***
– Чувствуй себя, как дома, – говорит Гейл, распахивая обшитую алюминием дверь. Мы проникаем в «сердце» Гнезда – Штаб Главнокомандующего. Здесь свет прожекторов, заменяется обычными неоновыми лампами, которые венчают потолок помещения. Длинный стол, по обе стороны которого, стоят массивные стулья. Элмер в шутку называет «Круглым Столом короля Артура». Здесь просторно, но я чувствую удушье – как будто Гейл показал слишком откровенную часть своей жизни, в которую я, пока, не могу войти. Во главе стола я замечаю крупного, седовласого мужчину, который едва ли старше моего ментора. Он копошится в бумагах и кидает вопросительные взгляды то на стройную, темноволосую девушку, то на сутулого мужчину с рыжеватой шевелюрой. Я замираю у входа, но Элмер бесцеремонно подталкивает меня к столу. При первой нашей встрече он казался мне серьезным и образованным человеком, теперь же похож на бездумного мальчишку, который мало кого воспринимает всерьез. – Знакомься, Китнисс. Джонатан Хейс, – указывая на седовласого, говорит он, – Правая рука Гейла и по совместительству мой отец. – О втором я могу только пожалеть, – качая головой, откликается он, – Приятно видеть тебя, Китнисс Эвердин. Никто не думал, что ты вернешься в ряды солдат. Он перегибается через стол и протягивает мне свою жилистую руку. Я поспешно жму ее, и замечаю, что под столом, там, где должна находиться левая нога, только пустынный клочок пространства. – Да меня слегка потрепало в Третьем, – проследив за моим взглядом усмехается Джон. Я покрываюсь пунцовыми пятнами смущения. – Я – Джэйден, – говорит девушка с прямыми и бархатистыми черными волосами. Цвет ее глаз больше напоминает свежую мяту – они вытянуты и огромны, сужаясь к концам. Да, она, несомненно, похожа на лесную кошку – вроде кугуара или рыси: домашней любимицей, свернувшейся на коленях, ее точно не назовешь. Молчаливого мужчину, с ожогами, словно языками пламени, замершими у него на лице, зовут Фрайзер и он вместе с Джэйден прибыли в Логово из Восьмого Дистрикта, в день казни Сноу. Как оказалось, подобное сооружение, предполагало собой защиту на случай земных катаклизмов стеревших прежние государства с лица земли. Здесь было основано первое повстанческое селение, которое распространяло свою политику по всему Панему. Масштабная карта, занимавшая практически всю стену позади «Круглого Стола», доказывает лишь то, что я в который раз ошибаюсь в силе духа Гейла. Тысячи красных точек по всему государству. Где-то они едва заметны, где-то отмечены особыми знаками – но слова «около сотни» повисшие между нами, кажутся теперь смешными. Каждая красная точка – очередное расположение групп «Огненного Морника». Элмер рассказывает остальной части «команды» о моем поступке на выступе, и я натыкаюсь на восторженные и изучающие взгляды окружающих. Хейс младший успел досадить мне больше, чем кто и когда-либо в моей жизни. Еще немного и руки готовы потянуться к его горлу. Я стараюсь вести себя более чем достойно, но вместо этого ощущаю только странную теплоту, прилившую к щекам. – В этом она профи – толпа готова идти за ней, – вмешивается Гейл. Я благодарно смотрю в серые глаза напарника и получаю ответную, прежнюю, счастливую улыбку. – Никто в этом и не сомневался. Главный вопрос в том: готовы ли мы принять её? – подает голос Фрайзер, – Качества соответствующие поведению Сойки – упрямство, непослушание и своеволие, а с таким лидером далеко не уйдешь. Он говорит это так, будто меня и нет в комнате. Хочу сказать, что-то в ответ, но меня опережает Гейл. – Чтобы не делала Китнисс – она делала это ради общего блага. Человек, не работающий в команде, не стал бы Победителем. – Хочу напомнить, что Семьдесят Пятые Голодные Игры прошли под лозунгом: «Во что бы то ни стало, спасти несчастных влюбленных из Дистрикта-12». Поправьте меня, если я ошибаюсь, полковник Хоторн. – Мне кажется, Фрайзер, ты недооцениваешь силу духа этой юной особы, – наконец выдает Джонатан. – Сила духа не идет в сравнение с воинским опытом. – Вы понятия не имеете, о чем говорите, подполковник, – шипит Джэй, – Просто дайте Китнисс высказаться и ваша совесть дрогнет. Девушка-кошка оборачивается ко мне и дарит обворожительную улыбку поддержки. «Я с тобой» - читается в ее глазах. И я не могу понять чем заслужила подобное отношение. На самом деле, мне давно