Пятнадцатое апреля, 2005. Япония, Йокогама, Станция Каннай. Пятница, 12:45.
Двери поезда N-хаотичный-набор-цифр хлопают резко, рвано — не мягко вовсе, смыкаются со ржавым треском. Что-то гудит, что-то едет под ногами — поезд набирает ход, стучит колесами по своим рельсам, или как там все происходит. Чуя вообще не разбирается, Чуя только что вытащил Дазая за шкирку с путей и честно просто хочет отдохнуть. В вагоне пусто вроде, человек пятнадцать. Это странно до одури, странно до дрожи в коленях, потому что сейчас час пик и Накахара знает, сколько людей должно быть в вагоне. Теоретически. Чуе почти плевать, Чуя в поезде всего четвертый раз, он плюхается на сиденье и бросает относительно новый рюкзак на пол. Осматривается настороженно, хмурится и опускает взгляд под ноги — смотреть больше не на что. Рюкзак истрёпан уже, лопнет вот-вот, дешевый-дешевый-дешевый, купленный только за полсотни йен в каком-то из узких йокогамских проулков. Чуя, вообще, бережливый, портить вещи — мерзко, но так приказал Мори. Приказы Мори можно обсуждать только с трупными червями. Женский голос — мягкий, нежный, дублирует название станции на нескольких языках. Им ехать — минут сорок, голос затихает, Чуя затихает тоже. Думает мимоходом про девушек и голос. Кажется, школьники такое часто обсуждают. Или нет? Узнает. Лишь бы не у Дазая. Дазай рядом, Дазай на соседнем сидении потягивается, у Дазая хрустит шея (вот бы свернул), на ресницах выступают слезы. Слишком яростно двигается, мучает хрупкие кости, дёргает острыми плечами, разминает кисти. Разваливается, растекается — будто бы не чувствует ничего. Будто не злится, будто все знает наперед. Конечно знает. Дазай — любимчик Мори, Дазай — будущее Портовой Мафии, Дазай — всегда самый лучший. Блядский Дазай кривит обветренные губы в ухмылке, ехидно скалится и фыркает презрительно. Дазай рядом с ним не притворяется, не корчит самодовольного балагура, но все такой же до зубного скрежета фальшивый. Господи, как Чуя его ненавидит. Осаму дёргает уголками искусанных губ уничижительно, тянет насмешливо: «Ты ведь даже в началку не ходил, Чу-уя-ку-ун. Знаешь кандзи-то? Хочешь, табличку подарю?» Единственное, что Чуя хочет — размазать Дазая по стенке, выдрать к чертям все ногти и выломать пальцы — так хочет, что руки трясутся. Он сцепляет их и с силой опускает на колени. Смотрит на рюкзак. Опять хмурится. Все, кажется, повторяется. Раздражает. Дазай замолкает, разглядывает его долго, чуть приподняв бровь — вторая спрятана где-то под слоем бесконечных бинтов, и отворачивается, утыкаясь в книгу. Пресловутое руководство по суициду в красной обложке выглядит так же, как и всегда. Учитывая, что печать сборника ограничивают ещё десятилетие назад, а сам Чуя разорвал штук пять таких только за две недели, что они провели вместе, работая над заданием, паскудная сволочь основала издательство в каком-нибудь портовом подвале и радовалась жизни. Ладно, они слишком хорошо знают друг друга. Пусть так, но Осаму прекрасно понимает глубину его выдержки. Под кожу не лезет, не бесит и не пытается издеваться. Точно скотина. Доводит до бешенства, заставляет прогуляться по грани и сваливает, оставляя Чую разгребать бушующие эмоции. Сука-сука-сука. Нужно выдохнуть, нужно дышать, нужно успокоиться и задуматься. Коё-анэ-сан всегда говорит, что это неправильно. Что мафия не место для ребенка. Что ему нужен психолог и гормональная терапия. Черта с два. Коё-анэ-сан не желает задумываться, не хочет отвечать за последствия. Чуе уже наплевать, Чуе почти не снятся кошмары. Чуя не ребенок. Чуя раздирает кожу, отмывая тошнотворный запах крови, курит крепкие сигареты и пьет, как не в себя. Чуя убивает. [Он старается не думать, что после первых двух сотен смертей его перестало выворачивать изнутри] [Это не ложь] (Нужно