Танец на углях

Дон Тимотео был добрым, открытым, понимающим и жизнерадостным человеком, но только когда это касалось его друзей, семьи и соратников. Все остальные знали его как умного, уравновешенного, справедливого и волевого лидера сильнейшего клана, за время своего правления укрепившего позиции и сплотившего вкруг себя новых союзников. Он не был ни выдающимся тираном, как Второй, ни Небом, способным приютить под своим крылом практически любого, кто искренне хотел присоединиться к клану, как величайший из лидеров Вонголы, ее основатель, Вонгола Примо, однако он умел как располагать людей к себе, так и принимать сложнейшие беспощадные решения, и его уважали даже те, кто ненавидел. Проницательный, уравновешенный, целеустремленный — его никогда не видели отчаявшимся или не знающим, что делать; даже когда родные дети погибли, а приемный сын, Занзас, поднял восстание, стремясь захватить власть, он сумел не сломаться, а после второй попытки восстания и вовсе простил Занзаса, не наказав — оставив на посту лидера Варии, особого отряда элитных убийц. Он был понимающим человеком, умевшим признавать собственные ошибки и платить за них, но, в то же время, прагматичность нередко стояла для него выше эмоций. Он никогда не был «добрым дедушкой» и назвал приемником сына верного друга, Савады Ёмицу, отлично понимая, во что втягивает неподготовленного подростка. Еще в детстве Тсуна обладал очень мощным Пламенем Неба, однако дон Тимотео не собирался передавать ему власть, поскольку Ёмицу был в родстве с основной ветвью семьи довольно отдаленно, а наследника следовало выбирать из более подходящих, родовитых кандидатов. И дон Тимотео, видя, что мальчик с излишне сильным Пламенем сможет оспорить право наследования у его сыновей, запечатал силу Тсунаёши особой техникой, полностью подавившей Пламя ребенка. Он был уверен, что даже если сам Тсуна не захочет захватывать власть, им могут воспользоваться враги Вонголы, да и в целом тренировка столь сильного Пламени в столь юном возрасте могла быть слишком выматывающей и даже опасной, а потому верил, что поступает правильно. И не догадывался о том, что, запечатав силу, лишил мальчика веры в себя, обрекая на будущее подле маминой юбки. Впрочем, этого можно было бы избежать, окажись рядом отец, человек, способный и подать пример, и научить стоять за себя, и воспитать силу воли, но… отца рядом не было. Он обеспечивал семью, а, приезжая домой, делал вид, будто является мирным шахтером, не замечая, что с каждым годом сын всё больше отдалялся от него и не желал идти на контакт. «Такой отец мне не нужен», — порой думал Тсуна, глядя на Ёмицу, выпившего слишком много пива и заснувшего прямо за столом, чтобы на следующий день привычно исчезнуть. И лишь в тринадцать он узнал, что у отца была довольно веская причина редко появляться дома, ведь из мафии не уходят, а часто оставлять на заместителей столь серьезный пост, как пост главы Внешней Консультационной Семьи, по совместительству являвшейся разведорганизацией, было попросту невозможно. Обида стала меньше, Тсуна попытался простить отца, вот только его самооценка уже была полностью уничтожена школьными хулиганами, а самостоятельность — чересчур заботливой матерью. Он попросту не знал, как быть сильным и независимым, ведь самым сильным человеком рядом всю жизнь была мать, воспитавшая его в одиночестве, но излишне сильно оберегавшая единственного оставшегося рядом дорогого человека. А дон Тимотео решил, что перекроить характер обладателя столь сильного Пламени — не слишком сложная задача, поскольку Пламя является олицетворением воли человека, а значит, Савада Тсунаёши силен духом, пусть даже и не знает об этом. Просто все наследники, кроме Занзаса, погибли, а отдавать власть жестокому и эгоцентричному человеку Девятый не хотел, и судьба ребенка, которого он поначалу лишил возможного счастливого будущего, была для него менее важна, нежели судьба клана. Хороший лидер — этим дон Тимотео всегда отличался. Добрый дедушка? Он никогда не считал себя таковым, даже искренне улыбаясь Тсуне, в котором видел и надежду для клана, и почти родного внука. Ведь он понимал, что отправлял в бой неподготовленного ребенка, лишая его шанса на мирную жизнь, а возможно, и вовсе обрекая на смерть, поскольку никто не мог предугадать, чем закончится каждая из битв Тсунаёши, сражавшегося с чересчур сильными врагами. Девятый просто отправил к нему лучшего репетитора, элитного киллера мира мафии, не раз помогавшего другим семьям воспитать достойных наследников, вот только вырастить мафиози из человека, всю жизнь проведшего в клане — одно, а изменить характер обычного школьника, знающего, что такое «преступный мир» лишь из рассказов в новостях — совсем другое. Однако Реборну повезло: Савада нашел друзей, помогавших ему измениться и поддерживавших как в бою, так и в обычной жизни, а потому надежда вытащить на свет Божий его истинную силу, пропавшую еще в детстве вместе с уверенностью в себе, разгоралась в Девятом с каждым месяцем всё ярче. И лишь одного он боялся: что Тсуна изменится слишком сильно, осознает, что мафия — опасный и жестокий мир, а потому откажется в него входить. Он хотел провести церемонию наследования как можно