили Корво в ужас. Было так много ярости и горя, что Корво боялся позволить им затмить всё остальное, выжечь всё тепло, которое так любила Джессамина, оставив Корво лишь тенью самого себя, ставшего тем, от кого он поклялся её защищать.       Несмотря на то, что он вырвался из клетки физической, его разум по-прежнему остался заточён в клетку ментальную, и Корво по-прежнему чувствовал себя запертым, пытаясь сдержать всю ярость, кипящую внутри.       Это было мучительно. Горе было ещё свежо. Воспоминания о пытках были ещё свежими, и Корво ничего так не желал, как вернуть Джессамину, единственную женщину, которая могла наполнить мир Корво красками одной лишь улыбкой.       Он был сломленным человеком с расколотой душой и израненным телом, и сердце, каким бы жутким оно ни было, принесло ему облегчение.       Оно хранило голос Джессамины.       Оно... было… самой Джессаминой.       Так она словно и не исчезала. Не до конца. Корво хотел, чтобы она оставалась рядом, как и должно было быть. Просто... немного в иной форме. Конечно, она не была прежней, но она по-прежнему была здесь, рядом с Корво, и, терзаемый мучительными страданиями, Корво крепко держался за эту ложь, отчаянно ища утешения и облегчения.       Он не хотел признавать, что она действительно мертва, и если это... сердце... было единственным напоминанием о нежном аромате лаванды и музыкальном смехе, Корво был согласен и на это.       Он пытался успокаивать себя тем, что Джессамина была бы счастлива хоть как-то помочь Корво в низложении Берроуза. Он часто говорил себе, что ей тоже стало бы легче оттого что она не покинула Корво, пусть даже отчасти изменившись. Конечно, это были всего лишь отговорки, в глубине души Корво знал это, но стресс и травма от Колдриджа ещё были так свежи в его памяти, что Корво легко дал себе обмануться.       Но время шло, шли годы, и Корво все реже и реже использовал сердце. Он стал умнее.       Порой Корво злился на себя. Он винил себя в том, что с ней случилось. Будь он сильнее, быстрее, этого бы не было – нет, её вообще бы не убили. Иногда Корво злился на Чужого, жестокого, апатичного бога, который видел в отмеченных не более чем забавных зверюшек. Временами он ненавидел Берроуза за то, что тот вообще всё это начал, а порой его гнев находил иную цель – Дауда, того, чьи руки совершили преступление.       Когда год назад Дауд спросил его, как он находит руны, Корво мгновенно рассвирепел, хотя это был простой, честный вопрос. Дауд ничего не знал. Он не знал ни о Сердце, ни о Джессамине, ни о чём, но Корво все равно сорвался на нём, расстроенный и обозлённый. А потом, когда Чужой бросил ему издевательский намёк, Корво пожалел, что не может просто шагнуть в бездну и самолично убить Чужого, или Дауда, или самого себя.       Стало совершенно очевидно, что в какой бы форме ни существовала ныне Джессамина – она не та, кого Корво любил больше всего на свете.       Он не любит её-Сердце. Он любит настоящую Джессамину, ту, которую заставил умолкнуть Дауд. В Сердце не осталось ничего, что Корво любил в Джессамине. Она не сияет, она не дарит свет, она больше не прекрасная бабочка Корво. Она всё ещё Джессамина, но как будто... меньше. Что-то, чего не должно существовать, что-то, что Корво не может любить.       Джессамина мертва, и сердце никогда не сможет заменить ту Джессамину, которую Корво знал и любил.       Джессамина ушла.       Он знает, что дух Джессамины... заперт. В ловушке. Испытывает именно то, что Корво ненавидит больше всего на свете. Он знает, что она страдает, что она не обрела покоя даже после смерти.       Поэтому ему больно даже брать её в руки, слушать её пустой шепот о людях, на которых он ею указывает, или чувствовать, как сильно и быстро бьется её сердце рядом с руной.       Теперь Корво редко достаёт её, только в случае крайней необходимости, потому что его немного утешает мысль о том, что, если он меньше её использует, Джессамина меньше страдает, не чувствуя всё так ярко.       Он хочет отпустить её, но не знает, как.       