Танец на углях

Возвращаясь с Девятым к отелю, Тсуна спросил, может ли он поехать в Италию вместе с ними, и получил согласие, высказанное слишком уж довольным тоном. Вечером пришлось заниматься историей, слушать нотации Реборна, тренироваться в рукопашном бою, а потом он залез под одеяло, открыл в электронной книге «Алису в Стране Чудес» и сам не заметил, как заснул прямо за чтением в два часа ночи. На следующее утро он встал невыспавшимся, но бесконечно довольным, и думал о том, что наконец нашел разгадку: «безумие», о котором говорила Аой, было именно таким, как в «Алисе», логичным, но непонятным окружающим, чудаковатым, нестандартным взглядом на мир. Именно потому она так любила эту историю, ведь та отражала ее собственный противоречивый внутренний мир. После тренировок, на которых Тсуна всеми силами старался не заработать новых синяков, а во время спарринга с Реборном и вовсе выкладывался так, как никогда раньше, и даже нанес аркобалено пару ударов, он отправился на встречу с друзьями, где сообщил, что уезжает на месяц в Италию. Те сказали, что поедут с ним, но Девятый прошлым вечером на вопрос Тсунаёши, можно ли поехать и его друзьям, если они захотят, ответил категорическим отказом. На все вопросы «почему», он отвечал расплывчато, и Тсуна сумел понять лишь одно: Девятый хотел посмотреть на то, как наследник изменится за этот месяц в отсутствие Реборна и своих друзей, а потому сейчас те самые друзья активно возмущались из-за решения босса, но поделать ничего не могли. Савада вздыхал, жалел, что не может отправиться в путешествие с теми, кто был слишком дорог, и паниковал от мысли, что тренироваться теперь предстоит с отцом, а значит, придется проводить с ним много времени. Его пытались подбодрить, но получалось плохо, так как кошки скребли на душе абсолютно у всех, и только Реборну, казалось, подобное решение Девятого казалось логичным: он не сказал ни слова против, лишь велел ученику активно заниматься и обещал устроить адскую выволочку в случае, если тот попытается уклоняться от тренировок. В остальном день прошел ничем не примечательно, и, собрав вещи, Тсуна забылся спасительным сном без сновидений. На следующее утро, встретившись в холле отеля с Девятым, его спутниками и Аой, узнавшей о подробностях договоренности от отца, Савада, которого медиум никак не ожидала увидеть, получил в награду полный растерянности взгляд, а затем смех и слова: «Ты точно страшный человек. Интересно, я смогу когда-нибудь отплатить тебе за твою доброту?» Заверив подругу в том, что плата ему не нужна, и вообще это глупости, потому что помогает он по собственному желанию, а не ради ответных услуг, смущенный Тсунаёши запрыгнул в машину к Девятому и всю дорогу до аэропорта думал о том, что всё как-то странно и неправильно, потому что с Аой он всё же чувствовал себя не совсем так, как с Гокудерой и остальными, но, в то же время, совершенно не так, как с Хару, и потому окончательно запутался в собственных ощущениях: дружба с девушкой уже не казалась ему настолько пугающей, потому как Аой слишком сильно отличалась ото всех знакомых девушек и не вписывалась в привычное понятие женщины, но, в то же время, и как с парнями общаться с ней было невозможно, а потому он размышлял о том, как же вести себя с ней, если не получается относиться к ней ни как в девочкам, ни как к мальчикам. Вывод пришел внезапно, поразив своей нелогичностью, но показавшись верным: поднимаясь по эскалатору, она вдруг раскинула руки и, не оборачиваясь, обратилась к нему: «Смотри, Тсуна! Мы на космическом корабле, спешащем в Черную Дыру! Она нас поглотит, расщепит на атомы, но мы упорно туда мчимся!» Он рассмеялся, окружающие люди недоуменно на них покосились, а Аой, усмехнувшись, сложила руки на груди и начала напевать «Имперский марш» из «Звездных войн». Он чувствовал, что сделала она это из-за его задумчивости, пытаясь подбодрить, и ответ на странный вопрос сам собой сложился в еще более странные слова: «А она просто другая. Не типичная девушка и не парень, с которым можно обсудить всё на свете. Она как Страна Чудес. Непредсказуемое Нечто, которому плевать на весь остальной мир, но своей Алисе оно показывает удивительные невозможности. И вести себя с ней не надо никак. Надо просто быть собой, и всё. Потому что она, кажется, и правда примет любого меня. И растерянного, и испуганного, и сомневающегося, и решительного, и смущенного, и глупого, и смеющегося, и раздраженного… Для нее мои слабости — это мои особенности, и они не вызывают отторжения. Как и для моих друзей, но они другие. Они понятные, я примерно знаю, чего от них ждать. А она как многозарядная хлопушка — никогда не знаешь, когда и чем выстрелит в следующий раз. Но я уверен, что ничем плохим. Странно это. Но… мне нравится. Она хороший человек. Шкатулка с сюрпризами. И мне не надо ничего придумывать, надо просто быть максимально честным, потому что она только одного от меня не примет, это я точно знаю. Фальши». Перелет прошел на удивление мирно: самолет не попал в зону турбулентности, никому из пассажиров не стало плохо, никто не попытался поскандалить с персоналом, а Тсунаёши, сидя рядом с Аой, весь перелет слушал, как она вслух читала ему сначала «Алису в Стране Чудес» с захваченной им электронной книги, а затем и «Алису в Зазеркалье», правда, последнюю читать они только начали — полет подошел к концу. И Тсуне показалось, что эти сказки запросто могут стать и его любимыми, ведь их восхитительный, пугающий, глубокий мир его поглотил. В аэропорту же Аой резко посерьезнела, вновь отгородившись ото всего вокруг, и ему показалось, что поездки в незнакомые места всё же даются ей тяжело, ведь людей она крайне не любила. И тут он заметил в витрине одного из магазинчиков плюшевого динозавра. Маленькое зеленое чудовище смотрело на проходивших мимо людей мутным печальным взглядом огромных синих глаз, а топорщащиеся в разные стороны фланелевые зубы делали его пасть похожей на жертву крошечного взрыва, но почему-то этот печальный взгляд, милая мордочка и кровожадная усмешка показались Тсуне невероятно притягательными. Он точно знал, в чьей комнате должно жить это существо, а потому, спросив Девятого, можно ли ему на пару минут отлучиться, умчался в магазин. Аой его исчезновения не заметила, хмурясь и старательно считая трещины на плитках пола, из-за чего, когда он вернулся с черным пакетом, прятавшим милое чудовище от мира, не обратила ни на самого Тсуну, ни на его новую поклажу никакого внимания, и он подумал, что лучше ее сейчас не беспокоить, а подарок вручить в Штабе, когда она наконец успокоится. Вот только и оставить подругу наедине с переживаниями не мог, а потому подошел и пообещал: «Не волнуйся, я буду рядом. Тебе понравится Штаб, там красиво. Он находится в лесу, а ты, думаю, любишь лес?» Лес она и впрямь любила. В отличие от толп людей. А потому вымученно улыбнулась и, благодарно кивнув, пообещала не слишком уходить в себя. Дорога до Штаба заняла два часа. Тсуна читал книгу, то и дело стараясь подавить смешки, Девятый, что-то печатая в телефоне, периодически на него косился, пряча в усах довольную улыбку, а Аой, ехавшая в другой машине, закрыв глаза, притворялась спящей, строя воздушные замки и уничтожая их градом огненных стрел, а затем расчищая пожарища руками и вновь выстраивая замки, еще прекраснее прежних. Настроение