хочется влезть в эту перепалку, хотя бы потому, что обсуждая личность Сойки-пересмешницы, они упускали маленькую, но довольно-таки весомую деталь – я все еще находилась в комнате. Гейл незаметно касается кончиками пальцев моей ладошки и ко мне возвращается уверенность. Злоба отступает – я должна быть строгой и расчетливой. –Вы возлагали на меня надежды, отправляя Гейла в Тренировочный Центр, но в одном вы правы – я не имею военного опыта. Я была лишь солдатом – младшим по рангу, но в результате оказавшимся в эпицентре трагедии. Вы считали меня свихнувшейся и это допустимо: я потеряла сестру – единственного, по-настоящему близкого человека… – Мы все потеряли «по-настоящему» близких людей, – обрывает меня Фрейзер, – Это восстание, а не разгребание чужого дерьма. Вы осознаете всю важность этого мероприятия? Я считаю, что Китнисс Эвердин должна оставаться символом – не предводителем. Становиться по правую руку Вашего сына и полковника Хоторна опрометчиво, Джонатан. Мы не располагаем военным оснащением, а из наших людей лишь немногие могут похвастаться навыками владения оружием. Нельзя рисковать солдатами – их жизни на вес золота. – Я встану под пули, если того потребуете вы, – выплевываю я, – Меня не страшит слово смерть, но я знаю, как дорого обходятся чужие жизни. Не вам меня тому учить. И если люди верят мне – я не стану оставаться в стороне, как идол поклонения! Вера – то, что делало меня сильнее, каждый раз, когда я оказывалась на арене. Вера – то, почему я все еще жива, а не гнию в братской могиле Дистрикта-12. – Браво. Воистину: ваши речи пробуждает во мне шквал эмоций – патриотизм, надежду и… жалость. Довольно, – говорит Фрайзер, – Посвящать эту девушку в наши планы я считаю самоубийством. Мы так долго шли к тому, чтобы избавить Панем от правления Койн, а теперь готовы накинуть петлю себе на шею, ради Сойки-пересмешницы. – Фрайзер, – тихий, но уверенный голос прерывает его речь. Объятый смущением он отступает в тень. На пороге появляется широкоплечая дама. Ее волосы острижены почти так же коротко, как и у Гейла. Улыбка на ее губах, создает на щеках маленькие впадинки: ямочки. И если бы не военная форма, грубые мужские сапоги, исполосованные швами руки, я бы предположила, что она настоящая красавица. – Пэйлор, – Выдыхаю я. Тело женщины, после прошлой нашей встречи кардинально изменилось. Огромные мышцы, буграми расходились по ее рукам, и скрывались под грубой тканью болотной майки. Нынешние волосы, походили больше на выжженные лоскутки поросли, оставшиеся от ее прежней прически. Она все еще умела улыбаться – и я откровенно восхитилась этим умением, намного больше, чем размашистыми плечами и набранной мышечной массой. – Что скажешь, Китнисс? – спрашивает она. И я не могу понять, о чем конкретно она говорит: об «Огненном Морнике»? О Логове? О ее обновленном теле? Прежде, чем я успеваю сообразить, улыбка капитана расплывается еще шире. – На самом деле, Фрайзер хорош в бою, но отчаянно много говорит «на суше». Я решила перебить эту идиллию потому, что решение, относительно введения солдата Эвердин в наши войска давно принято. И не подлежит никакому обжалованию. Именно поэтому он так раздражается, – властно говорит Пэйлор. Я невольно вспоминаю, как впервые увидела ее. Среди умирающих, окровавленных, полуживых солдат, которых она, как защитница, не пускала на тот свет, продолжая бинтовать, успокаивать, бинтовать и снова делится обнадеживающими словами. Не лгать – поддерживать, какой бы горькой не была правда. – Введите нашего юного борца в курс дела, полковник Хоторн. Джэйден, Элмер – жду вас на стрельбище. Фрайзер, думаю, твоя помощь в госпитале будет очень кстати. – Есть, генерал, – отрезает Фрайзер. – Так точно, генерал, – подхватывают остальные. – Удачи, Китнисс, – Пэйлор провожает меня ласковым, почти материнским взглядом, но голос ее по-прежнему тверд. Генерал. Подумать только! Ей нет и сорока, а она возглавляет повстанцев. Она, как и прежде, не любит славы: вот потому-то слух о том, что главными лицами в развязанных бунтах являются Гейл и Элмер вполне объяснимо. Все считают их лишь пешками, пытающимися остановить игру значимых фигур. Никто и не воспримет всерьез двух парнишек, едва выбравшихся в реальный мир. Я смотрю на поучительный взгляд Джонатана Хейса, который о чем-то беседовал с Гейлом, пока