***
Когда этим же вечером Клэр просит их помолиться перед сном, Диас чертыхается про себя. Сначала он тактично молчит, давая слово Дэниелу, а про себя думает, каким же отчаявшимся в жизни нужно быть человеком, чтобы поверить в эти высшие силы и Господа, правящего всем миром. Их отец не был верующим, но был больше агностиком, чем атеистом; и считал, что самое главное в жизни — честность, а жить нужно просто по совести. Что, к слову, Шон и пытался делать, даже после его смерти. Нет, наоборот — именно после его смерти ему и захотелось больше поступать правильно, не причиняя никому вред, по возможности помогая остальным; не по закону Божьему, как говорят верующие, а по зову сердца, от чистой души, — вот и все, что нужно знать в этой жизни. Никаких молитв, заповедей или библейских сказаний. — Свобода одного человека кончается там, где начинается свобода другого, — как-то говорил сыну Эстебан. Он вообще часто это повторял, в разных вариациях и ситуациях, но смысл был настолько прост, что у Шона навсегда отложилось в голове. Жаль, некоторые люди этого не понимают. Жаль, что некоторым людям, чтобы усвоить принципы морали, обязательно нужен какой-нибудь Иисус Христос. — Мы не молимся в принципе, — глядя бабушке прямо в глаза, отчего-то чересчур уверенно отвечает Диас. Хочется добавить, что никакой Бог не смог помочь ни папе, ни им с Дэниелом, когда случилась вся эта херня в Сиэтле, ни одна святая задница не упасла их от этой трагедии; но проглатывает готовые сорваться с уст слова. — Папа никогда не водил нас в церковь, так что... — А, ясно, — перебивает его Клэр. Она возвышается над ним, сидящим на кровати, сложив руки на груди и недовольно нахмурившись, в ее глазах мелькает слабый огонек презрения. Шон почти слышит ее голосом у себя в голове «такой же, как отец. Небось даже Библию не читал; что с тебя взять». Ему кажется, что она пытается его испугать; запрессовать, подмять под себя, под свои правила, давя на чувство вины и беспомощность. Он ощущает это с того момента, как перешагнул порог дома. Не смотря на прошедший от этого по спине холодок, он все равно не отводит взгляд, и тогда женщина дает слабину. — Вы еще слишком юные, чтобы знать все на свете, но заставлять вас молиться я не буду. «Вот это щедрость», — думает Шон про себя, глядя уходящей Клэр вслед. Надо отдать должное — он никогда не был особо дерзким или самоуверенным бунтарем в свои 16; даже не смотря на переходный возраст, он был сравнительно спокойнее и покладистее своих сверстников. Да, любил тусить с друзьями, частенько ходил с Лайлой на вечеринки, которые иногда (почти всегда) заканчивались выпивкой или травкой, пропускал уроки в школе, иногда грубил папе или брату, как делают все люди время от времени, даже, бывало, сбегал из дома, но всегда признавал свою вину, извинялся и смиренно (хотя, может, перед этим чуть-чуть пожаловавшись друзьям) отбывал свое наказание под домашним арестом, оставшись без карманных денег и убирая весь дом в одиночку неделю или около того. Однако он, как и отец, был честным. И старался отстаивать свою точку зрения, если считал ее наиболее себе близкой и правильной. Фальшиво читать молитвы перед сном и каждым приемом пищи, когда не носишь крестик и не веришь ни в одного из придуманных людьми по всему свету богов — кажется, самое большое богохульство, и даже Шон, не посещающий церковь, прекрасно это понимает. Возможно, именно это Клэр в нем не нравится. Пытаясь уснуть, Диас никак не может выкинуть из головы тот разговор Клэр со Стивеном внизу; поправляет подушку под головой уже в который раз, крутится на одном месте, пытаясь улечься поудобнее, ворочается, вздыхает от бессилия. Прислушивается к тиканью часов (не в их комнате, где-то в коридоре), затаив дыхание и боясь разобрать среди всех обычных звуков ночи перешептывания Рейнольдсов, скрип половиц, шаги кого-то из них к телефону, долгие гудки, голос какого-нибудь уставшего полицейского на том конце, звуки сирены, как во всех этих боевиках и криминальных фильмах. Но ничего из этого не происходит. Один раз где-то за окном проехала машина, а