ее было на нуле, однако обещание заставляло держаться и не уходить в пессимизм, пытаясь найти в происходящем хоть что-то хорошее, и оно находилось. У этого «чего-то» были карие растерянные глаза, спутанные каштановые волосы и мягкий голос. И Аой одновременно жалела и радовалась тому, что настолько к нему привязалась. Штаб встретил путешественников проверкой на въезде да высокими деревьями, обступившими идеально ровную дорогу плотной стеной и долго не желавшими отпускать машину из плена лесной сказки, но расступившимися сразу за поворотом, открывая взгляду величественное и вместе с тем удивительно уютное строение. Трехэтажный огромный особняк с высоким крыльцом и колоннадой манил нежно бежевым фасадом с изящной лепниной, окна притягивали взгляд мягкими персиковыми занавесками, а фонтан в центре огромной круглой подъездной площадки искрился на солнце мириадами бриллиантов. Тсуна улыбнулся и радостно воззрился на знакомый пейзаж, размышляя, сможет ли встретиться в ближайшие дни с друзьями, жившими в Италии. Базиля отец точно приведет с собой на тренировки во имя спаррингов, а вот Фууту, видимо, придется искать самостоятельно, но он совершенно точно его отыщет! Настроение резко поползло вверх, а теплое, не слишком жаркое солнце на ярком синем небосводе лишь добавляло радости и оптимизма. Выйдя из машины, он глубоко вдохнул чистый, незамутненный городскими токсинами воздух, огляделся, подождал Девятого и неспешно направился к широкой двустворчатой деревянной двери, украшенной тонкими коваными элементами и резьбой. Дворецкий, одетый в строгий темно-серый костюм и больше напоминавший солидного охранника, распахнул двери и, радостно улыбнувшись, объявил: — Добро пожаловать домой! Девятый, шествуя впереди всех, с улыбкой кивнул, прошел в огромный пустынный холл и начал отдавать распоряжения об ужине и подготовке гостевых комнат, а Тсуна осматривался, ища изменения, но их не было. Как обычно, по обеим сторонам от двери тянулись ввысь раскидистые фикусы, черпавшие свет из окон неподалеку, лишь на ночь закрываемых плотными бежевыми занавесками; паркетный дубовый пол, подходя к широкой лестнице, встречался с бордовой ковровой дорожкой, сонной змеей скользившей на второй этаж по белому мрамору, разнообразные растения в крупных кадках перемежались с небольшими столиками и мягкими креслами, казалось, хаотично разбросанными вдоль стен, украшенных прекрасными пейзажами; по обеим сторонам холла располагались вечно открытые двери, ведущие, соответственно, в правое и левое крыло дома, равно как и ветвившаяся у огромного стрельчатого окна лестница, расходившаяся от него двумя полотнами, словно окаймлявшими ее нижнюю часть по бокам. Тсуне всегда нравилось это место, уютное, изящное, величественное, но вместе с тем удивительно домашнее. Штаб был одновременно и дворцом для балов, и офисом для важных переговоров, и домом, куда можно вернуться после тяжелого дня, расслабиться и подумать: «Как хорошо в родных стенах!» За главным зданием располагались другие постройки, в основном подсобные, а также гаражи, но там Тсунаёши в прошлые визиты бывал нечасто, а вот за ними находилось огромное тренировочное поле, отгороженное от всего остального мира глухой стеной темного, но совсем не пугающего леса, и там он бывал ежедневно, хоть и не любил тренировки. В последний раз ему выдали комнату на втором этаже, в то время как Девятый и его приближенные жили на третьем, и Тсуна надеялся, что в этот раз всё будет так же: постоянно сталкиваться с боссом ему всё же не хотелось, и потому он в нетерпении переминался с ноги на ногу, ожидая, когда, наконец, ему скажут, куда идти. Вот только Девятый, закончив раздавать указания, внезапно направился к Аой, с легким интересом осматривавшей уютный холл, улыбаясь уголками губ. — Сейчас вас проводят в вашу комнату; ужин в шесть; полагаю, Тсунаёши покажет вам усадьбу. Будьте как дома. Но у меня есть один вопрос: скажите, вы видите сейчас призраков? — Пока ехали, видела двоих, одного в лесу, второго у фонтана. Именно здесь же никого пока нет, — отрапортовала Аой, чья улыбка мгновенно растворилась в небытии. — Что ж, это хорошо, — кивнул Девятый. — Устраивайтесь поудобнее, осмотрите Штаб, а завтра приступите к работе. Я правильно понял, что в день вы можете Очистить максимум двух призраков? — Не совсем. Если Очищать двоих сразу, одни эмоции наслаиваются на другие, и избавиться от них становится куда сложнее, а так как приходится провести в Чистилище слишком много времени, жизненных сил в организме остается мало. Из-за этого больше никого Очистить невозможно. Однако если найти призрака с утра, затем подождать несколько часов, пока его эмоции уйдут, отдохнуть и отправиться на поиски следующего, можно за день Очистить трех, а то и четырех духов, всё зависит от их воспоминаний. Чем те страшнее и чем старше призрак, тем больше времени требуется на то, чтобы успокоиться и отпустить. — Хорошо, я понял. Вам что-нибудь нужно? Какие-то вещи, услуги? — Нет, если Тсуна покажет штаб, этого хватит. Но может возникнуть небольшая проблема. Я не могу почувствовать духа, которого никогда не видела, потому мне придется бродить по штабу в поисках призраков. Как только кого-то найду, попытаюсь с ним поговорить, чтобы не пришлось заставлять его уходить насильно, некоторые ведь соглашаются Очиститься сами… Потому я могу порой нарушать покой обитателей, заходя в разные части поместья. Это ничего? — У вас полная свобода перемещений. Не беспокойтесь, все очень ждали ваш приезд, и мы проинформируем жителей о том, что вам необходимо общаться с духами для проведения Очищения, потому проблем не возникнет, вам никто не помешает. — Вы не поняли, это я не хочу никому мешать, — поморщилась Аой. Девятый окинул ее оценивающим взглядом, а затем улыбнулся и ответил: — Не помешаете. Разве что придя поздно ночью в чью-то спальню, но такое ведь вряд ли произойдет? — Я не лунатик, — усмехнулась девушка. — Вот и прекрасно. Не переживайте, вас и правда здесь очень ждали. Она лишь понимающе вздохнула, и вернувшийся дворецкий обратился с боссу, сообщая, что вещи перенесены в заранее приготовленные комнаты, а потому он готов проводить гостей в их апартаменты. Девятый кивнул, попрощался с Аой и, попросив Тсуну показать ей особняк, ушел наверх. Второй этаж встретил Саваду привычными стройными рядами дверей, между которыми висели картины, а иногда, в неглубоких нишах, стояли античные скульптуры или крупные вазы с искусственными цветами, настолько прекрасными, что отличить их от настоящих издалека было попросту невозможно. Дворецкий провел гостей в левое крыло и выдал Тсунаёши ключ от той самой комнаты, что приютила его в последний раз — на душе парня сразу стало немного легче, вот только он не хотел, чтобы Аой поселили слишком далеко, и потому всё еще продолжал волноваться. Но, к счастью, ей досталась комната через семь дверей от его собственной, разве что по правой, а не по левой стороне коридора, и он окончательно успокоился. Дворецкий удалился с едва различимой усмешкой на тонких губах, а медиум поспешила отпереть дверь и осмотреться на новом месте жительства. Тсуна замялся, входить в комнату девушки, пусть даже временную, ему всё же было неловко, однако переборол себя и осторожно спросил, не переступая порог: — Можно войти? — А для чего я дверь, по-твоему, открытой