раньше, но ее прервали, и после этого настали четыре года тишины, за которые было предпринято несколько попыток вновь начать подготовку к церемонии, но что-то вечно мешало: то восстание одного из кланов, то усиление нажима со стороны полиции, то дележка территорий, то протесты некоторых кланов против передачи титула ребенку, не разбиравшемуся в законах мафии… Девятый приказал Реборну все силы бросить на подготовку Тсуны, введение его в курс дела, но запретил показывать излишне темные стороны бизнеса, опасаясь той самой негативной реакции слишком доброго и честного человека. А сейчас он смотрел на то, как этот человек держит за руку словно уснувшую подругу, чересчур сильно изменившую его за столь короткое время, и волновался. Волновался о том, каким станет Савада Тсунаёши, если продолжит общение с этой девушкой, обладающей странными, непонятными способностями, и не решит ли он, что имеет право выбирать, по какой дороге ему идти. Дон Тимотео просто не понимал, что Тсуна это решение давно уже принял. — Тсунаёши, может быть, ты объяснишь, что происходит? Вопрос застал Тсуну врасплох. Тот нервно дернулся и обернулся. Девятый сидел на лавочке, опершись ладонями на золотистый круглый набалдашник трости, и внимательно вглядывался в его лицо. — Аой-сан в трансе, она Очищает духа, — осторожно ответил он, понимая, что от него ждут иного ответа, но не осознавая, какого именно. — Это я вижу. Но не могу понять, какие у вас с ней отношения, почему она показала тебе призраков, а теперь отказывается это повторять, почему ты сам держишь ее за руку, хотя она всего лишь выполняет свою работу? — Работу? — Савада вскинулся, и карие глаза заполнило раздражение. — Вы не понимаете! — Вот именно, — мягко ответил Девятый, чувствуя, что задел больную тему. — Может, объяснишь? Способность Тсунаёши быстро успокаиваться и прощать всегда поражала Хранителей девятого поколения и некоторых Хранителей десятого, равно как и тот факт, что вспыхивал Тсуна крайне редко — лишь в исключительных ситуациях. Вот и сейчас он стушевался, почесал кончик носа, подумал о том, что Девятый и впрямь ничего не знает, следовательно, злиться на него нельзя, и потому нехотя, осторожно подбирая слова, чтобы не слишком подробно вспоминать Чистилище, начал рассказ. Вот только яркие, тошнотворно живые картины всё равно вставали перед глазами, заставляя желудок нервно скручиваться, а ладони потеть — от собственной памяти скрыться ведь куда сложнее, чем от любого врага. Однажды вцепившись в жертву стальной хваткой, она не отпускает никогда — возможно, со временем станет легче, и ты почти забудешь о произошедшем много лет назад, но когда-нибудь, в самый неподходящий момент, память оскалит окровавленные клыки и вновь вопьется в затянувшуюся, но так и не зажившую рану. А пока раны свежи, терзать их будут с тройным усердием… И всё же Тсуна упорно описывал увиденное за гранью жизни, крепко сжимая холодную ладонь, казалось, способную обратить горячий пот в ледяную корку. Вот только нервы сдавали, и, добравшись до момента, когда Аой очнулась после обряда упокоения, ему пришлось сделать передышку. — Сложно представить настолько кошмарный мир, — печально и очень спокойно, внимательно присматриваясь к реакции собеседника, начал дон Тимотео. — Подобные картины ужаснут любого, а если видеть их постоянно, слабые люди могут и вовсе лишиться рассудка. Однако я всё же не совсем понял, почему ты так переживаешь, ведь если она привыкла к этому миру, вряд ли он сейчас ее пугает, да и, судя по тому, как она ходит по канату, проход над пропастью не должен представлять угрозу, она слишком хорошо владеет своим телом. Почему ты так волнуешься? Тсуна замер. Острое непонимание затопляло сознание, ведь его друг вынужден был постоянно попадать в настолько ужасный мир!.. «Но слышать историю — одно, а видеть — совсем другое», — вмешался в бурю эмоций глас разума, мгновенно остудивший раскалявшиеся нервы. — Я не дорассказал. Этот мир действительно ужасный, куда страшнее, чем вы думаете, но это не всё. Во время Очищения Аой-сан проживает последние мгновения жизни призраков. Их смерть. Повисла напряженная тишина. Воздух, казалось, раскалился добела. Небо Вонголы переглянулось со своим Ураганом, поджав губы и нахмурившись так сильно, что, казалось, его брови слились воедино. — То есть она видит всё, что произошло с человеком перед смертью? — уточнил он. — Не только, она как будто становится тем человеком, чувствует всё, что чувствует он, и физически, и эмоциями. Вы же узнавали про медиумов, разве не слышали, что они могут Очистить душу, только забрав себе всю их ненависть, злость, обиды, боль и страх? Еще одна попытка сильных людей, столкнувшихся с невероятно сложным препятствием, найти поддержку у товарища, выраженная в косых взглядах друг на друга. Девятый еще сильнее сжал губы, его Хранитель стал похож на предгрозовую тучу. — И что же, эти чувства так и остаются вместе с ней? — Нет, она их выпускает… Я не понял, как, но, вроде бы, в течение нескольких часов они из нее выходят. Только память остается. «Всё-таки остается!» — мог бы прочесть Тсуна на лице не сумевшего сдержать досаду Койота. Вот только он внимательно всматривался в сосредоточенные, холодные глаза