Бессознательно и неизбежно

Они пили Фьорано, занимались любовью и выбирались из комнаты от случая к случаю. Лютик называл это "богемной жизнью": просыпаться после полудня, ходить иногда на званые вечера, петь, возвращаться пьяным, веселым и обласканным вниманием, трахаться ночь напролет, под утро засыпая – и так снова и снова. – Ровно пока не надоест. А потом можно отправляться в путь, – праздно вещал поэт, прихлебывая из бутылки. Геральту не нравилось, что они застряли в Вызиме, хоть заказы были: на прошлой неделе он истреблял призрака, который завелся в винном погребе богатого поместья – оттуда у них теперь и Фьорано. Но Геральта напрягали нильфгаардские войска в столице, точно так же, как в Новиграде раздражал культ Вечного огня и охота на ведьм – мир все еще лихорадило. Если уж оставаться на зиму в большом городе... Махнуть бы в Туссент. Там, как показывал опыт, всегда море ведьмачьих заказов, реки вина, мягкий климат и радушные люди – только Анна Генриетта едва ли будет счастлива увидеть виконта де Леттенхофа на своих землях. И Геральт совершенно не хотел допускать ситуацию, в которой ветреной княгине приспичило бы с Лютиком помириться. Весьма неплохим вариантом виделся Оксенфурт – туда не докатились ни война, ни религиозное безумие – так что Геральт думал предложить Лютику перебраться в город вечного студенчества. Но пока что они пили, предаваясь ленивому безделью. – О, знаешь, Геральт, меня кстати семейство де Риц, у которых сегодня прием, просили узнать – предоставишь ли ты им некий сорт услуг. Их дочурка, прелестная Кристиана, очень подозрительно себя ведет. В жизни не видел, чтоб цветущая и веселая девица так изменилась за каких-то несколько месяцев. При том, она утверждает, что не больна, и родственники вызывали к ней врачей. Она просто... Я не знаю, чахнет. Стала мрачной, сидит в тени и гуляет только по ночам. Как считаешь, может ее какой вампир покусал, и она оборачивается с закатом в нетопыря? Раз лекари и знахари не нашли причину, семейство желает, чтоб на нее взглянул еще и ведьмак – твое имя в Вызиме имеет вес, когда речь заходит о спасении девиц – памятуя историю с дважды-стрыгой. Геральт насмешливо покосился на растрепанного пьяноватого Лютика. Похоже, тот решил с ходу сочинить сюжет для очередной баллады, щедро приукрашивая реальность. – Лютик, не выдумывай. Одной проклятой принцессы для Вызимы было достаточно, ты эксплуатируешь избитый сюжет. Может, у девушки несчастная любовь, вот она и грустит. Или тебя уязвляет, что ее больше не веселят твои туповатые шутки? – Геральт протянул руку, отнимая у Лютика бутылку с твердым намерением хорошенько приложиться к ней самому. – Скажи озабоченным родственникам, что юным девам свойственна печаль – как ты там умеешь, поэтически. Лютик валялся на кровати, лениво щурясь, и наблюдал за тем, как Геральт пьет вино, слегка проливая – и розовая тонкая струйка течет по его подбородку и шее – с явным удовольствием. – А может все-таки взглянешь на девицу, проверишь, что с ней не так? – поэт потянулся, вытирая подбородок Геральта тыльной стороной ладони. Отставив бутылку на тумбу, Геральт перехватил его за предплечье, медленно поцеловав запястье с тонкими нитями вен. А затем дернул, легко укладывая головой себе на колени. – История притянута за уши. Далась тебе эта де Риц, Лютик. Не пойму, или ты просто хочешь затащить меня к ним в особняк на прием? – Геральт поднес руку к его лицу, провел по губам – и Лютик легко прихватил губами его пальцы, посасывая, лаская языком мозолистые подушечки. – Вот еще, на кой ты мне там сдался? – фыркнул Лютик, выпуская пальцы Геральта изо рта. – Ты терпеть не можешь светские вечера и ходишь на таких мероприятиях мрачнее тучи. Просто мне действительно кажется, что де Риц что-то скрывает, да и вообще – мое дело передать предложение о работе... – Лютик