оставила? — удивилась она. Он призадумался, улыбнулся, кивнул и вошел. Типичная гостевая спальня Штаба Вонголы встретила его знакомой обстановкой: пара шкафов, комод, тумбочки по бокам двуспальной кровати, застеленной бежевым покрывалом, письменный стол у окна да дверь в санузел: в Штабе у каждой комнаты имелась собственная ванная комната, разве что лишенная стиральной машины — вещи принято было сдавать в местную прачечную. Уютная, но больше похожая на гостиничный номер, нежели на обжитое помещение комната не вызвала у Тсунаёши никаких эмоций, кроме, разве что, облегчения: «Наконец-то мы прибыли, больше никуда ехать не надо». — Покажешь мне территорию прямо сейчас? — прервала его размышления Аой, продолжая осматриваться. — А как же отдых? — опешил Тсуна. — Я-то в порядке, но ты ведь наверняка устала в дороге! — Хочу поскорее начать, — отмахнулась она. — У этого места тяжелая аура, Тим был прав, здесь очень много призраков. Так что не хочу ждать. — Уверена? Может, хотя бы дождешься ужина? — А на голодный желудок это делать проще, по возвращении не тошнит, — улыбнулась она, послав Саваде теплый благодарный взгляд, и он сдался. — Ладно, тогда пойдем. Только… это… — Что? — Ну… — он окончательно растерялся, сжимая ручки пакета так сильно, что костяшки пальцев побелели, а затем вдруг резко вытянул руку вперед, подняв ее на уровень лица, и пробормотал: — Вот. — Что это? — озадачилась Аой, с удивлением глядя на небольшой черный полиэтиленовый пакет. — Ну… Как бы… — Дарить подарки Тсуна не привык, особенно девушкам, а потому окончательно запутался в собственных мыслях и эмоциях, но отступать права не имел. — Это тебе. Вот. — Мне? — она смерила его озадаченным взглядом, но взяла пакет и растерянно заглянула внутрь. Через секунду на свет был извлечен небольшой, сантиметров сорок в высоту динозаврик с печальным взглядом, кровожадной усмешкой и пивным брюшком типичного мультяшного дракона. Повисла тишина. А затем ее прорезал заливистый звонкий смех, и Тсуна шумно выдохнул. Больше всего он боялся вопроса: «Зачем?» — ведь ответ на него хоть и был приготовлен заранее, желания, чтобы его задавали, отчего-то совершенно не возникало. Возможно, ему просто не хотелось, чтобы подарок показался ей бессмысленным… — Чудо какое, — тем временем прошептала она. — Всё-таки ты в моих вкусах почему-то прекрасно разбираешься. Ты провидец, Тсунаёши? — Нет, конечно, — рассмеялся он радостно. — Просто подумал, тебе понравится. Да и вообще… Я его когда увидел в аэропорту, сразу подумал, что он просто создан для твоей комнаты. Пусть даже эта комната будет твоей всего месяц, можно же и ее начать украшать? Она подняла взгляд и с благодарностью посмотрела на Саваду. Тот замялся. Дать ответ на незаданный вопрос оказалось довольно просто, но отчего-то после этого он вдруг почувствовал резкое смущение. — Спасибо, Тсуна. За всё. Он кивнул и широко улыбнулся. Его не стали корить за вмешательство в ее жизнь, не сказали, что не стоит лезть не в свое дело, напротив, поблагодарили, и Тсуна подумал, что, возможно, быть самим собой и делать то, что хочется — это правильная позиция, когда дело касается друзей. Потому что они поймут. И примут. Всегда. Аой вдруг прижала игрушку к груди, обнимая ее, и, уткнувшись носом в плюшевый затылок, пробормотала: — Впервые мне подарок дарят не по обязанности… Да еще и такой. Не первую попавшуюся книгу, а что-то действительно для меня. Ему вдруг стало очень тоскливо, но зная, что ей намного тяжелее, Тсуна попытался ее подбодрить, а потому, по своему обыкновению, сказал первое, что пришло в голову: — Может, и первый, но не последний точно! Она удивленно на него посмотрела, а он резко смутился, почесал кончик носа и, пожав плечами, пробормотал: — Извини, я просто… — Ты настоящий друг, — перебила его Аой и, поставив дракона на комод, схватила Тсунаёши за руку, буквально выволакивая его в коридор. — Идем, покажешь мне Штаб! Но как только встретим первого духа, неважно, мирного или нет, я займусь Очищением. Договорились? — Хорошо, — покладисто согласился Савада, с улыбкой думая о том, что и ее, оказывается, порой можно смутить. Прогулка по особняку закончилась довольно быстро. Тсуна сообщил, что на третьем этаже живет и работает Девятый, Хранители, не имеющие семей, а также все те, кто состоит в высшей правящей верхушке и также не считает нужным заводить собственный дом, а на втором этаже располагаются спальни секретарей, бухгалтеров и прочих важных, но не высокопоставленных членов Вонголы, которые стремились быть как можно ближе к месту работы, а еще комнаты для гостей, потому осматривать там было нечего. Прислуга жила в строении за Штабом, к которому они решили не ходить и просто спустились на первый этаж главного здания, где находились «увеселительные комнаты», как их охарактеризовал Тсунаёши, а также кухня, столовая, медпункт и бальный зал в самом конце левого крыла, использовавшийся крайне редко, но превращавшийся в поистине сказочное место, когда Девятый устраивал прием. Начав осмотр именно с него, Тсуна провел Аой в располагавшуюся рядом библиотеку, занимавшую, как и зал, сразу два этажа и просто невероятную по своим объемам. Там девушка остановилась надолго, с восторгом разглядывая припыленные корешки разнообразных книг, а Савада довольно улыбался: он знал, что именно это место больше всего понравится спутнице. С тяжким вздохом Аой наконец заставила себя покинуть Храм Знаний, собравший в себя всю историю Вонголы и множество другой, не менее полезной информации во всех областях, связанных с криминалом, а Тсуна шепнул, что раз дон Тимотео дал полную свободу действий, значит, читать книги библиотеки ей тоже позволено, и ее настроение мгновенно взлетело до заоблачных высот. Следующей была осмотрена музыкальная комната с разнообразными инструментами, стоявшими по всему периметру небольшой залы со сводчатым потолком и отменной акустикой, а также звукоизоляцией, и на этом осмотр вынужденно завершился — просто Аой вдруг замерла, а глаза ее заволокло легкой дымкой, и Тсуна понял: началось. Он отошел к стене, присел на один из мягких кожаных диванчиков и попытался понять, где же находится призрак. В центре зала скалился стройным рядом монохромных клыков рояль, на изящных высоких подставках вдоль стен покоились разнообразные инструменты, от скрипок и виолончелей до труб и флейт, от гитар и литавр до треугольников и губных гармошек. На них почти никогда никто не играл, но Девятый содержал коллекцию инструментов в идеальном порядке и иногда приглашал музыкантов, чтобы развеяться и «обновить» инструменты — он считал, что им необходимо порой звучать, чтобы не умереть. Лишенное окон помещение, залитое мягким рассеянным светом множества приглушенных ламп, казалось уютной сказочной беседкой или музыкальным классом волшебного дворца: на стенах висели красочные картины на музыкальную тематику, углы манили расположившимися в них античными статуями, а мягкие уютные диванчики, на которых можно было как играть самому, так и слушать исполнение других, перемежались со стойками и витринами, глядя в центр зала, на рояль, возле которого застыла Аой. Тсуне казалось, что она смотрит на кого-то, сидящего за ним, и это удивляло: он думал, призраки не способны взаимодействовать с физическими объектами так долго. Вот только на губах девушки вдруг промелькнула слабая