босса и думал о том, что всё это как-то неправильно. — Мы не знали о подобном, — наконец подал голос тот. — Возможно, медиумы скрывают эту информацию, опасаясь реакции клиентов. Вряд ли человек обратится за помощью, если его преследует дух убитого им родственника, а доказательства его вины всё еще можно найти при определенном старании. Да и в целом, медиум мог бы испортить репутацию человека, пустив слух, даже если бы полиция не стала проверять его информацию. Потому, видимо, они оберегают эту тайну. Тсунаёши встрепенулся. «Найти доказательства! Точно! Та дама, как же ее звали… А, точно, Абэ Сузуму! Может, дедушка сможет помочь? А то это совсем неправильно, вот так позволять убийце наслаждаться жизнью… Она же убила его просто из жадности, как так можно?!» И он, помявшись, осторожно уточнил у Девятого, считает ли тот, что такие преступники должны быть наказаны. — Конечно, однако, полагаю, большинство полицейских не поверят словам медиумов, потому им было бы сложно помогать правосудию. Тсуна насторожился. Путаясь и сбиваясь, он быстро изложил суть дела, поведав всё, что слышал от Аой о госпоже Абэ и ее дворецком, в том числе и о том, что, по ее словам, прозвучавшим над телом бьющегося в конвульсиях супруга, яд доставал именно ее любовник, а потому ее «никогда не свяжут с этим делом, ведь слуги ни за что не расскажут полиции о связи своей госпожи с ее верным дворецким». Савада с надеждой воззрился на босса, а тот в который раз хмуро посмотрел на друга и, уловив едва заметный кивок, доброжелательно улыбнулся, вот только этой улыбке не поверили — она была идеальна, но всё же не смогла обмануть человека, наконец осознавшего, что не все улыбки «дедушки» являются искренними. — Если хочешь, я могу попросить наших людей в Японии найти доказательства и поговорить с полицией, всё же в таких ситуациях правосудие должно торжествовать: настолько бесчестные люди, раз вставшие на путь зла, уже не остановятся. Попытка задобрить преемника, не более. Попытка расположить его к себе чуть больше перед тем, как разразится буря. Вот только Тсунаёши этого не понял — он радостно благодарил Девятого, радуясь тому простому факту, что одним злодеем на свободе станет меньше, а его друг не будет корить себя за невозможность повлиять на ситуацию. Хитрость Девятого удалась — его преемник счастливо шагнул в ловушку. А потому ее поспешили захлопнуть: — Мы обязательно постараемся помочь, надеюсь, это сработает, ведь Вонгола всегда должна стоять на стороне справедливости, независимо от обстоятельств. Запомни, это суть нашего клана, по крайней мере, она должна быть таковой. Но давай всё же вернемся к разговору о медиумах. Неужели они всегда переживают смерть призраков? И никаких исключений? Это ведь действительно ужасно. — Всегда, — кивнул Тсунаёши, и Девятый вновь помрачнел, а у него окончательно отлегло от сердца, и радость стала еще сильнее. «Дедушка не знал об их способностях. Не знал, потому и был так спокоен, а сейчас вот хмурится, значит, тоже не хочет, чтобы медиумы через такое проходили…» Вот только интуиция буквально завыла о том, что предположение неверно, и Тсуна мгновенно помрачнел — эйфория сменилась острым нежеланием верить собственным чувствам, но он давно отказался от такой роскоши, как розовые очки, и дал себе клятву никогда не игнорировать глас интуиции, а потому настроение мгновенно испортилось. И всё равно сомневаться в Девятом еще больше ему не хотелось. — А вы бы пришли, если бы знали, чем это грозит? — осторожно спросил Тсуна, желая не столько получить очевидный ответ, сколько попытаться найти в нем намеки на истинную причину раздражения Девятого. В том, что его мрачный вид вызван отнюдь не сочувствием к медиумам, Савада уже не сомневался — всего несколько секунд потребовалось ему на осознание истины. Несколько секунд и сила невероятной интуиции истинного лидера Вонголы, передающаяся по наследству… — Полагаю, я бы обратился к медиуму, поскольку призраки терроризируют весь штаб, но к другому. Незачем твоей подруге проживать подобное, — нехотя ответил Девятый, и Тсуна растерялся. «Он говорит правду, но ведь его не сильно волнуют другие медиумы, тогда какая разница, кто Очистит духов? Потому что Аой-сан — мой друг? Но ведь мы с друзьями часто сражались, получая серьезные травмы, рискуя жизнью, тогда в чем дело?.. Память, — вспыхнуло в сознании слишком важное слово, и интуиция ликующе встрепенулась. — Дедушку волновало, запомнит ли Аой-сан произошедшее. Значит… Значит, он не хочет, чтобы мне рассказали, как погибли те призраки? Почему? Раз они мстят Вонголе, значит, он приказал их убить, но ведь он наверняка много таких приказов отдавал. Так почему же?..» — Дедушка Тимотео, а почему те призраки вас преследуют? Вы ведь знаете кто они, правда? — Девятый стал похож на предгрозовую тучу, его товарищ скрестил руки на груди, а Тсуна продолжал. — Почему так вышло, что сразу несколько человек превратились в призраков? Аой-сан говорит, что это не слишком частое явление, и хотя призраков много, тех, кто уходит в другой мир, в сотни раз больше. Тогда что же произошло? Почему сразу столько душ вас возненавидели? Слишком понимающий, слишком проницательный, не владеющий пока еще навыками дипломатии, но