большое стекло

Знай, как я сосредоточен, чтоб поймать солнце ночью. mnogoznaal — ловец солнца.

Лила растирает кремом бледную надпись фальшивка над коленом, скоро она исчезнет, наконец-то кожа станет чистой. Вчерашнее классная уже слезло, так себе задница тоже выцвело, Лила не нарадуется — руки неотмываемо кисло пахнут ягодами, крем почти не помогает, но с ним надписи хотя бы так не зудят, как без. Все портит лгунья прорезающая ей лоб, Лила вскрикивает и отшатывается от зеркала, банка с кремом опрокидывается, Лила, зло шипя, успевает поставить ее обратно до того, как крем начнет выливаться. Это точно чертова Дюпэн-Чен постаралась, наверняка, всю ночь лежала и концентрировалась на том, чтобы лгунья вылезла не на лодыжке или затылке, а точно на лбу. Хорошо, сегодня последний день, завтра уже каникулы, Лила сдала все долги — не без помощи дурочек-одноклассниц, которым пришлось вывалить пару душещипательных историй, чтобы они сами просили у них списать — и уже думала о том, как будет выводить эту метку и параллельно жить напротив какой-нибудь картины в Лувре. «Сегодня съёмка после уроков :)» — напоминает мобильный. Лила страдальчески закатывает глаза, после пробует замазать лгунью консилером, ее становится почти не видно под светом ярких лампочек, обрамляющих зеркало, но визажист-то точно всё увидит. В школе все такие взбудораженные, бегают от учителя к учителю с долгами, чтобы не пришлось доносить не сданное на каникулах, Лила тыкает пальцем Натаниэлю в название сочинения и говорит: — Тут ошибка. Не отрезанные, а отрубленные. Нат непонимающе щурится одним глазом, видным из-под челки цвета киновари, ахает, все перечёркивает и пишет название заново. От всех телодвижений у него закатывается рукав сливового пиджака, и Лила выцепляет жирное, почти лиловое педик. Она старательно отворачивается к себе в листок, буквы плывут, какая Свобода, какие баррикады. — Мне жаль, что тебе пришлось это увидеть, — замечает Натаниэль, когда Лила зарисовывает черным неправильно написанное слово. Она ободряюще улыбается. — Ну, да, Жерико бы обиделся на то, что ты путаешь названия картин. Нат облегченно смеётся, расправляет рукав, Лила глупо хихикает и ставит точку. Она говорит это до странного громко, видит, как напрягается спина впереди сидящей Маринетт, но та не оборачивается и вообще будто ни сном, ни духом, уводит назад плечи, хрустит шеей, бросает очередной вздох в сторону Агреста и возвращается к своему сочинению. Она точно издевается, со злостью думает Лила, сдавая сочинение, и вылетает из класса, ни с кем не прощаясь, пусть сами себе желают счастливых каникул. Хотя поулыбаться на прощание и помахать ручкой — вполне можно. У меня есть дочь? — однажды выступило у нее на рёбрах и до сих пор не слезает, спасибо, папочка, больше не хочется ехать к нему на лето. Ни одного люблю, нужна, тоскую, лишь злые лгуньи и фальшивки, мимолётная похабщина и воздушные восхищённые комплименты, растворяющиеся через день-два. У ребра ладони проступает милая, Лила расчесывает новую надпись, одновременно придумывая, как добраться до студии, где будет проходить съёмка — можно навязаться к Адриану, который все ещё сидит в классе, с его личным водителем или добежать до автобусной остановки, не дожидаясь Агреста. В автобусе Лила проливает холодный чай с чабрецом из эко-термоса на коленку, метки на руках странно чешутся, будто от аллергии, парень рядом ругается на английском, пытаясь пройти виртуальный тур по Лувру с планшета, который его не слушается. Лила поворачивает голову в его сторону, надеясь, что на его высокие черные брюки в тонкую серую полоску ничего не пролила, но ему совершенно пополам на всё, происходящее вокруг — планшет завис. Белая рубашка, гелем уложенные светлые-светлые волосы, гневно искаженное красивое лицо, Лила думает, что он странно похож на Адриана. — Просто выйди из автобуса и будет тебе Лувр, — Лила оттягивает колготки от колена и безуспешно дует на мокрую серую ткань. Парень не отвечает, но на руке, на тыльной стороне ладони, вдруг проступает резкое