Бессознательно и неизбежно

Лютик весь исходил на мед и патоку, стремясь растопить недовольство Кристианы де Риц, а вот Геральт реагировал на демонстративное пренебрежение девушки вполне ровно. Да, люди, как правило, не любят находиться рядом, когда он работает, и уж тем более – быть потенциальными объектами его работы. – Кристи, милая, послушай, на тебе же лица нет. Вдруг что-нибудь – нечто, незаметное и неочевидное, сосет из тебя жизнь и силы. Ведьмак понаблюдает и вынесет свой вердикт, – Лютик сидел за обеденным столом в малой гостиной поместья по правую руку от Кристианы и объяснял ей свое видение ситуации, не забывая попивать вино и пощипывать виноград. Кристиана была мила, прелестна, но абсолютно отстранена. Она смотрела на окружающих и отвечала им, будто ничто ее не трогает в этом мире. Нет, она отвечала здравомысляще, иронично, но ведьмак улавливал общее настроение девушки – возможно, потому, что и сам часто испытывал нечто подобное: она будто бесконечно устала от этих людей вокруг, и исполняла необходимые социальные экивоки с единственным намерением – сделать так, чтоб ее поскорей оставили в покое. Геральт не увидел бы в ее поведении ничего противоестественного, лишь свойство натуры, – однако все утверждали, в том числе и Лютик, который часто выступал на званых вечерах де Рицев, а пару лет назад даже жил у них месяц, – все утверждали, что юная Кристиана была человеком, совершенно противоположным тому, которым она являлась сейчас. Звонкая, задорная, смешливая, открытая и обожающая блистать в обществе. Геральт скептически присматривался к девушке, которая чуть морщилась от болтовни Лютика и потирала висок, словно страдая от приступа мигрени. – Я ничего не имею против твоего друга, прославленного в балладах, при других обстоятельствах мне бы даже льстило познакомиться со столь интересной личностью, – говорила Кристиана тоном, выдававшим, что личность Геральта ей совершенно неинтересна. – Я против странной паранойи моих родителей. Мало того, что мне нельзя делать, что я хочу, игнорировать изысканное общество, которое год за годом не меняется, упускать из внимания всех потенциальных женихов, так мне, что же – нельзя даже быть печальной? Если я не хочу сидеть с матушкой за обедом, мило улыбаться и развлекать ее жизнерадостными разговорами – пусть приедет ведьмак и убьет неугодную дочь?! – она фыркнула, но не так, как если бы считала свои слова шуткой. Лютик превесело рассмеялся, но лишь после того, как поперхнулся вином и откашлялся: – Чувство юмора тебе не изменило, Кристи, но никогда раньше твои шутки не были... злыми. Брось, родители волнуются. Даже я расстроен, что ты больше не тот красочный фейерверк веселья, каким всегда для всех была. Кристи, милая, – Лютик взял ее за руку, и девушка руки не отняла – но посмотрела недоуменно. – Говорят ведь, хандра – тоже болезнь, причем серьезная. Если Геральт не обнаружит ничего мистического в твоем недуге – мне кажется, тебе все же стоит прислушаться к советам врачей. Возможно, уехать на море... Развеяться. Кристиана глядела на Лютика, не особенно его слушая. Взгляд у девушки был совершенно отсутствующий. При красивой стеклянной голубизне глаз это смотрелось так, будто глаза у нее становились прозрачными – и почти пугало. – Скажите, маркиза, – Геральт, сидевший на другой стороне стола, в некотором отдалении, прокашлялся. – Вы не страдаете лунатизмом? Никогда не имели привычки ходить во сне? Кристиана перевела взгляд с Лютика на него – такой же безразличный, не слишком даже раздосадованный допросом Геральта – хотя в целом присутствие ведьмака изначально вызывало у девушки вялый протест. – Я не хожу во сне, ведьмак. А мои вечерние прогулки в саду, которые так не нравятся родителям, вызваны лишь тем, что я стремлюсь избежать общества, – она даже не сделала попыток улыбнуться. И не отнимала руки у Лютика, но при этом ее ладонь в его ладонях лежала так безжизненно, как если бы Лютик держал за руку мраморную статую. И, невиданное дело – поэт сам первым отпустил девичью ладошку. – Ваши родители также недоумевают, отчего вы не предаетесь в саду чтению или вышивке, а просто бесцельно бродите по одним и тем же тропинкам, без занятия и смысла – маркиза уверена, что это лишь притупляет и вводит в уныние ваш острый ум, – Геральт излагал слова встревоженной четы де Риц и был, в общем-то, с ними согласен: совершенно нездорово целыми днями просто пребывать, если имеешь массу альтернатив этому занятию. Кристиана моргнула – медленно, нехотя. Опускала веки, как под непомерной тяжестью. – Я так устала. Читать, всех их слушать. Тратить на это... энергию. Я просто каждый день жду... – она смотрела в пустоту, а на лбу залегла задумчивая складка – как будто девушка пытается объяснить свои действия, но не может. – Ждете чего? – Геральт внимательно на нее смотрел. В голове звенел тревожный колокольчик – он уже чувствовал, что находится здесь по делу, и главное – поймать нить, не упустить нужные сведения, напасть на след. Кристиана нахмурилась еще сильней. Лицо ребенка, растерянного и сердитого, который хочет найти ответ на свой вопрос, но не может – потому что не знает чего-то, непостижимого для его детского ума. Она будто забыла, как говорить. Хмурилась, молчала. Искала в себе. – Жду... ночи? – наконец с трудом, полувопросительно, сомневаясь в собственных словах, переспросила она. *** Лютик ошивался в покоях Геральта, совершенно игнорируя собственную комнату напротив