Бессознательно и неизбежно

- А ведь вот же, - сказал внезапно Лютик, - никогда ты не поблагодаришь меня за баллады. Сколько я их рядом с тобой сложил и пропел. А ты ни разу не сказал: "Славно получилось. Хотел бы я, чтоб ты снова это сыграл". Никогда ты мне такого не говорил. Анджей Сапковский. "Сезон гроз"

Геральт всячески избегает просить Лютика, чтоб тот лишний раз ему спел. Особенно наедине, у костра, среди тихой пленительной ночи, под широким, бархатным, усыпанным всезнающими звездами покрывалом неба. В какой-то момент их знакомства Геральт обнаружил, что не всегда адекватно реагирует на голос Лютика. Просто потому, конечно, что Лютик поет волшебно. Чарующе. Сильно, полно, выразительно, придавая куда больше наполненности и смысла словам как своих, так и чужих баллад. Иногда, когда в его звонком высоком голосе проскальзывает нарочитая хрипотца, бархат и коварство, умышленно оттеняя загадкой строки древних сказаний, - конечно же, Лютик начинает петь вот так, в другом тембре, специально, чтоб слушателей увлечь и околдовать, - у Геральта мурашки по коже от его голоса. У Геральта, говоря откровенно, на такой голос Лютика встает. Особенно когда он, силясь согнать наваждение, спрятать взгляд, бездумно пялится на лютню в руках поэта, на то, как порхают по струнам тонкие изящные пальцы. Морок, действительно. Одурманенность. Бред. Геральт вымученно трясет головой. Ничего в этом нет такого, стоящего внимания. Все с Геральтом в порядке. Просто - как говорится? - Великая сила искусства. Ведьмак не хочет об этом думать. Тем более что в остальное время Лютик - та еще заноза в заднице, и Геральту хочется попеременно то ржать над другом, то прибить. Еще тогда, когда поэт увязался за ним незадолго до путешествия в Доль Блатанна, Геральт поймал себя на мысли, что Лютик его... веселит. Так как веселого в жизни ведьмака было мало - этому оставалось только радоваться, приняв шумную компанию барда. Также Лютик был неиссякаемым источником знаний. Бессмысленного трепа, впрочем, тоже. Вокруг Лютика творились бесконечный вертеп, хаос и буффонада, но, что уж там - зачастую Геральт вытаскивал приятеля из очередной переделки, с трудом сдерживая смех. В общем, как бы окружающих ни удивляла их дружба - это была крепкая верная дружба, проверенная годами, они души друг в друге не чаяли, Лютик являлся воистину его лучшим другом, и друга другого Геральт не желал - будь у него в спутниках кто-то настолько же угрюмый, как сам ведьмак, они бы, пожалуй, быстро скатились с этим предполагаемым спутником в болото циничного брюзжания и вечного недовольства. Вот, допустим, от едких перепалок с Ламбертом Геральт временами уставал, хоть они и приятельствовали с юности. Но к концу зимовок в Каэр Морхене Геральт мрачно желал Ламберту удавиться и радовался предстоящей разлуке. А с Лютиком было... легко. Всегда. Он... помогал не возненавидеть весьма сволочной и несправедливый мир окончательно. И, словом, Геральт совершенно не желал ставить под угрозу их дружбу из-за каких-то мимолетных необъяснимых реакций собственного организма. Это было нормальным. Нормальным. Просто Лютик красиво поет и красиво говорит, что признают все и повсеместно. И, болтая обо всем на свете, не стесняясь и не таясь, часто описывает волнующие жаркие картины. - Ах, Геральт, что за дивная барышня эта дочка старосты, - щебечет поэт где-то позади, не понукая лениво переставляющего ноги Пегаса. - Она вначале совершенно не давалась мне в руки. Я ей про глаза как звезды, про розы-мимозы и дивный трепет сердца моего, ну, как обычно, а она ни в какую. Говорит, что собирается уйти послушницей в храм Мелитэле, потому что не нравятся ей все эти мерзости, поцелуйчики и любовные игры, грубо это все и отвратительно, - Лютик хохотнул. - А я и отвечаю, что едва ли ее кто-нибудь целовал по-настоящему. Ну, я-то сказал "с любовью и преклонением", но на самом деле имел в виду, что навряд ее целовали так, чтоб коленки дрожали, пальцы поджимались и становилось мокро между ног. Ну, и поцеловал. А потом, ночью на сеновале, раздвинув ее прелестные ножки, приласкал языком, чтоб у нее даже мыслей не возникло, что секс - это грубо и отвратительно. И, клянусь, только языком и пальцами я довел ее до вершины блаженства, это девицу-то, а затем она с радостью мне отдалась, сама умоляла, и просто текла, и я раззадорил ее так, что ей совсем не было больно - надо же с умом лишать невинности девиц, я не знаю, что делают эти деревенские чурбаны, раз красотки предпочитают от их объятий сбегать в храм Мелитэле к вечному