Прошлым Рождеством

      Роберту невыносимо больно было читать в  молчании Марко, угадывать в искривленной линии губ, что его чувства – это мерзко и развратно. Нужно было молчать. Всегда молчать.       А он не смог. Никаких оправданий - готовился и решился. Нужен один только Марко Ройс.       Левандовский уперся руками в подоконник, потом наконец заставил себя снова обернуться к Марко. Часто поморгав, поджимая губы, он надеялся, что голубые глаза не выдадут его состояние и выступившую на ресницах от испуга и стресса слабость. – Я не боюсь испортить нашу дружбу. Не могу так больше, Марко, — и нет никаких сил не жаловаться. Роберт смотрит на немца исподлобья, упрямо. Зло – за то, что это происходит сейчас с ним. Из-за Марко Ройса.       Как унизительно сейчас стыдиться чувств, будто он моральный урод какой. Левандовский не мог победить себя, собственный ужас от признания, от молчания Ройса, которое за истёкшие минуты пробудило всех его демонов. Не такими были его чувства к Марко! У поляка кровь вскипала при одной мысли, что это могло быть названо одним из тех гадких, поганых слов с издевательской, пошлой, клеймящей коннотацией. – Что заставило тебя рассказать это мне сейчас? — безнадёжно прошептал немец, прижав ладонь ко лбу. Ощущая почти реальный жар. – Я... не такой, – горло конвульсивно сжалось на последнем слове. Роберт сам не знает, что хотел этим сказать. Что никогда не любил других мужчин? Да даже не смотрел на них и в их сторону. Нормальная жизнь. Без этого. Женился даже как-то. – Я не знаю...я просто тебя люблю, – безнадёжно, с неожиданно легко давшейся улыбкой Левандовский заломил руки за головой, взъерошив тёмные кудри.       Марко понял: Роберт прямо сейчас был на грани. Это дало Ройсу хорошую встряску. Немец отмер и мягко, но крепко перехватил обе руки Левандовского и опустил вниз, чтобы поляк меньше волновался, тихо взяв за пальцы. – Не говори такого, Леви, остановись, — сердце разрывалось от несправедливости, незаслуженности этих слов и страхов. — Не надо, пожалуйста, — несмотря на свои нервы, Марко попытался взять себя в руки. Торопливый голос звучал заботливо, хоть и удручённо. Марко совершенно не знал, что должен сказать сейчас. – Я просто... – всё ещё не в форме, повторился Левандовский, затыкаясь. Голос и так уже деревянный, поляк бы дальше не вывез из-за нервного спазма. Прямой, внимательный и глубокий взгляд Марко успокаивал, отвлекая от ужаса в мыслях. Ройс всё ещё на его стороне. Не отводил трусливо-брезгливо глаз, заглядывал в лицо, немного снизу вверх, ища встречи с глазами Роберта. – Прости...за молчание. Я...не оттолкну тебя, Роберт. Иди ко мне, – Марко раскрыл объятия и, почти зажмурившись, принял безропотного, обмякшего и безответного поляка в кольцо своих рук. Глубоко вздохнув, стал торопливо успокаивающе поглаживать молчащего Роберта по спине. — Тише, Роберт. Для меня ты всё тот же.       Казалось, теперь Левандовскому трудно было переносить всё, что говорил Марко. Нежный, очень нежный с ним, но всё ещё не так, как поляк к нему... Роберт вздохнул на его плече отрывисто, конвульсивно, с внутренним всхлипом из горла. — Без тебя меня не стало, – тихо, почти не нарушая тишины между ними, но не выпрашивая уже жалости или сочувствия, выдохнул Роберт. — Но жизнь-то продолжается давно, – отнюдь не счастливый этим выводом, плохо фильтруя эмоции. — У тебя точно, — горько усмехнулся Ройс. – И что нам с этим делать, Леви? – прозвучал над его ухом успокаивающе серьёзный, без жалости и сожалений голос Марко, как будто подсказка к головоломке. Голос, который поляк хотел бы слышать всегда, когда боится, ошибается, не знает. Левандовский мог ощущать предательское сердцебиение Ройса – совсем как у беспокойного кролика — так крепко немец прижал его к себе. Без брезгливости. Марко не повторил бы этих слов, глядя ему в глаза. — Вот дерьмо, — Ройс в бессильном отчаянии зло закусил губу. — Почему ты? – предательски сорвался вопрос, который он предпочёл бы оставить при себе.       