○●○● ◯ ●○●○
Потом Мать вернулась к Отцу. Дома сделалось по-прежнему: днями всё гудело от хлопот, квохтало с курами, перекликалось голосами странствующих бардов и соседской детворы. К вечеру утихало. Тогда Ирландия вела Уэльс на второй этаж, а родители садились у очага. Лишь Шотландия, чья рана на ноге воспалилась, что не встанешь, тосковал один. Кружило веретёнце в материнских пальцах, и ночи тянулись длинною зимнею пряжею. Мысли несли Шотландию от родительских бесед, резьбы по кости и святых книг — далеко-далеко, туда, где сиды играли на майских лугах, а Несси подставляла реке лоснящиеся бока. И виделись ему: древние фении-воины, прыжком лосося перескакивающие моря; остров с хрустальными яблоками на ветвях; венценосный орёл в пурпуре и маленькая женщина средь алых песков. Снились и фоморы, ужасные и прекрасные, что женились на сидах Матери, а после шли на тех войною. Снилась сама Мать, едва зримая в волшебном тумане, и снился Отец, совсем ещё мальчишка, рассекающий в куррахе зелёные волны. Сложно бывало поутру отличить явь от выдумки. Но вот рана на ноге зажила — год переметнулся на светлую половину. На холмах запылали огни, и с ними в мир людей вернулись сиды. Настал черёд венчаний, пиров да летних песен: Майских дней чудесная пора погоняет времени движение. Льётся в чистом голосе дрозда копьям солнца наше восхваление! Нет явств слаще майских и дней милее! А едва отшумел Белтайн с кострами и плясками, взял Отец их с Ирландией в странствия. Гребцы всплеснули вёслами, и длинные кожаные куррахи отчалили. — Пойдём морем на юг: всегда вверх, — говорил Отец, а волны сбитым маслом переливались за бортом. — Станем идти выше и выше, и всё по-над брегом. Чьи земли встретим на пути? — Прежде бриттов, после римлян да франков, — бойко отвечала Ирландия с носа ладьи. Золотые в утреннем солнце волосы её трепетали по ветру. — Где пожелаем, всюду найдём кров, стол и почтение. — Верно! А почему так? Ты отвечай, Скотт! Шотландия опустил черпак для воды. — Отвечу. Оттого всё, что не счесть там монастырей наших, и всюду имя наше славно. — Твоя правда! — Отец подмигнул ему и сподручнее перехватил весло. — Надолго однако к их брегам не пристанем, и вам знакомства там ни к чему. Почему это? — Нетрудно ответить! — поторопился Шотландия, дабы опередить сестру. — Живут там тёмные, злые люди! Не сыскать у них туатов лучше наших или языка краше! Все в их куррахе загудели одобрительно, а Отец потрепал его по макушке: — И здесь верно! Вам бывать там — пустое. Лишь два добрых места и есть в целом свете. Одно Гиберния, что зовём мы домом. Гиберия, иначе Гишпания, второе. «Гишпания!» — Шотландия вгляделся в исполненную бликов даль. Скоро, скоро появятся там зелёные скалы, зазвучат голоса друзей. Тут-то Шотландия станет на носу курраха да крикнет: вот они мы, встречайте! Скорее бы. Ночью разливалась тьма, шелестом гася цвета, словно не было в мире ничего — ни земли, ни дома. Только чёрная вода за боротом курраха да звёздная крупа на небе, да Корабль-звезда в той крупе. В лагере на берегу Отец накрывал Шотландию с Ирландией своим плащом, и от родного запаха делалось мирно. Говорил Отец мягким шёпотом: — В ночь, когда от Египта бежали дети Израиля, взял я трижды три и один корабль фараона. Вёл туаты через пролив и безбрежный океан вокруг всего света, через Кавказские горы, через Скифию и Индию, через тамошнее море, что зовется Каспийским. Вёл с юго-востока на юго-запад по Тирренскому морю, где по левую руку Африка, мимо Геркулесовых столпов до Гиберии. Там на скале устроил башню в трижды три роста высотой. И увидел с башни зелёный берег Гибернии. И Дану увидел, и клялся: не сыскать мне покоя, пока не станет она жена мне. Когда Отец окончил, тихо-тихо запела Ирландия: Пришли на берег Туаты Дану, В облаках густого тумана, И век тот был не короткий. После Миля туаты пришли Кораблём из гишпанской земли, Воистину славные в битве. А где та страна Гишпания? Нетрудно сказать расстояние: Взгляд с башни до нас через море. Так пела она о башне Бреогана, с которой Отец увидел Мать, и о тумане, защищавшем их остров. Пела о пирах и о битвах, и о том, как Мать назвала Отцу три своих имени — и о ином, что знала от родителей. Долго слушал Шотландия, пока глаза не сомкнулись, а звёзды не загорелись у него за веками. Во снах видел он ладони матери и родные горы — по утру чужие берега и море.○●○● ◯ ●○●○
