Смотри сквозь туман

      — Мальчик мой, давай потанцуем?       Судя по тону, Главный не потерпит возражений, но Дей всё равно качает головой:       — Нет, спасибо, я не хочу.       И мысленно съёживается, ожидая удара. Ведь не могут же Званые простить его побег, его драку с ними во сне. Они отомстят; но как?       — Почему? — приподнимает брови Главный. И улыбается так, что Дея насквозь прошивают мурашки. — Мы же так давно не танцевали. Неужели ты не хочешь вспомнить, как хорошо это было?       «Я ничего не хочу!» — сглатывает Дей. Обхватить бы голову руками, провалиться туда, где нет ни его, ни Званых... Но он, закусив губу, медленно поднимается с пола и сжимает протянутую руку Главного. В конце концов, танец — это не так плохо; что могут сделать во время танца?       — Вот так, — одобрительно кивает Главный. Прижимает к себе, заставляя положить руки на пояс, проводит ладонью по своим джинсам, обнимает за шею — и в горло утыкается лезвие ножа.       А чего ты ждал, после того как во сне точно так же в него нож воткнул?..       — Давай потанцуем, мальчик мой... Давай потанцуем... Ты не бойся, ты же мне доверяешь, не правда ли?       И Дей, сглотнув, выдыхает:       — Да.       Когда-то Главный клялся, что пальцем его не тронет, — и не солгал. Нож — это же не палец, верно?       Главный обнимает так крепко и мягко, будто и нет никакого ножа, будто вернулись в прошлое и танцуют ради собственного удовольствия, как танцевали раньше, медленно кружась по комнате в странном вальсе; а потом уйдут в спальню, закроются на ключ, коснутся друг друга — не раздеваясь, лишь запустив руки под футболки...       Дей на мгновение прикрывает глаза, почти веря, что ничего страшного не случилось, — но дрогнувшая рука Главного царапает шею ножом, и приходится вынырнуть в горькую реальность.       Всё страшное уже произошло — и ничего хорошего на горизонте не предвидится.       У Главного горят глаза — не знакомым добрым огнём, а как в лихорадке. Ещё бы, сколько дней он уже не спал, сколько он уже не ел и не думал ни о чём, кроме скорейшего достижения цели?       Главный берёт Дея за запястье, проводит его ладонью по своей заросшей щеке, улыбается хитро:       — Хорошо тебе с ними было, да? Уж всяко лучше, чем с нами! — И смеётся: — Не отпирайся, я же знаю, какие мы негодяи...       С ними и правда было хорошо; но Дей молчит, только послушно кружится по комнате: кто знает, как отреагирует Главный на признание его негодяем?       А Главный целует в ладонь, аккуратно возвращает руку Дея себе на пояс, ведёт за собой на очередной круг и шепчет, касаясь горячими губами уха:       — Ну расскажи, расскажи мне о них...       Что-то скользкое и длинное, будто черви, вползает в сознание, копошится в голове. Дей дёргается — и шипит, когда на шее остаётся порез.       Главный хочет увидеть их тени. Главный хочет узнать про них всё — в том числе и то, как их убить.       — Расскажи, — повторяет Главный, заглядывая прямо в глаза, и улыбка его расползается шире и шире, превращаясь в совершенно плотоядную. — Они ведь такие чудесные люди, разве ты не хочешь о них рассказать? Поделись их тенями, я хочу на них взглянуть...       Дей, сглотнув, качает головой — и тут же платит новым порезом. Случайно у Главного соскакивает рука или нарочно он царапает шею?       — Почему же, мой мальчик? — искреннего и невинного удивления в его голосе столько, что Дей чуть-чуть не покупается, чуть-чуть не верит, что Главный и правда хотел бы познакомиться со Свечем, Визом и остальными, хотя бы так, через тени...       Но Главный не таков, не-ет, зачем ему знакомиться со своими... с этих пор, видать, врагами?       — Не хочу, — одними губами отвечает Дей.       Главный, не прекращая вести за собой, рывком приближается и проводит языком по этим самым губам; и сердце колотится: помнишь, как он ласкал тебя в спальне, как прикусывал твой язык, как своим касался нёба? Вот бы сейчас — так же, забыть обо всём, утонуть в объятиях друг друга, вспомнить, что пальцы им обоим нужны не только для того, чтобы держать нож...       — Мальчик мой, — отстранившись, шепчет Главный, и в глазах его плещется не любимая дикость — целое море безумия, в котором и посторонний-то запросто утонет, а уж сам Главный, кажется, даже барахтаться давно перестал. — Ты же понимаешь, мальчик мой, что мы запросто тебя сожрём, даже косточек не останется. Неужели ты хочешь, чтобы мы тебя сожрали? Разве не лучше быть хорошим послушным мальчиком — как раньше, помнишь? Ты выполнял все мои приказы, а я гладил тебя по голове, я усаживал тебя на свои колени, я тебя целовал... Неужели лучше — вот так, танцевать с ножом у горла? Неужели тебе не хочется всё вернуть?       