по коридору. Впрочем, в той пустующей комнате обитал весь его богатый гардероб. Поэт валялся на кровати, болтал ногами, грыз яблоко и пытался сделать умозаключения из общения с дорогой Кристианой. – Ладно, вынужден признать, что, хоть принимают тут шикарно, тебя потревожили зря. Думаю, причина поведения малышки Кристи совершенно очевидна, – Лютик потянулся к серебряному кубку, разглядывая его с явным сожалением, что от подобной роскоши скоро придется отказаться. Геральт неопределенно хмыкнул, не особенно слушая болтовню. Поэт был одарен во многих областях, но его попытки помогать в расследованиях Геральта, как правило, превращали расследование в полнейший балаган. – Геральт, она очевидно в кого-то влюбилась, причем очень серьезно и не факт что счастливо, – Лютик отставил кубок, швырнул огрызок на блюдо расписного фарфора и театрально развел руками: – Все вот эти вот разговоры "я не вольна делать, что хочу и упускать выгодных женихов" – почти уверен, что она отдала сердце кому-нибудь, не угодному ее родне. Более того, Кристин честная девушка, тут ничего не скажу, блюдет себя до свадьбы и все такое. Но она всегда со мной флиртовала. По крайней мере невинные знаки внимания были ей приятны и милы. А теперь она не реагирует вообще, на физиологическом уровне, будто я какая ее подружка, с которой она покрой модных в этом сезоне платьев обсуждает. Думаю, девица влюблена в кого-то, причем настолько, что остальные мужчины совершенно перестали для нее существовать. Только не знаю, как трактовать ее глубокую печаль. Возможно, она влюблена взаимно, но в кого-то не своего круга – тогда родителям лучше бы крепко ее сторожить, а не искать недуги – уверен, девчонка сбежит с возлюбленным в один прекрасный момент. А если любовь ее невзаимна – что ж, попечалится и перестанет. Лучше бы близким ее развлекать. Главное, чтоб не удавилась в этом своем саду по юной дурости, – поэт смотрел на Геральта взглядом, требующим поддержать его правоту – очевидно, собственные аргументы казались ему неоспоримыми. Геральт чуть улыбнулся. Самоуверенность Лютика, которая, правда, в большинстве случаев была беспочвенной или даже опасной – всегда ведьмака забавляла. – Лютик, ты прав наполовину. Полагаю, – нахмурившись, предположил Геральт, отложил книгу из библиотеки Рицев, которую рассеянно листал, подошел и сел рядом с Лютиком на кровать. Лютик тут же перекатился и бесцеремонно улегся головой к нему на колени. – Да? И до чего же ты дошел, профессионал? Почему лишь наполовину? Извини, Геральт, но поведение юных девиц – это тебе не повадки грифона по весне, – он дурашливо подергал ведьмака за выбившуюся из хвостика белую прядь. Геральту было, над чем подумать – и картинка в его голове не сходилась. – Ты прав на счет того, что она на тебя не реагирует, и будто все поклонники перестали для нее существовать. Вообще, твои наблюдения верны, но неправильны выводы. Не думаю, что она влюблена в человека. Потеря интереса к чему бы то ни было, бесцельные блуждания, тусклый, ни на чем не задерживающийся взгляд. Ходит и ждет, когда наступит ночь. Нет, ею не питается вампир, ран на шее и признаков анемии нет, – Геральт хмурился, недоумевая, машинально пропуская локоны Лютика сквозь пальцы. – Это странно, больше всего она напоминает... Жертву суккуба, я часто таких видел. Суккуб поглощает жизненную энергию человека во время секса, пока не доводит своего любовника до полнейшего бессилия и апатии – тот ничего не хочет, ничем и никем не интересуется, кроме очередной встречи с пленившим его существом. Но это же бред! – Геральт пожал плечами, досадуя, что складная версия не подходит. Лютик встрепенулся на его коленях, заинтересованный, вскинул голову: – Почему нет-то? Никогда, кстати, не видел суккуба. Помню, был один в Боклере, которого тебе заказали, но я тогда был фаворитом Анариетты и все время сидел при ней... – Да потому что наша Кристиана – девушка, – объяснил очевидное Геральт. – А суккубы соблазняют мужчин. – Если они питаются сексуальной энергией, то какая на хрен разница, – с энтузиазмом возражал Лютик, видимо, уже рисуя в своем воображении Кристин с каким-нибудь симпатичным суккубом, и будучи не прочь поучаствовать в подобном расследовании. Геральту захотелось отвесить ему подзатыльник за излишнее рвение, однако он только продолжал поглаживать Лютика по волосам, не в силах прерваться. – Суккубу-то, может, и никакой разницы. Только их чары не действуют на женщин. Точно так же, как пение сирен. Не думаю, что это суккуб. Но признаки один в один... И не вампир точно... – Геральт рассеянно перебрал в уме все возможные варианты. – Ну, а если Кристи по девочкам? – Лютик все еще не желал отбросить версию, в которой по поместью бродит настоящий суккуб. – Ты теперь, когда спишь со мной, всех вокруг готов заподозрить в благосклонности к своему полу? – поддразнил его Геральт. – Теоретически, да, если бы Кристина испытывала тягу к женщинам, суккуб могла бы ее соблазнить. Но фактически – ты замечал что-нибудь подобное за юной де Риц? Давно же ее знаешь, вы весьма дружны. – Да нет, – Лютик разочарованно пожал плечами. – Она любила кокетничать, ей нравилось видеть, как мужчины сдаются во власть ее чар. Никаких поползновений к дамам я за ней не замечал. – Ладно, что гадать. Собираюсь проследить за ее комнатой ночью. Если силы из девушки пьет какая-то тварь – я ее подкараулю. Возможно, понадобится караулить несколько ночей, но... – Геральт, сообщив Лютику