задумчиво уставился в пустоту, позволяя Геральту ласково поглаживать себя по лицу, а потом перехватил руку ведьмака и притянул туда, куда хотелось. Он снова взял бутылку, отставленную на тумбу, прихлебывал вино, тоже проливая в лежачем положении, и тонко постанывал, выгибаясь у Геральта на коленях под ласкающей рукой. Геральт испытывал тихое блаженство, наблюдая, как Лютик, прикрыв глаза, кусает губы от удовольствия. Вино грело кровь, Лютик, толкающийся в руку, томный и расслабленный – неимоверно заводил, Геральт был не прочь провести так, с ним – всю зиму. Благостное, позабытое чувство: он был уверен, что давно уже вышел из возраста и состояния, когда хочется заниматься сексом дни и ночи напролет, когда слегка кружится голова и отключается здравомыслие из-за человека рядом. Геральту совсем недавно еще казалось, после Йеннифер, Трисс, Шани, мучительных объяснений и подвешенных состояний, ведущих в никуда, – что он подзаебался от любовных страстей. Он ощущал себя выжатым, почти постаревшим – и на удивление удовлетворенным тем фактом, что чувствует себя постаревшим и неспособным более на страсти. А теперь снова кровь бурлит от желания – сильнее, чем когда бы то ни было. И Лютику так идет белая рубаха с расшнурованным воротом, кроме которой на нем ничего нет. И Лютик так плавится под его рукой, теряя контроль. – Ох-х, Гера-альт, что ж ты со мной, сука, делаешь, – тянет Лютик, роняя пустую бутылку на пол – прозвенев по полу, она катится куда-то под платяной шкаф. Просунув вторую руку Лютику под голову, Геральт крепко берет его за шею, заставляя смотреть на себя. Пьяный Лютик – Лютик словоохотливый и куда более откровенный. – Что я делаю? – хрипло спрашивает Геральт. – С ума меня сводишь, – Лютик вжимается затылком в его ладонь. – Сам же видишь. Я б тебе давал и давал. Это оказалось так охуенно. То, как ты меня трахаешь. То, насколько ты сильнее. Это всегда было страшно и прекрасно – видеть, насколько ты сильнее окружающих. Помнишь, когда у тебя пропали мечи – ты даже безоружным легко раскидывал пятерых вооруженных солдат, – Лютик болтал чуть медленнее, чем обычно, потому что язык у него заплетался, и потому что рука Геральта на члене мешала говорить, извлекая из него несдержанные, прорывающиеся сквозь слова вздохи. Геральт прикрыл глаза, стараясь не сожалеть. Неужели Лютик был в восторге от него уже тогда? Мог бы Геральт?.. Нет, не мог, конечно, – он был слишком зациклен на Йеннифер. Лютик простонал просяще и, вывернувшись из руки под шеей, вжался затылком в пах Геральта. Потерся, откидывая назад голову, и, не переставая толкаться Геральту в кулак, бесстыдно развел ноги – непроизвольно, потому что был не в той позе, когда разведением ног мог что-нибудь продемонстрировать. Геральт схватил его, как куклу, сдернул со своих коленей, опрокинул животом на кровать и вжал в простыни, наваливаясь сверху, заставляя лежать плашмя. Жадно шаря руками по телу, задрал рубаху выше поясницы, а потом вцепился в ягодицы, разводя их под собой. – Сожми ноги, – хрипло потребовал Геральт, дыша Лютику в ухо. Тихонько хныкнув, тот подчинился. Геральт навалился на него всем телом, вдавливая в кровать своим весом, сжимая коленями колени Лютика. И принялся вбиваться – глубоко и размашисто. Было хорошо – Лютик лежал под ним, Геральт фиксировал его руками и ногами, не позволяя даже отставить задницу, вколачивая в матрас, чувствуя, как член плотно входит на всю длину, вытаскивая почти до головки, и погружаясь снова - резко, сильно, часто, звонкими ударами кожи о кожу. Воздух был вязким и горячим, от Лютика пахло сладким вином, Геральт прижимался щекой к его щеке, слушая жалобный скулеж, ощущая вьющиеся волосы на лице, соприкасаясь от пяток до макушки. – Тебе так нравится, да? Нравится, что я сильнее? Нравится мне давать? Этого хочешь, Лютик? Никто не позволял мне так себя