дышать) Накахара хватает ртом воздух, делает несколько глубоких вздохов — для пробы. Дазай крепко хватает его за плечо. — Окей? — спрашивает хмуро. Чуя рвано кивает головой и пялится на рюкзак, пытаясь удержаться на земле. [Он не слабый] — Окей. [Он справится] Накахара осматривается, стараясь уцепиться за образы перед глазами. Группка мальчишек — три человека, шушукаются в другом конце вагона. Четвероклассники, пятиклассники может быть — возраст прикинуть не получается. Где-то как Элис. Может быть, чуть младше, не так важно. Обсуждают какую-то мобильную игру — про пиратов, вроде. Пылко обсуждают, это видно — но шепотом. Вежливые. Правильные такие обычные-обычные дети. Иногда Чуя забывает про то, что в мире существуют не только убийства и хаос. Становится горько. Совсем чуть-чуть. Неподалеку сидит девушка в модных наушниках с кошачьими ушками, примечательного ничего. Ну волосы выкрашены в розовый, в глазах яркие линзы. В её телефоне, кажется, аниме — Чуя не знает, онгоинг или нет. Дальше старушка с кудряшками и пакетом сладостей из популярного магазина. Рядом — мужчина в офисном костюме. Чуя старается не думать, что нет ничего проще, чем убить их сейчас, даже если не хочется вовсе. Он — эспер, он — король гравитации, если Мори отдаст приказ, думать будет нельзя. Чуя — член Портовой Мафии. Чуя — часть Двойного Черного. Ничто другое не имеет значения. Это правильно. [Да?]~***~
Они едут в Токио. Токио бетонный, серый и вечно дождливый, в Токио повсюду неоновые вспышки и разрезающие небеса верхушки высоток. Токио холодный-равнодушный, Токио — город возможностей и потерянных шансов, Токио — столица Японии, и этим сказано все. В токийской средней школе монстр учит детей. Монстра, кажется, кличут Осьминогом, у него склизкие тентакли и глаза-бусинки. Мерзость. Монстр взорвал международную лабораторию и оставил порядочный кратер посреди заброшенной горной деревеньки. Монстр опасен. Монстр может уничтожить Землю. Монстра нужно убить — как можно скорее, вот только правительство марать руки не желает. Чуя опасен тоже, Чуя может стереть несколько городов за одну ночь. За голову Чуи, заплатят, вероятно, больше. Чуя эспер (не настоящий). Чуя — чудовище. Чудовища должны быть под контролем. Как Осьминог. Правительство ведь позаботилось, хорошо позаботилось! Солдат воздушных сил, россиянка и кучка перепуганных детишек. Центр столицы. Позаботилось, бля. Хочется дешёвого виски и той сигаретной дряни, которая продаётся в автоматах. Полиция Йокогамы хочет поймать Двойной Черный вот уже год как. Бдит. Бдит так тщательно и умело, что пять дней назад Накахара разгромил деловой квартал Йокогамы. (Ему нужен отдых, хотя бы ночь, проведенная в постели. Но это — просто божественный дар. Мафия работает ночью, Чуя не спит сутками и прижигает рваные раны — затянутся. Не так важно). Пять дней назад больницы пополняет восемьдесят два обугленных трупа и почти тысяча раненных. Чуя уверен — об этом кричат все медиа. Правительство позаботилось о Портовой Мафии. Об Осьминоге тоже. Ну бред. А ещё, Осьминог, на самом деле, человек. Первый в мире искусственный эспер — результат многолетних исследований! Результат многолетних исследований, вероятно, был об этих самых исследованиях не в курсе. Вообще. Ну, до того момента, пока не стал, собственно, результатом. Так говорит Цукаса-сан, а Цукаса-сан всегда говорит правду. Чуя, на самом деле, знает этого мужчину недели две, но это мелочи. Он вызывает одобрение в хищных глазах Босса. Этого достаточно. Только вот Босс знает о лаборатории, где девять лет назад выводили эсперов, знает об Артуре Рембо и Арахабаки. Знает об улице Сурибачи. [Знает, что все это ложь. Чуя — божественное вместилище, Чуя искусственен до последней клеточки, Чуя — правительственный эксперимент, самая настоящая