между делом свои планы, хотел спокойно обдумать ночную вылазку – но из-за слабой версии с теоретическим суккубом Лютик прилип к нему банным листом. – Ты же возьмешь меня с собой? Пожа-алуйста! – канючил он, повиснув у Геральта на шее. Причем с повадками какой-нибудь мазельки, которая выпрашивает у любовника новые сережки – откуда только это в нем взялось? – Лютик, ты действительно хочешь шпионить за своей доброй знакомой Кристианой? Ночь напролет, вместо того чтоб спать на роскошных перинах в гостевой кровати? Если нас поймают, девушка точно лишит тебя своего расположения. Фактически, расследованием занимаюсь я. Дело деликатное, маркиз просил о строжайшей секретности. А ты просто торчишь тут на правах друга семьи, – терпеливо принялся перечислять Геральт признаки очевидной хреновости просьбы поэта. Но если Лютик решал увязаться за Геральтом, аргументы стекали с него, как с гуся вода, а отказ он отказывался понимать в принципе. Геральт тяжко вздохнул, соображая, какие меры необходимы, чтоб успешно подкараулить монстра с шумным гиперактивным Лютиком под боком. – Я буду тих и незаметен. Буду слушаться каждого твоего слова. Ни одного лишнего движения не сделаю. Де Рицы и не узнают, что я с тобой подглядывал за их дочкой, – рассыпался поэт в невыполнимых обещаниях. Геральт вздохнул, возвел очи горе, смирился, мысленно посмеялся над своими наивными надеждами отделаться от Лютика и наклонился, тепло целуя поэта в макушку – до вечера у них была еще уйма времени. *** – А почему мы шпионим под окном, а не под дверью? Тут холодно. Осень на дворе. Ночь. – Можно было, допустим, днем залезть к Кристин в шкаф – оттуда всяко лучше видно. – Эти кусты роз искололи мне весь камзол. Посреди сада есть беседка – там и теплее, и удобнее. А за беседкой вообще павильон с винным погребом... Геральт зажал Лютику рот рукой в кожаной перчатке, отчего следующая фраза превратилась в возмущенное мычание. Для верности Геральт притянул поэта к себе, обхватил второй рукой за плечи, не позволяя трепыхаться, по-прежнему затыкая рот. Не то чтобы это было необходимой мерой – просто захотелось. – Мы наблюдаем за окнами, потому что за дверью дочери родители уже присматривают, и в коридоре всю ночь снуют слуги. Монстру – если это монстр – легче влезть в окно. В шкафу мы, разумеется, сидеть не станем, потому что ты начнешь ворочаться и шуметь спустя пять минут, Кристиана обнаружит тебя и отлупит метлой. И там мало места для маневра, – Лютик вырывался, бодался затылком, но его метания Геральта лишь раззадоривали и веселили. – И нет, мы не будем, как ты предлагал ранее, сидеть в беседке, попивая вино. Она крытая, оттуда плохой обзор, и вообще, в беседке с вином... нам станет не до слежки. Лютик, отчаявшись вырваться, промычал что-то, в целом означавшее, что он Геральта понял. При этом гаденыш откинулся на Геральта, прижимался затылком к шее, и уже... отвлекал. Они укрылись в палисаднике, где над головами свисали побеги винограда на фигурной металлической сетке, а у земли буйно разрослись розовые кусты. Геральт поглядывал на темнеющее окно Кристианы, стараясь не пропустить ничего важного из-за Лютика. Он осторожно отпустил поэта, надеясь, что тот не станет затевать возмущенную возню и громко ругаться. – Ну вот, а мне уже начинало нравиться, – насмешливо фыркнул Лютик, но только после того, как выровнял дыхание, едва перчатка Геральта перестала зажимать его рот. Геральт тяжко вздохнул сквозь зубы. Как он и предполагал – Лютику было скучно. Еще через несколько минут поэт подобрался к Геральту сзади, крепко обнял поперек груди и примостил подбородок на плечо. – У них, в общем-то, прелестнейший сад. Такой заросший и тихий. Ветер разносит над мощеными тропинками ароматы цветов... – мечтательно бормотал Лютик, щекоча волосами ухо Геральта и забираясь пальцами ему под куртку. – Кстати, романтичнейшее место, чтоб петь серенады под окнами Кристин. Очень вдохновляюще. Не удивлюсь, если к ней действительно таскается какой-нибудь хахаль. – Лютик, если ты поперся со мной, чтоб мешать мне работать, свали нахрен! – рыкнул Геральт. – Мы не в игры играем! Лютик пробрался пальцами под рубашку и легкими движениями отслеживал линии шрамов. Геральта бесило, что невесомые невинные прикосновения так сильно его отвлекают. А Лютик пахнет пленительней дурацких закрывающих обзор роз. – Я просто согреваюсь, ведь действительно холодно... – шептал Лютик, и неизвестно, как далеко зашли бы его тисканья – но тут в темном окне Кристианы произошло смутное движение. Геральт шикнул, присел, раздвинул кусты руками и застыл, всматриваясь. Лютик отлип, навострив уши. Створка окна девушки на втором этаже открылась, оттуда свесилась Кристиана, бегло осмотрелась, и вдруг бесшумно вылезла на парапет и, ловко цепляясь за увивающие стены побеги плюща, быстро и привычно, не особенно даже глядя, попадая ногами в выемки между кирпичей, спустилась вниз. Лютик охнул. Геральт тоже был удивлен – он полагал, что кто-то проникнет к девушке из сада, а не наоборот. Утвердившись ногами на земле, встряхнувшись, Кристиана пошла в глубь сада, мимо них – и шла она ненормально. Геральт полагал, что если бы девушка здравомысляще куда-то собралась, тем более предполагая в своем путешествии лазанье по окнам – она бы оделась неброско и удобно. Юная маркиза же была в ночной рубашке, растрепана, со всклокоченными волосами, и не дрожала под прохладным ветром ранней осени. Взгляд ее горел нездоровой