Смотри сквозь туман

      «Кто ты, мальчик? Что я делаю у тебя дома?»       Леера знает Тиля месяц — то ли «целый», то ли «всего лишь». Иногда ей кажется, что не знает вовсе: так и не поняла, что Тиль прячет под натянутой улыбкой.       А с домом как раз всё понятно, Леера здесь живёт: перебралась вскоре после того, как Тиль встретил в парке и привёл к себе. Она, «фонарь», тогда потеряла контакт с городом. Её родным городом! Больше недели он не подмигивал солнцем в чужих окнах, не разговаривал надписями на стенах и не звал на дежурство, чтобы защищать нечаянных прохожих от хищного тумана, который заполняет улицы по ночам.       Откуда этот туман берётся, никто не знает; почему он отнимает человеческую память и как его прогнать — тоже. Даже противотуманные фонари — сложнейшая разработка! — не спасают: рано или поздно выходят из строя. Поэтому каждую ночь на улицу выходят «фонари» — те, кто одним взглядом, одним присутствием может отогнать туман. Город сам выбирает, кого именно позвать, и «фонари», ведомые навязчивым внутренним желанием, идут дежурить в том или ином районе: ловить любителей экстрима и тех, кто просто не успел вернуться домой.       Леера тоже выходила — не отнекиваясь, не пропуская ни единого подозрительного переулка, провожая всех заблудившихся до самого подъезда. А потом город вдруг перестал звать, и не потому что решил дать отдохнуть пару дней, а потому что... Леера не поняла, почему; бегала по улицам, шептала: «Что я сделала не так? В чём провинилась?» — но город молчал. В конце концов, сдавшись, она обессиленно упала на скамейку в парке и заплакала.       Там её и нашёл Тиль; почти силой увёл из-под начавшегося дождя, напоил чаем, дал сухую одежду и уложил спать. Утром Леера осталась на завтрак — и с ужасом поняла, что от юного и смешного Тиля веет чем-то ледяным и нечеловеческим, как от ночного дыхания тумана.       На прямой вопрос Тиль отшутился, мол, издержки профессии. Тогда Леера подумала, что он визитёр: наверняка веет жутью и смертью от тех, кто уходит из мира живых, чтобы поймать за неведомой гранью умершего и вернуть его обратно. Но сейчас, месяц спустя, ей всё больше кажется, что ни за какую грань Тиль не ходит и мёртвых не вытаскивает. Да и как может вытаскивать мёртвых тот, кто почти всё время сидит дома?       Леера не решается спросить ещё раз — молча наблюдает. И чем дальше, тем ей страшнее, хоть сбегай обратно в свою квартиру. Но вдруг Тиль всё-таки поможет наладить контакт с городом? Или, как сказал в шутку, станет городом сам: будет её слышать и с ней говорить.       Глупо надеяться, что этот мальчик, который младше на пять лет, знает и умеет нечто такое, что недоступно Леере. Но слишком страшно вновь остаться одной. Гораздо страшнее, чем довериться наивному Тилю — от присутствия которого кожа покрывается мурашками.       Тиль всегда улыбается, без особого труда готовит завтраки и обеды, каждый день либо отжимается, либо бегает в парке. Ни усталости, ни разочарования, только радость и спокойствие — из-под которых так и разит смертью. Что будет, когда у него закончатся силы и слетит эта маска? Леера умрёт от захлестнувшего ужаса? Или наконец поймёт, что с Тилем не так?

