No Time to Die — Billie Eilish
Какой была бы жизнь, если бы по ночам люди впадали в благословенное небытие и никогда не видели снов, хороших, плохих или попросту странных: узнать это или хотя бы вообразить не представлялось возможным. Лестрад понимал, что его мозгу нужно было перегрузиться, но так третировать его было слишком жестоким способом лечения.
Проснувшись совершенно разбитым после очередной кошмарной во всех смыслах этого слова ночи, он четко осознал две вещи, о которых раньше только подозревал: что его разум и чувства пытались уничтожить друг друга и что единственным, кто сдастся в результате, могло быть только его тело, — и что если он надеялся на какой-то другой исход, то останется горько разочарован.
Быть горько разочарованным казалось ему не в новинку, но как же, черт возьми, странно было полагать, что настанет момент и он сможет отстегнуть свое сердце как накладной карман, в котором хранятся разные ненужные мелочи — да, он был хорош в отрицании, но он не был кем-то вроде Майкрофта Холмса, чтобы действительно не нуждаться в этих бестолковых лишенных всякого предназначения пустяках. Прошлая ночь была наполнена вязкой черно-бурой темнотой и криками умолявших о помощи девушек, дрейфовавших в течении небытия, вне времени и пространства, а попросту здесь — у него в груди. Крики до сих пор звенели у него в ушах, а ребра сжимались под тяжестью их невидимых рук, пытавшихся выбраться или забраться к нему поглубже; под тяжестью их невидимых тел, сваленных на него в кучу и присыпанных сверху комьями промерзшего песка как последней данью умершим от мира живых. Песок скрипел на зубах, когда он проснулся, когда с трудом выпростал себя из-под одеяла и поплелся на кухню, по ходу дела приложившись о косяк так, что чуть не лишился плеча.
Лучше бы, лучше бы, лучше бы, — бормотал он, ведь тогда у него был бы законный повод не приходить в управление. Самым отвратительным было то, что он не был ему даже нужен — работа оставалась единственным, что держало его в форме: как обмякшую на нитях марионетку или как стекающее по трубам дерьмо. Он выпил кофе, запихнул в себя невнятные остатки вчерашнего ужина и, проигнорировав газеты, отправился на работу. Как бы он ни старался, происходящее с его жизнью не могло бы остаться незамеченным.
Сюрпризом было то, что он доехал до Ярда без происшествий, но, если он надеялся, что сможет улучить час на застольный сон в своем кабинете, то испытал вполне привычное разочарование. На столе его ждала стопка заключений от экспертов, которые накопились из-за того, что те тянули с ними до последнего. Это было их стилем работы; пытаясь вчитаться в результаты баллистической экспертизы, утверждавшей, что Ланса Кавендиша убили, когда тот находился на коленях
(что за черт?) Грег умолял только об одном — чтобы кто-нибудь пристрелил его, но сделал это ясно и понятно, чтобы у Салли впоследствии не возникло проблем. Так, чтобы ясен был и мотив, и обстоятельства, приведшие к закономерному исходу… и да, он готов был встать на колени, уже почти.
Это было казнью, заключил Лестрад, отказываясь предполагать, чем таким безобидный студент с глазами цвета пасмурного полудня мог огорчить своего убийцу. По заключению экспертов, стрелявший был под два метра ростом, что наводило на определенные мысли о криминальных боссах и их безмозглых шестерках, руками которых те совершали свои кровавые расправы. Грег почти представлял себе эту сцену; возможно, то было лишь разыгравшимся воображением, но ему не хотелось вспоминать, как редко оно подводило его в прошлом.
Он устало потер лоб, когда внезапно в мысли ворвался оглушительный визг дрели, что буквально за мгновение довело его до тихого бешенства. Все, о чем он мог думать, были тридцать три способа заставить умереть того, кто придумал ремонтировать кабинет этажом выше в рабочее время. Через пятнадцать минут мучений, он упал на стол и, уронив руки на голову, промычал:
— Господи, если ты есть, то ответь мне всего на один вопрос.