одержимостью. Геральт одернул Лютика, который начал было с любопытством тянуть голову из кустов, и позволил Кристиане пройти мимо. Девушка проскользнула за беседку, ушла в направлении того самого прельщавшего Лютика винного погреба. – Она бухает по ночам, всего-то? – весело удивился поэт. – Цыц, Лютик. За ней! – Геральт двигался стремительно и бесшумно, в полуприсяде. Лютик, разумеется, пробираясь следом, издавал массу лишних звуков. Перебежками они добрались до лестницы в погреб. Геральт первым, а Лютик за ним, спустились вниз, оказавшись в просторном помещении, разделенном ровными рядами горизонтально установленных бочек с кранами. Где-то в этих импровизированных коридорах трепетал свет и слышались приглушенные голоса. К счастью, бочки создавали прекрасное укрытие – Геральт пробрался вперед, через три ряда и направо, притаился, заглядывая в проход. Он уже чувствовал что-то, подозрительно похожее на песнь суккуба: сильнейшие энергетические очаровывающие эманации. Только как будто неправильные, не действенные, в другой, не суккубьей тональности. Геральт прокрался ближе в тени бочек и, рассмотрев пару, присевшую на притащенных сюда откуда-то одеялах, несказанно удивился. – Это как суккуб, только мужик, – спустя пару минут разглядывания прошептал Лютик у него над ухом. – Это инкуб. Невероятно. Я думал, их истребили. По крайней мере – на нашем континенте. За ними куда более рьяно охотились, чем за суккубами – и мужики с вилами, и благородные рыцари – за то, что портили девиц, – быстро тихо сообщил Геральт сквозь зубы. Кристиану де Риц нежно обнимал мускулистый обнаженный мужчина с витыми рогами, козлиными копытами и серой кожей, испещренной странными символами. Несмотря на нечеловеческий вид – как и положено суккубу – или инкубу – он был непоборимо привлекателен: идеально сложен, и кожа, гладкая, лоснящаяся – так и манила прикоснуться. Кристиана смотрела зачарованно, обнимала любовника за плечи, нервно стискивая пальцы – но пока что сопротивлялась, что заставляло инкуба только усиливать зов. У Геральта начинало ломить в висках. – Меня... Родители беспокоятся... Они поставили приглядывать за мной... Все может открыться... – бессвязно бормотала Кристиана, пытаясь предупредить своего соблазнителя – но тот был то ли слишком беспечен, то ли слишком голоден, чтоб прислушаться – он стремился только побыстрее сломить сопротивление девушки и увлечь на расстеленные на полу одеяла для любовных утех. Ухватив за подол ночную рубашку, он легко стянул ее с Кристин, запрокидывая той руки и припадая в долгом поцелуе, выцеловывая дорожку от шеи вниз, к красивой груди, смыкая губы на торчащем от холода и возбуждения соске. – А что, если меня, как оказалось, привлекаешь ты – на меня подействует инкуб? – задумчиво, заторможенно, внезапно озадаченным, "погруженным в себя" голосом спросил Лютик над ухом. Геральт хотел было отмахнуться "Лютик, не идиотничай", но до него дошел смысл слов – и слова эти Геральту совершенно не понравились. Он скосил на поэта взгляд и заметил, что тот пялится на представшую сцену, едва не позабыв прятаться, неосторожно выглядывая у Геральта из-за плеча – таким же болезненным, одержимым, воспылавшим влечением взглядом – какой был у бредущей на зов Кристианы. – Лютик, твою мать! – шикнул Геральт, сгреб своего поэта за шиворот, и, стараясь издать как можно меньше шума, быстро поволок его к лестнице и наверх, в сад, на воздух, прочь от песни инкуба. Лютик тормозил ногами о землю и обиженно спрашивал: "Мы что, не останемся посмотреть?" На улице Геральт поставил его на ноги, взял за предплечье и просто отвел через маленькую заднюю дверь по темным коридорам поместья в их покои. Уже там, когда Геральт усадил Лютика на кровать, а сам прошелся по комнате взад-вперед, раздумывая – Лютик подал голос. – Геральт, а как же Кристи? Ее же надо спасать? Или не надо? Или пусть сбежит с этим своим прекрасным созданием в... где они вообще водятся? В лес? В иные миры? В сакральные сферы? Голос поэта больше не был заторможенным, а звучал вполне осознанно, с искренним беспокойством о судьбе девушки. Геральт потер переносицу, соображая. – Я не убиваю суккубов, они разумны и не слишком опасны. Если только распыляют свою страсть на нескольких избранников, а не сосут силы из одного человека – тогда они не доведут жертву до смертельного истощения. Кристиана же... выглядит весьма одержимой и больной. Да и это, хм... "прекрасное создание" – зло передразнил он Лютика, – похоже, паразитирует на ней в полную силу, не слушая возражений, физиологически, зовом подавляя сопротивление... – Геральт сделал еще круг по комнате и остановился, принимая решение: – Запрем завтра Кристиану. Скажем ее родителям, что у нее... Приступ лунатизма. Пусть приставят служанок и закроют ставни – скажем, девушка из-за снохождения рискует выпасть из окна. А я пойду проведу беседу с инкубом. Попытаюсь уговорить его свалить по-хорошему. Шел бы в какой-нибудь публичный дом и пользовался благосклонностью шлюх, с них не убудет. Жаль, конечно, нечего предъявить де Рицам. Никакой головы чудовища. От денег придется отказаться, вообще замять всю эту историю. Черт, ну и как родителям теперь объяснить, что их дочку лишили невинности? То есть если бы я предоставил им голову инкуба и рассказал, что Кристиану околдовали и склонили к соитию – родительский гнев бы ее минул, но тогда пришлось бы убить инкуба. Ненавижу эти дурацкие дилеммы: как следует правильно