улыбка, и Тсуна понял, что сейчас произойдет то, чего он так боялся, но, в то же время, решил ни в коем случае не избегать. Он снова окунется в мир кошмара. На этот раз по собственной воле. — Получилось, — радостно сказала она, оборачиваясь. — Он согласился на Очищение! — Здорово, — пробормотал Тсунаёши, с одной стороны, радуясь произошедшему, с другой, слишком сильно волнуясь о будущем. И тут круговорот мыслей прервался одной, показавшейся наиболее важной: — Подожди, не начинай! Я принесу воду. Она точно понадобится. Ладно? Я быстро! — Хорошо, — озадаченно пробормотала Аой. — Только обязательно дождись меня, не начинай одна, ладно? — Поняла, поняла, обещаю. Она закатила глаза, прекрасно понимая причину подобной просьбы, и уселась на только что освобожденный Тсуной диванчик, а он на полной скорости помчался в конец правого крыла — на кухню. Не замечая ни людей, ни окружающей обстановки, он размышлял о том, что предстояло увидеть, и не мог унять нервную дрожь в мгновенно замерзших пальцах. И всё же отступать Тсуна не собирался, а крамольные мысли, вроде: «Может, начать со следующего раза?» — выметались им из сознания с раздражением, подобным злости Хибари Кёи на нарушителей дисциплины. Вскоре он стал обладателем двух небольших пластиковых бутылок минералки и помчался назад, но разум всё так же отказывался смириться с грядущим и заволакивал мир перед глазами алой пеленой страха. «Возьми себя в руки, тряпка! — наконец подумал он, замирая перед дверью в музыкальный зал. — Она ходит туда каждую неделю, а то и не по одному разу, всю свою жизнь, с детства, а ты пытаешься сбежать. Хватит уже! Хватит бежать от трудностей! Они всё равно всегда догоняют, только потом еще больнее и страшнее, потому что чувствуешь себя ничтожеством. Надо принимать бой сразу. Как Хибари-сан, Хаято, Такеши… Я же решил не отступать, что бы ни произошло! Вот и давай, соберись. Будь сильным. Ты ей нужен. Нужен…» И от этой мысли волнение наконец начало уступать место отчаянной решимости. «Я должен быть рядом, чтобы другу было легче», — подумал Тсуна, кивнул собственным мыслям и потянул ручку двери. Аой сидела на диване, явно разговаривая с призраком: глаза ее были затуманены, а тело неподвижно, словно статуя. Савада осторожно поставил бутылки на пол неподалеку, так, чтобы можно было легко до них дотянуться, и присел рядом с ней. Аой перевела на него взгляд и тихо спросила: — Уверен? Он не ответил — лишь кивнул, боясь выдать волнение спазмами горла, но она его поняла. И потому, взяв за руку, осторожно сказала: — Ты не обязан этого делать, тебе ничего не надо доказывать, ни себе, ни мне… — Я не хочу что-то доказывать, — перебил ее Тсуна, сжимая тонкие пальцы в ответ. — Я хочу помочь. И дальнейшие уговоры стали бессмысленны. Абсолютно. Она слабо улыбнулась и кивнула. — Спасибо. А дальше — падение. Пугающее, долгое, изматывающее падение в бездну сквозь воронку из серых вязких облаков, словно шептавших: «Уверен, что готов встретиться лицом к лицу с изнанкой жизни?» Он знал ответ, неутешительный, печальный ответ, который не мог пока измениться, вот только отступать Тсуна был не намерен. И падал, падал, падал в бездну… Та накрыла сознание внезапно, словно вынырнула из-под воды гигантской субмариной. Ноги коснулись ледяной земли, истрескавшейся, темной, присыпанной серым пеплом, и тут же подкосились. Но упасть Тсуне не дали — его подхватили под руки и удержали, шепча: — Спокойно, здесь нет физического тела, помнишь? Но ходить нужно точно так же. Все навыки тела остаются у души, так что просто двигайся как обычно. Он выпрямился, глубоко вздохнул и тут же пожалел об этом. Сладковатый аромат, нежный, щекочущий ноздри, такой знакомый, вплавлялся в мозг едкой кислотой. Аромат гниения, разложения, смерти. «Хи-хи!» — сказали бы деревья, разведя крючьями-ветками, если бы им было до живых хоть какое-то дело. Но этот мир не умел жалеть. Ни мертвых, ни живых. А последние для него и вовсе были нежеланными гостями… Истлевшим саваном пыль укрывала взметавшиеся к небесам скалы, запутавшиеся в неисчислимом множестве бессмысленных печалей, распутывали этот клубок молнии, врезаясь в души, что преодолели самоё себя, вгрызались в ступни сомневающихся камни, наростами ярости скалящиеся из недр земли. Воронками отчуждения слепо вдыхали гниль неглубокие канавы, вырытые чьими-то отчаявшимися ногтями, от корней, изломанными змеями ползших по земле, расходились трещины ненависти. А воздух дарил самый главный аромат, аромат, вплетавшийся в саму вечность — запах безысходности. Отчаянье здесь было нормой. Тсуна нервно сглотнул, неподалеку ударила молния, прошила бледнеющий дух от макушки до пят и забрала в неизвестность. «Если здесь всё так плохо, что же там?!» — вдруг подумал он и осознал, что не хочет знать ответ. Ведь ненависть, ярость, плач, стоны, вихрь искаженных чувств, обнаженным нервом стелющихся по ветру, — то, что живые прячут, здесь становилось единственной истиной. — Спасибо, что дождались, — улыбнулась Аой, глядя на кого-то. Он сглотнул еще раз. Медленно, очень медленно повернулся к призраку… шаг назад. В нос ударило мерзким, тошнотворным ароматом жженой плоти, желудок скрутило, к горлу подкатил тугой ком. Его взяли за руку и подарили улыбку. Спокойную, мягкую. — Не стоит бояться, Тсуна. Бояться можно живых, мертвые, что решили уйти за грань, никому не причинят вреда. А мертвых, что за нее не ушли, бояться стоит лишь тем, кто перед ними в ответе. Он повернул голову. Вновь. «Нет-нет-нет, как же так?!» Шаг назад. Еще один. На него с усмешкой смотрел черный человек. Обугленный, исковерканный, с сияюще белыми зубами — словно банку краски вылили на пепелище. Почерневшая кожа плотной коркой облегала тело, вплавившиеся в нее перстни казались деталями робота, повредившего обшивку, из трещин то тут, то там вытекала сукровица, источая приторно-вязкий аромат, от которого хотелось бежать на край света, но ноги не двигались. В горле выросла пустыня, а на душе застыл лишь один вопрос: «За что?» Но разве ты не знаешь, Савада Тсунаёши? Порой людей убивают вовсе не в наказание… Этот мир посмеялся бы над мыслями смертного, если бы его хоть сколь-нибудь волновала чужая глупость. «Эй, смотри, смотри, медиум!» — прошелестело вдалеке. «Подойдем?» «Нет, я и сам скоро справлюсь». «Я тоже! Мы с тобой сила, брат!» «А то!» Тсуна резко обернулся. Мальчик лет шести держал за руку парнишку лет тринадцати. За единственную руку. На месте второй красовались обломки костей, клыками динозавра вспарывающими плечо и теряющимися в стылом воздухе. Кровь падала на землю, но исчезала, не достигнув цели. Бессмысленно, беспощадно, скупо. Обещала подарить иссохшей почве влагу, оживить ее мертвым дождем, но обманывала раз за разом. И земля медленно, но верно трескалась от боли, сухости и обиды, не веря уже в чудеса. Мальчики с телами, изрытыми глубокими порезами, повернулись и пошли дальше. Из спины младшего торчал длинный кусок металла — странная деталь. Искалеченная деталь машины, на которой они мчались в последний путь. Тсуна сглотнул. Слюны не было, горло разорвало острым ощущением безысходности, но облака, ронявшие вниз лишь молнии, никогда не обещая дождь, сказали бы, что это правильно. Ведь иначе в этом мире не бывает. — Молодым свойственно бояться смерти. А впрочем, не только молодым, — приятный обволакивающий голос