я все еще наблюдала, как остальные покидали Штаб. Я вижу восхищение и преданность в глазах Гейла, и мне кажется, он считает Джонатана заменой своему отцу, которого он, как и я, потерял в раннем детстве. – Начнем с того, что в подсчетах повстанцев, ты действительно ошиблась, – начинает Гейл, – Мы не знаем конкретную цифру жителей каждого Штаба. Да и не каждый Дистрикт может позволить себе подобный бункер в котором разместились мы. Но мы точно знаем, что Первый и Второй расположились в подвальных-складах своих Дистриктов. Третий обустроили в одном из заброшенных заводов – в дистрикте его считают отравленным ядохимикатами, которые использовало предприятие, но на самом же деле это еще одна уловка повстанцев. В Четвертом, Пятом и Шестом дистриктах оборудованы самые незначительные повстанческие бункеры. Люди мало откликаются на наши просьбы – все страшатся мести Койн, хотя никто не доволен подобным режимом тоталитаризма. Остальные укрываются в малодоступных для миротворцев местах, передавая весточки и сообщения через посланников. – Посланников? – Людей, которые не были замечены в бунтах. Им разрешается покидать собственный дистрикт, а вот мне выезд официально запрещен, – расстроено произносит напарник. – А Элмеру разве нет? Как тогда он оказался во Втором? – Официально – нет, но кто сказал, что заполучить один поезд тяжелее, чем завладеть Тренировочным Центром? – Думаю, ты хочешь знать почему, если сила и мощь повстанцев так велика, мы не предотвращаем Игр? – наконец вмешивается Джонатан. – Да, это действительно приходило мне в голову. – Мы выжидаем, – отвечает Гейл. – Пока силы «Огненного Морника» наберут обороты? – наобум спрашиваю я. – Нет, Кискисс. Мы ждем Голодных Игр. Я впадаю в ступор. Они ждут, пока развяжется кровавая бойня? У меня появляются сомнения насчет искренних побуждений революционеров. – Может, все-таки, объяснишь? – стальным голосом спрашиваю я. – Все эти бунты, мелкие восстания, волнение в народе и слабые стычки с миротворцами – как ты думаешь, зачем все это нам? – спрашивает Джон. – Я не имею ни малейшего понятия. Хватит плести интриги, я хочу знать – зачем вы ждете начал этих чертовых Игр?! – Мы выискиваем их слабые места. Те, с которых и начнется переворот. Шаг за шагом мы продвинемся к Капитолию, чтобы наши потери не составляли и трети от потерь армии Койн. Пока происходят эти стычки, к нам приходят все новые и новые люди – наши ряды пополняются, мы восстанавливаем силы. Отстраиваем бункеры, в которые, в случае чего, мы сможем вернуться. – Это выжидание перед началом… Дыхание перехватывает. Я глотаю воздух словно рыба, и не могу не почувствовать, как больно кислород обжигает мои легкие. – Да, Китнисс, – строго и расчетливо говорит Гейл, – перед началом войны.***
Вечерний воздух по-прежнему путается в моих волосах. Я стараюсь прижаться к Гейлу еще плотнее: у нас осталось не так много времени, перед тем, как в Тренировочном Центре опять включатся камеры видеонаблюдения. На обратном пути он едет во множество раз быстрее, и потому, кроме грубого свиста в ушах я абсолютно ничего не слышу. В комендантский час подобный звук должен обратить на себя внимание, но почему-то до сих пор не обратил. Мы не видим ни единого «белого облака» пока добираемся до Центра. И когда мотоцикл наконец-то тормозит у черного входа, я продолжаю держаться за складки его футболки. – Китнисс, ты можешь отпустить меня – мы приехали, – ухмыляется Гейл. – На обратном пути ты несся как сумасшедший – я думала, мы разобьемся, – нервно отвечаю я, – Даже если ты неплохой водитель, помни, что удача никогда не бывает… – … на нашей стороне. Да помню я, помню. В этот момент ко мне возвращаются воспоминания о нашей дружбе. Как познакомились, как охотились, как ненавидели и нуждались, как верили, как сопереживали. Как вместе ждали первой Жатвы для Прим. Как хохотали над Капитолием, как шутили о все той же «удаче». Я нервно тереблю края его куртки, болтающейся на мне, как мешок. Недостает ли мне любви Гейла? Да, возможно. Возможно, я просто нуждаюсь в чьей-нибудь опеке, а возможно, я просто хочу знать, что этот парень до сих пор любит меня. Гейл теребит телебраслет. Нажимает на клавиши, грозно ругается. И я невольно любуюсь этим, как чем-то, что было множество жизней назад и уже никогда не станет прежним. Я знаю, что не