большое стекло

— Ну, привет, — девушка, с солнца свалившаяся, в образе лисы нависает над ним, приземлившись на балконные перила чернильными руками и ногами, Феликс не дергается, но если ударить по ногам, она красиво полетит с этого узкого балкона вниз на мощёные дорожки, мимо окон, в которых ее могут заметить Габриэль или Натали. — Феликс. Она почти не произносит «к», наклоняет голову к плечу, как любопытная кошка, и совсем не нервно улыбается неоново-оранжевыми полными губами. — У тебя остался мой учебник испанского. — А. Точно, — Феликс дёргает носом, без стеснения рассматривая ее лоб в разрезе съехавшей от наклона головы медной челки — ничего. Она удачно сидит на солнечной стороне, такая яркая, взрывная и чертовски опасная — Бражник забрал талисманы у хранителя и теперь раздает своим союзникам, у парочки супергероев почти не остаётся шансов. Феликс пытается его найти, просто шутки ради, вдруг получится обогнать полицию. Но в его планы стремительно врывается Лила Росси, одаривает его новыми метками, головной болью и парой десятков вопросов, на которые она вряд ли ответит честно. — Что? — девушка садится на перила, перестав стоять на них, свешивает ноги в черных сапогах по колено вниз. — Я Вольпина. — Замена Рены Руж? — резонно спрашивает Феликс, убирая ниспавшие волосы за ухо, достает сигарету из пачки, отстукивает коричный фильтр о ее бок. — Это она была моей заменой, — надменно фыркает Вольпина, откидывая один из хвостиков, обрамляющих лицо, с белым градиентом на конце, с плеча за спину, Феликса обдает ее запахом - таким кисло-медовым, ненастоящим. — Мои иллюзии куда лучше. — Конечно, — Феликс проводит рукой по волосам к темени и встаёт рядом, уперев локти в перила. Вольпина выдувает мелодию и запускает ее в воздух, тот заряжается и взрывается снежной россыпью, брызнувшей будто бы с неба, как тот самый идеальный воображаемый рождественский снег, которого все ждут и не дожидаются, получая взамен лишь промозглые дожди. Феликс протягивает руку, снег сыпется ему в ладонь и тут же исчезает, оставляя после себя лишь холод. — Ты боишься. — Кого? — Вольпина убирает блокфлейту за спину, лениво болтает ногой, подставляя лицо под ненастоящий снег, он соприкоснувшись с кожей растворяется, будто его и не было. — Меня, — Феликс пожимает плечами. Вольпина поворачивает голову, чтобы посмотреть, как он оставляет чадящую тонкой бирюзовой струйкой сигарету во рту, чтобы убрать пачку в задний карман брюк. Вольпина отмахивается от дыма, но больше от горького мятного флёра, а он все равно окутывает ее всю, будто это он ее иллюзия, а не бесконечные ненастоящие снежинки. — Себя. Этого стремного парня, терроризирующего город. Выбирай, я не тороплю. — Будь у Бражника камень попугая, он бы тебе очень подошёл. Феликс чувствует, как обжигает подвздошную ее мыслями, интересно, что там, от ветра пепел робко отламывается от сигареты и рассеивается, почти не долетев до перил. На самом деле, они оба точно знают, какой талисман без оглядки подходит Феликсу, но Бражник ни за что не отдаст свою пресвятую побрякушку просто так. — Костюм ведь как вторая кожа? — Феликс зажимает сигарету между пальцев, находит отошедший заусенец на мизинце. — В смысле? — Вольпина кусает губы, рассматривает феликсов кадык, ходящий вверх-вниз над кромкой серой рубашки, зачем вообще смотреть кому-то в лицо, когда разговариваешь, они ведь только и делают, что смотрят в разные стороны. — В смысле, на тебе ведь нет кнопок, пуговиц и застёжек, верно? — Ага, — Вольпина додумывается посмотреть ему в лицо, в тусклые зелёные глаза в алой и сизой обводке бессонницы под хмурыми светлыми бровями. — Ты это к чему? — Я не смогу его снять, — Феликс щелкает ногтем по сигарете, ссыпая пепел. — Как ни прискорбно. Вольпина хохочет, едва не сваливаясь вниз. — Напрашиваешься, — выкашливает она сквозь смех. — Немного, — щурится Феликс, зажимая почти истлевшую сигарету в уголке губ, освобождая тем самым руки. Вольпина своевольно убирает окурок у него изо рта, оставляет вместо него поцелуй на сухих губах, почти не поддавшихся, и возвращает