Почему я?
Он полежал так еще немного, надеясь, что кто-то заметит его сквозь щели в жалюзи, решит, что он умер, и отнесет его в тихое и спокойное место. Стоило ему додумать эту мысль, как звук прекратился. Он подождал, как делал всегда, дабы не давать себе лишних надежд — ничего, и даже в отделе как будто бы стало тише.
—
О, Боже. Спасибо. Это лучшее из того, что ты сделал для меня в этой жизни, — благодарно пробормотал он.
Через час Грег не разобрался даже с четвертью бумаг. Оценив фронт работ, он в прострации откинулся на спинку, поедая шоколадный батончик и с грустным лицом наблюдая за тем, как Донован спешит к его кабинету. Она шлепнула перед ним газету.
— Донован, — спросил он бесцветно, уныло глядя в пространство мимо нее, — хочешь сникерс?
Сержант вместо ответа подняла газету и снова шлепнула ее перед ним. Он глянул на нее, скосив глаза на секунду, прекрасно понимая, что ничего хорошего принести она не могла. Не с таким лицом. Не отказавшись от сникерса. В его отделе отказываться от сладкого считалось проявлением снобизма, за который ссылали расследовать магазинные кражи. Краем глаза он заметил фотографию Ланса и какой-то кричащий заголовок со словами «сенсация», «убийство», «Кембридж».
«Сенсация», «прыжок», «крыша Скотланд Ярда» — ассоциативный ряд выстраивался легко.
— Газетчики где-то раскопали это дело и теперь преподносят его как сенсацию.
— Их можно понять. Нужно же чем-то занять эфир, пока у сборной межсезонье, а у той певички, как ее там, перерыв между мужьями, — попытался найти оправдание Грег. — Так и… кто же этот загадочный недоумок, что слил им инфу о том, как умерла наша жертва?
Методом исключения, если взять за аксиому, что это был не я… — глупо пошутил он.
— И не я, — саркастично заметила Салли. — Хотя стоит признать, что ваши методы расследования впечатляют.
— Хм, — выдал Грег, оценив сарказм подчиненной по достоинству. — Вот что, Салли, можешь кое-что для меня сделать? Собери народ и донеси до них информацию о том, что случается с теми, кто трепет языком с газетчиками. Уверен, ты найдешь несколько наглядных примеров вроде истории про того констебля, продавшего газетам акт аутопсии и присевшего на казенную лавку Вилля на добрых четыре года. Просто припугни их на всю оставшуюся жизнь.
— Считаете, это кто-то из наших, — по ее тону было понятно, что она скорее поверила бы в то, что он тронулся головой.
— Откуда мне знать? В любом случае профилактика не бывает лишней. Кроме того, я не думаю, что его богатая девушка решила подзаработать на колготки, слив сенсацию этой дешевой газетенке. Давай, Салли, сделай это для меня, потому что если я займусь этим сам, то начну орать, что крайне энергозатра… — он не договорил, широко зевнув.
— Да, но она могла проболтаться кому-то, кто слил инфо журналистам.
— Все это не больше, чем гадания на кофейной гуще, — ответил Грег и задумался. Может быть, статья в газете не так уж вредила расследованию. Тот, кто это сделал, прочитав ее наверняка занервничал. — Вот что, Донован. Забудь про выволочку, у меня для тебя задание поинтереснее. — Он написал на листе и вручил ей номер Ланса из записной книжки Рика Каннингема. — Наведайся в телефоную компанию и узнай, в каком квадрате пеленговался этот номер последний раз. Это телефон Ланса… Что? — нахмурился он, не понимая, как интерпретировать ее взгляд.
— Мы ведь уже проверяли его номер, — теперь она точно считала, что он все-таки сломал голову над текущим делом.