Дей глотает слёзы: да он бы что угодно отдал, лишь бы всё стало как прежде! Но если он поделится чужими тенями — разве станут Званые такими же ласковыми, разве пропадёт с живота Свеча шрам от его драгоценного ножа, разве Виз и Хельги забудут, как его звали, разве...       Разве восемь мёртвых «фонарей» вернутся из тумана?       Не так-то просто отмотать всё назад.       Лезвие ножа касается шеи ласковой ладонью, и Дей стискивает зубы, чтобы не податься ему навстречу.       Он знает, чувствует: если откроется Главному, если доверит чужие тени — он придёт сквозь сны, как пришёл за ним, и от Свеча и остальных останется мокрое пятно — чтобы никто не встал у Званых на пути.       «Я буду молчать, — решает Дей. — Чего бы мне ни стоило, я буду молчать».       И Главный, точно прочитав мысли, вздёргивает верхнюю губу в хищном оскале.       — Мальчишка! Что ты о себе возомнил! Думаешь, я тебя не расколю? Думаешь, ты сильнее?!       Он рывком убирает нож и, схватив за запястье, так выкручивает руку, что Дей взвизгивает от боли.       — И это — лишь малость! — шипит Главный прямо в ухо; в то ухо, которое несколько минут назад ласкал губами. — Представь, ты только представь, что я могу с тобой сделать!..       Дей, подрагивая от боли, даже не хочет представлять. Он знает: при особом желании Главный способен выгрызть ещё стучащее сердце у него из груди; что уж говорить про вывихи, переломы и множество порезов.       Опустив руку, но всё так же стискивая запястье, Главный целует в висок.       — Пойдём, мальчик мой. Пойдём, не бойся. Сейчас я закрою тебя, и ты хорошенько подумаешь над своим поведением, как и положено плохим мальчикам.       Дей мог бы рвануться и попробовать убежать, да хотя бы сигануть головой в окно: Главный держит одну только руку, остальное свободно, пинай изо всех сил и беги...       Дей послушно идёт рядом с Главным — как положено ребёнку, осознавшему свою вину. Нет, конечно, никакой вины, только напрасная надежда на то, что выйдет сбежать от Званых. Не-ет, Званые не отпускают тех, кто попал к ним в лапы, Званые достанут из-под земли — или даже из снов.       Ну и зачем трепыхаться? Будь что будет. Если он хоть капельку нужен этому миру...       Главный распахивает дверь своей комнаты — бывшей кладовой, самое то непослушных детей запирать, да?       — Заходи. Будешь сидеть здесь — без еды и воды; зато спать можешь сколько угодно. Понадобится в туалет — зови, отведу за ручку, — он оскаливается в улыбке. — Подумай над своей жизнью и над тем, насколько она тебе нужна. Я вернусь через сутки — и мы поговорим ещё разок.       И, толкнув Дея вперёд, он щёлкает замком.       Дей, зябко обняв себя за плечи, оглядывается, пытаясь рассмотреть хоть что-то в этой темноте. Вспомнив, где выключатель, зажигает свет — и только теперь осознаёт, что Главный и правда посадил его в свою комнату. В жилую, между прочим: вон и постель расправлена, и какие-то раскрытые тетради на тумбочке... Может, полистать потом, исключительно из вредности?       — Потом... — шепчет Дей сам себе. Опускается на кровать, ощупывает шею: кровь, кажется, если и выступила, то уже подсохла, но порезы отзываются на прикосновения лёгким пощипыванием. Вымыть бы; но тут нет ни капли воды...       Тут и окон нет, некуда прыгнуть; остаётся, видимо, ждать обещанного разговора? Или... или Свеча, Виза, Хельги — кого-нибудь, кто придёт спасти. Может, как Главный, утащит через сны? Нет, Званые наверняка расставят защиту и ловушки, а головой рисковать ради него никто не станет.       Только Главный мог бы рискнуть головой — но когда ж это было, когда закончились эти времена? А начинались они хоть когда-нибудь?       Всхлипнув, Дей падает на кровать, заворачивается в одеяло. От одеяла пахнет родным тёплым Главным; и Дей, вытирая глаза, думает, что теперь от одеяла будет пахнуть ещё и им, его колючими слезами. Хоть какая-то память в этом мире останется.       Дею хочется надеяться, что Главный его не убьёт.       Дей знает, что Главный ни перед чем не остановится.       Дей понятия не имеет, что Главный решит, но догадывается: отныне любое решение будет не в его пользу.       Черту он уже переступил, и назад хода нет — как бы ни казалось иначе.