поступить? – Геральт зло пнул ногой кровать и уселся рядом с Лютиком, стаскивая с себя куртку. – Ага, да, неплохой план, да и черт с ними, завтра разберемся, – Лютик вдруг оказался рядом, жарко навалился на Геральта, толкая его на кровать, оседлал, принялся стаскивать с себя камзол и рубашку – глаза Лютика горели нетерпением, член топорщил штаны, движения были рваными и чуть истеричными. – Трахни меня сейчас, я так завелся. Мне так нужно... Мы могли бы остаться и посмотреть на них... – в глазах Лютика стояло то же выражение, что появилось в винном погребе, и он смотрел сквозь, не на ведьмака – как Кристиана де Риц на Геральта с первой минуты знакомства. Задохнувшись от глухого, болезненного бешенства, Геральт схватил Лютика за плечи, встряхнул - у того клацнули зубы, и столкнул поэта с себя на кровать. – Ну так сиди тут и дрочи! – зло рявкнул он, встал, вышел, шарахнув дверью, – и ушел в комнату Лютика напротив, в которой с самого заселения ни разу ни один из них не ночевал. *** На следующий день Лютик был сонным, помятым и растерянным. – Ну чего ты? – вяло попытался он сгладить конфликт одной единственной фразой, ввалившись в свою комнату поутру и зарывшись в платяной шкаф. – Черт, чувствую себя, как с похмелья. Голову жутко ломит. Навязчивое состояние. Как будто хочется сделать что-то, чтоб полегчало – но не могу сообразить, что. Похмелиться? Так я ж не пил, – и Лютик ушел в гостиную к завтраку, едва не натыкаясь на стены, кислый и бледный. Геральт не сомневался, что похмеляться поэт все-таки станет – хоть и беспричинно, но с удовольствием. А потом Геральту было не до него: пришлось разговаривать с де Рицами, мягко, деликатно, – что вообще Геральту всегда с трудом давалось. Объяснять, что они должны запереть любимую дочку – без ее ведома, и приказать караулить всю ночь. И в случае буйного поведения или сопротивления девицы – успокоить ее и удержать. А еще лучше – напоить успокаивающими травами. А если у маркизы найдется крепкое снотворное – замечательно, чудно, наиболее безболезненный вариант. Один раз – а больше не понадобится. Геральт не сомневался, что Кристиана отреагирует... шумно, с криками и истериками. Инкуб там, в подвале, действовал очень грубо. Нет, не в том смысле, он был с девушкой нежен и пылок – но очень грубо, нахрапом подавлял ее волю. А Кристиана ведь сопротивлялась из искреннего беспокойства – она не сразу кинулась в объятия любовника, потому что пыталась предупредить о ведьмаке в поместье. Если сегодня ночью она не явится, инкуб, вероятно, будет усиливать зов – а Кристиана, обезумев, рваться из своей комнаты. Геральту предстояло поговорить с древним реликтом – но он не слишком представлял, что от того ожидать. Суккубы встречались Геральту относительно часто, они были социальны, вменяемы, льстивы, соблазнительны – но ценили собственную жизнь, разумеется, больше, чем собственную похоть, и предпочитали убраться подобру-поздорову, если ведьмак представлял им выбор. Про инкубов же Геральт действительно ни разу не слышал – кажется, они еще водились в восточных странах, судя по отголоскам рассказов – но в Северных Королевствах ни он, ни коллеги-ведьмаки никогда не сталкивались с мужской версией демона-соблазнителя. Насколько он агрессивен? Пойдет ли на диалог? Безопасно ли вообще такого отпускать? Откуда взялся – случайно прибыл на корабле из Зеррикании? Геральт смутно подозревал, что либидо делает инкубов более опасными, напористыми и безумными, чем суккубов. Возможно, именно потому их в Северных Королевствах нещадно истребляли. Но, конечно, – ведьмак фыркнул мысленно, – девки не пойдут с топорами наперевес резать покусившихся на их мужей суккубов, а мужики на инкуба способны устроить облаву – в этом и секрет отсутствия мужского подвида сладострастных демонов в Темерии. Словом, Геральт хотел решить дело миром, но готовился к войне. Поэтому меч на ночной разговор постановил брать. К вечеру обстановка накалилась. Кристиана, которую вежливо попросили оставаться в комнате, напоили маковым чаем и посадили служанку рядом читать книжку на ночь, – Кристиана нервничала, выказывала беспокойство, вся спала с лица. Бледная, трясущаяся в ознобе, она наблюдала из окна за закатом. Ведьмак зашел пожелать спокойной ночи – желая убедиться, что девушку надежно охраняют – и нарвался на ее испепеляющий ненавистью взгляд. Коротко кивнув, Геральт вышел, посоветовав мадам де Риц прислать в комнату еще пару служанок и надежно закрыть все щеколды на окнах. Старшая маркиза беспокоилась и явно подозревала, что ей чего-то не договаривают. В двенадцатом часу ночи, когда Геральт спокойно сидел в кресле в своей комнате, уже собравшись: в куртке, с мечом на коленях, чутко прислушиваясь – он хотел дождаться, когда зов инкуба станет более сильным и отчаянным – чтоб, во-первых, немного вымотать демона, а, во-вторых, показать, что девушка более не в его власти. И вот в это время в дверь ему забарабанила перепуганная маркиза де Риц. – Сударь ведьмак, с Кристианой что-то неладное творится. Она кричит, плачет, рвется к окну и уже подбила одной служанке глаз книгой – никогда, никогда так моя девочка себя не вела! Это нервное? Истерия? Что же нам делать, что делать? – маркиза заламывала руки, и Геральт решил позвать Лютика, чтоб тот уболтал почтенную даму сильно не нервничать: старшая де Риц всегда трепетала и млела, слушая словоблудие поэта, – "маэстро" был для нее неоспоримым авторитетом. Геральт твердо полагал, что