заставил Саваду вздрогнуть и обернуться, а затем тут же пожалеть о содеянном. Пустые глазницы смотрели на него в упор и явно видели, хотя глаза давным-давно исчезли в пламени. — Но бояться надо не самой смерти, а собственной слабости. Я слаб, не могу отпустить свою ненависть, потому бескрайне благодарен за помощь. Одно лишь злит: я не хочу отпускать эту ненависть. Печальная истина. Но мне пора. Пора отправиться к боссу и сказать ему, что Вонгола всё же еще процветает, несмотря на лидеров, пытавшихся утопить мир мафии в крови. Сколько их было — а сколько еще будет… Но Вонгола выстояла. Детище Примо сильнее их всех. — Вы знали Вонголу Примо? — пробормотал Тсунаёши заплетающимся языком. — Знал? Ему я приносил клятву верности! — с гордостью ответил сожженный человек и взмахнул рукой. Черная корка треснула, подарив воздуху алые капли. Тсуна поёжился. «Это как какой-то кошмарный сон! Человек… полностью сгоревший, как кусок угля, говорит, улыбается, гордится собой и боссом… Как?! Как такое может быть?!» — Я помогу вам вернуться к Примо, — пообещала Аой тепло и протянула духу правую руку. — Премного благодарен, — галантно поклонившись, ответил тот, и кожа его с тихим треском полопалась, но он, казалось, этого не заметил. Лишь коснулся протянутой руки всё еще горячими, словно только что вынырнувшими из огня пальцами, и вновь улыбнулся, обнажая ярко белые зубы, насмехавшиеся над давно исчезнувшим пламенем. И Тсуна понял, что сейчас его друг сгорит заживо. — Аой-сан! — он вцепился в левую ладонь медиума, горя желанием выдернуть ее из этого мира, пусть даже с боем, но было поздно. Ее глаза затуманились, веки смежились, колени подогнулись. «Что делать, что делать?!» — настойчиво билось в висках, пока он плавно опускал подхваченное в полете тело на ледяную землю. «Смотреть и понимать. Принимать», — ответило бы бесконечное плато боли. Но ему и впрямь были безразличны мешки с костями, наслаждающиеся кратким мигом жизни перед погружением в вечность смерти. А время бежало вперед, застывая на костях серых скал, падая вниз слезами белёсых, как волосы старика, молний, играя сумраком, заплетая его в сотни хлыстов, обрушивающихся на спины стонов, плача и криков. Мир боли секунда за секундой планомерно продолжал свою жатву, скашивая страдания и собирая в снопы перед отправкой в неизвестность корневищ, что будут вырваны из земли принятием. Крик раздался так резко и неожиданно, что Тсуна невольно вздрогнул, но он был столь очевиден и ожидаем, что Савада выдохнул, не заметив, как задержал дыхание в ожидании. Корчащееся в агонии неискалеченное тело еще живого человека ломалось, выгибалось, цеплялось ногтями за пыль на земле. Пыль поднималась в воздух, детской каруселью запутываясь в нем, и проникала в горло, царапая его мелким наждаком. Тсуна не замечал больше сухости во рту и этой боли — для него время замерло. Лишь рука судорожно сжимала дрожащую, как от ударов тока, ладонь… Секунды, минуты, часы? Он не знал, сколько времени длилась эта агония, но понимал, что много, гораздо больше, чем в прошлый раз, вот только не осознавал, почему, ведь ему казалось, что огонь забирает свои жертвы довольно быстро, как когда-то забрало его собственное Пламя Бьякурана Джессо из будущего… Вот только тот Джессо был не совсем реален! Бьякуран настоящего остался жив и заключил мир с Вонголой, став Тсуне настоящим другом, за которого можно рискнуть жизнью, а значит, это всё же было не совсем правдой! А как люди сгорают в правдивом мире? Как исчезают за алым пологом нежного, мягкого палача, обращающего плоть в пыль? И как долго это длится?.. Он не знал, сколько времени необходимо человеческому телу, чтобы обуглиться, но понимал: не так долго. Только вот почему?.. Внезапно всё стихло. По щекам девушки бежали слезы, искусанные губы роняли вниз не долетающий до земли багрянец. Тишина навалилась вязким коконом, мучительно-притягательным, как объятия палача. «Еще не всё, ты же понимаешь», — шепнула бы ему вечность, давно уставшая от подобных сцен, но не способная от них избавиться. Однако она, как всегда, промолчала. Люди ведь всё равно бы ее не послушали. И снова крик, на этот раз полный ярости, ненависти, желания уничтожить. Спина выгнулась, норовя сломаться, ногти впились в землю и в кожу того, кто изо всех сил старался передать собственное тепло другу, но боли тот не почувствовал. Паника уничтожала всё, кроме отчаянного желания помочь, сжигала даже мысли в голове, оставляя там вакуум из обреченности и надежды на лучшее — смешного коктейля, столь привычного этому миру. И сейчас мир мог бы сказать Саваде Тсунаёши, что тот почти мертв, ведь он наконец прочувствовал то, что ощущают законные обитатели Чистилища. Надежду, смешанную с отчаянием в равных пропорциях, безысходность, разбавленную стремлением к лучшему. Но ему сейчас не было дела до чьих-либо слов. И мир, как всегда, промолчал. — Держись, Аой, держись, — едва слышное бормотание забывшего об условностях, правилах, традициях и стеснении человека, распростертого на дыбе ледяного ужаса. — Ты же сильная, держись… Что еще он мог сказать? Что сделать? Как поддержать? Он не мог ничего. И отлично это понимал. А потому продолжал сжимать дрожащую ладонь и отчаянно надеяться, что этого всё же хватит, что единственный спасательный круг, бывший в его распоряжении, всё же удержит друга на плаву. А впрочем, выбора у него, всё одно, не было. И оставалось лишь надеяться на глупые символы, отчего-то и впрямь дававшие живым силу. Мертвым подобные мелочи были уже ни к чему, и еще одно различие могло бы заставить обитателей Чистилища потребовать живых удалиться, но им не были интересны окружающие. Их поглощала собственная боль. Боль, которую никто не попытается уменьшить, протянув руку. Этому миру были безразличны живые, как живым были безразличны мертвецы. Живые держат в памяти образы ушедших близких, но вспоминают о них не так уж часто, а мертвые стремятся вперед, вспоминая порой родных, но зная, что в первую очередь надо разобраться с собственными чувствами, чтобы не застрять между небом и землей. Их миры слишком далеки друг от друга, равно как заботы и проблемы. Живые думают о том, как добыть денег на пропитание и развлечения, мертвые — как примириться с собой и простить других. У них слишком разные приоритеты. И, возможно, именно поэтому мир мертвецов никогда не говорил с живыми, даруя мертвым всего себя без остатка. Страдая с ними. Замерзая с ними. Мучаясь от жажды и одиночества. Он был их спасательным кругом, отражением их души. И отчего-то сейчас, в минуты панического ужаса, Савада Тсунаёши не чувствовал отторжения, вдыхая сладостный аромат гнили, слыша чужие стоны, чувствуя холод под ногами. Внезапно ужас стал нормой. И молчаливая поддержка мертвого мира не позволила душе породить негативные чувства — зависть к тем, кто счастлив, ненависть к тем, кто смеется, когда тебе больно, отвращение к тем, кто наслаждается жизнью, проходя мимо твоей агонии. Этот мир был честен. И он был единственно правильным для тех, кто в нем обитал. Но Савада Тсунаёши не задумывался об этом — он просто сжимал ладонь друга, не чувствуя больше страха перед Чистилищем. Он начал привыкать. А может быть, принимать?.. Аой распахнула глаза так же внезапно, как закрыла их, судорожный кашель вспорол горло крупным наждаком. Тсуна схватил ее за плечи, прижал к себе