— Да, и он привел нас в Лондон, что довольно странно. И не слишком информативно, правда? Если его убили в Лондоне, то зачем тащить его останки в такую даль? Этот номер дал мне человек, знакомый с жертвой, и я предполагаю, что у Ланса был еще один телефон, о котором убийца мог не знать. Если у него отобрали телефон перед тем, как увезти его из Лондона куда-то еще, то куда делся второй мобильник, о котором никто не слышал? Чем бы ни занимался Ланс, он был умным мальчиком, и я хочу проверить свою теорию.
— Вы надеетесь, что он спрятал второй телефон и тот засечется в другом месте?
— догадалась Донован. — Значит, он заранее знал, что попал в переделку.
На самом деле на эту идею Грега натолкнул Майкрофт, вышедший к Кэмпбеллу с двумя пистолетами — его табельным и своим, припрятанным на теле. А уж сомневаться в том, что Майкрофт был умным мальчиком и знал, к чему все шло, ему не приходилось.
Лестрад растянул губы в подобии улыбки, прекрасно понимая, что выглядит как усталая размазня. Донован, перед тем как уйти, посмотрела на него странно, но решила оставить комментарии при себе. И сникерс все-таки прихватила с собой.
У Грега зазвонил телефон. Номер не был ему знаком, но с его работой это было обычным делом, хоть он и предпочел был обойтись без сюрпризов хотя бы сегодня.
— Лестрад, слушаю, — устало произнес он, потирая переносицу.
— Хай. Это Рик Каннингем, — ответили на том конце, и он замер на секунду и, выпрямившись на стуле, выдал что-то вроде «О, хм». Он уставился в свое отражение в мониторе — навострившее уши, словно могло пропустить что-то важное. Зачем звонил ему Рик, не могло прийти ему в голову. — Антея дала мне ваш номер, — произнес Рик с упреком, что Лестрад не озаботился этим сам, но не торопился продолжать, словно надеялся, что тот догадается, о чем пойдет речь, без подсказок с его стороны.
— Что-то случилось с Майкрофтом? — недоуменно спросил Грег. Судя по тому, что писала ему Антея, вчера они были в Японии. Что могло случиться с Майкрофтом в Японии? Много чего, на самом деле — в голове Грега простирался обширный список от ритуального убийства за осквернение чьего-то сада камней до публичной казни палочками для риса за отказ участвовать в одном из обкуренных телевизионных шоу, по сравнению с которыми пятничный вечер в Манчестере показался бы медитацией в синтоистском храме. Лестраду, прекрасно осведомленному о его грязных тайнах, было известно, что Майкрофт ненавидел Японию как нечто, чего ему никогда не постичь (чего не знал Лестрад, что иногда тот ненавидел и его самого по совершенно той же причине).
— Нет, — ответил Рик сдержанно, — я звоню по поводу Ланса. — И снова замолчал, ожидая, что Грег догадается сам.
Взгляд последнего как раз упал на оставленную Донован газету, и лицо в мониторе, когда он сложил два и два, приобрело виноватое выражение.
— О, — начал Грег, тут же оказавшись перебит:
— Я понимаю, — едва сдерживая гнев в голосе, произнес Рик, — что тайна следствия не позволяет вам посвящать в его детали всех подряд, но это? Почему, черт возьми, вы не сказали мне, как он умер? Я понимаю, что наделал глупостей, но узнать об этом вот так, из газет несколько подлый способ поквитаться со мной за это, Лестрад. Я и так, — голос Рика дрогнул.
— Воу, воу, воу, — завелся Грег, обескураженный подобным напором и сутью претензий. — Я не собирался вам мстить, ясно? Я только… я не хотел, чтобы вы чувствовали вину за случившееся без должных на то оснований. И мы не планировали, что журналистам станет что-то об этом известно.
Он не собирался оправдываться и чувствовал себя паршиво. Это не было его делом — заботиться о чьем-то душевном спокойствии. Но он был слишком хорошо знаком с тем, что может сделать с человеком чувство вины.