после снова всепоглощающая тишина и лишь его собственное, громкое сердцебиение, вызывающее еще большую тревогу. Шон переворачивается на спину и несколько минут бездумно смотрит в потолок. Глаза начинают слипаться, он пытается поддаться соблазну наконец заснуть, и в полусне-полубреду вспоминает что-то совсем давнее, из самых закромов своей памяти. — Мы всегда молимся перед тем, как начать трапезу. Ты должен поблагодарить Господа, Шон, — Клэр перехватывает руку мальчика, когда тот уже тянется к столовым приборам. — Мам, — с нажимом произносит Карен. — Пожалуйста, хоть в этот раз... Клэр шикает на нее, поднося к губам указательный палец. Эстебан в недовольном жесте складывает руки на груди, откидываясь на спинку стула. — Если никто из родителей не занимается духовным воспитанием сына, это буду делать я, — говорит она, а после склоняет голову чуть набок и снова смотрит на внука. — Знаешь, как нужно молиться? Шон отрицательно качает головой, с недоумением переводя взгляд с мамы на папу, с папы на бабушку и так по кругу. — Зачем благодарить? Я его даже не знаю, — бормочет мальчик. — Он мне ничего не сделал. Эстебан не сдерживает довольной, победной улыбки, слыша эти слова. — Устами младенца глаголет истина, — комментирует мужчина. Клэр недовольно косится на него, а Карен молча подпирает голову руками, ожидая окончания этой затянувшейся и уже изрядно надоевшей ей сцены. — Как это ничего не сделал, милый? — Клэр гладит Шона по волосам, на что тот недовольно морщится. — Он насытил нас этой пищей и питием. Он заботится обо всех нас и дает нам все блага в жизни. — А я думал, что это приготовила ты. — Да, но, если бы не Господ, у нас не было бы возможности этого сделать. — Не переживай, бабуль, мы могли бы тогда с папой сходить в магазин и принести все нужное, — невинно улыбается Шон. — Мама часто посылает нас, если у нее чего-то не хватает. — Мам, — снова встряет Карен. — Он еще ребенок, давай закончим на этом. — Детей нужно приучать к вере с малых лет, — Клэр хмуро смотрит в сторону дочери. — Тогда душа его будет чиста и благословлена. Никогда не бывает слишком рано, чтобы прийти к Богу, и чем раньше, тем лучше. За столом наступает напряженная пауза; Шон ерзает на своем месте. — Уже можно есть? — спрашивает он. — Можно, дорогой, — быстро отвечает ему Карен, не дожидаясь реакции матери. Клэр шумно вздыхает. — Думаю, больше приезжать к ним гостить мы не будем, — шепчет в тот же день Эстебан жене. Шон устало плетется за ними к машине и думает, почему бабушка так помешана на каком-то Господе, если в мире существуют супергерои куда покруче его, которым совсем необязательно молиться перед каждым приемом пищи, и они все равно придут на помощь.I
13 января 2020 г. в 02:14
— Ты не слишком хорошо о нем заботился, — режет по ушам голос Клэр. Шон напрягается; неосознанно ссутулится, наклоняясь чуть ближе к чашке, из которой плавно поднимается теперь прямо ему в лицо горячий пар. Пахнет вкусно, как в какой-то прошлой, далекой жизни; напоминает Диасу о детстве, когда мама еще не ушла из семьи и они иногда все вместе ездили к бабушке. — Для него все могло закончиться куда хуже. Вам повезло.
Повезло. Шон еле сдерживает горькую усмешку. Знала бы она, каким трудом ему приходилось добывать им с Дэниелом деньги, одежду и еду; как тяжело ему было вновь вернуть доверие брата, когда тот увидел по новостям сюжет о папе; как трудно не рехнуться умом, замечая каждую полицейскую тачку где-то неподалеку; как сложно объяснить девятилетке, что ему делать с собственной из ниоткуда взявшейся сверхспособностью двигать предметы силой мысли, прямо как в фильмах и комиксах про супергероев, и как сложно в такой ситуации остаться человеком, продолжать жить по совести и не начать красть по мелочи на каждом углу. Повезло — это когда они нашли заброшенный коттедж в Уилламетте, в котором были хоть какие-то мало-мальски пригодные условия для жизни при начавшихся зимних холодах. Вот это повезло. А болезнь брата и отсутствие лекарств — неудивительное в свете произошедших с ними событий, естественное следствие бродяжнической жизни.