и затараторил: — Как ты? Как себя чувствуешь? Давай, дыши носом, я читал, что это лучший способ справиться с кашлем. Мукуро тоже иногда давится кашлем, вот я и искал информацию — помочь хотел, но он меня никогда не слушает. Ты ведь послушаешь? Дыши носом, не давись, расслабься… А, еще говорили, надо дышать спокойно, и даже если через горло чуть-чуть воздуха попадет, не страшно! Так что постарайся. Ты сможешь, я знаю. Это же ты. «Это же ты». Жестоко, Савада Тсунаёши, очень жестоко. Как она может продолжать давиться кашлем, когда ты так в нее веришь? Но как же это тяжело, сдерживать спазмы! Скольких усилий стоит… А ты так легко бросаешь слова, заставляющие быть сильным, не замечая, что человеку рядом проще было бы оставаться слабым. Но он и сам этого не хочет. А потому, возможно, твой выбор всё же верен? — Давай, всё будет в порядке, я рядом… Вот бы сюда можно было воду приносить… Ну ладно, вот вернемся, и попьешь, да? А пока дыши, только дыши. Только не переставай дышать… Он боялся. Очень боялся, но и сам не знал, чего именно. А теперь вот слова сорвались с губ, упали на истлевшую землю набатным колоколом и замерли в душе сияющей каллиграфической истиной. «Только не умирай». В мире смерти ведь так легко остаться навечно, правда, Савада Тсунаёши? Он замер. Тонкие пальцы вцепились в белую рубашку, мелко вздрагивая. Мерзлая земля приятно холодила разгоряченную кожу. Тсуна шумно выдохнул, резко обнял дорогого человека и прижал к себе. «Только не умирай». Ты ведь уже знаешь цену и жизни, и смерти, не так ли? В отличие от многих. От тех, кто не терял. От тех, кто не забирал жизнь. От тех, кто не знает, что значит смотреть в глаза умирающего. Ты попросту не можешь больше терять. Потому и хочешь стать сильнее, даже если придется ради спасения тех, кто дорог, вырывать сердца из груди врагов. Ты стал сильным, но сам этого не заметил. Ведь единственное, что на самом деле может изменить человека — боль. — Только не умирай, — прошелестели растрескавшиеся губы. И его услышали. Сквозь кашель и судорожные попытки дышать носом вырвалось на свободу хриплое послание: — Я не умру, Тсуна. Я с тобой. И ему показалось, что мир стал на сотую долю светлее. Еще сильнее прижав к груди не сопротивляющуюся девушку, он крепко держал ее, зарываясь пальцами в спутанные волосы, причиняя боль слишком сильными, неконтролируемыми объятиями, и чувствовал, как страх отступает. Самый главный страх. Зачем бояться мертвецов с обнаженными костями? Зачем бояться серого унылого мира без капли жизни? Есть страх намного сильнее. Страх потери. И от него не скрыться, не сбежать, не избавиться. А ведь если медиум может умереть, упав с тонкого моста, заманивая душу озлобленного духа, где гарантия, что он не умрет или, по крайней мере, не сойдет с ума от чужой боли, ставшей вдруг его собственной? Аой говорила, что некоторые медиумы не возвращаются из-за черты, впадая в кому или умирая. Он пытался спрятаться от этих слов, забыть их, но сейчас, осознав, что ей приходится переживать, почувствовав запах горелого мяса и увидев, как улыбается труп, понял, что от истины не сбежать. Медиум может погибнуть, спасая мертвеца. А значит, Аой может его оставить… — Я не умру, — повторила она, и он шумно выдохнул, а в виски вдруг постучалась настойчивая фраза: «Это ты должен помогать ей, а не наоборот!» Савада напрягся, вскинулся, посмотрел на девушку, почти переставшую кашлять, пробормотал: «Прости!» — и отпустил ее. Аой села, поджав колени к груди, а затем попыталась встать, и он тут же подскочил, поднимая ее следом. Она пошатнулась, но крепкие руки не дали головокружению привести к падению, и Тсуна спросил: — Ты как? Как себя чувствуешь? Где-нибудь болит? — Болит, — честно ответили ему, но тут же пояснили: — Иначе и быть не может. Но зато негативные чувства меня сейчас не переполняют, а это куда важнее. — Ты кричала, — прошептал Тсуна. — Страшно. Очень. Куда страшнее, чем в прошлый раз. Она нахмурилась. — Потому что в этот раз было куда больнее. Во всех смыслах. — Я понимаю, он сгорел на пожаре и… — На пожаре?! — она саркастично усмехнулась, а в глазах полыхнула ненависть. — О, нет. Его уничтожил Второй Вонгола. Выстрелил Пламенем Ярости, только несильно, чтобы не сжечь в одну секунду дотла. — Тсуна вздрогнул. — Сальваторе был верным клану аналитиком, всего себя отдавал Вонголе, жил ею, и даже после предательства, благодаря которому Второй смог уничтожить Первого, остался в клане, чтобы защищать детище Примо, своего кумира. Он всего лишь хотел продолжать помогать любимому клану, своей семье! Но Второй решил, что люди, фанатично преданные его предшественнику, могут поднять восстание. — Тсуна вздрогнул вновь, понимая, что произошло, но следующие слова заставили его ноги подкоситься. — К нему пришли ночью. Выдернули из постели, поставили на колени, спросили, что он затевает и кто еще участвует в заговоре. Но заговора не было. Или он просто об этом не знал. И его пытали. Били, резали, жгли… А потом Второй зло, раздраженно сказал: «Либо он и правда ни при чем, либо умеет терпеть боль. Вы из него ничего не вытрясете. Хватит, у меня полно других дел». И просто выстрелил. Огромный залп, сжигающий мясо до самых костей! Больно, так больно… А он усмехался. Смотрел с презрением, как на ничтожество, и усмехался. Как можно простить это? Как можно понять? Как можно принять?! Этому нет прощения. Предателю, уничтожившему с усмешкой верного клану человека, всю жизнь положившего на алтарь Вонголы, прощения нет! Но… о нем надо забыть. Выбросить из сердца. Не ради него, ради себя самого. Просто чтобы больше не страдать, не переживать это раз за разом. Эта тварь сейчас мучается в Аду, я уверена. Он заслужил. А Сальваторе… Сальваторе хороший человек. Он встретится с Примо, я верю. Встретится и скажет, что Вонгола сильная. Что она выстоит, несмотря ни на что. Потому что это прекрасный клан. — Вонгола создавалась для того, чтобы держать в узде распоясавшихся мафиози, — послышался тихий спокойный голос неподалеку, и Тсуна резко обернулся. Мертвец, покрытый черной, сочащейся сукровицей коркой, не вызывал ни тошноты, ни отторжения, ни страха. Только уважение. — Она должна была стать силой, удерживающей теневой мир от слишком сильного влияния на мир обычный. Это была мечта босса. Нет, нас всех. И эта мечта еще жива. Я смотрел за кланом годами и могу сказать одно: кто бы ни вставал у власти, дух Вонголы ему уничтожить не удавалось, потому что костяк ее всегда составляют люди, не желающие миру зла. Даже укрепляя Вонголу с помощью грубой силы, такие лидеры не желали погрузить в хаос жизни обычных людей: они сражались за власть, деньги, влияние, территории, страдали и мафиози, и обычные люди, но всё же авторитет Вонголы был непоколебим, а потому хотя бы кланы, не пытавшиеся оспорить ее лидерство, не портили жизнь простым гражданам — они боялись быть уничтоженными, а потому войн всё же было меньше, чем до появления нашей семьи. А затем этих лидеров сменяли другие, такие, как Девятый, понимающие смысл создания нашего клана, и воцарялся мир. Думаю, так будет всегда. И хотя я сожалею о том, что такие люди, как Второй, приходят к власти, понимаю, что этого не изменить, и потому рад одному простому факту: Вонгола всё же — сильный клан, сдерживающий от безумств другие семьи. Это важнее всего. И так должно быть. — Он вдруг