сигарету на место под снисходительный смешок. Вольпина щелкает пальцами, и, обсыпавший весь двор и балкон, снег рассеивается, миражом растворяясь в воздухе. — Знаешь, почему ничего не происходит? — Потому что у тебя все ещё мой учебник, — Вольпина вытягивает вперёд руки, сцепленные в замок, чтобы локти хрустнули. — А я все ещё прожженная лгунья под этим костюмом. — В каждой лжи есть доля правды, разве нет, Лила. — У моей лжи нет границ, Феликс. Пропавшая «к», холодные пальцы в спандексе, она ведь ничего не чувствует, кроме рассыпающегося пеплом разочарования под лимонным солнцем, когда дотрагивается до чужой руки и тот час же одергивает, будто обожглась. — Ладно. Ври, сколько посчитаешь нужным. — Тебе все равно? Феликс кивает, у Вольпины под мерзкий писк исчезают полоски на кулоне. +++ В вернувшейся хозяину книге закладка посредине из сухой и почти черной от времени маргаритки, а жёлтые страницы до приторности надушены кокосовой туалетной водой — Феликс оставляет книгу под кондиционером, чтобы пахла не так сильно. — Тут какие-то слова обведены… Эй! — кроткий шелест страниц Феликс прекращает быстрым движением, захлопывает книгу у удивленного Адриана под носом и выдергивает из рук. — Так бы и сказал, что нельзя трогать. — Да хоть таблички везде вешай, тебе наплевать. — А ты как всегда, — Адриан, не обидевшись, потому что Феликс вечно себя так ведёт, и если на него обижаться каждый раз, то никогда не разобидишься, закидывает руки, все исписанные комплиментами, за голову и сдувает светлый вихор челки с глаза. — Хочешь сходить в кино? — На что? — Феликс переворачивает страницы и, действительно, некоторые слова обведены черной ручкой, с первого взгляда даже не заметишь, боже, ей как будто больше не с кем поиграть в шарады. — С моими одноклассниками… — продолжает Адриан, запоздало понимая, что зря это сказал, потому что у Феликса брезгливо вытягивается лицо, в его школе у него в классе человек десять от силы и общаться с ними совершенно необязательно. — Не делай такое лицо, они нормальные. — Конечно, — Феликс закладывает рассыпающуюся в руках маргаритку между страниц и захлопывает книгу, решая окончательно завершить этот никчёмный разговор. — А ты, видимо, главный оплот их нормальности. — Куда ты, эй? — опять будет сидеть на воздухе напротив статуи Эмили и читать, или пойдет в парк, чтобы тоже сидеть и читать, как интересно. Адриан понимает, что брата не так тяготят бесконечные знания, как его самого, но иногда ведь надо из книг выныривать. — И я не сказал, на что мы пойдем! — На очередную отрыжку массовой культуры? Уволь, — Феликс потряхивает головой, оставляет «Преступление и наказание», чтобы сходить взять что-нибудь другое, Адриан хмыкает под трель уведомлений о новых сообщениях на мобильном. На самом деле, Феликс думает о том, чтобы согласиться, хоть ему и противны орущие сборища подростков, односложные фильмы, начиненные лишь элементарными истинами, лежащими на поверхности, и постоянные комментарии людей, считающих, что они чрезвычайно остроумны, посреди действия, но. Но! А если там будет она? Феликс отрезвляюще щипает себя за кожу на запястье, полюбовный придурок на шее все ещё горит, так иногда хочется зажать кожу ладонью, чтобы оно исчезло, как тогда у кофейни, но, кажется, это работает совсем не так. Гулкие коридоры дома наконец-то заканчиваются, Феликс выходит на улицу, уже не пахнет весной, только летом — горячим асфальтом и скошенной травой, а под этим низким пепельным небом и задохнуться недолго. Феликс долго вымучивает «Чуму» Камю, успев снова отмахнуться от Адриана, клятвенно пообещавшего, что, когда он вернётся, вечером они вместе обязательно что-нибудь посмотрят, может, «Молчание ягнят» в сотый раз, почему нет, обсыпят весь диван сырным попкорном, и Адриан ожидаемо уснет на середине фильма, уткнувшись Феликсу в плечо. С крыши прилетает мелодия и разбивается о выложенные камнем дорожки вокруг дома, становясь блескучим иссиня-белым снегом, крупными лохмотьями падающим на плечи — Вольпина хохочет и спрыгивает вниз прямо перед Феликсом, невозмутимо переворачивающим