***

      Однажды Тиль уходит за продуктами — а вернувшись, так грохает дверью, что со стола чуть не падает кружка. Из прихожей доносится то ли шипение, то ли приглушённое ворчание — и пахнет смертью так, что впору задохнуться. Не зная, стоит ли подходить, Леера окликает, стараясь, чтобы голос не дрожал:       — Что случилось?       — Всё нормально, — помолчав, отвечает Тиль. Заходит в кухню, спешно разбирает сумку с продуктами, не глядя на Лееру, и уходит в комнату.       Леера, вцепившись в кружку, машинально отпивает чай. Вот и слетела маска — а она, глядите-ка, не умерла от страха. Только что же произошло? Что довело Тиля? И что у него под маской — кроме ужаса и смерти?       Тиль не выходит из комнаты больше часа, а Леера не решается туда войти. Вдруг он не хочет быть замеченным в минуту слабости? Вдруг прячет слёзы в подушку или попросту заснул? А она тут с глупым любопытством: покажи-ка своё настоящее лицо.       Через полтора часа Леера не выдерживает. Когда она перебралась сюда, Тиль сказал: «Считай квартиру своей». Значит, она имеет право войти.       Едва она заглядывает в комнату, Тиль отворачивается к стене: всё-таки не спит. Пройти вглубь Леера не решается, в том числе из-за яркого ощущения смерти; прислоняется к дверному косяку.       — Что-то случилось, да?       — С чего ты взяла? Может, у меня просто плохое настроение.       — До этого было исключительно хорошее, и тут вдруг?       Вздохнув, Тиль садится и поднимает опухшие глаза. Неужели плакал все полтора часа?       — Я ненавижу визитёров. Я так хотел стать одним из них, но... А они везде! Болтают о своих визитёрских делах! А я...       — Погоди, — Леера садится рядом. — Ты не визитёр? А почему...       Стоп, разве это вежливо — спрашивать, почему от него веет смертью? Но Тиль, кажется, угадывает вопрос — дёргает уголком губ:       — Не в привычном смысле. Я... Понимаешь, я прошёл старый ритуал — раньше именно так становились визитёрами. И... наверное, всё-таки умер, хоть и вернулся в мир живых. — Он кривится, будто вот-вот снова расплачется, но продолжает: — Мне надо было убить себя, чтобы пройти через... испытания? Это даже не описать, там был огонь, и река, и ключ... Я прошёл и вернулся, но... другой. Меня тошнило от света и от еды, я лежал под одеялом; и никто не мог помочь, некому было рассказать.       Всхлипнув, Тиль прячет лицо в ладонях. Леера касается его плеча и, не встретив сопротивления, обнимает, ныряя в ледяной ужас. Сколько же он держал в себе этот пугающий опыт, сколько прятался под маской человека, у которого всё в порядке... Бедный мальчик.       Интересно, что за ритуал такой загадочный — и почему Тиль не смог выучиться на визитёра? Поступить в университет — проще простого, отучиться полтора года — тоже не самая сложная задача. Усидчивости не хватило? Внимательности? В чём ещё может быть дело, если умирать он не боится: иначе бы не стал проходить ритуал?       — А почему ты не стал визитёром?       — Преподаватель прогнал, — бормочет Тиль, не опуская ладоней. — Сказал, я неправильный, у меня сложные отношения со смертью. — Он горько усмехается: — Я, конечно, сам дурак, надо было спорить и жаловаться заведующему. А я собрался и ушёл, будто и не мечтал визитёром быть. Потом, правда, нашёл ритуал и сунулся в него, чтобы доказать: могу.       Леера гладит его по спине.       — Кому доказать, себе? Преподаватель разве узнал? Да и всё равно без диплома никто не возьмёт спасать мёртвых.       Тиль, дёрнув плечами, обнимает в ответ, прижимается всем телом. Такой хрупкий, несмотря на мышцы. Такой горячий и живой, несмотря на смерть.       — Ты и правда дурак, — вздыхает Леера, чувствуя себя матерью непутёвого ребёнка.       Шмыгнув носом, Тиль отстраняется и вытирает глаза.       — Спасибо, что... Мне так хотелось кому-то рассказать.       — Больше не будешь прятаться за улыбкой?       Тиль молча качает головой; и точно слабеет ощущение ужаса и смерти. Может, потому что теперь не надо затыкать его дурацкой маской?       — Знаешь... — он тяжело вздыхает. — Я всё-таки не смогу заменить тебе город. Я слишком другой. И вряд ли подскажу, как снова выйти с ним на контакт. Поэтому если тебя здесь держало только это...       В груди что-то обрывается — наверное, так умирает глупая надежда получить помощь. Леера закусывает губу. Теперь надо искать новую квартиру, собирать вещи — ведь Тиль, получается, выгоняет? Или нет?       С одной стороны, этот месяц Леера почти не работала, так зачем Тилю та, кто сидит на шее? С другой, порядок и чистота в квартире — её рук дело, и готовкой она бы с радостью занялась, если бы Тиль подпустил к плите.       И разве только из-за надежды на помощь она здесь жила? То есть вначале — да, а последние пару недель...       Но хозяин квартиры — Тиль. Решать ему.       — Если ты настаиваешь, я...       — Нет, — Тиль поспешно мотает головой. — Можешь остаться, если хочешь. Да и вдвоём как-то...       — Лучше? — улыбается Леера. Тиль молча кивает; на мгновение накрывает её руку своей и уходит на кухню.       Сердце подпрыгивает: случайно коснулся или нарочно? Такие тёплые пальцы... Вдруг он разрешил остаться не из жалости — или, по крайней мере, не только?       Леера касается горячей щеки. Как мало нужно, чтобы её покорить! Всего-то быть двадцатилетним мальчиком, который найдёт в парке и уведёт к себе, спасая от дождя и одиночества.       Неужели город нарочно отвернулся, чтобы они могли встретиться? Да только поди узнай: ни за что ж не расскажет.       — Ты будешь чай? — окликает из кухни Тиль.       — Да! — отвечает Леера. Ещё раз касается пылающих щёк и, тряхнув головой, поднимается с кровати.       Может, всё действительно было ради этой встречи — и здесь начнётся новая жизнь.