Левандовский медленно сам отстранился от Ройса, отодвинув от себя за плечи. – Марко, чем ближе держишь, тем больше врёшь мне. Обнимаешь, блять, как друга. Опять. После этого — больше никогда, никогда так не делай, понял? Ничто не будет как прежде, —Левандовский, отчаявшись, с вызовом бросил в глаза Ройсу. Поляк заводился и плохо владел собой, вены набухли на висках. – Да, – Марко едва заметно, напряжённо-деревянно кивнул, поджав губы. Всё сквозь зубы, будто боясь спровоцировать Роберта ещё на что-то. Ожидающе сложил руки на груди.       Марко его лишь пожалел, кольнуло в груди позднее осознание, и теперь поляк испытывал терпение друга. — "Просто друзья" — больше не про нас, — твердил поляк жёстко, но эта настойчивость отдавала нотками подавляемой истерики. – Мне, блять, никогда не будет достаточно твоей дружбы, и плевать я хотел... — Левандовский, погрозив запальчиво указательным пальцем, осёкся и не договорил. Неожиданно, набравшись последней смелости, упрямо заявил. – Только я знаю, Марко, что тебе не всё равно, я чувствовал это всегда, – последняя надежда, которая теплилась в груди поляка, и первая причина, почему он открылся. И грубо, вымотанно, с нетерпением и страхом последнего отказа, почти ненавистью к Ройсу. — Хватит отпираться. Я был для тебя ? – Да. Твёрдо и кратко, чтобы Левандовский запомнил.       Зелено-карие стали вдруг отчего-то так близко, минуту назад недостижимые, до сих пор желанные. – Да, Роберт. Довольно. Был, – Ройс стоял перед ним, как загнанный в угол без возможности бежать, хотя мог уйти от ответа. Этого ты добивался? – Марко...       Роберт знал наверняка: не шутит и не издевается.       С Марко нужно быть здесь и сейчас, и быть просто собой. Недостатки Роберта — не в счёт, достижения — обнуляются. Никогда не сыскать причину, по которой Ройс любил, и за что; но ты ощущал, что, кажется, действительно достоин любви. Марко на всех и ничей, источает любовь, но не транжирит и не обесценивает её. Так чувства пускают корни в самое сердце, и всё становится по-настоящему. – Что же ты медлил?.. — глупо осчастливленный Левандовский не мог поверить, эти четверть часа слишком дорого ему дались, допамин ударил в голову без шансов. Кажется, несбыточное буквально в его руках, и закрыт гештальт этого нехватания, и не нужна улыбка на губах Марко, чтобы верить, — это облегчение и радость у них на двоих. — И лишь сейчас... — утомлённый переживаниями и тревогами, Роберт впервые начал ощущать уют и покой. — Бежал ты, а не я, Роберт, – скованно поведя плечом, Марко отвечал поляку неохотно, как перед судом, зная, что ступает на чертовски зыбкую почву. — А о чём думал ты, когда уходил, – вот вопрос, — Ройс не хотел обманывать. Он был разочарован. — Я не знал тогда, что делать. Да и сейчас не знаю, – немец беспомощно и досадливо скривил рот, злясь на своё бессилие. — Марко, не надо вечно это припоминать... – ласкающе-настойчиво, сглаживая сомнения Ройса, портящие им сейчас момент. Роберт совсем не злился, эти выпады — сущая ерунда теперь. Очарованный счастьем, поляк верил, что недовольство Ройса лишь от смущения, оно пройдёт. Все трудности можно смахнуть рукой, поляк желал только быть вместе...       