страницу. — Привет, Феликс, — броско оранжевые губы расплываются в улыбке, она слишком близко. Когда она говорит его имя, по-итальянски почти проглатывает «к», Феликс находит это забавным. — Здравствуй, Вольпина. Мне кажется, тебе нужно узнать на досуге, что такое личное пространство. — Неа, — Вольпина обходит его кругом, щелкает пальцами, и снег исчезает. — Мне это не подходит. — Чего тебе? — Феликс закрывает книгу, вздергивает голову, Вольпина облизывает губы. — Ты так и не вернул учебник, я украду у тебя «Чуму», выложу кленовыми листьями, сплющенным чертополохом и раздавленной рябиной, будет красиво выглядеть и вкусно пахнуть, но книге конец. — Развоплотись. — Не хочу. — Глупо меня бояться, little fox, — Феликс садится на выступ-скамейку, реши кто-нибудь посмотреть в окно, он бы все увидел, но Габриэль улетел в Токио, оставив двух не очень уравновешенных подростков на Натали, которая просто дала им волю делать, что хочется, в пределах разумного, и схоронилась где-то в доме. Феликс не видел ее с самого отъезда Габриэля. Вольпина садится напротив, упирается предплечьями ему в колени, кладет подбородок на руки, как будто понятие личного пространства она никогда до этого не слышала, а если и да, то забыла напрочь — улыбается, хищно и хитро, словно собралась поцелуй сорвать, жаль, он не сработает. — Зачем тебе всё это? — Феликс щелкает ее по острому носу, Вольпина угрожающе клацает зубами, но Феликс успевает убрать руку — когда ещё перед тобой сядет девушка и уткнется тебе в колени, будто это ничего не значит. — У Ледибаг шибко высокая самооценка, хочу ее спустить с небес на землю. Вот, и все. Её эра должна закончиться. — А как же твой непосредственный начальник? Лила думает, какой бы талисман ему мог подойти — идеально бы кота, они и так прямое воплощение апокалипсиса, он бы разрушал, а она выдувала иллюзии, что все хорошо, все на месте, ничего не изменилось. — Он заберёт талисман, если я не буду помогать. Я на его стороне, чтобы он не задумал. — Как патетично, — Феликс проверяет уведомление на часах — сообщение. Вольпина краем глаза видит ебучие сердечки, сразу же хочется перегрызть это запястье в ветках зеленоватых вен, чтобы он больше никогда не смог носить часов, на которые приходят отвлекающие от нее его внимание сообщения. — Жалко, в смысле? — Вольпина задумчиво вытягивает руку, снимает перо с черной рубашки, опущенного плеча Феликса. — Считаешь меня жалкой? — Нет. Ситуацию, скорее. Вольпина поджимает губы, точно обиделась, Феликс поднимает голову, замечает дернувшуюся у окна темную фигуру. Натали. — Блять. Вольпина оглядывается на его взгляд, шугается от него, сразу же взлетая на высокий забор, а с него за пределы видимости Феликса. Он же остаётся на месте, трет укушенную щеку — даже испугавшись, она оставила за собой право продолжать пытать их связь несбыточным. Его соулмейт не Вольпина, любительница ходить по краю, а сорвавшись, делать вид, что так и задумано, а Лила Росси, Лила Росси, Лила, чертова, Росси, ходячий клубок змей по нашептанным словам брата, вырезанная на лбу лгунья — Феликс думает, что нужно чем-то это заменить, от хорошей лжи ещё никому не становилось хуже. Вольпина обессиленно ссыпается на балкончик своей квартиры, залетает в комнату, пружинит на незастеленную кровать. Феликс сидит на стуле перед зеркалом с невключенной подсветкой, закинув подтянутые длинные ноги в пыльных оксфордах на стол, увлеченно читает «Преступление и наказание», поднимает голову — Вольпина через силу ему улыбается, так хочется подползти, сжать кисти рук, заныть «я не справляюсь, встань на мою сторону, мне страшно». Он, неосознанно лизнув кончик пальца, переворачивает страницу, чуть дёргает уголками рта и опускает взгляд на черные строчки. Такой равнодушно отстраненный, в слегка мятой белой рубашке, поправляет волосы — она даже воспроизвела пачку сигарет у него в кармане брюк, просвечивающую квадратом сквозь плотную ткань. — Детрансформация, — всхлипывает Вольпина. Из кулона вылетает уставшая Триккс и опускается Лиле в сложенные лодочкой ладони. Феликс исчезает.