— Что ж, теперь я не чувствую ее. Вину. Конечно же, нет, — звонивший, по всему, балансировал на грани истерики. — Вы же хотели как лучше.
— Послушайте, Рик, успокойтесь. Мне жаль, что вы узнали об этом подобным образом. Вам совершенно не о чем переживать…
— Да уж. Пока вы не выяснили, что все случилось из-за меня и не обвинили меня… И что дальше, об этом я тоже узнаю из Дэйли Миррор?
— За это невозможно привлечь, не волнуйтесь.
— Ах, по-вашему, это все, о чем я должен волноваться?
— Рик, — произнес Лестрад примирительно.
На том конце помолчали.
— Он… — начал Рик, но не справился с голосом и замолчал, словно сглатывая подступивший к горлу ком. — Просто скажи мне, он сильно мучился, перед тем как…
О, боже.
— Нет, не думаю, — ответил Грег честно, не видя смысла кривить душой. — Думаю, ему было очень страшно, но умер он быстро.
Рик невнятно хохотнул и только глубокий баритон позволил скрывать его настоящее состояние.
— Хорошая попытка утешить меня, пригладив правду. Действительно ловко, я даже почти поверил.
— Если бы тебе нужна была правда, ты звонил бы не мне, а Майкрофту. И все же, я лишь передаю то, что показали нам экспертизы.
— Да уж, — произнес Рик нечетко.
— Как он поживает, кстати? — перевел тему Лестрад.
— Ну, об этом ты мог бы спросить у него самого, — ответил Рик холодно.
— Да. Точно, — ответил Грег с явным сарказмом, — не то чтобы мне раньше не приходила в голову эта идея.
Примерно каждые десять минут его жизни.
— Прости. Я в его команде, — ответил Рик безо всякого подобия сочувствия.
— Не знал, что у нас есть команды.
— У него есть.
Не знаю насчет тебя.
— Ауч, — отреагировал Грег. — А вот это было больно.
Они попрощались и перед тем, как отключиться, Лестрад попытался напоследок подбодрить Рика, пообещав, что будет держать того в курсе расследования. Сбросив звонок, оба, не сговариваясь, сошлись на том, что собеседник был в общем-то не таким куском дерьма, каким казался вначале. По поводу всего этого Грег испытывал смутную тревогу и, мыслями снова возвращаясь к последнему дню Ланса, думал о том, что, может быть, умные люди склонны в итоге находить себе проблемы, которых попросту не могут вывезти — так было с Лансом, так было с Ким, так было с ним самим, если бы не Майкрофт — а может быть, тот и сам был проблемой, что делало их маленький мир замкнутой системой: Майкрофт и был проблемой, которую сам же решал и не решал в то же время — и этот круг все закручивался в спираль, грозя выстрелить пружиной прямо в лицо Грегу, если тот вдруг решит самоустраниться. Ему нужно было вытаскивать себя из ямы, в которую он забрался, самому. Он нервничал, хотя план созрел в его голове уже давно; оставалось совсем мало времени на его осуществление, прежде чем он передаст материалы по делу Кэмпбелла в суд. Он расправился с документами, съел еще один батончик и выпил еще один кофе, прежде чем в семь ноль-одну, разогнав всех по домам, спуститься вниз по запасной лестнице, но, не дойдя до парковки, свернуть в хранилище, где дожидались своего часа вещи убитых Кэмпбеллом жертв.
Он держался вполне молодцом, надо сказать: сахар и кофеин делали его непринужденным внешне, даже если сердце скакало как бешеное, грозя вывалиться из груди через рот.
***
Майкрофт был очень плох в том, чтобы слушать чьи-то советы, а настоятельные рекомендации и вовсе были для него раздражителями вроде бликующей разметки по бокам дороги: он ехал вперед и, по его мнению, одного этого было достаточно, он не был таким идиотом, чтобы внезапно не вписаться в поворот или сорваться с моста, не был же?