Однажды он пошел на пляж, собираясь позволить волнам унести её, но при мысли о том, что она останется одинокой и потерянной или хуже – будет растерзана безжалостной миногой, – быстро отбросил эту идею.       Он подумывал о том, чтобы пронзить её ножом, – болезненная мысль, но и от неё пришлось отказаться, потому что Корво никак не мог её убить.       Потом он подумал о том, чтобы попросить Чужого освободить её, но Корво знал, что если богу хватило бессердечия на то, чтобы смотреть, как она умирает, и радостно наблюдать, как империя обращается в прах, то вряд ли бы он оказался настолько добр, чтобы исполнить желание Корво.       Так что Корво просто держал Сердце при себе, оберегая её, стараясь не использовать, не осквернять, пока не найдет способ освободить её и...       – Ты вообще слушаешь?       Голос Дауда прорывается сквозь его задумчивость, и Корво подскакивает. Дауд снова изучает его, серые глаза проницательны, снова пытаясь проникнуть в мысли Корво.       Корво моргает, возвращаясь к расследованию; дети Левиафана.       Сердце... Джессамина, определенно, могла быть стать удобным инструментом для раскрытия секретов, но Корво по-прежнему очень неуютно от одной мысли об этом – зная, что ему снова придётся использовать её, заставлять страдать.       Но это быстро, рассуждает другая часть разума Корво, и если так он сможет спасти больше жизней... Стоило ли это того? Хотела ли бы этого Джессамина?       Корво хмурится. От одной мысли о том, что он держит её в своих руках, о том, как это неестественно, как это отвратительно, к горлу подступает желчь, и он поспешно отбрасывает эту мысль в сторону.       Дауд продолжает изучать его уже в гораздо большем замешательстве. Он, очевидно, чувствует, что Корво чем-то отвлечён, но не хочет спрашивать. Но понимая, что внимание Корво снова сосредоточено на нём, он продолжает.       – ...Я спросил, не хочешь ли ты проверить дворян лично. Половину возьму на себя я, так мы сможем охватить больше территории, – категорично заявляет Дауд.       Корво пару секунд смотрит на него, потом кивает.       Остаток ночи они проводят, шерстя дома дворян, выискивая информацию, читая дневники и собирая аудиографии. Когда же рассветает, Корво возвращается к Эмили, а Дауд возвращается в гостиницу, продолжая расследование.                     По возвращении Корво застаёт Эмили уже проснувшейся. Она всегда нервничает, когда он не рядом, но боится не за себя, скорее, тревожится о том, что может случиться с Корво.       Она пытается скрыть страх, подавить его, но рана Эмили от потери ещё свежа, и её эмоции свободно читаются по лицу. Корво нежно улыбается ей, и получает ответную озорную улыбку.       Эта улыбка напоминает ему юную Джессамину – и те дни, когда Корво впервые стал королевским защитником. У Эмили могут быть карие глаза Корво, но её черные волосы – от матери, как форма лица и изгиб бровей, и иногда ему больно на неё смотреть.       – Ты что-то нашёл, Корво? – бодрый голос Эмили вырывает Корво из меланхолии.       – Пока нет, – отвечает ей Корво, подходя ближе, чтобы поправить расстегнувшийся воротничок Эмили.       – Я могу сама, – надувает губы Эмили, отталкивая его руку.       Он отступает со слабо щемящим сердцем. Она так быстро взрослеет, слишком быстро. Скоро он уже не сможет заботиться о ней, как раньше. Корво уже скучает по этим моментам, по коротким мгновениям, когда он дарит ей отцовскую любовь, пусть даже в таких мелочах, как поправить одежду.       – Останешься на завтрак, Корво?       Это невинный вопрос, но Корво видит, как чуть подрагивают кончики губ Эмили. Он знает, что каждый его уход даётся ей непросто – будь то короткий отпуск или рабочие поездки. Раньше она была раздражительной, даже избалованной, устраивая истерики, когда вздумается. Теперь она понимает больше, повзрослев, и давно прекратила истерики. Она до сих пор иногда плачет по ночам, но это не просто детские слёзы – это слёзы горя, слёзы боли, и Корво всегда утешает её, оставаясь рядом, пока она не заснёт.       Корво соглашается остаться на завтрак, и Эмили сияет, явно оживляясь, и тянется к его левой руке.       