«Простите, что, сбегая подальше от к херам расшибленной улицы и трупа собственного отца перед домом, забыл перед этим забежать в аптеку и накупить на оставшуюся в карманах мелочь антибиотиков», — думает про себя Шон, — «Какой же, блять, непредусмотрительный». Его трясет изнутри — то ли от холода, после которого он едва начал приходить в себя, то ли от злости от такого недовольства со стороны родственницы.
— Стивен, можно тебя на минуточку? — уже не глядя на внука, приказным (Диас слышит в этих словах металлические нотки, не терпящие возражения, и на мгновение ему даже становится жаль Стивена) тоном произносит Рейнольдс. Мужчина послушно поднимается с места и оставляет Шона в одиночестве.
«Идиот, идиот, идиот», — нервно бегая взглядом по дому и больно закусывая губу, проклинает себя Диас, — «Они же нас сдадут. Сдадут с потрохами, и плакали все мои мечты когда-нибудь вернуться к нормальной жизни». Он слышит обрывки разговора Клэр со Стивеном, и, хотя не может разобрать всего, чуть вздрагивает от долетавших до его слуха «опасен», «полиция», «преступник»; стискивает челюсти, упираясь взглядом в стену напротив, и проклинает весь белый свет. «Неужели у тебя не было решения получше, Шон? Надо было подумать тщательнее, прежде чем заявляться сюда». Шон знал, что другого выхода у них попросту не было, но все еще не мог простить себя за это.
Когда Рейнольдсы возвращаются, Диас чувствует подступающую к горлу тошноту и нервно отстукивает ногой под столом; старается смотреть куда-то в сторону, избегая с родственниками зрительного контакта.
— Милый, все хорошо? Налить еще чая? — слишком приторно, чересчур по-доброму спрашивает Клэр. Шону мерзко.
— Спасибо, — еле выдавливает он из себя, с трудом сдерживая порыв нагрубить. Напомнить, что говорили о них с Дэниелом буквально за порогом, и, вообще-то, хотя бы ради приличия на такой уж случай можно было запереться в комнате. Или они намеренно? Диас в принципе не особо им доверял, но после этих перешептываний настроился еще негативней. — Мне хватит.
Когда они спрашивают его о том, что произошло в Сиэтле, Шон чувствует себя, как на скамье подсудимых; на допросе. Ему нечего им ответить, он запутался во всем и совсем не хочет фальшивого сочувствия со стороны давно забытых родственников. У него просто не было другого выхода. Диас сжимает ладони в кулаки, чуть царапая собственную кожу ногтями, и его воротит от каждого нового их слова: иллюзорно-заботливого «золотце», «нам очень жаль», «мы понимаем», омерзительно-обвиняющего «зачем было убегать?», «тебе нужно думать о последствиях», «как ты будешь заботиться о брате?». Он сразу же замечает эти скачки и лишь может надеяться, что ему удастся защитить их с Дэниелом.
— Вы останетесь жить у нас, — говорит Стивен, и Шон смотрит на него с недоумением и долей тревоги. Это последнее, что он ожидал услышать; но мужчина кажется серьезно-настроенным и очень искренним.
— О, Стивен, — недовольно вздыхает в ответ сидящая рядом Клэр. — Может, нам стоит...
Дальше Диас почти их не слушает, — лишь в пол-уха. Уже наслушался. В этот момент он понял самое главное: неважно, в насколько откровенно херовую ситуацию он может попасть, связывают их семейные узы или нет, иногда самым худшим врагом в твоей жизни может оказаться озабоченная правилами, правильная по всем параметрам своей жизни бабушка из Бивер-Крик. Точнее сказать, это был первый звоночек, заставивший Шона об этом переживать. Плохое предчувствие что-то смутно подсказывало ему, и Диасу это не нравилось. Ему совершенно не хотелось оставаться здесь надолго.
Но, при одном взгляде на счастливо скачущего вокруг стола Дэниела, которому после лекарств стало значительно лучше, при одном взгляде на его неподдельную, искреннюю улыбку, радость впервые за последнее время настоящему дому, теплу, огромной железной дороге наверху, бабушке с дедушкой и человеческим условиям, по которым оба уже изрядно соскучились, Шон решил с этим повременить. Дэниелу в любом случае нужно поправиться, прежде чем они будут делать что-то дальше.
Шон косится в сторону Клэр, уходящей в сторону кухни, и сдается. Есть хочется больше.
Им с братом все равно обоим нужна небольшая передышка.