Поэтому, не казалось удивительным, что наставления Рикардо не увлекаться шаром он проигнорировал напрочь: по правде говоря, удержаться от того, чтобы постоянно держать его в руке, оказалось крайне затруднительным, гораздо более затруднительным, чем он предполагал. По крайней мере, теперь он не сомневался, что у Лестрада действительно были все основания запутаться в собственных чувствах: у любого, кто испытывал столько разнообразных эмоций в один момент времени, были основания попросить себе бессрочный отпуск от жизни, так что Грег оказался впечатляюще жизнеспособным человеком. С другой стороны, теперь же он точно знал, что тот думал о нем гораздо больше, чем было прилично для человека, заявлявшего, что их практически ничего не связывает; испытывал гораздо больше, чем показывал и уверял, и, честно говоря, находить этому подтверждение оказалось ожидаемо приятно и соблазнительно. Вот почему он практически не выпускал шар из рук и считал, что имел полное на то право, даже учитывая, что тот будто бы высасывал энергию из него самого. Он заметил это, когда утром смотрелся в зеркало самой роскошной ванной комнаты самого роскошного отеля Токио — его синяки были точно в тон темно-синему кафелю за спиной — после вчерашнего изматывающего дня, когда ночью, в Лондоне, Лестраду очевидно снились кошмары. Но это было ничего, сказал он себе. Ему и в голову не приходило, что тот должен был справляться с этим один.
Теперь же, в пять утра, когда перед отлетом назад в Англию под неодобрительным взглядом Антеи он снова сверился с шаром, Майкрофт обнаружил чувство, которое пугало его, пожалуй, больше многих других. Лестрад нервничал, причем в запредельной степени. Это открытие поставило Майкрофта в тупик. Было ли это как-то связано с его работой в полиции? Расположившись на борту частного самолета, он сразу открыл ноутбук и подключился к камере в кабинете инспектора, не испытывая при этом угрызений совести, лишь заметив, как предательски дрожала рука. Он мог стерпеть что угодно, но
ненавидел нервничать, особенно не зная причину, ощущая, как тревога сжирает его изнутри, а сосущее чувство под ложечкой на самом деле высасывает из него душу. В кабинете Лестрада не оказалось, как не оказалось и дома. Он покосился на помощницу, неуверенный и убежденный в своей правоте одновременно.
— Антея, отчет по Лестраду, — потребовал он, едва они взлетели.
— Сэр. Дайте мне пару минут закончить с текущими заданиями, — отозвалась она, явно еще не отошедшая ото сна. Выглядела она против обычного слегка помятой — неподходящий матрас, боль в пояснице от нескончаемых поклонов, легкая простуда из-за погоды и того, что постоянно приходилось разуваться, — автоматически считал Майкрофт.
«Сейчас же», — хотелось рявкнуть ему, и все же он решил, что потерпит и вместо этого попросил стюардесу сделать ей чай с коньяком и медом. Не доставало еще, чтобы по приезду в Лондон она окончательно сломалась. Будет трудно найти ей замену.
Она посмотрела на него с благодарностью, но тут же нахмурилась, улавливая его беспокойство, и приступила к его заданию незамедлительно, отложив остальные дела.
— Его нигде нет, — девушка сдвинула брови. — Ушел домой около часа назад. Машины нет, скорее всего еще в дороге. Весь день занимался бумагами, — она немного поколебалась, решая, стоило ли сообщать, что она дала его контакт Рику Каннингему. — Не выходил из кабинета. Ничего, что заслуживало бы внимания.
— Не похоже на него, — отреагировал Майкрофт, потерев подбородок. — Если только он не задумал что-то. Выясните, что у него на уме.
Закусив губу, девушка кивнула и принялась связываться с Лондоном, где сейчас было около восьми вечера, для уточнения деталей.