станет. – Гейл… – невнятно шепчу я. – Две секунды, Китнисс. Да чтоб тебя, чертова ты техника! – Гейл, я … я скучала, – говорю я, потупив взгляд. – Да, и я скучал, Кискисс. Выкину эту хреновину, как только вернусь в Логово. – Нет, ты не понял. Я действительно скучала… Он замирает. Отпускает руку и долгим протяжным взглядом изучает мое раскрасневшееся лицо. Я радуюсь тому, что на улице за полночь, а солнце по-прежнему не показывается на горизонте и мое лицо, залитое краской, остается в клубящейся тени ночи. Его руки – знакомые, жесткие, властные, но нежные смыкаются за моей спиной. Я утыкаюсь ему в шею и чувствую слабый, но такой неземной аромат лесного духа. Луговина. Беззаботное счастье. Радость. Пусть я не чувствую себя в безопасности, подобно тому, как чувствовала себя рядом с Питом, я знаю, что этого мне не хватало. Он не убийца. И никогда им не был. Он оказался в ненужном месте, в ненужное время – он человек преданный волей случая. Преданный мной. Он считал себя палачом. Зализывал раны, излечивал, восстанавливал себя по кусочку намного тщательнее, чем я, ведь он считал себя убийцей – и не позволял себе этого забыть. Руки сами тянутся обнять его, и я чувствую, как по его спине проходит дрожь – мышцы напарника невольно напрягаются. Он шумно выдыхает, и так же жадно втягивает носом воздух. То, что происходит в следующее мгновение, я спишу на предательство Пита, слабость моего характера, безвольность Гейла, старую дружескую привязанность – но его губы накрывают мои, и я растворяюсь в этом поцелуе. Я отвечаю на него. Так же, как отвечала, когда он был при смерти. Я поддаюсь ему – потому, что это не «секс без обязательств». Потому, что это чувства. Его ладонь покоится на моей шее, там, где теперь с бешеной скоростью пульсирует кровь. Рука напарника прижимает меня к нему так, словно я могу упорхнуть в любое мгновение. Но это мгновение наступает. И наступает тогда, когда я слышу скрип лестницы со стороны черного входа. Я отскакиваю от него и опираюсь о кирпичную стену – дыхание нехотя приходит в норму. И очень своевременно. Дверь распахивается и из-за нее показывается пепельноволосая шевелюра. Пепельноволосая! Девушка недоумевающе оглядывает меня со стороны, но потом, увидев моего ошарашенного напарника, кидается к нему на шею. – Ге-е-ейл! Значит не безгласая. И что самое ужасное в этом голосе нету лжи: искренняя, неподдельная, настоящая радость, которая отражается в этом крике, заставляет сердце упасть вниз – к пяткам. – Иллайн! Когда он подхватывает ее на руки, и в глазах я вижу пляшущие огоньки счастья, я чувствую слабость. Будто бы мной воспользовались, а теперь словно выбросили на помойку. – Как давно… давно, ведь прошло больше полугода, Гейл? – едва различимо шепчет девушка, – Как же я скучала. Это же невыносимо… Она прижимается лбом к его лбу и продолжает что-то шептать. А он что-то отвечает, но я мало, что различаю в их совместном ворковании. Ноги несут меня по лестнице и что самое ужасное, я не слышу молящего крика Гейла. Он не зовет меня. Он не пытается остановить меня. И в этом… в этом состоит главный ужас всего, что могло произойти со мной сегодня. Я поддалась. Господи, я поддалась на провокацию, как дошкольница. Кажется, и это не чувство. Кажется, и меня теперь нельзя назвать «непорочной». Я срываю с себя куртку Гейла и бросаю на кафельный пол гостиной. В глазах пляшут слезы, и я едва добираюсь до своей комнаты. Тут все еще стоит тарелка с остатками еды, которую я приносила ему. Тут все еще его запах, смешанный с моим собственным. Это сводит с ума, потому, что от меня все еще несет лесным бризом. Это не я – это он так пахнет. Я срываю шелковый халат. Рву его на себе, как будто скинув его исчезнет и этот одурманивающий запах счастья, который теперь стал для меня зловонием. Я кутаюсь в простынь, стараясь сдавить крик вырывающийся из горла. Он растворяется в мягкой перине подушки. Я думаю обо всем и сразу. Гейл. Пит. Я. Повстанцы. Боль – адская боль. Хеймитч. Слабая Эффи. Пепельноволосая. Все это вспыхивает в моей голове образами и мешаясь с друг другом, превращается в чувство отчаянья и одиночество. Китнисс Эвердин – Сойка-пересмешница – Огненная Китнисс – символ Революции. Но кем бы я ни была в будущем, кем бы ни была в прошлом, кем бы теперь ни была в настоящем. Я окружена болью. Я, по-прежнему, одинока.