Много ночей шли куррахи. Мелькали над ними белые брюшки буревестников, и дельфины взметались наконечниками стрел, а синяя даль дыбилась под хвостами китов. Как-то Отец окликнул Шотландию: — Гляди-ка! По левому рукаву тянулись скалы в зелёном оперении. Шотландия сощурился от солнца и видит: на уступе, куда указал Отец, мечется пятнышко. Куррах подошёл ближе. Вот пятно обрело ноги и две беспокойные руки. Обозначилась голова… Он вскочил с места. — Эй! — во всё горло. — Эге-гей! А сестра вторит со спины: — Это мы! Мы здесь! Тут пятно на скале замерло, а потом сорвалось вниз да и исчезло в волнах. — Ай Финтан-лосось! — присвистнул Отец. — Слово моё порукой: не утонет, хоть бы даже разбился о камни. Наляжем-ка на вёсла! Мужи в их куррахе зашумели. Брызнуло из-под вёсел да по самые плечи вымокли рукава Шотландии — и вот он уже тянет Испанию из вод: белозубого и блестящего как морская галька. Они с Ирландией обхватили его что есть мочи и повалились на дно лодки. Друг в объятиях оказался костлявым и сырым до нитки, а ещё расцеловал их в обе щеки. — Ах долго же вас не было! — воскликнул он под общий хохот. — Мы с Педру ждали, так ждали! Ей-богу, с майских календ всякий день бежали на море смотреть. Матушка с Реккаредом уже потешаться начали! — Ждали и мы! — рассмеялась Ирландия. И подумал Шотландия, что давно не слыхал в словах сестры такого веселья. Бронзовый на солнце, Испания стянул сырую одежду — и совсем утонул в одолженной Шотландей рубахе, так был мал. Куррахи меж тем пристали, где песок смыкался с водою в полукружье зелёных скал. Высоко над головами, на самом краю раскалённых небес, белели хижины. — Васконы! — ткнул туда пальцем Испания, смахивая с чела влажные локоны. — Брось свои лодки, сеньор Миль! Васконы позаботятся о них. Поспешим домой, к Реккареду с мамой! — Изволь! И они, собрав узлы поклажи, отправились вчетвером по скалистой тропке. Шептало за спинами море, шелестели впереди дубы и каштаны. Далеко в ущелье блестела речушка, а в небе над всем — над лесами, горами и мокрой макушкой Испании — плыли пёрышки облаков. Тяжел путь с корабельной качки, но Испания знай скачет козлёнком да подгоняет: — Скорее! К пределам вселенной! Только воздух в глотке стал комьями, и от взгляда с обрыва звон в ушах. Высоко, выше чем забирался Шотландия в холмы Матери. Куда уж поспешать! Испания же звенел и того громче: — А я нашёл меч! Ходили с братом в старое кастро на Санта Текла… не форт даже, так, развалины. Там и нашёл. Матушка сказала: «Ещё бабка в детстве играла, бери». А Реккаред мне его выправил, хоть сейчас в бой! Покажу вам! И он принялся описывать «выправленный» для него отчимом меч, размахивая руками, что опасно стало приблизиться: — Совсем как серп, вот такой, правильно величать: махайра, а на эфесе конь! — торопливая латынь слилась клёкотом. Потом, перескакивая по камням горного ручья, где паслась отара с дремлющими пастухами, спохватился: — Хм! Намедни флот видели. Думаете чей? Но стоило им открыть рты, сам же и выпалил: — Ха, опять дядяка Басилеос заглянул! Тогда Отец уточнил, о Ромее-Византии ли речь, верно знал названного. Испания хохотнул громче: — Ваша правда, сеньор! Братец матушкин! Ступает под стены Люцентума важный, аж раздулся. Должно, мол, на поклон к нему являться и слушаться его почтительно. Только нас не запугаешь рыбами! Реккаред его за шиворот и в море, во всех его побрякушках и вы́купал! А матушка насмеялась: пусть к нам носа не кажет и греков своих заберёт уже. Вот ему! Так он пересказывал прошедшие в разлуке зимы, частил и сбивался на давно им известное. Дорога меж тем пошла вниз, держась реки, а небо — купол синей меди — сделалось выше. От торостника повеяло влагою… так хорошо! — Наш Таг, — махнул Испания на воду. — Сам Геркулес прорубил его мечом! Золотое зерцало плавилось под солнцем, отражая рыжие в зелёном берега. Не сговариваясь, Шотландия с Ирландией набрали камушков — бросить бы дальше вредной сестры! — но берег был высок, и