Майкрофт сжал ручку зонта, сдерживаясь, чтобы не начать стучать по ней пальцем, из-за чего лишь быстрее выходил из себя. Он не сдержался в конце концов, стараясь быть незаметным. Стоило убрать шар подальше, а, по-хорошему, избавиться от него еще в Токио, сбросив его в Сумиду и навсегда забыв о его странном существовании. В последнее время в его жизни происходило слишком много странных вещей, и все они так или иначе были связаны с Лестрадом. Собственная злость на него позволила ему немного отвлечься, пока Антея не вернула его из задумчивости своим выражением лица, которое прямо противоположно отличалось от ее обычного безмятежного, насмешливого вида.
— Вы уверены? — напечатала она, хотя, конечно же, они были уверены, как и она сама, что Лестрад, каким бы разумным иногда не казался на фоне Шерлока, мог выкидывать фортели не хуже детектива, предпочитая все же, чтобы никто этого не видел.
— Что такое? — спросил Майкрофт с упавшим сердцем, которое и так уже здорово потрепало за это утро.
— Сэр. Они говорят, что он выкрал из хранилища улику по делу Кэмпбелла. Мы пытаемся выяснить, что именно он взял…
Майкрофт уже не слушал, остановив ее движением руки. Он и без нее знал, что именно могло привлечь внимание Лестрада, чтобы решиться на такой отчаянный жест.
Осознание, ударив хлыстом, обожгло его грудь изнутри. Ее телефон — вот что забрал Лестрад.
***
Практически сразу Грег осознал, что это было ошибкой.
Аккуратно устроив телефон на столе в гостиной, как будто тот был бомбой замедленного действия, он прошел в кухню, где в отчаянии уставился на свое отражение в темном окне. В желтом свете кухни его бледное лицо с обратной стороны стекла прочерчивали капли дождя. Он больше не был собой, едва ли владел собой. Мерный стук по стеклу не имел ничего общего с отчаянной борьбой, развернувшейся у него в груди. «Разум», — сказал он себе, словно взывая к нему, — и чувства», — добавил, словно пытаясь отскрести их от стенок потрескавшейся вазы, в которую превратилось его тело, будто какой-то плесневелый, влажный налет. К черту все, к черту все, к черту…
Он достал из шкафа бутылку, открутил крышку и, сделав несколько торопливых глотков, закашлялся, вытирая рот рукавом. После чего — вернулся в гостиную и схватил телефон со стола. В глубине души он надеялся, что тот не работал — но старинная Нокиа, конечно, была исправна и все ще хранила следы последних действий владельца. Тот день. Он прижал ладонь ко рту, потрясенный. Первым его порывом было выбросить телефон к черту, размозжить его о стену и раскрошить то, что осталось ногой, но подобной роскоши он позволить себе не мог.
Фак, фак, фак, повторял он себе под нос, совершенно потеряв связь с реальностью. Не в силах поверить увиденному, он замер, смотря куда-то в пространство, заметив, что прокусил губу, только когда алкоголь заставил ее гореть. Его искаженное гримасой боли и сожаления лицо не отражалось в матовом пластике, но он чувствовал его как застывшую каменную маску, которая никогда уже не сойдет с его кожи. В ту ночь, когда ее телефон очевидно не принимал сеть, она пыталась отправить Майкрофту сообщения — одно с мольбой о помощи и несколько пустых. Они никогда не писали друг другу сообщений, — некстати вспомнил он, из-за разницы в операторах. Он смотрел на пустой экран сохранившихся сообщений и статус о невозможности отправки застывшим взглядом, и окружающее пространство слилось для него в сплошное пятно.
Если бы можно было умереть от разрыва сердца, если бы он уже не был фактически мертв… если бы у него было хоть немного мозгов, он отложил бы телефон, пока еще не было поздно. В отчаянии, он схватился за волосы и снова прикрыл рот дрожащей рукой, открывая черновики. Она
была умной, верно?
Она оставила им послания. Сто шестьдесят знаков — слишком мало для той, что умирала, но вполне достаточно для него, чтобы расправиться с собой однажды и навсегда. Она могла бы забрать его с собой.