ебать, как ты. Ты же тащишься, когда я тебя деру от всей души, – нес какую-то похабщину Геральт, ощущая, как трепыхается под ним Лютик, пытаясь раздвинуть ноги, подставиться удобнее, углубить угол погружения. – Да. Да, – задыхаясь, бормотал Лютик под ним. – Просто выеби меня. Сильнее. Меня выносит от каждого толчка, как так может быть, охуе-енно, – он жадно выстонал последнее слово. – И член так хорошо трется о простыни, когда ты меня зажимаешь. Да, Геральт, да-да-да! Геральт вытянул руку, поднес к лицу стонущего Лютика, затолкал ему в рот три пальца, чувствуя приятную шершавость языка. И вбивался-вбивался-вбивался. Это было так восхитительно – демонстрировать свою силу. С женщинами Геральт себе такого не позволял. Они были... Ну, женщинами. Не терпящими грубость. Лютик содрогнулся, сжался, вцепился пальцами в простыни, нещадно их комкая, бурно кончил. Его начало натурально колотить под Геральтом от силы оргазма. Он никак не мог прийти в себя и трясся, задыхаясь и сжимаясь. Геральт сам кончил, выгнувшись, вбивая Лютика в матрас еще сильней, его словно выбросило на пик удовольствия от этих восхитительных конвульсий тела под ним. Лютик дрожал, дышал с присвистом, всхлипывал, бормотал "о боги" дурным голосом – в тихом лепете чувствовался абсолютный шок от кроющих ощущений. – Все хорошо, – прошептал Геральт в его волосы, неловко поглаживая рукой по взмокшим кудрям, сам совершенно ничего не соображая. – Все хорошо. Все потрясающе. Я люблю тебя. Я люблю тебя. И Лютик под ним напрягся и задеревенел. Геральт не понял, что и почему сказал, это было непроизвольное, сорвалось с языка, легко и естественно, минуя расплавившийся от удовольствия мозг. Только когда Лютик, вдруг мигом оклемавшись от оргазма, начал лягаться и брыкаться, пытаясь выбраться из-под Геральта – тот попытался понять, что произошло, почему поэт взвился – и как будто с опозданием услышал собственные слова. И скатился с пинающегося Лютика. – О-о, Геральт, черти тебя задери, не смей этого, слышишь! Не смей! – сердито засверкал глазами Лютик, перебравшись от него на другую сторону кровати, поджав под себя голые ноги – затраханный, взведенный и почему-то жутко злой. – Только вот этого не начинай! Не смей говорить мне о чувствах! – Н-но, – выдавил Геральт, растерянно протянув к поэту руку. Отлично, сумел из себя выжать жалкое жалобное "но". Он не собирался, случайно сказал – но раз уж сказал, что тут такого, способного взбесить? Как будто Лютик его сам не любит – хоть в каком-то – Геральт надеялся – смысле. – Какого черта мы до этого докатились, какого черта ты все портишь?! – Лютик шипел, как рассерженный кот. – Ты что, совсем ничего не понимаешь? Во-первых: я тебя как облупленного знаю! И то, что кажется тебе любовью, на самом деле просто конкретно кроющая страсть от, скажем так... нового, свежего и неизбитого способа траха. А когда страсть по другим тебя отпускает, ты обычно смиренно и успокоенно, перебесившись, тащишься обратно к Йеннифер. – Но, – начал Геральт заново, на этот раз уже в другой тональности: с праведным возмущением. – Лютик! – оскорбленно вскинулся он. – О, помолчи! – раз в кои-то веки Геральта затыкал Лютик, причем горячо и яростно. – А во-вторых, во-вторых... Если допустить, хоть на секунду представить... Что это действительно, как ты изволил выразиться, любовь – мы же всю жизнь свою, дубина ты недоходчивая, проебали! Мы были слепыми и тупыми двадцать с хером лет! Ты это предлагаешь признать?! – Лютик начинал скатываться в злую истерику, его голос взвился почти до крика. – Тебе не горько и не больно признавать это?! – Лютик, я не... – Геральт снова смог только запнуться, потому что не смотрел на ситуацию с такой точки зрения, и очень сожалел, что Лютику может быть от его слов горько и больно. То есть нет, Геральт думал об этом в последнее время, так много думал... Что