лабораторная крыса] [Чуя — такой же, как Дазай, насквозь фальшивый] [Как же тошно] Цукасу-сана зовут Сота — вездесущий Дазай знает. Цукасе Соте уже тридцать семь (ого!) и он лет десять как двойной агент. «Ценная информация», — думает Чуя. Ни черта это не так, конечно. Еще у Цукасы Соты жена и маленькая дочка, собака по кличке Бай, и аллергия на латекс. Это информация ещё ценнее, разумеется. «Про латекс-то как узнал?» — давится Чуя обедом, когда Осаму начинает выливать на него сведения. Дазай откровенно хохочет и хрипит, что коротышкам знать такое рано. Чтобы изменить его мнение, достаточно аккуратного такого удара в челюсть. История про латекс включает в себя званый обед, секретное задание и авокадо, и, что удивительно, ни капли пошлости. Ну, вернее, не должна включать — напарник рассказывает так убедительно, что обзаводится ещё пятью травмами разной степени опасности. Вспоминать об этом не очень-то хочется, потому что улыбка сама лезет на лицо. И мысли про то, что Осаму, собственно, не такой уж и ублюдок. А про это сейчас точно думать ни к чему. Не хочется почти ничего. Хотя в окно смотреть можно, пассажиров разглядывать в который раз, швы украдкой проверять под рукавами жёлтой толстовки. Он обычно такое не носит. Одежда слишком яркая, броская — на макушке трёхцветная бейсболка и капюшон, на спину накинута кожаная куртка, на шее полоска черной кожи — чокер вроде. Чуя характеризует свой внешний вид как «пиздец какой-то». Коё-анэ-сан говорит, что ему идёт. Под толстовкой портупея с двумя пистолетами. Чтобы наверняка. Ага. Накахара, кажется, переделывает все микроскопические дела, и снова смотрит на рюкзак. Рюкзак, кажется, смотрит на него в ответ. Чуе теперь тоже кажется. То, что у него начинаются галлюцинации и уже в лечебницу пора. Блядь. Он уже думает, как Дазай. Говорить кому-то об этом он не станет, конечно же. Достает из рюкзака потрёпанную книгу и старается сделать вид, что его все устраивает. Сборник каких-то лирических стишков — обложка мятая, держится, наверняка, только на мистической силе древних странных писателей, по-другому и быть не может. Имя автора стёрто, ни одного кандзи толком не разобрать. Скукота. Но Коё-анэ-сан нельзя игнорировать. Чуя открывает случайную страницу, морщится — страницы пожелтели, иероглифы разобрать можно едва-едва. «Коё-анэ-сан, — вздыхает и щурится, пытаясь вникнуть в текст. — Серьезно, шейные позвонки?» Стихотворение называется «Кости» (или читается по-другому?) и Накахара перечитывает дважды, пытаясь вникнуть, понять хоть что-то и просветиться. Получается откровенно паршиво, так что он захлопывает книгу (слишком громко, даже та девушка в наушниках поворачивается, думает секунду, а потом вновь возвращается к аниме). В общем, он захлопывает книгу, убирает её обратно и натыкается на Дазая. Не может сдержаться и бросает напряжённый взгляд. Тот выглядит... Скучающе. Сполз в совершенно ленивую позу, подпёр щеку ладонью и зевнул глубоко. Но только вот глаза у него шальные — зрачки огромные-огромные, а радужка потемнела. Кошак. — «Кости»? — тон скучливый, Осаму голову наклоняет и разглядывает беззастенчиво, эмоции считывает. Щурится насмешливо — ресницы смыкаются — слишком длинные, плечи дёргаются, а кофту перечёркивает неровная складка. Он тоже выряжен в непонятно что — синяя водолазка с горлом — ну, это ясно, та же курка за спиной, словно привычный плащ. Они — не мафия, а просто парочка хулиганистых детишек. А значит, игнорировать Дазая можно вообще без проблем. — Тебе знать не нужно, — едко отрезает Чуя и ухмыляется. Осаму хохочет заливисто и ловит недоумевающие взгляды пассажиров. Чуя давит в себе желание размозжить его голову. До Токио остаётся двадцать пять минут.~***~
Пятнадцатое апреля, 2005. Япония, Токио, Средняя Кунугигаока Пятница, 14:03.