Лютик сидит в своей комнате и дуется. И так же твердо полагал, что едва попросит его помощи – обида с Лютика слетит: поэт никогда не умел долго обижаться, особенно если его отвлекало что-то более интересное. Поэтому когда Геральт начал стучать в дверь, а ему никто не ответил – сперва он подумал, что Лютик придурок; потом – что Лютик перегибает и слишком театральничает; а еще позже, психанув и толкнув дверь – попросту обнаружил, что поэта в комнате нет. Озадаченно хмурясь, Геральт думал минуты две, не понимая, куда этот балбес смотался в такую напряженную ночь. Вдруг ведьмака словно по голове пришибло озарением – и собственная догадка была отвратительной, пугающей и тошнотворной. Рявкнув маркизе, чтоб та выпила дочкиного макового чаю и шла спать, Геральт, как был, с мечом за спиной, кинулся в сад к винному погребу. Пока он бежал, в его желудке спиралью скрутилась холодная, горькая, ошеломляющая ярость. Геральт в принципе догадывался, что увидит – и от этого темнело в глазах, ноги наливались свинцом, прикипали к полу – и бежать не очень-то хотелось. Ссыпавшись по лестнице в погреб, Геральт замер, вздохнул, вынул из-за спины меч, встал в стойку, заторможено оценил, как дрожат на эфесе пальцы и медленно-медленно двинулся вдоль рядов бочек, туда, где прошлой ночью ожидал инкуб. Лютик, действительно, стоял в том коридоре. Стоял лицом к инкубу, впиваясь в него взглядом – и Геральта не увидел. А мужчина с витыми рогами и сияющей темной кожей покачивался напротив поэта, спиной к ведьмаку. Его длинный хвост с кисточкой на конце, выходивший из копчика над подтянутыми ягодицами, ласково обвивал ногу Лютика. – Значит, ты явился на мой зов? Удивительно, – разговаривать на всеобщем инкуб, как выяснилось, умел – его голос был глубоким, резонирующим, навязчиво ввинчивающимся в уши – и при этом пленительным. Он как будто отсеивал все посторонние звуки – оставался только этот голос, но у невосприимчивого Геральта он, как и вчера, вызывал лишь головную боль. – Даже любопытно. Крайне занимательно, – продолжал инкуб, склонив увенчанную рогами голову к плечу, аккуратно придерживая пальцами с длинными миндалевидными когтями Лютика под подбородок. – Я тебе нравлюсь? – Ты красивое создание. Мне нравится все красивое, – сонно отвечал Лютик с некоей долей сомнения в голосе. Геральт видел дурной туман в его глазах, глядящих в лицо инкуба, как на нечто, единственно существующее в этом мире, видел, как заходится грудь под рубашкой в частых вздохах – Лютик был только в штанах, сапогах и белой рубахе, так же, очевидно, как и Кристиана, примчавшийся сюда, не слишком заботясь о внешнем виде. Геральт мог бы сделать несколько стремительных шагов, за шкирку отдернуть тварь от поэта и в момент прекратить этот фарс. Но кирпич в желудке придавил к полу непомерной тяжестью. Геральт стоял, заставляя себя смотреть – потому что таков вот Лютик, такова его натура, бегать по чужим койкам в поисках новых впечатлений – Геральт тупо удивлялся, почему ему так больно, и как с осознанием этого факта жить дальше. – Я не... не понимаю. Почему я здесь, – так же сонно продолжил говорить Лютик, и все так же смотрел в лицо демона, будто ища там что-то, напряженно, надломленно – как будто в этом лице и впрямь – ответы на все его вопросы. – Но ты же даешь мужикам, поэтому пришел, поддался зову, – инкуб переместился, крепко подхватил одной рукой Лютика за загривок, а другую положил поэту на промежность, настойчиво лапая. Геральт видел, как пластично перекатываются мышцы твари под лоснящейся темной кожей. – Я... Я... – Лютик в сильных руках совсем поплыл, его взгляд все больше утрачивал осмысленность, но способность слагать слова в предложения, как всегда, поэта не покинула: – Я даю только одному мужчине. И я ему, в общем-то, давно уже все отдал. Когда-то я отправился с ним в путешествие, в котором нам откровенно грозило всем сдохнуть, и мне – первому, как самому никчемному. Но я пошел, потому что знал, что не хочу остаться жить в тепле и спокойствии, чтоб когда-нибудь услышать, что он умер в своем безумном походе, ради Цири – ведь он не мог по-другому. А я не мог остаться, чтоб это услышать. Я больше всего люблю жизнь, но готов был жизнь за него отдать, если надо, за него и родную ему девочку – на фоне этого секс, если честно, такая чепуха, – разглагольствования завели Лютика совсем не туда, куда его склонял инкуб, и демон, раздосадованно зашипев, стиснул руку на затылке поэта сильней, склонил лицо ближе, впиваясь в глаза Лютика, подавляя. – Да, секс – чепуха, и тебе не будет сложно мне его дать, – голос ввинчивался в сознание необратимо, резонируя на какой-то новой глубине. – Отсоси мне, – рука на загривке переместилась выше, вцепилась поэту в волосы и легко швырнула Лютика на колени. – Давай, открывай рот, бери в самое горло. Хочу кончить тебе на лицо, ты ничуть не хуже девчонки, красивый человеческий экземпляр... Это было последним, что сказал инкуб в своей жизни, потому что в следующую секунду меч Геральта снес ему голову четким выверенным ударом. Рогатая голова описала дугу, врезалась в бочку и, подобно мячу, отскочила обратно. Коленопреклонному Лютику на волосы хлынул фонтан крови из перерезанной горловины, пока тело, несколько секунд покачавшись в вертикальном положении, тяжело падало на пол. Геральт этого не видел – его глаза застилала красная пелена чистой животной ярости. Он не мог больше ни смотреть, ни проверять, как далеко позволит