дура. Лила удивлённо распахивает глаза, уже заряжается на лёгкий скандал, но автобус останавливается, и парень в пару движений оказывается вне зоны поражения. Лила думает — заносчивый придурок. Визажистка замечает надпись на лбу, понимающе хмыкает. Лила равнодушно смотрит, как девушка в зеркальном отражении вешает на плечики одежду, в которой она пришла — короткий комбинезон из черного денима, черная футболка, колготки, короткая кожаная куртка лососевого цвета, на которую Лила потратила всю выручку с прошлой фотосессии. — На мне и не такое бывало, — визажистка намазывает надпись специальной мазью, консилером, тональным кремом и для матовости пудрой сверху, но лгунья все равно проступает, и ладно бы челку оставили, но для съёмки её убрали — волосы затянули к макушке в высокий хвост, а его заплели в косу, Лила знает, что ретушь и фотошоп все уберут, но в реальности ничего ведь не изменится. — Не переживай из-за этого, — Адриан закрывает глаза, чтобы лак для волос не попал, хотя стилист прикрывает ему лицо рукой. — У моего брата была надпись на лице, тоже очень грубая, но ничего, прошла ведь. — Ты говоришь об этом, как будто это какой-то прыщ. — Я же твой друг, друзья должны выражать поддержку, — натужно улыбается Адриан, и Лила всеми силами старается не думать о том, что его тоже, как и англичанина из автобуса, считает заносчивым придурком, но она пообещала Габриэлю наблюдать за ним, не подпускать мямлю Маринетт, и никто это соглашение не расторгал. — Какой сегодня день недели? — меняет она тему. — Среда, — пожимает плечом Адриан. — Пойдём, нас уже ждут. Из-за мейка они кажутся гораздо старше, одежда из новой коллекции Габриэля, такая вычурно темная — индиго, ультрамарин, антрацит — сидит, как влитая, но никто не позаботился о вентиляции в студии, так что через три часа задыхаться начинают, кажется, все, кроме увлеченного фотографа. Натали обмахивается планшетом, Адриан ищет глазами воду, Лила тонет в тяжёлой одежде и многослойной маске на лице. — Тебя подвезти? — А мадам Санкёр не будет против? — Лила разглядывает колготки, они высохли, а пятно осталось. Хочется назвать мадам Санкёр нянькой, но Адриан, наверняка, не считает ее просто своей нянькой. Где-то на дне сумки должен быть батончик из сухофруктов, вот бы он не завалился за подклад. — Куда тебе надо? — спрашивает как раз подошедшая Натали, и Лила счастливо хмыкает, падая на место рядом с уже пристегнувшимся Адрианом. — В Лувр, — смотреть на «отрубленные головы» Жерико, что может быть лучше, когда дура все ещё чешется, а голова болит от прически. После можно будет перевоплотиться и потренироваться в насылании иллюзий, чтобы быть хитроумнее и стократ опаснее дешевки Рены Руж. Недавно Лила получила курьерской доставкой прямо под дверь квартиры (это испугало больше всего, откуда Бражнику знать, где она живёт) кулон лисы, потому что он со своей протеже забрали все талисманы себе, сумев обхитрить Ледибаг и хранителя. Хлоя Буржуа, в акуманизированном виде помогавшая им, в итоге осталась без талисмана и без какого-либо признания, злая и униженная, расчудесная Ледибаг отвернулась от неё. Лила бы посочувствовала, но Буржуа последняя, кому хочется сочувствовать. Начинает капать дождь, Лила прощается с Адрианом, захлопывает дверь автомобиля и бежит через площадь к музею. А если тот англичанин там, интересно, где у него вылез заносчивый придурок — Лиле хочется, чтоб на подбородке. Она заученно проходит один зал, другой, чтобы добраться до нужного, подошвы скользят по полу, если бы время было ближе к закрытию и осоловелых туристов меньше, Лила бы вышагнула из туфель и проехалась по гладкому покрытию через все помещение Денима — глупо, но весело. — Адриан? — Лила хмурится. — Что ты тут?.. — Боже, — парень закатывает глаза, Лила шарахается — ведь вылитый же. Хотя, может волосы чуть длиннее, лицо острее и взгляд, черт, какой-то болезненно вымученный, будто с недосыпа. — За что? — Так это ты, — на шее, над кромкой воротника мятой белой рубашки — заносчивый придурок. Парень страдальчески выгибает светлую