они столько лет, как слепцы... Хотя могли бы... И все, кажется, по его, Геральта, вине. Но он не знал, что Лютик думает о том же. – И, самое смешное, это я проебался. Из-за дурацкой истории с джинном. Зачем я вообще стал открывать тот чертов кувшин? – Лютик выплевывал слова зло, чуть понизив голос, но, на удивление, обвинял не Геральта. – Думаешь, если бы не было Йеннифер, и джинна, мы могли бы прийти к этому раньше? А, что уж теперь, – поэт махнул рукой, и лицо его исказила мучительная судорога. Геральт передвинулся по кровати ближе к Лютику – хотелось усадить его на колени и баюкать, успокаивая. И бормотать, что не надо портить день сегодняшний сожалениями о минувшем. Но Лютик, завидев маневр Геральта, нахохлился и обхватил себя руками в защитном жесте: – Не трогай меня, это просто нечестно! Если ты начнешь ко мне прикасаться – я потеряю мысль и сдамся! – Лютик, это глупо! Я разлюбил Йеннифер! И как бы мы ни хотели – мы не можем повернуть время вспять! – рявкнул Геральт, обозлившись на самого себя, что не может связать двух слов внятно. А Лютик говорил обдуманно и гладко – как будто часто проматывал реплики в голове. Лютик ненатурально чуть истерично расхохотался. – Ты разлюбил Йеннифер. В жизни ничего смешнее не слышал. А до этого ты годы и годы весьма убедительно демонстрировал свою к ней любовь – которая вынесет и время, и разлуки, и препятствия, и – что самое удивительное – сучий характер Йен. Боги, как хорошо, что я не был в тебя влюблен, что вот эта вот херь меня только сейчас накрыла – а то б я, наверное, свихнулся. А так я безумно вдохновлялся этими вашими мучительными пиздостраданиями. Серьезно, ты был настолько убедительным, а твоя любовь настолько разрушительной, иррациональной и настоящей, что я писал о ней лучшие свои произведения. Геральт прикрыл глаза, чувствуя горечь и стыд. Конечно же, Лютик абсолютно прав: он и себе и всем окружающим выебал мозги своей любовью к Йеннифер. И что он теперь ожидает? Кажется, Лютик Геральту просто не верит – и может ли Геральт его в этом винить? – Знаешь, – Лютик вскочил, как будто куда-то засобиравшись, нашел воду в кувшине возле таза, плеснул себе на лицо, зафыркал. Потом метнулся к ящику с вином, достал новую бутылку и стал с остервенением ее открывать, параллельно нервно разглагольствуя: – В любом случае, ты не по адресу. Я насмотрелся на твои любовные истории, после которых могущественные чародейки рыдают над своими разбитыми сердцами. А мне нравится, когда все легко. И, ты же знаешь, я не способен на любовь, я для этого слишком поверхностная личность. То есть, нет, это не так, – Лютик встряхнул длинными волосами, патетически приложил руку к сердцу и посмотрел на Геральта на удивление серьезно: – Геральт, я глубоко и искренне люблю тебя. Ты, пожалуй, самый дорогой в моей жизни и единственный длительно в ней присутствующий человек. Я тащился к тебе в Брокилон, хоть чуть не помер со страху, и дриады едва не нашпиговали меня стрелами; я отправился с тобой в поход за Цири, по землям, охваченным войной – потому что того требовало мое сердце; я был готов умереть с тобой еще в начале нашего знакомства, на Краю Света, в плену у эльфов; я был готов тебя поддержать, когда ты ломал Дийкстре ноги; – я всегда, всегда на твоей стороне. Я люблю тебя больше, чем кого бы то ни было, но не в том смысле. То есть... если ты хочешь втянуть меня в изматывающую эмоциональную мясорубку, которая у тебя обычно зовется "любовными отношениями" – уволь. Когда я наблюдаю, как люди зависят друг от друга или калечат жизни друг другу из-за любви – я счастлив, что не способен испытывать таких глубоких переживаний. У меня всегда все просто и незатейливо. Я не смогу предоставить тебе сложные и ломающие отношения, которые ты предпочитаешь. Если помнишь: ничего, ничего сложного во мне нет. Выдернув наконец пробку