воздержанию. - Лютик, ты серьезно, - поморщился Геральт, чувствуя, что из ушей вот-вот начнет валить пар, - только что рассказал мне, как отлизал дочке старосты? У тебя есть хоть какие-то границы личного, о которых ты не стал бы трепаться? Поворачиваться к поэту Геральт избегал. Он, конечно, физически не мог покраснеть ввиду ведьмачьих мутаций, но подозревал, что лицо его все равно весьма красноречиво. - Ах, Геральт, ну я всего лишь похваляюсь тем, что буквально спас жизнь этому дивному цветку, избавив ее от служения богине и открыв новые грани блаженства. Девчоночка ведь и верно прелестнейшая. Было бы обидно, если б она всю жизнь прожила чопорной ханжой. А потом она попыталась мне отсосать, но у нее случились рвотные позывы, - Лютик жемчужно рассмеялся, - и пришлось ее уверять, что все и так замечательно, просто волшебно, а этому она со временем еще научится, потому что, сознаюсь, я совершенно не хотел быть заблеванным. - Лютик! - рыкнул Геральт с изрядной долей раздражения в голосе. Просто он щепетильно считал, что разговор становится неуместным из уважения к личной жизни дочки старосты. А еще потому, что Геральта возбудили описательные бредни Лютика. Они были в дороге две недели, и пока Лютик пел на свадьбе и обхаживал дочку старосты, Геральт караулил гулей на кладбище. Всему виной долгое воздержание, а еще эта девчоночка, которая трогательно провожала поэта на выходе из села, и вправду была прелестнейшая, и что тут такого, что Геральт представлял ее потом, ночью на привале, когда дрочил, и старался не представлять ее ноги на плечах Лютика, работающего языком. Словом, Лютик постоянно оказывался в ситуациях, непосредственно связанных с любовью, вином и возбуждением, и виной возбуждения Геральта были эти самые ситуации, а вовсе не Лютик. Или еще вот случай: когда-то они пили в таверне, долго, шумно и буйно, и попойка уже перешла все грани приличия, а бойкая юная официанточка, с начала вечера перемигивавшаяся с певцом, позабыла о своих обязанностях, и давно уже сидела у Лютика на коленях, жарко с ним целуясь. Эти двое были так пьяны и увлечены друг другом, что совершенно не обращали на окружающих внимания, и Геральт, примостившись рядом на лавке и ведя бурную приправленную возлияниями дискуссию с краснолюдами, старался не обращать внимания на них тоже. Но все же, когда его чуткий слух уловил в какофонии звуков протяжный довольный стон девушки, Геральт обернулся, и увидел, что Лютик вытаскивает руку из-под широких юбок официантки, и его изящные пальцы влажны от ее сока, а она, задыхаясь, прижимается лбом к его шее, и явно едва осознает действительность от удовольствия, не в состоянии смутиться или быть тише, - Геральт тут же отвел глаза, тут же постарался выкинуть из головы представшую картину, но все равно возбудился жутко и навязчиво. Очень скоро официанточка утащила пьяно пошатывающегося поэта в верхние комнаты, а у Геральта так и стояли перед внутренним взором эти длинные тонкие пальцы с мокрыми следами женского возбуждения. Не то чтобы Геральт представлял эти пальцы на своем члене. Совсем не представлял. Не собирался представлять. Он был в сложных мучительных отношениях с Йеннифер, никто не заводил его так, как взбалмошная чокнутая ведьма, швыряющаяся в порыве страсти или ярости вещами и заклинаниями - Геральт полагал, что такая яркая привязанность, не дающая ни минуты покоя, и есть любовь. А то, что у него временами стоит на голос Лютика или ситуации, связанные с Лютиком - что ж, странная блажь, постыдный секрет, о котором никто никогда не узнает, и Лютик с Йеннифер - в первую очередь. Об этом даже самому Геральту знать не стоит - игнорировать, не заострять внимания, забыть. Отрицать. Может, поможет. Они ведь так дружны, и Лютик только ему так улыбается, за него готов пойти в огонь и в воду. Цири была привязана к Геральту Предназначением, Йеннифер была привязана к Геральту джинном, а Лютик просто привязался на долгие годы к ведьмаку, презираемому всеми страшному мутанту, из личной приязни и душевной потребности - это была дружба, которая стоит всего, поэтому Геральт скорее сунул бы голову в пасть стрыге, чем позволил поэту узнать о своих странных томлениях в его адрес - и увидел бы в глазах Лютика отвращение. Геральта передергивало от одной только мысли о таком. Плотва бодро трусила по тракту, следом плелся Пегас, бренчала лютня Лютика, солнце щедро палило над головой и жизнь была, в общем-то, возмутительно прекрасна, а впереди ждали дороги и истории, которые, как известно, не заканчиваются никогда.