зайти Лютик. Он не мог большего вынести. Никогда еще так Геральта не корежило от ревности и боли. Никогда еще ему не было настолько плевать – на мораль, цеховой кодекс, причины и следствия. Тварь должна была умереть. Геральт кристально ясно осознал, что он, возможно, и может допустить, чтоб Лютик бегал по бабам – потому что не бегающий по бабам Лютик – и не Лютик вовсе; но при одной только мысли, что Лютик отдастся другому мужчине, Геральту тошно жить, невозможно дышать. Геральта выкручивает и сшибает с ног первобытный собственнический инстинкт, слепая неконтролируемая ярость. А если ярость пытаться обуздать – добивает боль, ломает осознание, и снова – невозможно жить и дышать. Он серьезно не помнил момент убийства инкуба. Это сделало его тело, без ведома мозга. Инкуб был обнажен, инкуб швырнул Лютика на колени лицом на уровень своего члена – дальнейшего развития событий тело Геральта не допустило. А сознание его блаженно отчалило от увиденного на волне ослепительной ярости. А потом Лютик заморгал, сонно потер глаза, заозирался, увидел тело, увидел голову, откатившуюся к его коленям, кровь на своих руках, которыми трогал лицо – и заорал так, что Геральт мгновенно пришел в себя. – Что? Как? Какого? Где я? Какого хрена тут произошло?! – вскочив, отбежав от кровавой мешанины как можно дальше, истерично спрашивал Лютик. – Геральт, ты же собирался его не убивать! Ого, погляди, он умер со стояком, – Лютик ткнул пальцем издали, нервно хихикнув. – А что я здесь делаю? И че у тебя такое лицо? Геральт опустил меч, присел, опираясь спиной о бочку – как-то мгновенно сдувшись – не было ни злости, ни четкого понимания произошедшего, только гулкая пустота в голове. Он устало потер лоб и принялся думать, с чего бы начать объяснять. *** – Так вот, представьте себе, этот черный демон просто вылез на меня из бочки дорогущего восточного вина, которое нам только-только привезли из Зеррикании, – весело рассказывала Кристиана, повиснув у Лютика на локте, оглядывая шумные пестрые ряды Вызимского рынка. Они втроем сбежали – от конкретно рехнувшихся на почве беспокойства Кристианиных родителей, которые кинулись выписывать ей самых лучших докторов, пичкать успокоительными, тонизирующими – почему-то всем сразу, и столь трепетно одаривать вниманием, что девушка готова была снова сбежать через окно. Как оказалось, она не чуралась шумных злачных мест, и сейчас с явным удовольствием прогуливалась в компании ведьмака и поэта по рынку, сосала петушка на палочке и благостно забивала на свое высокое происхождение. – Все равно репутация моя безвозвратно загублена, – Кристин довольно щурилась на солнце. – Хорошо, что вы вручили отцу голову сладострастного демона, а то он бы мне голову открутил. А так я же-ертва, – девушка насмешливо тянула гласные и явно получала удовольствие от вернувшегося к ней хорошего настроения. – Да, так что с монстром из бочки? – Лютик улыбался, слушая Кристин, подмигнул хорошенькой продавщице кваса, но тут же опасливо покосился на собеседницу, проверяя, заметила ли та его подлый маневр. Геральт шел чуть впереди них, рассекая плечами толпу, и его угрюмая физиономия обеспечивала беспрепятственный проход в толкотне Вызимской торговой площади. – Понимаешь... – Кристиана задумалась, формулируя мысль. – Это я теперь-то вроде соображаю и вроде все даже помню, после того, как он издох. А тогда – как туман в голове. Я в первую минуту дико испугалась, начала визжать – он злой, страшный, рогатый, голодный, незнамо сколько в бочке просидевший, – это теперь-то я знаю, что он был голоден по-другому. В общем, я в крик, а вокруг никого. Стояла глухая ночь, а я сбежала в погреб, чтоб тайком от матушки нацедить себе того самого прославленного вина. Ору, пячусь, трясусь – а потом он посмотрел мне в глаза своими горящими зенками. И все. И провал. Вот хоть убей, в те дни не помнила, что я делала по ночам. А днем была такая тоска, и такая скука. Как будто гложет тебя, какое-то желание, и не можешь вспомнить, чего хочешь – а хочется нестерпимо. Ночи. Чтоб снова все заново повторить. И неизвестно, что – все. Ходишь, маешься, всех ненавидишь, потому что все блеклые и не те. А ночью вязкая тьма, и провал, и такая сытая истома... А потом весь день как убитая, плохо, тошно, как... – Как с похмелья, – любезно подсказал Лютик, поглядывая на девушку с сочувствием и легкой снисходительностью. – Да, точно, как с похмелья! Только матушке не говори, что я так говорила. Кстати, о похмелье, там есть еще вторая бочка того самого Зерриканского вина... – Да ты издеваешься! – расхохотался Лютик нервно, но искренне. Вино он, конечно, уважал, но вот тот самый подвал – с некоторых пор обходил стороной. – Не бледнейте, маэстро, в бочке точно вино, отец проверил. И я, так и быть, прикажу выкатить ее в сад, – Кристиана печально поникла хорошенькой головкой на плечо поэта. – Мне необходимо выпить. Я же теперь все вспомнила. О, я тако-о-ое вспомнила! Я теперь падшая женщина, ах, какая я падшая женщина, – причитала Кристиана, хихикая. Она восприняла произошедшее более спокойно, чем ожидалось – но остаточный шок присутствовал. А в целом, Геральт обнаружил, что Кристин оказалась не в печали, и даже несколько довольна испоганить матримониальные планы своей родни. В ее омуте определенно водились те еще черти и без инкубов. – Ведьмак, будешь распивать с нами вино в прекрасном саду де Риц, который мне осточертел в последнее время до колик? – весело прокричала