бровь. — Тип из автобуса. Лила протягивает ему руку тыльной стороной вверх, он равнодушно смотрит — дура наливается ярко-красным, хотя была едва розоватой. Лила шипит и отступает, потому что парень подходит ближе, и абсолютно все метки на теле начинают неистово гореть, словно обновленные. — М-да, — парень отшагивает от Лилы, она глубоко вдыхает. — Я Феликс. — Брат Адриана? — Да, — кивает он. Они под «Свободой, ведущей народ на баррикады». — А ты? — Лила, — она оглядывается на картину, совершенно о ней не думая, хотя только сегодня писала о том, что это все значит для неё, революция, освобождение. Сейчас — абсолютное ничего. — Ты ведь тоже это?.. Чувствуешь. — Да, — Феликс нервно играет пальцами по ремню сумки, висящей на плече. — Не хочешь извиниться? — Лила тыкает пальцем в свою метку, Феликс ухмыляется, качает головой, чешет шею. — А ты? — Нет, — Лила хихикает, понимая, что его не расколоть просто так и нужно идти дальше. — Я очень люблю «Весну» Боттичелли, но она в Уффици, мне так нравилось сидеть напротив неё, это так странно завораживало. Какая твоя любимая картина? — Меланхолия и тайна улицы, — Феликс вскидывает голову, будто больше не заинтересован в их разговоре. Лила деловито поджимает губы — ей не нравится, когда ее игнорируют. — Отойди. — Почему? — Твой лоб, — Феликс щурится, не глядя на нее, и Лила готова пролететь сквозь пол, чтобы сгореть где-нибудь в верхних слоях магмы. Она ведь не меняла мейк и прическу оставила, что, если после того странного приступа, метка стала насыщенного цвета бордо, так чтобы всем и отовсюду было видно, кто она такая. — Ты смотрел «Мечтателей»? — Лила преодолевает расстояние между ними, тот приступ не повторяется, но Феликс все равно не даётся ближе, отрицательно мотает головой. — А «Жюль и Джим»? — К чему это всё? — Не хочешь пробежать через Лувр, распугать туристов и персонал? Феликс хочет сказать твердое «нет», смотаться в зал по Древнему Египту и забыть о навязчивой Лиле, о странном приступе, из-за которого все метки на теле обожгло. Но она берет его руку, такую полупрозрачно бледную, жилистую, своей изящной загорелой с фенечками на запястье и наивным милая на ребре ладони, и Феликс чувствует, как его пронзает, словно множество крохотных остроносых стрел забились в тело в те места, где у него красуются зануда, выскочка и позёр, и выжгли их. Лила улыбается, поправляет сумку, чтобы не слетела, и тянет его, сопротивляющегося из последних сил, а после он поддается, как будто это не Лила, которую он знает по паре билбордов с рекламой духов бренда его дядюшки, а десятилетка Адриан, мечтающий сбежать из дома, и они бегут через зал к лестнице. Когда они, разделившись, обгоняют охранника, пытавшегося перерезать им путь, Феликс даже рад. Оксфорд подворачивается и теперь бежать больно, но лучше уж добежать до выхода, чем остановиться. — Они нас поймают! — Не разговаривай, когда бегаешь! — парирует Лила. Потом Лила изо всех сил изображает глухую, показывает слуховой аппарат за ухом, невесть как внезапно появившийся у нее, Феликс больше молчит и показывает на жестовом английском «fuck you» — в школе его этому научила соседка по парте, пока не уехала в Голландию, и их с большой неохотой отпускают, ведь уже почти закрытие. — Хочешь кофе? — предлагает Феликс. Лила удивлённо смотрит на него, на что Феликс резонно отвечает. — Хочу тебя облить кипятком. — Ты сам согласился. — Я не соглашался. — Но побежал же, — Лила довольно подмигивает. — Хочу кофе. Ты платишь. — Кто бы сомневался, — закатывает глаза Феликс. Дождь мелко накрапывает, теплый свет фонарей отражается от мокрой брусчатки, Лила неловко барабанит пальцами по белому ремню сумки, Феликс невозмутимо молчит, не спрашивает, откуда у нее слуховой аппарат, почему на лбу у нее такая надпись или отчего она так в него вцепилась. Зато она ещё ни разу не соврала, что за успех. — Где ты научилась говорить по-французски? — Вау, это что, поддержка разговора? Ой, ладно, не смотри так, — Лила хихикает, трогает его за плечо. — Родители говорили то по-итальянски, то