интуитивно выстраивающий обличительные фразы так, чтобы ударить побольнее, задеть за живое, не дать возможности спокойно выстроить обстоятельный ответ. Идеальный наследник, который, возможно, ужаснется, узнав все тайны своего клана — своего будущего… А впрочем, пусть лучше он узнает о них от самого Девятого, нежели от этой опасной девчонки, способной настроить его против Вонголы, не так ли? Решение было принято мгновенно, дон Тимотео, тяжело вздохнув, начал рассказ: — Одна из молодых семей решила отвоевать территории у ближайших соседей, мы вмешались в конфликт. Безусловно, мы были на стороне их соседей, поскольку захват был неправомерным, и нас возненавидели. В ходе проверки мы также выяснили, что они проводят слишком опасные опыты, и если добьются положительных результатов, будут способны нарушить баланс мира мафии. Как и семья Эстранео, они ставили опыты на людях, разрабатывая особое оружие — вживляя в мозг детей специальные чипы, по сигналу вызывавшие прилив адреналина, выброс уникальной комбинации гормонов и некоторые другие реакции, приводящие к усилению агрессии, повышению болевого порога, идеальному послушанию и неспособности трезво мыслить. Они делали идеальных солдат из детей, ведь на мозг ребенка проще влиять. — Тсуна передернулся, Девятый продолжал рассказ. — Было решено объявить их деятельность незаконной. Безусловно, мы пытались решить конфликт мирно, вели переговоры, однако они отказались прекратить эксперименты, прямо как семья Эстранео, — выделив второй раз имя клана, превратившего в ад жизнь Рокудо Мукуро, Девятый добился своего — Тсуна уже не считал уничтожение подобного клана чем-то абсолютно неприемлемым, ведь он видел прошлое Мукуро и понимал его чувства. — После объявления клана «вне закона», начались гонения и притеснения. Все семьи отказались сотрудничать с ними, торговать приходилось исключительно на своей территории, доходы катастрофически упали, продолжать исследования стало невозможно. И тогда они решили напасть на наш штаб. Но он отлично укреплен, потому атака захлебнулась. Мы уничтожили всех, — Тсуна вздрогнул, но главный шок ждал его впереди: — Нам пришлось. Потому что это был отряд подросших детей с успешно вживленными чипами. Они дрались как безумные, и мы знали, что если возьмем их в плен, не сумеем ни извлечь чипы, ни прекратить их воздействие на разум, ведь чипы все еще дефектны: раз полученный приказ уже не отменить, а если он будет исполнен, «солдат» впадет в бешенство, и его останется только убить. Потому, даже возьми мы их в плен, они не выжили бы. И снова тишина, вой ветра в вышине, мурашки по коже да робкие попытки солнца отвоевать небо. Тучи побеждали. Как побеждал ужас в сердце слишком доброго человека, не способного даже представить, как можно было проводить подобные опыты и как можно было убивать ни в чем неповинных детей, ставших жертвами слишком страшного мира под названием «мафия». — Как же так? — пробормотал Тсуна, и Девятый поспешил его заверить: — Мы предпринимаем всё возможное, чтобы подобное не повторилось. К сожалению, быть всезнающим невозможно, потому иногда случаются трагедии, но мы делаем всё, что от нас зависит, чтобы их было как можно меньше. Пойми, Тсунаёши, Вонгола — гарант мира в мафии, только мы имеем достаточно сил, ресурсов и доверия других кланов, чтобы урегулировать конфликты. Потому Вонгола обязана процветать, иначе станет совсем худо. Мафия — страшное место, где люди живут за счет нелегальных операций, но, как бы мы ни хотели, чтобы преступного мира вообще не существовало, он был, есть и будет вечно. Ведь пока людей ведет жажда денег, всегда будут те, кто захочет разбогатеть нечестным путем. Проблема в другом: как не допустить, чтобы эти люди слишком сильно истязали простых граждан? Мир без мафии — это утопия, мальчик мой. Его не может существовать. Уничтожь мафию — возникнет новая. А значит, надо ставить достижимые цели. Вонгола Примо это понимал. Видя, в каком состоянии находится его страна, разрываемая на клочки вечно дерущимися кланами, он решил создать свой — сильнейший и богатейший клан, который сможет прекратить междоусобицы, чтобы мирные люди не становились жертвами мафиозных войн, по крайней мере, слишком часто. Он понимал, что утопии не достичь, потому делал всё, что было в его силах… — Но Второй Вонгола повел семью в другом направлении, — перебил его Тсуна, — он превратил Вонголу в один из самых жестоких кланов, стал тираном! Он сделал Вонголу сильнее, но какой ценой? — А ты помнишь, почему Второй стал лидером? — мягко спросил дон Тимотео, пристально вглядываясь в полные тоски глаза наследника, и тяжело вздохнул. — Вы с Занзасом очень похожи на первых лидеров, Тсунаёши. Ты — на Вонголу Примо, ведь так же стремишься к справедливости, миру и процветанию, ты настоящий друг и человек чести. Занзас… это моя вина, — он словно враз состарился, истончился, потерялся во всепоглощающем чувстве вины, и Тсуна подумал, что зря поднял эту тему, ведь он знал, насколько болезненны для дона Тимотео были воспоминания о предательстве приемного сына, которого тот всегда считал родным. — Меня никогда не было дома, а жена воспитывала сыновей так, как считала правильным. Я же пропадал на работе, не