Несколько сообщений, состоящих из на первый взгляд бессвяззных слов, но дающих полное представление о том, что происходило пока она еще могла писать. О том, в каком ужасе и неадекватном сознании она находилась, зная, что ее ждет. Наркотик изменил ее сознание — последние сообщения состояли из сплошного ряда цифр.
Он схватил лист и ручку и, наклонившись к столу, начал расшифровывать сообщение.
«Если», — его рука с зажатой в ней ручкой словно не принадлежала ему, — «ты», «читаешь», «мне», «конец», — на секунду он замер, пытаясь разобраться — «плачу»? нет, не то: «скажи».
Он сглотнул, когда ручка вывела на листе его собственное имя и, вскочив, принялся мерить шагами комнату, не находя себе места — останавливаясь, чтобы взглянуть на телефон, но, не найдя в себе сил подойти, приложиться к бутылке и продолжить метаться в четырех стенах. Эмоции нахлынули на него, сбивая с ног, и он поспешил убраться из комнаты, чтобы никогда больше не видеть этого злосчастного телефона, убрать его с глаз долой. Он был пьян и не мог дышать; выкрутив холодный кран на полную, Грег сорвал с себя одежду и забрался под душ, надеясь смыть с себя это гадкое, мерзкое, липкое ощущение, выстлавшее его изнутри. Не попадая зубом на зуб, он все еще безотчетно сжимал губы рукой, как будто из них могло вырваться что-то, о чем он пожалеет, хотя едва ли он мог произнести хоть слово: онемевший изнутри и снаружи, он пытался лишить себя чувств, но снова поддавалось лишь тело; в конце концов, не помня, как он выбрался из ванной, Грег нашел себя на кухне, едва стоящим на ногах и совершенно неспособным заставить себя вернуться в гостиную, где на столе оставался открытым ее телефон. Он оглядывался по сторонам, ища поддержки, ждать которой было неоткуда. Он должен был сделать это, и все же минуты текли, вместе со ставшими крупными и громкими каплями дождя по стеклу, вместе с утекавшей решимостью. У него была причина. Так прошло еще какое-то время, пока шум дождя не стал единственный звуком, заполнившим его голову. Он вспомнил о Майкрофте. Он не мог позволить себе струсить, когда дело касалось не только него одного.
Он вернулся в гостиную и последним, что он помнил, было то, как он сел на диван и потянулся к столу. Этой ночью ему снились руки, тянувшиеся к нему отовсюду, смыкавшиеся у него на горле — несколько раз, сам не помня того, он просыпался, судорожно хватая воздух, чувствуя давящие следы пальцев у себя на шее, не в силах избавиться от стоящего в горле кома.
***
Когда дверь, легко поддавшись, приветливо впустила его внутрь, в квартире стояла необычайная тишина, которую Майкрофт мог бы и вовсе назвать приятной, если бы не обстоятельства, заставившие его рвануть сюда сразу же, как только самолет коснулся посадочной полосы. Все двенадцать часов полета он не находил себе места от беспокойства. Теперь же, пройдя в гостиную и застав Лестрада мирно спящим на диване с одной рукой под щекой и другой — державшей почти пустую бутылку водки, он наконец испытал спокойствие. Рядом с диваном, на полу, валялся раскрытый телефон.
Бесшумно, Майкрофт подошел ближе, отнял у спящего бутылку, которая лишь чудом не выпала на пол, и, поставив ее на стол, кончиками пальцев мазнул по его макушке. Непрошенная грустная улыбка тронула его губы. Он бросил взгляд на сделанную Лестрадом запись, восстанавливая события прошлой ночи, и нагнулся за телефоном.
Стер сообщения, не читая их. Таким уж он был.
Дернув уголком рта, Майкрофт взял ручку и дописал что-то на бумаге. Он терпеть не мог незаконченных предложений.
— Что же ты делаешь, — пробормотал он тихо, и Лестрад зашевелился во сне, освобожденной рукой отгоняя кого-то от лица.
Майкрофт нашел, чем его укрыть.