Совпадение и безграничное счастье: его чувство оказалось ответно, взаимно у желанного человека, что почти чудо само по себе, и не было отвергнуто из страха... Из понятного страха. Роберт — счастливчик, вечный счастливчик. Тот, кто не ошибся с выбором и не обманулся, открывшись. — Я припоминаю? Это наша объективная реальность, Роберт, проснись, — на губах нервно и против воли появилась и исчезла неправильная улыбка, обнажившая клык. Марко мысленно упрекнул себя за усмешку не к месту, на нервах.       А Левандовскому хотелось дотронуться до Ройса, хоть чуть-чуть прикоснуться. Чтобы стать ближе и поверить в это самому, а  главное — ощутить импульс от Марко, ответность. Убедиться, что теперь им можно.       Роберт медленно положил руки другу на пояс, торопливо и плавно перебравшись всё ещё холодными пальцами на талию. – Боже, — выдохнул поляк, не томно, полной грудью. — Ай, — прошипел Марко, вскинув скрещенные на груди руки от досады. —Не трогай меня, Леви, — ни жеста, ни движения больше, — я тебя прошу, — Роберт, понимая, что Марко серьёзен, сам покорно опустил руки. — Не хочешь? — Левандовский стерпел резкую и обидную реакцию немца, задетый за живое. Марко обещал не оттолкнуть. — Я никого не удерживал, и ты не держи, — Ройс безнадёжно покачал головой. —Плохо меня знаешь — тоже ничем не удержишь. – Всё в порядке, Марко? — Роберт попытался исправиться и погасить раздражение Ройса. Почему не сейчас, почему здесь не место — это поляк мог понять. — Лучшего слова и не найдёшь, Роберт, — Марко прыснул, усмехнувшись. — Весь вечер старался не смотреть на вас, — это невыносимо, но Ройсу было что сказать. — Всё лучшее вот уже несколько лет происходит не с нами, ты заметил?       Роберт сам понимал, сколько они потеряли. Чертовски, до обидного много. И их разлука может стать ещё больше, если сейчас не решиться. — Я знаю, знаю, Марко, — Левандовский сжал переносицу. На некоторые вещи ему просто нечего было сказать Ройсу. — Ты прав. И я тоже устал так, — будто вечно чего-то не хватает. Поляк протянул руку, но не посмел теперь коснуться друга. Чёртов Ройс. Любые запреты, лишь бы дал говорить с ним и слушал. — И  на что я тебе сдался? – недоумение и негодование Марко едва ли было наигранным. — Подумай о себе, Роберт, — прозвучало неприятно для уха Левандовского, настойчиво, взывающе к чему-то, противоположному его желаниям, благоразумному, единственно верному. — Вспомни, в твоей жизни уже есть важные вещи, которые стоит беречь: карьера, жена, семья, репутация... — Марко рвано вдохнул, переведя дух, список солидный. Анна — лучшая, беспроигрышная партия. Такая ему и нужна. — Да много что может быть лучше, — немец сжал виски, наморщив лоб и прикрыв веки, ощущая пульсацию сквозь тоную кожу. Марко не покривил душой. Он видел их без шансов.       "Лучше или хуже?" – Левандовскому подумалось, что в их отдельном случае этот вопрос был бессмыслен и пошл, неприменим к ним и совершенно не измерял степень нехватания. Марко не стоило даже намекать Роберту на упущенную выгоду и "другие шансы", потому что поляк не выбирал.       Марко Ройс подходит каждой чёрточке, каждой неровности и каждому несовершенству Левандовского. С ним поляк терял лоск и блеск, мышцы лица забывали выхоленную улыбку. Для обрамления и возвеличивания своих достоинств у Роберта есть всё остальное, что называется престижем, для статуса в обществе — такая необходимая образцовая семья. И ещё будут дети. Ройс — совершенно другое. Он — потребность, когда будто чего-то не хватает и когда есть всё, но рядом нет его. — Зачем ты сейчас это говоришь? — и как можешь так сдерживаться, не мог понять Левандовский, готовый скулить от этой пытки. — Я не понимаю тебя, Марко. В чём ты меня разубеждаешь? Я тебя выбрал.       