В директорском кабинете нет жеманства, нет тошнотворной дороговизны, он просто аккуратный и чистый. Вещи — не статус, все на своем месте. Асано Гакухо не сорит деньгами. У кабинета тяжёлые двери. За дверьми — другой мир, светлые коридоры и умные дети, студенческий совет и самые лучшие в стране учителя. Маленький изолированный мирок, ради счастья которого нужно ломать что-то другое. Как жестоко. Здесь совершенно неуютно, воздух ледяной и какой-то вязкий, он проникает глубже в лёгкие и клубится-клубится-клубится, словно настоящий сигаретный дым. Липкое напряжение можно ощутить, не пытаясь. Интересно. Дазай позволяет себе достаточно легкомысленную улыбку и напевает незатейливый мотивчик песенки с вершины топов. Он чувствует нервозность — Накахары, тот стоит упрямо и хмурится, хотя ноги держат едва-едва. Злится. Злится, потому что правильный, потому что знает все о директоре от корки до корки, потому что не может одобрить методы. Чуя не бьёт невиновных, Чуя хочет идеального мира. Чуя согласен быть пешкой, чтобы кого-то защищать. Сжимает оттого сейчас в кулаки худые руки и свирепо разглядывает его под длинной рыжей челки. Мужчина не реагирует. Чуя бесится. Ну что за наказание, господи. У Асано Гакухо в длинных пальцах — тонкая ручка, а на новом столе лежат папки и документы для перевода. Мягкая улыбка на лице не мешает директору смотреть нечеловеческими глазами-ледышками, выжидательно так смотреть, ощупывать словно. Глаза-ледышки неожиданно усталые и очень взрослые. [Мертвые] Дазай сглатывает, выпрямляется чуть — неосознанно, настороженно оглядывает, второй раз. Выдыхает — почти рвано. Расслабляется. Не до конца. [Гакухо не Огай] Босс жёстче, Босса не останавливают моральные нормы и старые воспоминания. Босс — ходячее воплощение логики, Босса бы не подкосила глупая смерть глупого школьника. [Гакухо не Огай] Только поломанный жизнью учитель с вывернутой наизнанку душой. Асано Гакухо не убийца. [Асано Гакухо слабый] Почему тогда страшно? Асано Гакухо смотрит на него не мигая. Взгляд тяжёлый — Дазай хочет поднять голову и защебетать, но он не может этого сделать. У директора есть влияние, уверенность и властность. Дазай калечит людские жизни, прогнозирует и придумывает гениальные планы. Осаму — демон-вундеркинд, который лет через десять возглавит Организацию. Почему он чувствует себя ребенком? Он знает, о чем директор сейчас думает. О Мафии, Осьминоге и подростках-оружии, взятках от правительства и наёмных убийцах. Асано гениален — возможно, даже слишком. Возможно, сейчас он рассуждает о своей смерти. Директор умен и наслышан, чтобы верить в то, что останется в живых. Он не боится — опасается, потому что не располагает нужной информацией. Такая самоотверженность откровенно наивна. (Кто-то, наверное, подобным восхищается) [Наверное, Асано Гакухо хочет умереть] Они из Мафии — Гакухо знает. Их прислал Мори — тоже знает. Вероятно, они имеют определенные навыки — предполагает, потому что приказ от Босса, угроза и дети это необычно. Дазай готов это доказать. Всё-таки, играть в гляделки — невероятно скучно. Правда ведь?~***~
Дазай не знает, является ли Гакухо эспером. Он владеет гипнозом — это точно. Отлично может контролировать толпу школьников, знает боевые искусства и пугающе быстро получает всевозможные навыки. Проницателен до ужаса. Нет возможности проверить его — никак нельзя прикоснуться сейчас, даже нарочно. Директор смотрит на них, ничего не говоря. Три метра не преодолеть просто так. Осаму натягивает беззаботную улыбку и достает что-то из кармана огромной куртки на плечах. — Вы играете в бильярд, Асано-сан? — живо спрашивает, наклоняет голову с интересом в глазах. Матовый черный шарик перебрасывает из ладони в