зная, что творится у них на душе. Старался дать им всё, чего они желали, не понимая, к чему это может привести: кто-то стал ленив, кто-то — излишне самонадеян, кто-то — безразличен к окружающим… Они выросли эгоистичными людьми, и я это признаю. Это моя вина. Вина отца, не воспитывавшего сыновей, считая, что они априори лучшие, а значит, вырастут хорошими людьми сами. Но как бы это произошло, если меня не было рядом, а жена старалась просто компенсировать нехватку отцовского внимания — дать им всё, чего они желают, не задумываясь о том, насколько это повлияет на их характер? — В этот момент Тсуне показалось, что его жизнь напоминает жизни сыновей Девятого, ведь он сам понимал, что был ленив и эгоистичен, вот только ему повезло встретить друзей, вытащивших его из этого болота. Им, к сожалению, не повезло… — Когда поднялся вопрос о наследовании титула, Занзас счел, что обязан его унаследовать, поскольку всегда выделялся среди братьев силой и умом. Но он не знал, что был приемным, а значит, крови Вонголы в нем не было, и это лишало его шанса получить титул, ведь лишь тот, в ком жива Воля Вонголы может стать нашим лидером. Конечно, кроме ситуации, когда истинных наследников не останется… А их почти не осталось. Ведь каждый из моих сыновей считал, что должен стать главой семьи, и начались междоусобицы. Они все погибли, все, кроме самого сильного и расчетливого человека. Человека, которого я любил как родного сына… Девятый вновь тяжело вздохнул и провел рукой по лицу. Тени под глазами, казалось, стали куда больше и чернее, а лицо его сильно осунулось, от привычной же гордой осанки не осталось и следа — перед Тсуной сидел старик, везший на плечах все ошибки собственной жизни, не в силах оставить их позади и простить себя. И Тсунаёши впервые подумал: «Насколько же дедушка на самом деле сильный! Жить с таким грузом на сердце, но при этом не показывать никому и части своей боли… Я бы так не смог». Он не знал, что груз на душе Девятого куда больше, и сейчас он позволил себе показать лишь часть того, что терзало его каждую ночь, заставляя просыпаться в холодном поту. А Девятый знал, что обрекает наследника на нечто подобное, но надеялся, что тот сумеет избежать хотя бы некоторых его ошибок, а потому продолжал: — Я должен был сам воспитывать сыновей, но меня не было рядом, потому я не виню Занзаса в произошедшем. Он думал, что точно унаследует титул, когда братья умерли, но и подумать не мог, что в нем нет крови Вонголы. А когда узнал об этом… не от меня, к сожалению, ведь, возможно, я сумел бы объяснить ему, почему никогда не говорил правду… Просто не считал ее чем-то важным, ведь любил как родного и думал, что это главное… М-да. Для Занзаса главным оказался титул, а я не заметил, когда потерял сына, когда из настороженного мальчика с улицы, мечтавшего о счастливой семье, тот превратился в волка-одиночку, мечтавшего о власти. Власть для него была недостижима. И он сорвался. Отказался выслушать меня, поднял Варию, которой руководил уже тогда, на восстание, и мне пришлось его заморозить. Убить сына я не смог… — Тсуне показалось, что эти слова Девятый буквально выдавил из себя, одновременно и жалея о собственной слабости, и считая невозможным поступить иначе. И Тсуна его, как ни странно, понял. — Я думал, плен в ледяной глыбе изменит его, думал, за эти годы он обдумает свое поведение и сумеет осознать, как был не прав, но… после освобождения он не раскаялся. Напротив, придумал еще более изощренный план захвата власти, узнав, что один возможный наследник всё же остался. Прости, Тсунаёши, я не хотел втягивать тебя во всё это, но когда сыновья погибли, выбора не осталось. Я знал, что Занзас жесток, и не отдал бы ему титул, даже будь он моим сыном по крови. Просто он слишком похож на Второго Вонголу, человека, утопившего мир мафии в крови, человека, правившего не сердцем, а яростью, не дипломатией, а силой. Я не мог допустить повторения ошибок прошлого. И совершил свои собственные… Сначала не сумел остановить сыновей от братоубийства, затем вынужден был сломать жизнь ребенка, ничего не знавшего о клане. Но поверь, у меня не оставалось выбора. Мы с твоим отцом долго не могли прийти к решению, перебирая все возможные варианты, но ты обладал сильнейшим Пламенем Неба, был честным и отзывчивым — идеальным кандидатом на роль босса. Мы были уверены, что, подучи тебя Реборн, и ты сможешь влиться в клан, словно всю жизнь прожил в нем. Только вот мирной жизни тебя пришлось лишить. Мы не хотели этого, но… прости. Не подумай, будто мы предпочли тебе Вонголу, это вовсе не так. Я искренне верю, что в клане ты будешь счастлив, как был счастлив я, ведь Вонгола — это на самом деле семья, в самом прямом смысле слова. Верная, надежная, любящая. Как и в каждой семье, там бывают разногласия, но она подарит тебе немало счастливых моментов, я уверен. Только вот тебе придется рисковать жизнью и принимать тяжелые, болезненные решения. Прости нас за это, если сможешь. Впервые дон Тимотео рассказал преемнику обо всем, что было на сердце. Впервые признал, что ради блага клана готов был лишить будущего обычного подростка. Впервые попросил прощения… И Тсуна простил. Ни секунды не сомневаясь, даже не прислушиваясь к