повернулся к Тсуне, улыбнулся, тепло, открыто, чуть снисходительно, и продолжил. — А ты, будущий десятый босс Вонголы, запомни: этот клан — гарантия мира. Гарантия того, что люди не будут страдать слишком сильно из-за действий мафии. А значит, малые жертвы ради великого будущего допустимы. Девятый — идеалист, что пытается свести ущерб к минимуму, а потому совершает ошибки, не сумев просчитать оптимальный вариант и зацикливаясь на том, что кажется ему наиболее безобидным. Он думает, это путь Примо, но он заблуждается. Из всех лидеров, что у нас были, ты и впрямь единственный, кто на самом деле напоминает моего босса. — Тсуна замер. По спине промаршировали мурашки, сердце забилось чаще. Он не верил, что подобные слова, сказанные друзьями, правдивы, ведь те не знали Первого, а вот теперь… — Ты похож на Примо, потому что у тебя те же идеалы. Он был готов на всё ради друзей. Погибнуть. Убить. Страдать. Приносить страдания. Но ради спасения одного друга он никогда не пожертвовал бы тысячами невинных людей. Для Вонголы Примо на первом месте стояла честь, а держалась она за счет его доброты. И главной силой этого человека все мы считали не его умение сносить толпы врагов одной вспышкой Пламени, не его ум, за секунды принимавший сложнейшие решения, а его преданность. Мы шли за ним, потому что верили: лучшего Неба на свете нет. Мы готовы были с улыбкой бежать за ним хоть в Ад, потому что знали: если он велит нам умереть, значит, цель действительно стоит того, и мы сами приняли бы такое же решение. Вонгола Примо был нашей душой, душой, принимавшей каждого, кто был того достоин. Я видел тебя и твоих Хранителей, слышал ваши разговоры. Ты стесняешься, боишься, путаешься, но они идут за тобой. Знаешь, почему? — Тсуна молчал. — Потому что ты их Небо. Настоящее. Единственное. И другого им не надо, да лучшего Неба для них и нет. Потому что ты принимаешь их, понимаешь, протягиваешь руку и говоришь: «Я с вами». Ты умрешь за них. Убьешь. Будешь страдать. Заставишь страдать других. А они шагнут ради тебя в пропасть. И таких людей будет становиться всё больше, я уверен, ведь ты, как и Примо, без тени сомнений даешь шанс людям, которым веришь, вне зависимости от их прошлого. Принимаешь всех, кто того по-настоящему желает. И только одного ты пока не умеешь. — Тсуна напрягся. — Принимать чужие жертвы. Вонгола Примо умел. Научился, потеряв множество товарищей. И ты научишься. Жизнь научит. Но запомни вот что: если человек умер, закрыв тебя собой, значит, твоя жизнь была для него важнее собственной, и он сделал то, что хотел, что считал правильным. А значит, он был счастлив. И ты не имеешь права себя винить. Ты можешь лишь быть благодарным. Учись, Вонгола Дечимо. Стань умнее, сильнее, выносливее, и у Вонголы наконец появится лидер, которого этот сильный, на самом деле сильный клан заслуживает. Я в это верю. Потому что видел, как ты сейчас прижимал друга, видел по глазам, что ты хочешь забрать его боль. И верю, что забрал бы, будь такая возможность. Ты Небо. Настоящее Небо. Не смей сворачивать с этого пути — такого права у тебя нет. — Я не сверну, — прошептал Тсунаёши, в голове которого смешивались совершенно невероятные слова духа, в которые он не мог поверить, но верил. — Я решил, что стану Десятым боссом, ради друзей, ради семьи. — Как и Вонгола Примо, — улыбнулся дух и обернулся к Аой. — Спасибо, девочка. Много лет мне не было так спокойно на душе. — Вам спасибо за то, какой вы, — искренне ответила та. — Берегите себя. Надеюсь, вы встретитесь с боссом… Нет, с другом. — А я надеюсь, что Вонгола станет еще сильнее. Что будет меньше ошибок и больше лидеров, несущих его идеалы. Тсуна вновь вздрогнул, слово «ошибка» отозвалось в душе набатным колоколом. Колоколом, что вызванивал одно-единственное имя: «Тим». — Простите, синьор Сальваторе, — пробормотал Савада, и призрак вновь обернулся к нему. — Могу я задать вам один вопрос? — Конечно, что-то нужно? — ответил тот спокойным деловым тоном, и на секунду Тсунаёши показалось, что он уже стал Десятым, а перед ним стоит его собственный аналитик, готовый в любую секунду подсказать, какой курс лучше выбрать. И он невольно улыбнулся. Но тут же взял себя в руки и уже без тени сомнений, четко, серьезно спросил: — Клан Эспозито. Вы же в курсе происходящего с ним? — Безусловно. — Как вы считаете, каким образом разрешил бы этот конфликт Вонгола Примо? Призрак вздохнул и призадумался. Сложив руки на груди, он пустыми глазницами взирал на небо, просчитывая варианты, а затем вновь посмотрел на Тсуну и ответил: — Второй Вонгола выбрал бы силовой метод. Он попросту стер бы клан Эспозито с лица земли, при этом жертвы были бы и на нашей стороне, ведь клан их изначально был хоть и мал, но хорошо вооружен. У них имелось несколько десятков крупных складов с оружием, а также немногочисленная, но хорошо натренированная армия. Причиной же уничтожения клана стала бы растущая угроза: они разрабатывали слишком опасное оружие, и Второй непременно захотел бы уничтожить потенциальную угрозу. Девятый выбрал экономическую блокаду в качестве мер воздействия, считая, что силовое вмешательство приведет к потерям как среди членов Вонголы, так и среди солдат Эспозито, а он всегда стремится свести урон среди низших чинов к минимуму, и если наносит удары, то всегда по верхушке, однако всё же предпочитает экономическое воздействие и дипломатию. Причина, по которой он начал уничтожение Эспозито — угроза их экспериментов для Вонголы, мира мафии и обычных людей, а также бесчеловечные эксперименты. Девятый не прощает тех, кто использует людей как подопытных крыс. У Примо причина для уничтожения Эспозито была бы та же, однако метод он выбрал бы несколько иной. Без сомнений, в первую очередь внешняя консультационная семья CEDEF собрала бы максимум информации о враге. Ее создали для множества целей, но первой и главной всегда была разведка, и синьор Алауди умел собирать информацию как никто другой. Сейчас эта организация слабее, поскольку она стала больше полагаться на информаторов и анализ документации, в основном экономической, в то время как под руководством синьора Алауди в ходу были абсолютно все методы сбора средств, в том числе шпионаж и допросы врагов с применением спецсредств. — Тсуна поджал губы, но промолчал. Отчего-то сейчас, глядя на то, как человек, умерший под пытками, спокойно говорит о необходимости этих самых пыток, он вдруг понял, что порой это и впрямь единственный выход. И дело не в жестокости, просто… «Он был готов на всё ради друзей. Погибнуть. Убить. Страдать. Приносить страдания». Это ведь мафия, а не сказка. Это мир кошмара, куда более беспощадный, чем Чистилище, страдающее вместе с мертвецами, а не наживающееся на их боли. А призрак тем временем продолжал: — Синьор Алауди не боялся замарать руки, зная, что делает это на благо клана, равно как босс не боялся замарать руки еще больше, отдавая приказы. Ведь на лидере всегда лежит ответственность за действия каждого члена семьи. Убил солдат — убил и генерал, таков закон. Впрочем, прошу прощения, я отвлекся. Итак, в первую очередь была бы собрана информация, после чего босс нанес бы мощнейший экономический удар, полностью перекрыв врагу доступ к деньгам. Даже заморозить чужие счета возможно, если имеешь определенные рычаги воздействия, что и продемонстрировал Девятый, однако