ничего не долетело. — Отсюда никак не докинуть! — весело заметил Испания, но отправил следом небольшой булыжник. За излучиной вынырнула ладья. — Ныне мало лодок, — заметил Отец. — Сёла будто обезлюдили. Так ли это? — Верно, сеньор! — откликнулся Испания, уже сменив булыжник прутом. Вжу-жух— прут хлестнул придорожный кустарник. Чёрный дрозд с пегою своею женой вспорхнули, жалобно щебеча. Вжух! И кружат в беспокойстве алые бабочки. Шотландия приметил: Ирландия нахмурилась, но смолчала. — Дай, — кивнул тогда Шотлания на прут, и Испания беззаботно подчинился: — На! Лицо его однако омрачилось: — У нас мор был, и народа полегло ай-ай, сеньор! А кто остался, бунтом на флавия пошли, ужас! Ну, всё позади теперь. Реккаред сказал: сефарды виной, и взялся за них. — Сефарды? — Да, жиды. Они в лжеверии своём накликали мор. Теперь им несдобровать! Так с разговором сошли они в поросшую платанами лощину. За деревьями прокричал петух. Потом стволы расступились, открывая глазу усадьбы с пёстрыми квадратами полей да холм у реки… и Шотландия застыл. — Рот захлопни, муху словишь, — зло и тихо шепнула сестра, но стала рядом. Град сиял на холме божьим чудом. Краше, чем можно придумать, краше любого из поселений Отца с Матерью. Белые стены окаймляли вершину, где румянились под лучами многие крыши, струи печного дыма таяли в облаках, да тянулся к реке арочный мост. Испания улыбнулся им ярче солнца: — Добро пожаловать в Толетум!○●○● ◯ ●○●○
Шотландия помнил, как прежде Испания жил у тёплого моря. Помнил мрамор развалин и хижину за рядами колон — глинобитные стены, дерево и солома с землёй. Помнил загон для овец, которых помогал пасти в горах, и помнил зловонные сосуды с рыбою во дворе. А всей семьи у Испании тогда было: погодка Португалия да мать. Та и привечала Шотландию с Ирландией на правах дальней родни, пока Отец пропадал по богоугодным делам. Ещё был Человек-из-Толетума. Высокий и желтовласый, он ходил к матери Испании и носил детям подарки. — Он любит её, — шёпотом объяснил Испания. — Говорит, стал бы нам за отца. — Красивый, — отметила Ирландия, — весёлый. И Шотландия подумал: так. Тогда Испания всплеснул руками: — Матушка жалится на нас, а он никогда не бранит. Говорит, нам римлянам свои законы, а ему алеману — алемановы. Вот был бы хороший отец! Матушка ему: не пойду за тебя, еретик ты. А Реккаред ходит всё одно! — и восторженно засмеялся. Теперь, ведя их под стены Толетума, Испания захлёбывался иным восторгом: — Ради неё от ереси отрёкся! Книги все свои собрал кучею и пожёг. Горело, ух, дым до неба! Мы с Педру только рты открыли. Шотландия углядел: Отец посмеивается в усы. Уж он был на той свадьбе, и дома им пересказал! — Он и теперь добр к вам? — Ирландия ухватила Испанию за рукав. Тот скорчил рожицу: — Реккаред-то? Строжится. Как домой опоздаем, бранит. Мама говорит, мы с Педру жабы-торопыги, всё одно не успеем! Реккаред и велел доказать, что сумеем, быть нынче к зениту. Сощурился Шотландия на солнце, а Отец аж присвистнул: — И ведь молвят: Господь, когда время создавал, создал достаточно. Увы! Лгут, бесстыжие! И верно: плывёт солнце к закату. Опоздал Испания! У самых стен Толедо их встретил крик: — Тоний-оооооо! От стены отделилась фигурка, бросилась к Испании да едва не опрокинула. Тот увернулся, хохоча и толкая в ответ. — Ну будет! — Отец поймал драчунов за рубахи. И казалось, выловил в ручье отражение Испании — так схожи были двое. — Ты здесь нас поджидал? Но Португалия, а был это он, лишь улыбнулся ямочками щёк да и вывернулся из захвата. Отвечал за него Испания: — Нет, ждал он у Порту. Мы разбежались на берегу, хотели наверняка вас найти. Тогда Португалия кивнул и добавил по-детски шепеляво: — Я знал, нынче вы верно прибудете, знал… — а боле ни словечка. С виду что две капельки, норовом они с Испанией едины не были. Не были и братьями. Где-то за южным морем у них был общий отец, да, так они сказывали. Зато мать Испании доводилась Португалии лишь тёткою, сестрою его собственной матери-покойницы. Когда Шотландия прознал, удивился: — Никого бы не назвал братом, кроме сына моей матери! Португалия, совсем кроха в ту пору, разревелся, а Испания — ну бежать! Насилу