по-французски. И я понимаю твой английский, потому что ты на нем в основном ругаешься. Феликс издает смешок, уголок рта дёргает, Лила ускоряет шаг, чтобы оставить его позади и забежать наконец-то в кофейню, не показывая, что страшно довольна собой. — Дождь усиливается. Феликс зачем-то поднимает голову к небу — нет, не усиливается. Лила толкает дверь и под трель колокольчика оказывается внутри — светлый пол в грязных разводах, осоловелый бариста, не обращающие внимания на звон посетители. Лила сразу бросается к кассе, Феликс даже не пробует пойти следом, надо бы было — подождала. Он идёт к заставленному грязными стаканчиками столику у стены, напротив окна витрины, сгребает их к стене и с сожалением рассматривает лазурно-голубую, как и стены здесь, глянцевую рекламную пирамидку, чтобы потом сесть, открыть книгу не на закладке и равнодушно моргнуть весело махающей на кассе Лиле. — Я взяла тебе американо, можешь долить молока, если тебе надо, — Лила ставит перед Феликсом бумажный стаканчик в картонном пояске, у неё самой лавандовый латте в коричной пыли на молочной пенке. — Ладно, — Феликс даже не утруждается закрыть «Преступление и наказание». На вкус латте оказывается как будто с мылом — Лила очаровательно жмурится. — Ты был в Италии? — Нет. — А хочешь? — удостоенная кивком Лила продолжает. — А я была в Англии, когда была маленькой. Ничего не помню, но у мамы есть фото со мной из Диснейленда, я там стою в платьице в горошек и плачу. И надо было меня именно в такой момент фотографировать, зачем. Руку снова обжигает, Лила недовольно цокает — опять он ее за дуру держит. — И чего ты такой злой? — Если расплачешься прямо сейчас, куплю тебе пироженое. Американо ещё остывает, Феликс загибает уголок страницы, чтобы отложить книгу в сумку, как Лила, задумчиво заплетавшая тонкую косичку, начинает плакать совершенно по-настоящему, слезы бегут по нарисованному персиковому румянцу и капают с подбородка на колготки. — Господи, могла бы просто попросить. Лила весело шмыгает носом, Феликс находит в сумке кошелек и отправляется к кассе. Лила бегло просматривает содержимое — планшет, простые карандаши, какая-то брошюра, пачка сигарет captain black, от которых сладко пахнет специями для выпечки, ванилью и корицей, и непочатая колода таро. — Не стыдно, а, — Феликс ставит перед Лилой блюдце. — Последнее, что ещё с витрины не убрали. По-моему, оно уже заветрилось. — Как безе может заветриться? А вот клубника выглядит как-то грустно, соглашусь. — Не ешь ее, — пожимает плечами Феликс. Лила лениво ковыряется в пироженом длинной чайной ложкой, пока Феликс читает, забирает у него американо, подменяя своим стаканом, и делает большой глоток, и хоть оно долго стояло нетронутым, обжигает нёбо. — На вкус как мыло, — брезгливо морщится Феликс, когда понимает, что Лила подменила ему кофе, она же хохочет. — У тебя вся щека в креме, дурочка. — Доешь, я устала, — Лила отодвигает от себя блюдце, сделав из оставшейся половины безе со взбитым кремом (отодвинутые клубника и киви уныло лежат на краешке) месиво, Феликс обмакивает палец в размазанный крем, облизывает его и качает головой. — Нет, я прям чувствую, как у меня жопа слипается. Лила, смеясь, стирает крем с щеки, глядя в отражение на витрине, допивает американо Феликса, пока он все ещё отстраненно вертит ее почти пустой эко-стакан длинными узловатыми пальцами. — Вызвать тебе такси? Уже поздно, — Феликс ещё раз смазывает крем по блюдцу пальцем и снова его облизывает. — Нет, — Лила подпирает узкий подбородок кулаком, счастливо щурится на расплывчатое отражение Феликса в витрине, — я сама доберусь. От нечаянной близости — Лила безнадежно касается руки Феликса, около согнутого локтя, на прощание — метки бледнеют до совсем светлых, Феликс отдергивается, как ужаленный. Он вызывает такси себе, нечаянно утаскивает с собой стакан Лилы, тогда как она намеренно подменяет ему «Преступление и наказание» на свой учебник испанского. Дождь больше не идёт, Лила втягивает запах с запястья — ваниль, а книга ведь насквозь провоняла табаком.