ладонь. Внимательные серые глаза беспокойно осматривают его. — Это важно? — напряжённо уточняет мужчина. Дожидается серии энергичных кивков. — Исключительно в пул. Асано наблюдает, как мальчишка — Дазай Осаму, улыбается и хлопает в ладоши — ну, насколько это возможно. Ловко кидает шар прямо ему в руки. Гакухо ловит его инстинктивно и тут же вздрагивает. Это вполне может быть бомба — понимает. Осаму звонко хохочет, его глаза светятся золотом изнутри. — Это не оружие, Асано-сан, — снисходительно фыркает. — Просто восьмерка. Не беспокойтесь! Асано не может не беспокоиться. Мафия — не члены правительства, мафия легко разменивает человеческие жизни. Он не может умереть. Он должен защитить этих детей от внешнего мира — любыми путями, если потребуется. Возможно, что-то такое читается на его лице. Дазай вздыхает и щурится. — Попробуйте сжать его, Асано-сан. И не смотрите такими глазами! Просто попробуйте, ну! Гакухо «просто пробует», сначала надавливает чуть сильнее, чем нужно, потом стискивает в кулаке. Ничего не происходит, и это настоящее благословение. Дазай улыбается снова — мол, видите, Асано-сан, это шарик просто, то, что я из Мафии, не делает меня взрослым и страшным. Подходит ближе и забирает предмет обратно, при этом будто случайно касаясь руки тонкими пальцами. Чуть приподнимает брови, пожимает плечами и кидает шарик другому подростку. Гакухо знает, что его зовут Накахара Чуя и то, что за весь разговор пацан не произнес ни слова. Чуя восьмёрку ловит, хмурится и смотрит на Дазая. Тот пожимает плечами слова, растягивает губы в ухмылке и шепчет «фас». Так громко, что, кажется, слышно в коридоре. Накахара едва не рычит, сжимает одну руку и выдыхает. А потом происходит нечто невообразимое. Гакухо видит, как шар взлетает. Быстро поднимается в воздух — словно физические законы — только правила, которые нужно нарушать. Замирает на уровне мальчишеской груди — парит, наплевав абсолютно на все. Асано уверен, что глаза у него достигли комично больших размеров. Шар парит. Что за хуйня. Потом он сжимается с двух сторон одновременно, как будто что-то давит на него. Вмятина достигает глубины в сантиметр, когда шар взрывается. С громким хлопком разлетается на куски, которые тут же замирают в оледеневшем воздухе. Гакухо пытается справиться с непроизвольной дрожью (потому что, черт возьми, то, что сейчас происходит явно за гранью нормальности и его поведение в полном порядке), когда Чуя поднимает голову и смотрит на него сверху вниз. Мелкий, щуплый, рыжий, словно огненный бог — с откровенным презрением на лице, резким рывком подпрыгивает и оказывается с Асано на одном уровне, глядит глаза в глаза. — Я могу повторить это на человеке, — заявляет. Мальчишеский голос низкий, сломанный уже, звучит сипло, прокурено и грубо. И слишком уверено, чтобы не быть правдой. Гакухо представляет — как ломаются кости, как лопаются органы, представляет — и отчётливо понимает, что такое случалось уже не раз. [Огненный мальчишка перед ним — самый настоящий монстр] — Чуя! — ладони Дазая касаются чужих боков, и Накахара повисает у него на руках. Осаму вздыхает. — На человеке ты это будешь повторять не сейчас. Сам Чуя осторожно дёргается и, кажется, радуется тому, что не угодил прямо на пол. — Ты станешь первым, сволочь, — утверждает почти доброжелательно. Гакухо не может отделаться от мысли, что что-то идёт не так. Он с удивительным спокойствием наблюдает, как Накахара оттягивает ворот толстовки, демонстрируя ремни портупеи. Это выглядит почти смешно — вот только мальчишка явно видит пистолет не первый в жизни раз. Асано усмехается. Возможно, у него едет крыша. Дазай жёстко улыбается. — Асано-сэнсей. Наше отстранение закончилось, и теперь мы часть 