Ройс перевёл на поляка быстрый встревоженный, но живо заинтересованный взгляд. На инстинкте, порывисто подался вперёд, так что они почти соприкоснулись носами. Взял поляка за запястья, удерживая руки внизу. — И что нам с этим делать? – чётко, медленно, чеканя каждое слово, Марко повторил свой давнишний вопрос. Мягко, без нажима, но безапелляционно требовательно. Смотрел с надеждою. Это просто убило Роберта. Казалось, сердце не вывезет, а Левандовский сорвётся.       Не было смысла трусить и что-то решать. И он сказал то, что собирался. Что недвусмысленно имел в виду с самого начала: – Я предлагаю...чёрт, отношения. Марко закусил щёку изнутри. Отдалил лицо, помедлив, пробормотал без вызова, в какой-то потерянности: – Не держи меня за дурака, Роберт. У вас с Анной настоящая семья, — будто что-то недоговаривая. Марко ненавидел, когда такое нужно было говорить вслух. И ещё разъяснять. Понятно должно быть. — Давай попытаемся... — Роберт высвободил руки, когда пальцы Ройса разжались на запястьях. — Дай мне шанс. Прошу. Мужчина взял ладони немца, переплетя их пальцы. — Попытаемся быть вместе? — Марко снова едко цеплялся к словам, своей дотошностью передёргивая Левандовского. — Это не попытка, не эксперимент, — поспешил заверить его Роберт. - Мы не будем пытаться, мы... — Если у вас будет ребёнок, — Марко горько мимолетно улыбнулся. Пауза. Роберт промолчал. Ройс разочарованно вздохнул, приопустив веки. — Это конец, — такую конкуренцию он не вынесет. Марко был убеждён, что некоторые вещи происходят никак не случайно. Например, планирование и рождение детей. Значит, вы оба действительно этого хотите. – Не попрекай меня моей же семьёй, — в лицо бросил Левандовский сквозь зубы, попытавшись восстановить свои суверенные границы, снесённые и разобранные Ройсом по кусочкам, как Берлинская стена. Он должен был чем-то ответить. Не дожидаясь реакции Ройса, поляк уже безмерно сожалел о своих словах.       Марко мельком глянул на кольцо на безымянном и, не меняясь в лице, разжал пальцы. — Понятно. "Твоя семья". Только я-то тут при чём? — Ройс отвернулся к окну, несколько мгновений в задумчивости переводя дух. Переварив слова Левандовского, стал снова резать по живому. Марко взял его лицо в ладони, изучающе обводя его черты взглядом. —Что ты наделал, Роберт? Зачем? —спокойно, как в сотый раз повторяя. Не упрекая, желая только знать. — Семья, вы ждёте ребёнка, черт, черт... Чёрт! — не выпуская лицо поляка из рук, шептал Марко. Роберт не спросит даже, как тот догадался. Просто ужасно, что это произошло. Точно не Матс сказал, нет. — Всё наперекосяк! — чудовищно. Вся идея брака, и беременность Анны представали какой-то ширмой в контексте всего, что Роберт ему наговорил и в чём клялся. Или всё, что он сказал, не стоило и злотого.       Или наши надежды на себя, обещания, слова, чаяния, даже самые искренние, чистые и убеждённые, просто-напросто вечно расходятся с делом, и живём мы реакционно, надеясь, что сможем всё в какой-то момент исправить. Да так оно, наверное, и было на самом деле. — Ты был максимально правдоподобен, — немец, в ужасе от мысли, что жизнь Роберта могла быть подставной, широко распахнул глаза. Убрал руки. — Ты не можешь всё бросить и так с ней поступить, — у Марко на всё были свои правила, и переступить через них он не смог бы. — Я не лгал никому, — Роберт отвёл взгляд и тут же резко, не увиливая, посмотрел Ройсу в глаза. — Так, как ты говоришь. Не использовал Анну. Она не прикрытие. И снова ошибка, пан Левандовский Немец поджал губы. В таком случае, Левандовский допустил даже больше ошибок. – Просто не сможешь, — настаивал Ройс. — То, что ты мне предложил... Выстроить такую линию защиты, а потом вдруг — чистосердечное признание, — Марко вызывающе подчеркнул последнее слово и обратился вульгарным, провоцирующим тоном. — Не хочешь нормальной жизни? — и как под дых дал, клеймяще выплюнув. — Педик.       