Кристиана в напряженную спину Геральта, выдававшую категорическое нежелание общаться. Геральта юная маркиза, едва расколдовавшись, тут же объявила своим спасителем, искренне его возлюбив – несмотря на то, что Геральт ходил мрачнее тучи, собачился с Лютиком и огрызался на окружающих. – Что-то меня тошнит от всего Зерриканского, – процедил Геральт, так глянув на нищего мальчишку, что тот поспешил убраться из-под его ног, выронив вытащенный из кармана зазевавшегося прохожего медяк. – А меня тошнит от моего сада, тошнит от родителей, и в целом тошнит – я, может, беременна от демона сладострастия, но я же не ною, – подначивала Кристиана, не воспринимая недовольство Геральта всерьез. Лютик расхохотался – звонко и показательно. Он злился и демонстрировал, что способен обойтись без всяких там Геральтов. – От инкуба невозможно забеременеть, – кисло проинформировал Геральт. – Слава всем богам. Но я в общем-то шучу. Лютик, у него всегда так туго с юмором? – Кристиана, кажется, приклеилась к плечу поэта. – Да, он в принципе на всю голову тугой, – ответствовал Лютик, широко и вполне взаимно ей улыбаясь. *** – А знаешь, знаешь что? – пьяная Кристин сидела на лавке в саду, хохотала, опиралась спиной на Лютика, а носочком вышитой туфли иногда потыкивала сидящего дальше на скамье Геральта, предлагая посмеяться вместе с ней. – Что? Я, между прочим, действительно счастлива... Потому что... – она подирижировала в воздухе бокалом. – Потому что я в состоянии снова радоваться жизни! А жить каждый день, как в тумане, без счастья и веселья, это же так... Страшно вспоминать! – она вздрогнула всем телом. – Все равно родители мечтают отдать меня замуж за герцога вар Ыпхераака, он нильфгаардец, и старик, и подумаешь, что меня лишила невинности рогатая нечисть, почти нет разницы. Поэтому мои родители... Как там в народе говорят... – девушка набрала воздуху в грудь, опасливо оглянулась, убедилась в отсутствии слуг и звонко выпалила: – Пошли они в пизду! Лютик расхохотался – они вдвоем с Кристианой от пьяного ржания чуть не рухнули с лавки. Геральт прикрыл лицо рукой, не зная: злиться или смеяться. – Лютик, прекрати ее спаивать, хватит вам вина, – сердито шикнул он. Лютик показал Геральту язык и отхлебнул еще из своего бокала. Кристиана была пьяна, как... Как, наверное, девушка, которую поимел инкуб, хотят выдать за немилого замуж родные, но она при этом старается не утратить бодрость духа – как-то так, отчаянно и весело она была пьяна. Геральт весь вечер пил и не пьянел. – Лютик, а давай, – Кристиана выдавала идеи с энтузиазмом и отсутствием логики окосевшего человека, – давай закрутим роман? – она дружески снова откинула голову на грудь поэта – с Лютиком девушка себя вела непринужденно и легко. – До того... До того, как меня выдадут за проклятущего Ып-хера-как-его-там. Хоть порадуюсь напоследок. – Кристи, милая, – поэт посмотрел на нее со светлой печалью, ласково погладив по кудрявым волосам. – Боюсь, я сделаю тебе больно и снова повергну в хандру. В твоем возрасте расставания так болезненны, а привязанности так крепки... Кристиана увернулась от руки Лютика, шумно отпила из бокала, и зафыркала, часто, насмешливо, сбив весь налет серьезности с Лютиковых слов. – Маэстро, не смеши. Ты сделал бы мне больно, если б я в тебя влюбилась. Но кто в тебя в здравом уме влюбляется – ты же Лютик. В смысле, все дамы континента мечтают затащить тебя в постель, но чтоб так, вставить в список достижений. А влюбляться в тебя нельзя. Ты ничей. Ты... – Кристиана подперла щеку кулачком и посмотрела на Лютика пристально, с хмельной просветленностью. – Ты не можешь никому принадлежать, потому что принадлежишь искусству. Я что-то такое учила, черт, да забыла... Погоня за впечатлениями? Эмпирический опыт? Ну вот это вот все, что нужно, чтоб быть творцом, – она пьяно махнула рукой, признавая, что запуталась в словах. – Правда, глупые сельские барышни, не знающие, кто ты, наверное, потом долго рыдают в подушку ночами, – девушка начинала потихоньку клевать носом, чуть не падая на садовый стол в той самой приснопамятной беседке, где они сейчас сидели, прячась от маркизов и слуг. – Кристи, шли к черту своих родителей, замужество, и иди в академики, – Лютик ласково поцеловал ее в затылок. – А роман со мной тебе не нужен. А то Геральт тебе голову отрубит – а она у тебя удивительно светлая, разумная и красивая, твоя голова. И он сердито сверкнул на Геральта глазами. Кристин, согласно что-то промычав, уже явно не уловив смысл последних сказанных Лютиком слов, устроила подбородок на скрещенных руках и благостно задремала на столе. Лютик тихо злился, пил вино и всячески Геральта игнорировал. Геральт тоже пил. И думал. Старался заставить себя остыть. Смириться. Отпустить. Смотрел на порхающего над розами шмеля – а розы все же пахли мерзко, забивали нос удушливой сладостью. А Лютик был свободен, и принадлежал только музыке и дороге – это знали даже восемнадцатилетние девицы на выданье. Лютик был свободен многие годы, многие версты исхоженной земли, пока Геральт носился за Предназначением, за сиренью и крыжовником, за обсидианово-черными локонами, за фиалковыми глазами, за отзвуками болезненных чувств. Лютик был давно состоявшейся личностью, и, как бы коряво ни звучало - был счастлив этой личностью быть. И теперь, двадцать лет спустя, Геральт хочет Лютика целиком и полностью себе? Право же, он глупее рыдающих в подушку сельских барышень, брошенных поэтом.