интуиции, уверенной, что Девятый говорил искренне, простил человека, затянувшего на его шее удавку, перекрывшую кислород мирной жизни. А впрочем, никогда и не винил, разве что иногда обижался, но и не думал превращать эти обиды в ненависть или злость. И потому осторожно сказал: — Знаете, я вас с папой и не считал в чем-то виноватыми. Я знаю, как вам дорог клан, ведь это действительно ваша семья. Папа любит сослуживцев не меньше, чем нас с мамой. Конечно, я на него за это до сих пор обижаюсь, потому что… он ведь мой отец, а не Базиль-куна, к примеру, но я не злюсь за то, что вы решили сделать меня наследником. Я не очень умный, нерешительный и вообще часто ошибаюсь, поэтому не понимаю, как вы могли решить, что из меня выйдет хороший босс, но если решили, значит, была причина, значит, так было надо. Я сначала не хотел становиться Десятым, всё думал, как бы отделаться от Реборна, но так, чтобы он меня не нашел потом и обратно не потащил, еще и отпинав, но… я встретил друзей. Много друзей. Не только Хранителей, но и доктора Шамала, Базиль-куна, Фууту-куна… многих. И они мне очень дороги. У меня никогда не было друзей, а из семьи была только мама, поэтому я не знал, что значит «быть в кругу друзей», а они мне показали. Но все они мафиози, и Вонгола — их семья, а значит, это и моя семья, пусть я не до конца понимаю, что значит быть ее боссом и как вообще жить в ней. Просто… я знаю, что там очень много хороших людей, и хочу сделать всё возможное, чтобы помочь им жить в хорошем мире. Если я могу что-то сделать для этого, я сделаю, пусть даже придется сражаться с сильными врагами или… или даже принимать такие решения, которые причинят кому-то боль. Я знаю, что иначе не получится, Вонгола же наверняка торгует оружием, а из этого оружия убивают людей, и это плохо, но иначе не получится, иначе она развалится, точнее, перестанет быть сильнейшей, и ее уничтожат другие кланы. Я понимаю, что не получится быть и сильнейшим, и добрым одновременно, мне придется отдавать приказы на убийство, на уничтожение других семей, на продажу оружия… Но я уже всё решил. Каким бы ни был этот мир, я всегда буду помогать своим друзьям и Вонголе, потому что они мне дороги. Потому что мои друзья и есть Вонгола. — Сердце Девятого пропустило один удар — он и подумать не мог, что когда-нибудь услышит из уст наследника слова, которые и сам сказал когда-то давно, принимая титул босса, слова, которые, судя по историческим документам, повторял Вонгола Примо до предательства своего Хранителя Тумана, переметнувшегося на сторону Второго ради того, чтобы усилить клан. — Как бы тяжело ни пришлось, я стану Десятым. Ради друзей. Не знаю, получится ли стать хорошим боссом, но я буду стараться изо всех сил. Они же верят в меня, так что я не могу их подвести. Не имею права. Но знаете… — Тсунаёши осторожно поднял глаза на Девятого, хотя всё то время, что говорил, упорно смотрел на траву, — я думаю, вы были правы, когда сказали, что главное — любить сыновей. Власть, титул, деньги — это всё так… глупо. Нет, я не хочу сказать, что Занзас глупый! — тут же всполошился он. Девятый усмехнулся краешками губ, а Тсуна поспешил пояснить: — Просто мне кажется, главное — это любящая семья и настоящие друзья. А деньги можно заработать. Честно. Ну а власть… честно говоря, не понимаю, зачем она нужна, я бы с радостью отказался от титула, если бы вы сказали, что нашелся более подходящий кандидат, который точно сделает Вонголу счастливой. Но раз его нет, значит, я постараюсь. Сделаю всё, что смогу, чтобы моя семья и друзья были счастливы. Так что я не думаю, что вы были неправы, вот. Это Занзас ошибался. Извините… Он стушевался, по привычке опустив взгляд и начав почесывать кончик носа, а потому не видел, что дон Тимотео смотрел на него со смесью нежности, тепла, тоски и благодарности, не пряча и тени эмоций — впервые за всё время знакомства. — Возможно, ты прав, Тсунаёши. Я просто слишком мало бывал дома и недодал сыновьям любви, вот в чем моя главная ошибка. — Это единственное в чем вы виноваты, — тихо ответил Тсуна, опасаясь сказать лишнего, но будучи уверенным, что молчать не стоит. — Но вы не в ответе за то, кто каким стал, потому что быть добрым или злым человек решает сам. Ведь Занзасу не делали ничего плохого, а он стал таким. Он даже смеялся, когда Скуало-сана, его товарища, проглотила акула. Это не из-за вас. И не из-за того, что вас не было дома, потому что даже без отца можно научиться тому, что смеяться над чужой болью плохо, это я точно знаю. Он сам стал таким. Не знаю, почему, но виноват в этом он. Он и никто другой. А вы были одной из причин, которые подтолкнули его к этому, но не главной. Потому что я точно знаю: человек не станет злым, если ему больно, когда другие мучаются, и просто из-за отсутствия дома отца таким не стать. Тучи сгущались, превращая небо в грязную половую тряпку, истерзанную и раздраженную, мечтающую, чтобы ее наконец отжали, освободив хотя бы от плена давно испорченной влаги, которая наверняка соберется в мутные лужи, вольется в подернутые ряской пруды и заболоченные озера, будет испаряться под лучами мстительного солнца, выжимая пот из живых существ, чтобы не страдать в одиночестве, и вновь поднимется