3-Е, правильно? Есть то, что нам нужно знать? Губы Гакухо сковывает горькая улыбка. Правительство платит, а Мафия подставляет нож к горлу. Иронично. Его голос звучит мягко и ровно. — Постарайся больше не нарушать правила, Дазай-кун. Накахара-кун, не забывай, что занятия начинаются ровно в половину девятого и ругательства запрещены в стенах заведения. Несмотря на случившийся инцидент, вы по-прежнему ученики нашей школы, и я жду, что вы будете ответственными. Осаму улыбается снова — светло и, будто бы, искренне. — Хорошо, Асано-сэнсей! Эй, Чуя, как думаешь, мы поладим с новыми одноклассниками? Накахара Чуя приподнимает брови и, кажется, готовится исполнить свой план про «повторение на людях». Вместо этого он болезненно пихает Дазая под ребра и вылетает из кабинета. Осаму вздыхает, бросает «До свидания, Асано-сэнсей» и уходит тоже. На столе у него остаются ручки-карандаши и документы для перевода. Фотографии. Дазай — лохматый, весь в бинтах и пластырях, смотрящий, очевидно, в самый центр камеры. Этот взгляд неуловимо печальный и безнадёжный. Накахара — со свежей царапиной на щеке, шляпой на кудрявой макушке, и дикостью в упрямых глазах. «Они могут быть убийцами», — рассеянно думает Гакухо, собирая все листы в аккуратную стопку и убирая в ящик стола. Представляет, как нахальный Чуя пихает Осаму под ребра, а тот дразнится коротышкой и не даёт коснуться земли. И это действительно выглядит как надо, действительно выглядит пра-виль-но, по-настоящему, а не как минуты назад. «Они могут быть убийцами, — повторяет мужчина, когда закрывает ящик на ключ. — Но они не перестают быть детьми».~***~
Асано Гакуши считает, что действительно любит учиться. В какой-то мере, ему это даётся легко — иногда слишком. В такие моменты он улыбается обезоруживающе и говорит, что у студенческого совета есть ещё много бумажной работы. Это действительно так. Он является президентом уже второй год и может заметить, что школа существенно разрослась. Кроме того, что-то серьезное случилось со Старым Корпусом во время каникул — не то проводку мыши прогрызли, не то там все затопило во время одного из жутких весенних ливней, но факт оставался фактом. Первогодки и второгодки оттуда оказались здесь. Нужно было найти им кабинеты, ещё раз объяснить правила и запреты, решить ежегодные вопросы с клубами, наконец! Повторять одно и то же с мягкой улыбкой, достойной президента, действительно выбешивает. Наверняка Асано-сан [отец] забавляется, когда наблюдает за ним — он в любом случае отдает большую часть власти над школьной деятельностью студенческому совету — одна из его воспитательных методик. Сейчас Гакуши, впрочем, не идёт ни в класс, ни в кабинет студсовета, и оказывается на подоконнике в одном из коридоров близ директорского кабинета. Он честно нуждается в таких перерывах время от времени. Но сейчас Асано слышит стук шагов, и это действительно странно, потому что правила здесь почти никто не нарушает. Но нарушители есть — парни, кажется, его ровесники. Один — нескладный, длинноногий, но от этого не менее невысокий, весь в бинтах (настолько, что забинтован даже правый глаз, а на щеке марлевая повязка). Роста — ну, даже не сто шестьдесят. Второй ещё ниже, метр с кепкой (черно-сине-белого цвета), рыжий настолько, что режет глаза. Это точно странно, потому что оба слишком взрослые (или слишком наглые) для того, чтобы быть учениками первого года, а Асано их раньше не видел. Это странно ещё больше, потому что они одеты точно не в школьную форму. У относительно-не-низкого-парня-в-бинтах водолазка с горлом и кожаная куртка на плечах. У другого на шее этот... чокер, кажется, популярная у девчонок штука, на голове бейсболка, жёлтое худи и кожанка. Ну прямо идти можно и