он, по всей видимости, знал не обо всех источниках дохода Эспозито, потому они продолжают держаться на плаву. Одновременно с экономической атакой босс нанес бы удар физический, диверсии нельзя недооценивать. Уничтожение складов с оружием было бы первоочередной целью, равно как и уничтожение их элитных отрядов, впрочем, не буду вдаваться в подробности, поскольку не полностью знаю диспозицию. Деморализовав врага и лишив его как материального дохода, так и вооружения, он прибегнул бы к дипломатии, призвав врага сложить оружие и распустить клан. В случае неудачи давление бы усилилось, а любые попытки вражеских атак отбивались бы еще до того, как отряд подойдет к нашему Штабу — они уничтожались бы еще по дороге. Синьор Алауди не позволил бы врагу приблизиться. Девятый знал о грядущем нападении на Штаб, но до последнего старался урегулировать ситуацию переговорами, что привело к потерям среди наших бойцов. Прошу прощения за то, что позволил себе дать оценку его действиям, однако это правда. Синьор Алауди не допустил бы подобного, равно как и босс: превентивный удар — метод, которым они пользовались регулярно. Выбора у лидера Эспозито не осталось бы, клан оказался распущен, а сам лидер казнен. Тсуна отрыл рот от удивления, но в его голове вдруг зазвучал ехидный голос: «А ты думаешь, Девятый позволил бы лидеру жить? Никогда. Потому что тот собрал бы новый клан или начал мстить. Лидер и правящая верхушка — их уничтожают всегда. Ты же изучаешь историю, ты это знаешь». Он знал, а потому тихо уточнил: — Не только лидер, но и вся правящая верхушка. Искалеченные губы призрака, сочащиеся кровью, улыбнулись, покрываясь новыми трещинами. И в пустых глазницах Тсуне вдруг померещилось понимание, поддержка и острое удовлетворение. — Именно так, будущий десятый босс Вонголы. — Знаете, я всё думал, после того, как узнал о ситуации с семьей Эспозито, какой же метод правильный, силовой или дипломатический. Мне что-то казалось неправильным, но я не мог понять, что именно. А вот теперь… кажется, понимаю. Нельзя бросаться в крайности, а действовать всегда надо по ситуации. В силовых методах нет ничего плохого, когда они осмысленны, а не являются просто актом жестокости. Дипломатические методы хороши, но надо быть очень внимательным и не допускать, чтобы враг атаковал первым. Как нельзя допускать, чтобы враг имел возможность уклониться от финансовой атаки. Комплекс мер — это всегда правильно. А какой это будет комплекс, зависит от ситуации. — Именно, — довольно кивнул призрак. — У тебя определенно есть необходимое чутьё, раз уже сейчас понимаешь, что нет универсального решения всех проблем. Каждая ситуация уникальна. — И надо искать к ней подход, как к человеку. Люди ведь тоже разные, и их надо попытаться понять, заглянуть в саму суть. Тогда и человека разглядишь, и ситуацию осознаешь. — Ты мудрее, чем кажешься, — задумчиво протянул Сальваторе и, тихо рассмеявшись, добавил: — Начинаю жалеть о том, что не увижу твое правление. Впрочем, уверен, мои советы тебе не понадобятся, если будешь слушать своих Хранителей. Они станут отличными помощниками. — Главное, они мои настоящие друзья, — поморщился Тсуна. Повисла тишина. А затем тихо-тихо: — Ты и впрямь настоящее Небо. Секунда, и перед Тсуной возникла обуглившаяся, черная, источающая мерзкие ароматы ладонь, лишенная ногтей. Но ни в душе, ни в сердце Савады Тсунаёши не промелькнуло и тени отвращения. Он улыбнулся. А затем мягко, стараясь не причинить боли и без того страдающему от страшных ран человеку, пожал протянутую ему руку. — Спасибо вам, синьор Сальваторе! Вы меня многому научили! Я никогда не забуду ваш урок. Горячая, почти огненная ладонь, твердая корка, царапающая кожу, скользкая, вязкая кровь, липкая сукровица. Крепкое рукопожатие, не заботящееся о появлении новых ран. И Тсуна, улыбнувшись еще шире, крепче сжал ладонь. Крепче, но всё так же бережно. — Тебе спасибо… Вонгола Дечимо. Искалеченная рука опустилась, а затем вновь взмыла вверх, коснулась груди, вошла в несуществующую плоть и вынырнула в серый сумрак, крепко сжимая крупный сияющий голубой камень. Идеально круглый, как лучшая жемчужина, невероятно прозрачный, лучистый, холодно нежный. — Прости, синьорита Аой, я бы хотел отдать эти чувства твоему другу. Не против? — Буду очень рада, — ответила Аой с улыбкой и взяла Тсуну за руку. В тот же миг ему протянули кристалл и сказали: — На удачу. Не думаю, что столь черные эмоции могут ее приманить, но знаешь… Память нельзя переоценить. Хотелось бы, чтобы ты никогда не забывал того, каким был сегодня, потому прими на память эту вещь. И пусть благодарность, с которой я его отдаю, вас оберегает. Вас обоих. — Спасибо огромное, — не до конца понимая, отчего так вышло, но чувствуя, что происходящее на удивление правильно, робко ответил Тсуна и поклонился. Дух рассмеялся. — Ох уж эти японские традиции! Лучше пожми мне руку. Еще раз. — Конечно, — смущенно улыбнулся Тсуна и коснулся протянутого камня. Мир рухнул. На самом деле разлетелся на части и исчез, как исчез и сам Савада Тсунаёши, в белом мареве, заливавшем всё вокруг, испытавший лишь одно чувство. Благодарность. Бесконечную, абсолютную, кристально белую благодарность. Теплую, нежную, минорно печальную, но полную надежд на лучшее. И он улыбнулся. А затем вынырнул из чувств духа и ощутил, как сердце заполняет глубочайшая искренняя радость. — Спасибо вам, — прошептал Тсуна, не замечая, что по щекам бегут слезы. — Вам спасибо, дети, — улыбнулся призрак. И Тсунаёши, переложив камень в руку, лишившуюся уже поддержки медиума, крепко пожал ладонь давно погибшего итальянца, любившего свой клан больше всего на свете. Больше самой жизни. — Удачи, — шепнула Аой, и ей кивнули в ответ. Призрак начал таять, растворяться, исчезать, но его улыбка, искренняя и светлая, добрая улыбка на сожженных губах неправильной формы, неспособных больше сомкнуться до конца, вдруг показалась Тсунаёши самой красивой на свете. Он сжал ладонь подруги и улыбнулся, провожая взглядом человека, которого безмерно уважал. Человека, что не стал мстить Вонголе Секондо даже за такую смерть, потому что верил: семья не должна остаться без лидера на перепутье, и хотя не мог простить своего убийцу, безжалостного предателя, день за днем следил за его действиями, но не пытался причинить боль. Тсуна провожал в последний путь человека, на которого не хотел быть похожим, как не хотел он больше быть похожим ни на Вонголу Примо, ни на себя из десятилетнего будущего; человека, который показал ему, насколько важно жить сегодняшним днем, отдавая всего себя своему делу и своим друзьям, ведь жизнь может оборваться в любой момент, а значит, всё, что ты можешь — проживать каждый день как последний. И быть собой. Не копировать других, не фальшивить, а искренней улыбкой дарить друзьям веру в лучшее. И тогда, возможно, сумеешь уйти на тот свет так же — с улыбкой и бесконечной благодарностью в душе. Молния расчертила небо. Гулкий удар грома прокатился по опустевшей земле. Взгляд пустых глазниц мертвеца исчез. Осталось лишь тепло ладони друга да холод камня, что напоминал о самом главном. «Не потеряй себя». «Я не потеряю, — подумал Тсуна и печально улыбнулся, глядя в небеса. — Я стану лучше, но останусь собой, как и мечтали мои друзья. Но не только ради них. Ради самого себя тоже». — Идем домой, Тсуна. — Идем, Аой…