вверх, к тряпке, что вскоре со стонами грозы снова попытается от нее избавиться. Тсуна думал, что мир — чересчур сложная штука, и даже сильные люди потому сильны, что жизнь их слишком часто била, а Девятый закрыл лицо ладонью, пару минут посидел в тишине, а затем встал и отошел, повернувшись к наследнику спиной. Вот только тому показалось, что камень на его душе стал немного меньше, ведь плечи, затянутые в дорогой серый пиджак, начали расправляться, а дрожащие пальцы сжимали набалдашник трости уже не обреченно, а уверенно. Он понял, что нашел верные слова, пусть даже ничего не искал, а просто говорил, что думал. И только друг Девятого, отлично знавший, что у того на душе, понимал, насколько глубокие раны разбередил Савада, и насколько нежно он же их зашил. Вылечить их было невозможно, но за каких-то пару минут Тсунаёши сумел остановить кровотечение. А потому Койот тихо, но уверенно сказал: — Ты будешь хорошим боссом, Савада. Раньше я сомневался из-за твоей нерешительности, но сейчас понял, почему Девятый в тебя так верит. Ты действительно «нечто», как он любит повторять. Нашей семье нужно такое Небо. И мы сделаем всё, чтобы ты успел подготовиться по максимуму перед вступлением в должность. Мы поможем. А после будем поддерживать советами, если понадобится. — С… спасибо, — пробормотал Тсуна, резко засмущавшись, и повисла неловкая тишина, в которой разве что ветер считал возможным шептаться с медленно погибающей зеленью листвы. Секунды сплетались в тугой клубок, минуты объединялись, спеша стать часами, а Тсуна нервно ковырял пальцем землю, думая, почему его внезапно признали, почему Девятый до сих пор не вернулся на скамейку, бродя где-то поодаль в одиночестве, почему Аой не просыпается, хотя давно уже должна была открыть глаза, и отчего на сердце удивительно спокойно, хотя он только что впервые пообещал Девятому стать следующим боссом, то есть, фактически, уничтожил последний путь к отступлению. И всё же это решение казалось правильным, а сердцу было немного грустно, но в то же время очень спокойно. Наконец дон Тимотео занял место на скамье, и Тсуна заметил, что кожа вокруг глаз у него немного покраснела. «Даже сильные люди иногда вытирают слезы», — промелькнуло в голове, и он улыбнулся. Хотелось подбодрить Девятого, помочь ему, но он не знал, как, а потому просто улыбался, пытаясь поделиться собственным теплом. — И правда, ты будешь хорошим боссом, Тсунаёши. Я в тебя верю, — наконец разрушил тишину дон Тимотео, и тот резко смутился, а потому попытался сменить тему: — Надеюсь… Сделаю, что смогу. Я правда постараюсь. Знаете, я начал читать, не очень много, потому что времени нет, но всё же. С Гокудерой очень интересно обсуждать книги. А еще играю с ним иногда в шахматы. И они с Реборном очень многому меня учат, без них я бы не поступил в институт. Мне очень повезло с друзьями. — Действительно, — решил поддержать начинание наследника дон. — Друзья — часть нас самих, не зря есть такая фраза: «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты». Тебе на самом деле очень повезло, особенно с Хранителями. Да и не только. Даже эта девочка, — он кивнул на Аой, холодную, недвижимую, похожую на восковую куклу. — По вашему разговору стало ясно, что она довольно умна, а теперь я думаю, что она еще и сильна духом. — Аой-сан странная, — пробормотал Тсуна, вновь опуская глаза. — Она очень сильная и добрая, но считает, что не заслуживает счастья, точнее, что к ней-то оно уж точно не придет. А это неправильно. Девятый тихо рассмеялся, отчего-то вдруг напомнив удивленно покосившемуся на него Саваде старого моржа. Усы его забавно топорщились, а глаза, превратившиеся в щелки, светились теплом и лукавством. — Кого-то мне это описание напоминает. Ты ведь и сам отчего-то считаешь, что друзья — манна небесная, упавшая на тебя совершенно без причины. Но помни, хорошие люди с плохими дружить не станут, сильным рядом со слабыми будет некомфортно. А твои друзья верят, что ты станешь хорошим боссом, и готовы идти за тобой в самое пекло. Вот и задумайся. Тсунаёши вздохнул, взъерошил волосы, покрепче сжал ледяную ладонь медиума и пробормотал: — Я недавно начал задумываться о том, почему они со мной. Решил, что я всё-таки не бесполезный… Аой-сан мне помогла начать об этом думать. Она вообще на мир смотрит иначе, поэтому я у нее многому научился. Они бы с Гокудерой поладили, оба очень много знают! — И что же, она часто помогает тебе переосмыслить что-то? — насторожился дон Тимотео. — Нет, просто мы часто болтаем, а она иногда говорит что-то… и оно у меня в мыслях застревает. Она много цитирует умных людей, и мне нравятся эти цитаты, некоторые даже запоминаю. Вот как сегодня, она сказала, что тираны бывают очень умными, ведь им необходимо удержаться у власти, а ведь и правда, если они будут недостаточно проницательными, их свергнут. И ведь сейчас думаю, что всегда знал об этом, Второй Вонгола тоже тираном был, но очень умным, а почему-то всё равно думал о них, как о недалеких правителях, потому что народ нельзя угнетать. А они не глупые, просто очень злые. — В каком-то смысле такая злость — тоже глупость, — отозвался Девятый. — Но глупость не разума, а души. Однако я рад, что друзья помогают