Корво думает, что она хочет отвести его к двери, но вдруг чувствует, как пуговица на манжете рукава расстегивается, и быстро отстраняется, снова её застегивая и надежно скрывая манжетой метку Чужого.       – Я же говорил тебе так не делать, Эмили, – твёрдо говорит ей Корво.       – Прости, – извиняется она, неуверенно взглядывая на него.       Когда лицо Корво смягчается, она снова улыбается и продолжает тащить его к двери.       Завтрак проходит быстро, и они вдвоём отправляются наносить длинную вереницу сегодняшних политических визитов.       Первая встреча проходит без сучка и задоринки, и Эмили почти весела, когда она заканчивается.       Но потом всё быстро катится под откос, скрытые оскорбления сыплются с обеих сторон, словно уколы рапиры, и к вечеру как Эмили, так и Корво выбиваются из сил. У них остаётся последняя встреча, и Корво нежно сжимает плечо Эмили в знак ободрения, когда они снова направляются к выходу.       Их следующая встреча – с лордом Ринлоу.       Корво мало что о нём известно, не считая того, что он хочет заручиться поддержкой Эмили в строительстве новой шахты в квартале Батиста, идя против воли нынешнего владельца, Арамиса Стилтона. Корво ознакомился с ситуацией ещё в Дануолле и с утра проинформировал о ней Эмили, чтобы её подготовить. Лорд Ринлоу пригласил их к себе в имение вроде бы без умысла, но Корво знает, что у него есть скрытый мотив, предположительно, получить одобрение императрицы на строительство своей шахты.       Лорд Ринлоу оказался напыщеннее, чем Корво представлял. Со своей густой бородой в пол-лица он напоминает Соколова.       – А, императрица Эмили Колдуин и, конечно, королевский защитник, – приветствует он, низко кланяясь. – Это удовольствие – принимать вас в моём доме.       – Нам тоже приятно, Ринлоу, – Эмили улыбается, делая всё возможное, чтобы скрыть детские нотки в своем голосе.       Корво не нравится взгляд, который Ринлоу бросает на Эмили –покровительственный, высокомерный, который немедленно разжигает в нём негодование. Эта встреча, похоже, добром не кончится, вздыхает он про себя.       Ринлоу проводит им экскурсию по своему дому, особое внимание уделяя своим сокровищам и богатству, и только два часа спустя Корво с Эмили направляются в конференц-зал, чтобы перейти непосредственно к обсуждению дел.       Подают чай, и Эмили из вежливости пьёт его, хотя терпеть не может горький напиток (в Дануолле она обычно пьет чай с козьим молоком, подслащенным мёдом).       – ...Как вам известно, добыча серебра здесь – выгодный бизнес. Спрос на серебро находится на рекордно высоком уровне, добыча этого минерала в наши дни очень прибыльна. Новая шахта, которую я намерен построить, будет расположена в районе Батиста, и я готов внести капитал, необходимый для приобретения современного оборудования, необходимого для её строительства. Эта новая шахта создаст новые рабочие места для серконосцев повсюду, снизив уровень этой ужасной безработицы.       Ринлоу качает головой, словно сочувствуя, но Корво видит насмешливый, ненавидящий блеск в его глазах, который говорит об обратном.       – Это станет необходимым стимулом для отрасли, и поскольку торговые переговоры между Серконосом и Гристолем продолжаются, не сомневаюсь, что Гристоль сможет получить часть доходов, а значит – прибыли.       Ринлоу улыбается.       – Единственная проблема сейчас заключается в том, что я просто не могу построить шахту без одобрения Арамиса Стилтона, владельца. Он глупый, недальновидный человек, и он горячо отвергает мое предложение, хотя оно представляет собой сплошную выгоду. Но... с вашей поддержкой, возможно, убедить его будет намного легче.       Ринлоу замолкает, ожидая ответа, и Эмили намеренно делает большой глоток из своей чашки, чтобы выиграть время.       – Я искренне сочувствую вашему положению, Ринлоу, – Медленно произносит Эмили. – Но, насколько мне известно, район Батиста в настоящее время перенасыщен шахтами. Серебряная пыль уже представляет экологическую проблему, и строительство ещё одной шахты не улучшит ситуацию. Это и есть причина, по которой Стилтон отклонил ваше предложение, не так ли?       