Левандовскому стоило немалых усилий не отшатнуться от Марко, ужаснувшись в свою очередь. Всё как в страшных снах, где он выносит правду наружу и весь свет узнаёт об его...они называют это "предпочтениями". Всяческие извращённые практики, и имя Марко Ройса легко попадает в одну строчку с ними, по мнению общественности. И это снова ужасно, мерзко, отвратительно. И невыносимо. И травле не будет конца. — Господи, — немец не на шутку встревожился, встретившись с испуганным, как у побитой собаки, будто неузнающим взглядом поляка. Положил ладонь, гладя большим пальцем по щеке. — П-прости, — виновато, успокаивающе одними губами прошептал Ройс. — Теперь понимаешь, мы просто не сможем... себе этого позволить, — подытожил сухо.       Роберт прижимался щекой к его руке, прикрыв глаза, как нежащийся от ласки кот. Потребовалось некоторое время, чтобы успокоить друг друга.       Левандовский первым прервал молчание, взяв себя в руки и зная, что ответить Марко. Потому что тот его просто неправильнопонял. — Нет, что ты, — Роберт был в недоумении и отходил от шока, но точно знал: их будущность не будет такой пугающей. Поляк приластился к Марко, коснувшись губами несдержанно ладони, и, насилу оторвавшись, продолжил так же убедительно, уверенно. Обнадёживающе. — Я не могу послать всё к чёрту, впереди много лет карьеры... Я не имел в виду ничего...крайнего. Вроде этого, — он посмотрел на Ройса снизу вверх. Левандовский не собирался ничем рисковать. И ни в коем случае не подталкивал к риску его. — Что же ты имел в виду? — меняясь в лице, с горечью промямлил Марко, не в силах поверить словам. Сдерживал фантазию, но всё-таки размечтался. И грубо ошибся. — Осторожность, — образумливающе пояснил Левандовский. — Будет время для нас — только нас двоих, — но наши отношения должны оставаться в тайне. Ты ведь сам понимаешь.         Да, понимает. Ройс испугался сперва смертельно, когда думал, что Роберт звал насовсем. Тогда всему конец, им никогда не вернуться к прежней, нормальной жизни... Но нет, у них не будет на двоих и навсегда — никогда. — Типа любовница женатого? — без улыбки усмехнулся Марко. — Захотел меня за полцены?         Это не та любовь. Они будут вечно её ото всех скрывать, Роберт будет мучить Марко одиночеством вдвоём, ожиданием свиданий, разлукой, ролью второго номера. Семья, карьера, репутация, признание, авторитет — поляк ни от чего не готов был отказаться взамен всего, что ему отдаст Марко. Взамен всего. Левандовский чутко, неуютно обернулся на звук шагов по лестнице за дверью. — Тише, Марко. Нас могут застать, — испуганно шикнул Левандовский. —Помешать, — попытался исправиться поляк, но было поздно. — Все мешают? Нам все мешают, да, Роберт?! Это ты будешь говорить мне каждый долбаный раз? А на Вестфалене и Альянце нам никто не помешает, как думаешь? Я обещаю запереть дверь раздевалки на ключ после матча, если ты решишь прийти ко мне, — бесстыдно просто, без обиняков предложил Ройс. — Согласен?       С ним одним Марко был и раздражимее, и нежнее. И он не злился сейчас: он был убит, Левандовский знал это. — Ты переоценил меня, Роберт.       Поляк знал также с самого начала, насколько дурацкая его затея. Но если бы Марко повёлся, Роберт счастлив был бы поверить в успех.