тебе узнать что-то новое, это всегда похвально. Только не забывай, что не стоит перенимать чужие мысли. Ты должен думать сам, своей головой, что бы ни случилось. — Аой-сан мне что-то подобное говорила, — рассмеялся Тсуна. — Сказала, что надо всегда взвешивать факты, а не верить людям на слово, и вообще всегда думать, а не поддаваться эмоциям. — Дельный совет, — довольно кивнул дон, и в этот момент произошло нечто удивительное: на свободной правой ладони Аой внезапно появился крошечный темный камень и крупный голубоватый, сияющий, яркий, будто материализовавшиеся из воздуха, а в следующую секунду она распахнула глаза, сжала руку и закашлялась. Тсуна всполошился. Мгновенно он схватил ее за правое плечо свободной рукой и протараторил: — Ты в порядке? Как себя чувствуешь? Нигде не болит? Постарайся не кашлять, говорят, это вредно, не давись… Попробуй отдышаться, ладно? Сухой гортанный кашель захлебнулся не родившимся словом, и Аой согнулась пополам, вновь заходясь в приступе кашля, но буквально через несколько секунд ей стало легче, спазмы отступили, горло хоть и першило, кашель удалось унять. Тсуна помнил это ощущение — сухость в горле, боль в затекшем теле и удушье, знал, что такое состояние для медиумов, вышедших из транса — очередная чудовищная норма, но поделать ничего не мог, а потому просто сжимал вмиг потеплевшую ладонь, дрожащие пальцы, растирал плечо и думал о том, как бы помочь подруге, а еще жалел, что не взял с собой воду, совершенно забыв о последствиях пробуждения от реального кошмара. — Спасибо, — пробормотала Аой и предприняла слабую попытку улыбнуться. Осечка. Улыбка отказывалась рождаться на свет, хотя ее старательно заставляли засиять. — Может, мне за водой сбегать? — предложил Тсунаёши и попытался встать, но его внезапно дернули вниз, и мгновенно появившийся в глазах Аой ужас заставил Тсуну рухнуть на землю куда сильнее, нежели слабое движение руки. — Нет! Побудь здесь, я… в смысле… — она замешкалась, замолчала, отвела взгляд, а Тсуна, совершенно растерявшийся, вдруг вспомнил слова, сказанные ею в Чистилище. «Я еще никогда не просыпалась не одна». И он осторожно улыбнулся, вновь усаживаясь рядом. — Тогда я останусь с тобой. Надеюсь, это поможет. — Поможет, — пробормотала Аой. — Просто… сегодня сложно было. Пришлось помогать двоим. Редко бывает подобное… Один призрак вернулся в Чистилище, думая, что там сможет наконец смириться, но ничего не получалось, и когда он почувствовал меня, пришел просить помощи. Я сначала помогла тому пареньку, а потом ему, вот меня и… — Ужас, — побледнев, прошептал Савада, и тут же взволновано спросил: — Как ты? Очень плохо было? Конечно плохо, о чем я спрашиваю… но… — Сгорел. — Тсуна замер. — Второй сгорел заживо в эпоху сёгуната: дом подожгли, выходы заблокировали, не сумел выбраться. Не задохнулся от дыма, сгорел. Ему показалось, что земля уходит из-под ног. Руки задрожали, глаза защипало, в горле запершило… захотелось сделать хоть что-то, чтобы помочь, но он знал, что помочь ничем не сможет. Никогда. А потому обеими руками сжал ее ладонь, приподнял, словно пытаясь вытянуть из нее остатки боли, и прошептал: — Прости, хотел бы я тебе помочь… — Ты помогаешь, — искренне улыбнулись в ответ. — Вернуться и увидеть, что тебя ждут — это… бесценно. Куда лучше чашки воды. Куда лучше всего, что можно представить. Вот только улыбнуться в ответ Тсунаёши не смог. Попросту не хватило сил. Ведь он знал, что такое ожоги — его не раз ранили Пламенем, а потому он даже представить не мог, что значит «сгореть заживо», долго мучаясь в плену неспешно разгорающегося костра, бушующего повсюду, поглощающего сначала твои ноги, руки, потом тело, затем душу… А может, сначала душу? Ведь не зря призрак столько лет сражался с ненавистью, накрепко поселившейся в ней! Однако закрыться Тсуне не дали. Аой сжала его руку в ответ и шепнула: — «Поддержать добрым словом человека, попавшего в беду, часто так же важно, как вовремя переключить стрелку на железнодорожном пути: всего один дюйм отделяет катастрофу от плавного и безопасного движения по жизни». Я согласна с Генри Бичером. Твоя доброта — то, что повернуло немало стрелок на железнодорожных путях жизней твоих друзей. И я… я рада, что мой единственный друг — это ты. Привычная картина бытия распалась на части и склеилась заново, перемешав детали, сменив цветовую гамму. Тоска, боль, злость на самого себя, отчаянное желание сделать хоть что-то, чтобы помочь — всё растворилось в вихре недоумения, а затем сложилось в новый узор — радугу из понимания, благодарности, радости, веры в лучшее и искреннего, сияющего счастья. Тсуна наконец улыбнулся. И изо всех сил сжал ладонь человека, впервые признавшего его своим другом. — Я не думала, что когда-нибудь выйду из транса не одна, как не думала, что проснусь не одна после Очищения. Спасибо, Тсуна. Я правда очень хочу верить, что ты не мимолетен. Что это продлится так долго, как только возможно. — Я тебя никогда не брошу, — уверенно сказал Тсунаёши, не заметив, что дал очередную клятву, потому что это было неважно — он не сомневался в сказанном, искренне веря, что оковы обещаний здесь ни к чему, ведь это единственно возможная реальность. И его чувства поняли. — Спасибо…