стены лозунгами расписывать. Ужас! Пока Гакуши старается прийти в себя, потому что это, мать вашу, странно, рыжий роется в рюкзаке и вытягивает помятую голубую пачку сигарет. (Mevius? Асано не курит, тем более в школе. Какого черта вообще происходит?) Эта парочка наверняка его не замечает, так что рыжий открывает окно и достает зажигалку. Закашливается. — Умрёшь от рака лёгких, Чуя-кун, — тихо смеётся другой. — Не раньше чем ты сдохнешь от ножевого, — хрипло отвечает, по-видимому, Чуя. — Заткнись, Дазай. Дазай корчит грустное лицо. — А я ведь от чистого сердца-а, — тянет, и не реагирует на последующие фразы рыжего, явно характеризующие эту самую чистоту. Вздыхает и принимает серьезный вид. — Ты пойдешь туда? Чуя затягивается и пожимает плечами. Пальцы в перчатках нервно мнут край рюкзака. — Я хочу... — начинает. — Хочу увидеть его. Дазай дёргает плечом, мол, продолжай. Рыжий раздражённо шипит. — Зачем спрашивать, если и сам прекрасно все понимаешь? — стонет и отставляет рюкзак в сторону. — Просто девять лет назад все прошло нормально. Отлично прошло. Но почему они ошиблись сейчас, если все это время пытались повторить то же самое? — Это мы и должны узнать, напарник мой! — весело ухмыляется Дазай и получает локтем под ребра. — Задача первая: допросить свидетеля, который сидит во-он там! Эй, свидетель-кун, я тебя вижу! Пока Гакуши слезает с подоконника, подходит ближе и пытается игнорировать ругающегося Чую, он успевает сто тысяч раз проклясть свое любопытство. Это не делает ситуацию менее опасной и странной, но не может же он просто убежать? Дазай весело улыбается. — Смотри, Чуя. Ленточку видишь? Если видишь — убегай, потому что те, кто носят ленточку в японской школе — самые-самые ботаники. Член студенческого совета редкий — подвид: президент. Привет, Асано Гакуши-кун! Чуя удивляется. Или информации — про ленточку (это странно), или фамилии. А, ну да. — Вы кто? — уточняет Гакуши, оглядывая внимательно. Он выше Дазая сантиметров на двадцать. Чуя вообще мелкий, так что можно хоть по этому поводу не волноваться. Но черт, два парня-хулигана на территории школы во время уроков это ненормально, так? — Дазай Осаму, 3-Е! — с готовностью заявляет один, и вздыхает. — Теперь 3-Е, вернее. Я понятия не имею, в каком именно классе должен был учиться до отстранения, — он легкомысленно пожимает острыми плечами и приобнимает раздражённого друга. — А этот коротышка — Накахара Чуя, по совместительству курильщик и алкоголи... Ай! Накахара Чуя, который курильщик, и, ничего себе, к тому же пьет, выкручивает Осаму руку и пихает его в сторону. — Мне всего четырнадцать, я вырасту, ублюдок, — шипит. — И за себя отвечай. Не я пытался повеситься у директора в кабинете, чудовище суицидальное. Гакуши кажется, что Накахара хочет пнуть Осаму, но останавливается. Хватает за воротник и приподнимает, вжимая в стену: учитывая, что тот чуть выше, и, кажется, тяжелее. Пиздец. Куда он попал. Он пытается анализировать информацию: два непонятных типа устроили драку посреди коридора. Обоих недавно отстранили, оба учатся в другом корпусе, оба не носят форму. При этом один едва не залез в петлю в кабинете Асано-сана, а второй не видит ничего плохого в курении в школе. И он с ними. Двойной пиздец. Возможно, если бы Гакуши был сильнее и храбрее, он бы полез. Но это были странные парни из класса для отбросов общества, обсуждающие и делающие не менее странные вещи. Он обещает себе разобраться с этим и, тихо отойдя в сторону, скрывается за поворотом. Чуя размыкает кисти рук и потягивается. — Будешь должен, — замечает, подобирает с пола рюкзак. Дазай разминает плечи, поправляет куртку и выдыхает, нагнувшись за собственной сумкой. В улыбке приподнимает уголки губ.