Корво рядом с ней безмолвствует. Он проинструктировал её заранее, и Эмили проделала отличную работу, запомнив то, что он сказал, слово в слово.       Брови Ринлоу хмурятся, а губы поджимаются.       – Стилтон не понимает, – голос Ринлоу грубеет, в нём звучит обида. – Из этого можно извлечь выгоду, разве вы не видите?       – На карту поставлено благополучие людей...       – Люди не важны. Это просто рабочие. Они легко заменяются при наличии денег, – Ринлоу грубо прерывает Эмили.       – Деньги – не то, что меня беспокоит. Жизнь и здоровье людей в опасности... – Голос Эмили повышается, и она делает глубокий вдох, пытаясь успокоиться. – Я просто не могу согласиться с этим предложением.       Повисает пауза.       – Я буду готов ежегодно отчислять процент от прибыли вашему императорскому величеству. Мы оба выиграем от этого плана.       – Вы пытаетесь подкупить меня, Ринлоу? – Эмили взволнована, она крепко стискивает чашку.       – Подкуп – не слишком подходящее слово, скорее, предлагаю взаимовыгодное соглашение.       – Это не изменит моего мнения, – заявляет Эмили со всей возможной твёрдостью.       – Но это заработает нам столько денег. Как вы можете отказываться от такой возможности? – Ринлоу сжимает кулаки, его голос подрагивает, он явно пытается взять себя в руки.       – Приношу свои извинения, Ринлоу, но я на это не соглашусь.       И тогда он срывается и бьёт кулаком по столу. Эмили вздрагивает.       – Не смешите меня! Ты – всего лишь ребёнок! Что ты знаешь о нашем бедственном положении? Ты родилась в роскоши и богатстве, за которые мы, дворяне, должны бороться! Эта шахта увеличит состояние моей семьи втрое! Втрое!!       – Я всё равно не одобряю... – Эмили отчаянно старается сохранять спокойствие.       – Нельзя же быть такой глупой! Ты ребёнок, ты ничего не знаешь!!!       Эмили обильно краснеет. Это её слабое место – когда её называют ребенком. Корво знает, что она прилагает все силы к тому, чтобы стать взрослее и не нуждаться ни в чьей помощи, чтобы справиться с ядовитыми манерами знати, но она ещё слишком молода. Всему существу Корво противно наблюдать, как она от этого страдает. Невыносимо смотреть, как она старается и в конце концов всё равно не справляется, но выбора нет. Джессамина мертва, и Эмили – нравится ей это или нет – приходится подстраиваться под обстоятельства, удерживая трон со всем возможным авторитетом, чтобы не допустить переворота.       – Это ты здесь глупый, свинья! Как ты смеешь подвергать жизни людей опасности из собственного эгоизма!!       – Капризная, глупая и избалованная. Неудивительно, что твою мать выпотрошили, как собаку, – низко рычит Ринлоу, и Эмили полностью выходит из себя.       – Не смей так говорить о моей матери, ты, безголовый тупица! – кричит в ответ Эмили.       Корво только вздыхает про себя, когда встреча превращается в перебранку. В комнате повсюду слуги и стражники, но этим двоим абсолютно всё равно. Они начинают бросаться оскорблениями прямо за столом, вскакивая на ноги и стуча кулаками по столешнице, как варвары.       – Тупая соплячка!       – Заносчивый придурок!       Терпение Корво на исходе. Он устал, измотан, его ждёт проклятое расследование, а ему приходится иметь дело с жадными дворянами, которые не могут прекратить вести себя по-детски. Он делает несколько шагов к центру комнаты – враждующие стороны не обращают на него ни малейшего внимания, полностью поглощённые подбором креативных сочетаний обзывательств.       – Ты, мелкая су...       Глаз Корво дёргается ещё до того, как ругательство прозвучит полностью. Его пальцы стискивают рукоять меча, и в следующее мгновение он яростно бьёт клинком по столу – и древесина с громким треском раскалывается.       Ринлоу подскакивает и тут же замолкает.       – Довольно, – тихо произносит Корво, и одно это слово сгущает атмосферу.       Корво опускает меч. Комната звенит тишиной. Никто не смеет шевельнуться, ни слуги, ни стражники, ни, конечно же, Ринлоу.       – Леди Эмили приняла решение. Я не потерплю дальнейшего неуважения.       Тон Корво спокоен, но Ринлоу всё равно сглатывает.       – Я уверен, Стилтон поставил вас в известность о причине своего отказа. Об опасности для здоровья, которую представляет чрезмерное количество серебряной пыли. Поражения лёгких, горла, глаз. Подвергать риску такое количество людей просто ради денежной выгоды неприемлемо, недальновидно, эгоистично.       Ринлоу краснеет.       – Ранее вы владели несколькими текстильными фабриками, не так ли? Две из них были захвачены взбунтовавшимися рабочими. Когда гвардейцы пришли провести расследование, они обнаружили опасные условия труда, плохое обращение с рабочими. Вы распоряжаетесь ими как рабами. Вы думаете, что за деньги купите себе и рабочих, и лояльность, но те самые люди, которых вы наняли, закрыли ваш бизнес за считанные дни.       Знаете, о чем это мне говорит, Ринлоу? Вы слишком стремитесь к деньгам. Вы одержимы ими. Вы ни перед чем, не остановитесь, чтобы заполучить их, даже если это подвергнет риску людей, даже ценой жизней. С такой отвратительной историей за плечами и вашим прискорбным сегодняшним поведением, что должно убедить меня в том, что вы способны измениться?       Хотите верьте, хотите нет, но мы пришли сюда с наилучшими намерениями, но вы принимаете нашу благосклонность как должное. Вы знали, что если получите одобрение леди Эмили, Стилтон не посмеет бросить ей вызов, опасаясь политической розни, и ваш план пройдет без сучка и задоринки. И теперь, когда вы не получаете этого одобрения, вы прибегаете к детским обзывательствам и неуважению, чтобы добиться своего.       Ринлоу уже весь красный – как от ярости, так и от унижения, – но не осмеливается вставить хоть слово, не сейчас, когда самый воздух вокруг Корво, кажется, потрескивает от напряжения.       – А теперь, если вы закончили со своими ребяческими выходками, мы с леди Эмили отправимся восвояси. Благодарим за ваше любезное гостеприимство.       Корво кланяется, подходит к Эмили, которая смотрит на него широко раскрытыми глазами, протягивает ей руку, и оба уходят, оставляя совершенно точно разъярённого, но подавленного лорда Ринлоу одного в его собственных апартаментах.       Эмили тихо идёт следом за Корво, и когда они наконец оказываются в мобиле наедине, дёргает его за рукав.       – Мне жаль, Корво. Я этого не хотела, – бормочет Эмили.       – Я знаю, что ты не хотела, – мягко говорит ей Корво.       – Я просто... Я плоха в этом. Мама была лучше, – Эмили шмыгает носом. – Хотела бы я быть похожей на нее. Все слушали её. Все слушают тебя. Но никто не слушает меня. Пожалуйста, не сердись. Прости.       А потом она начинает плакать, стресс от всего случившегося наконец выплёскивается, когда она пытается вытереть слёзы, которые не перестают течь.       Сердце Корво разрывается.       Корво притягивает ее к себе, успокаивающе гладит по спине, по волосам. Эмили утыкается лицом ему в грудь.       – Ты проделала замечательную работу, Эмили. Ты сильная и храбрая, и я так горжусь тобой. Ты не сделала ничего плохого, понимаешь? Ты отлично справилась. Я не сержусь на тебя. Не сержусь.       Эмили сжимает в кулаках пальто Корво, прижимаясь ближе.       Сердце Корво разрывается сильнее.       Мне жаль, хочется сказать ему.       Мне жаль, что тебе приходится так страдать. Мне жаль, что я не смог спасти Джессамину. Мне жаль, что я не могу сделать тебя счастливой. Мне очень, очень жаль, хочет он сказать, но слова застревают у него в горле, и Корво просто крепче обнимает её.       Проходит добрая минута, прежде чем Эмили успокаивается.       – Он подлый старый пердун! Придурок! Свинья! Козёл! – кричит Эмили в пальто Корво, крепко в него вцепившись.       – Так и есть, – соглашается Корво с вымученной улыбкой, нежно проводя рукой по волосам Эмили, когда она выглядывает из-под его пальто уже с сухими глазами. Она улыбается в ответ, её детское счастье приносит Корво облегчение, и он нежно целует её в лоб.       Эмили еще раз коротко обнимает его, потом отпускает, и их день катится дальше.