догнали, смотрят, а у него все кулаки о камень сбиты. Со злости, вестимо! Ирландия и велела впредь речей подобных не заводить. Сестра гневилась на него тогда, но с ним говорила. Всё шутка была, игра. Едины сызмала были, едины слова и дела. Иное ныне. Привечали их шумно. Навстречу с весёлым гвалтом высыпали от мала до велика. Несли к столу мясо и хлеб, и капусту с маслянистой оливой, да насыпали Шотландии две горсти винограда — лакомься всласть! Смеялись и пили, и просили Ирландию петь под чудну́ю арфу, что звали здесь читарою ли гитарою, и сам король хвалил мастерство певуньи. Мать Испании, Гишпания Терраконсис, по обычаю своему была малословна, но ласкова. А новый муж её, Королевство Толедо, усадил Испанию с Португалией подле себя и всё говорил, мол, таких сыновей в целом свете не сыщешь! Но к ночи подслушал Шотландия: были Испания с Португалией биты розгою за позднее возвращение. Небо почернело, и звёзды пролились на каменный город — только не охладили распалённого за день. Духота спеленала члены, опутала сны. — Ойа-ойа! Вставай-ка! Шотландия дрогнул, рывком садясь на постели. В квадрате на другой стене серебрилась россыпь ячменного зерна да щёлкал соловей. Утренняя звезда мигнула оттуда раз, другой, и он вспомнил всё, и радость затопила его до самого горла. Силует в ногах качнулся ближе, зашептал-зашелестел... Португалия! — Реккаред велел домашним рабам взять наши дела, нам с Тонио развлечь вас. Идём в горы! — Почто так рано? Скрытый тенью Португалия улыбнулся так, что лязгнул зубами: — Теперь не уйдём, увяжутся за нами. Мальчишки, девчонки... весь Толедо! Не дадут прохода. На хлеба, ешь да подымайся, сам я Тонио и к третьим петухам не добужусь! Но Испания был уже во дворе. Тонконогим жеребëнком скакал вокруг Ирландии, демострируя «бабкин меч», пока сестра зевала, закрывшись рукавом. За порог выглянули старшие. — Воистину: Вотан на бой собрался! — Отчим с широкою усмешкою отнял у Испании оружие, а потом подхватил обоих пасынков подмышки и закружил в воздухе. Все прыснули смехом и проснулись уже окончательно. Отец наставлял в путь Шотландию с Ирландией: — Бойтесь Господа и слушайтесь гостеприимных хозяев наших. Доброго знака вам, сладкой песни и ответа на каждую мольбу! А тёмнокудрая мать Испании притянула сына в объятия: — Будь осторожен, Тонито, сыночек. Тот ахнул: — Матушка, не называй так при других! — И все опять засмеялись. Все, да не все: Португалия не смеялся, уж Шотландия приметил. Толедо спал каменным исполином. Как вышли за крепостную стену, показалось, что город забрался выше против вчерашнего — так далека была земля. Внизу на полях светлел туман, но здесь духота забивала глотку. — Па́рко, — выдохнула Ирландия. — Мочи нет. — Это всё Canicula, Собачка, — Португалия серьёзно поглядел на них, пальцем указывая в бледнеющие небеса. — Верно! — подхватил Испания. — С каждой ночью Собачья Звезда всё ярче. Скоро разгорится, и начнутся каникулы — жаркие собачьи дни. Он и Португалия хитро перемигнулись. — Скучные вы гости! — Всё па́рко вам да рано! И, ухватив их под локти, бегом потащили с холма: — Уиииииии-аа! В спину донёсся псовый лай. Кто оступился первым, кто потянул остальных? Но все катятся гурьбою по траве и камням, обдирая колени, путаясь в плащах... Потом они лежат плечо к плечу, глядя в рассветное небо. Шотландия слушает: как гудит в собственных висках, и как сопят остальные, как трещат цикады, и гремит о скалы река. Рука саднит, да ноет в затылке, но боле всего щекотно ему от стрекочущей радости. Небо вспыхнуло, озаряясь сиянием ярко-жёлтым как желток в разбитой скорлупке. Где-то запели петухи. Тогда сестра вдохнула, дыханием трогая волосы на макушке Шотландии, и — запела тоже. В целом свете, знал Шотландия, не услышать прекраснее. Потому всё, что песня её была в то утро песнею происходящего, и голос вился легче жаворонка над полуостровом Дингл. Лето пригодно путникам: Впору леса им лиственны, ласковые ветра; Высохли воды вешние, Веселы выси светлые и зелена земля. Тут и поверил совсем Шотландия: этим летом не быть ему одному в играх и мыслях своих. Не один, не один! И смеялся он, распахнув объятия, а лето эхом несло его смех над долиною.