из бутылки со звонким чпоком, Лютик принялся зло демонстративно хлестать вино. А Геральт сидел и чувствовал, что его выворачивает наизнанку – а он не знает, как об этом сказать. – Позволь заметить, что именно ты сейчас начинаешь разводить драму, простой ты наш, – сварливо буркнул Геральт – совсем не о том. Но тут же попытался заново: – Лютик, с тобой ведь не будет тяжело и проблемно. В том и дело. Нам нечего выяснять, нечем мучить друг друга – нам вместе легко и хорошо. Всегда так было. Мы даже почти не ссорились – ну, кроме тех моментов, когда твоя неуемная трепливость приводила к реальным проблемам. Я сейчас чувствую себя так, как не чувствовал никогда: одновременно спокойным и до одурения счастливым, почти сходящим с ума... – Ну да, ну да, – Лютик фыркнул, шагнул к Геральту, протягивая бутылку. – Выпей, пусть мозги на место встанут. Тебе же очень быстро наскучит, – Лютик наклонился и, дразнясь, протянул по слогам, обдавая терпким духом вина: – Ге-ральт те-бе ста-нет ску-чно. Я не хо-чу до это-го дой-ти, мне стра-аш-но докатиться до тако-ого. Я не од-на из тво-их бро-шен-ных деви-иц, – поэт почти пел, насмешливо. – Слушай, успокойся, зачем ты сейчас все портишь, – перестав паясничать, Лютик заговорил куда более здраво. – У тебя через несколько месяцев пройдет, вот увидишь. А просто и незатейливо трахаться, без травмирующих привязанностей – это мы оба любим и умеем, и, если ты не против, продолжим, как бы там жизнь ни повернула. Да? – Лютик вскинул бровь, развел руки в примирительном жесте. Он уже порядком надрался и слегка покачивался, стоя в рубахе посреди комнаты. По-прежнему будучи затраханным и невыносимо красивым. Геральт мог бы много чего ему возразить. Но... что толку биться о стену недопонимания? Выходило настолько, действительно, иронично: именно Лютик был всегдашним свидетелем бесчисленных романов Геральта, их кратковременности, и довлеющими надо всем чувствами к Йеннифер. И Геральт, правда, не хотел... повергать поэта в душевное смятение. Он, наверное, и впрямь – как не раз насмехался Лютик – чертов подкаблучник, хоть Лютик и не носит каблуков: но Геральт был согласен сейчас поступать так, как хочет Лютик, чтоб Лютику стало хорошо и комфортно. И Геральта все еще мучило осознание: что он сам проебал все эти годы по своей вине. Йеннифер, Йеннифер, Йеннифер, постоянно Йеннифер, а потом побеги от несносности Йеннифер – сам же идиот. Геральт примирительно протянул руку, поймал ладонь покачнувшегося поэта – пожимая ее, выражая свое согласие. Второй рукой взял открытую Лютиком бутылку и тоже с горьким отчаянием сделал добрый десяток глотков залпом. А оторвавшись от горлышка, выдохнул: – Забудь, Лютик. Я это случайно сказал. Чего только не скажешь во время оргазма. Я тебя сильно и верно люблю – за то, что был рядом все эти годы, за то, что своим неуемным оптимизмом разгонял присущую мне хандру. Но я люблю тебя не в том смысле, чтоб хотеть втянуть в разрушительные или мучительные отношения. Забыли-проехали. Лютик слабо улыбнулся – с видимым облегчением. – Да, действительно, я тоже много кому признавался в постели в любви, – он зачастил, стараясь казаться естественным и непринужденным. – Не делай так больше, я психанул из-за твоих внезапных признаний. И, кстати, – поэт сурово вздернул палец, – неслабо я нажрался, ик. А мне еще надо к Рицам. Черт, пойду в бани, те, что на прудах неподалеку. Остужу голову, надеюсь – протрезвею. Так, и, – Лютик неспешно прошелся к платяному шкафу, открыл его и едва не влез внутрь, перебирая свои многочисленные одежды, – и что им ответить по поводу их к тебе интереса? – донеслось из недр шкафа. Геральту не хотелось хоть чем-нибудь разрушить возникшее после разговора натянутое согласие, поэтому он махнул рукой и еще раз отхлебнул из бутылки: – Ладно, скажи своим Рицам, что я готов посмотреть на их дочку.