***
Ветер шумел в ушах, воя так дико, словно оплакивал его. Было слишком холодно, так высоко, и воздух казался разрежённым, хотя, возможно, дело было в волнении, которое душило Кассиана. В любой другой ситуации он нашёл бы умиротворяющим зрелище, раскинувшееся перед ним — сапфировый горизонт, где синее небо сливается в поцелуе с водой, волны, наплывающие на золотой берег, прежде чем вернуться назад. Зелёные точки деревьев внизу, такие маленькие с этой высоты. Кассиан наслаждался красотой, пока снова не вернулся к реальности. Кренник стоит напротив него, бластер упирается прямо Кассиану в грудь. Они стоят на краю башни. Любое неосторожное движение — и чертежи Звезды Смерти, зажатые в руке Кассиана, полетят в пропасть. — Слишком поздно, капитан, — выплёвывает Кренник последние слова, словно оскорбление. — Ты и твой жалкий Альянс обречены. Вы провалились. Осознание этого ранит не хуже выстрела бластера. Больше двух десятков лет сражений, страданий и боли, жертв, что привели к этому моменту — проваленная миссия, машина смерти и длинное падение. Широкая улыбка Кренника разжигает ярость в Кассиане, заставляет избавиться от идеи прыжка с крыши, и надежды спасти галактику. Он слышит звук бластера, но стреляет не Кренник. Это Бодхи. Он стоит на месте Кренника и рот его растянут в той же уродливой улыбке. Кассиан едва замечает собственную рану, но лишь тогда, когда отчаянная пустота заполняет его тело. — Всё кончено, — жестоко смеётся Бодхи. — Ты — ничтожество! Затем следует новый выстрел, на этот раз в ногу. Бодхи превращается в Джин. Затем в Чиррута, Дрейвена, Бейза, его мать. Лица начинают сливаться в нечто знакомое и незнакомое одновременно. Он пытается отползти назад. Выстрелы продолжаются, но он не умирает, хотя хотел бы. Лишь бы не видеть эти лица, не слышать ядовитых слов, которые они произносят. Лица расплываются, образуя одно целое. Его отец стреляет ему в плечо. Мон Мотма бьёт по рёбрам. Ноги Кассиана взлетают в воздух и он соскальзывает с платформы, падает. Снова. Он всегда падает. И даже там он слышит этот неистовый, бешеный смех, что звенит в ушах. Он чувствует, как сердце застревает в глотке и кровь застывает в жилах, словно лёд. Башня становится меньше. Он замечает, что кричит, умоляет, повторяя «нет, пожалуйста, нет», словно мантру, словно молитву. «Нет! Помогите, пожалуйста!» Когда он открывает глаза, простыни оказываются запутанными вокруг ног. Его горло болит, и это значит, что он кричал во сне. Он выпутывает ноги и садится на краю кровати, закрыв руками лицо, ожидая, когда остановится карусель в голове. Он остаётся сидеть так, пока стук сердца и маниакальный смех, отдающийся в голове, не утихают. Кассиан не утруждает себя проверкой времени, тишина на базе говорит сама за себя, говорит о том, что ему следует заснуть опять. Но сон — это последнее, о чём он хочет сейчас думать, так что он снова обнаруживает себя на пути в столовую в поисках знакомой фигуры. Бодхи сидит на том же диване. В этот раз он смотрит на какую-то невидимую точку на полу, держа в руке (в своей человеческой руке) дымящуюся кружку чая. На плечах у него лежит уродливое лоскутное одеяло. Все лоскуты разного размера и ярких цветов, которые не сочетаются друг с другом настолько, что больно смотреть. Кривое, с дырками. Должно быть, Бейз сделал его. Бодхи смотрит на Кассиана, когда тот подсаживается рядом, выдавливая из себя усталую улыбку. Его волосы отрастают, уже закрывают уши, но они всё ещё недостаточно длинные, чтобы собрать их в пучок. Бодхи не спрашивает, снились ли ему кошмары — засохшие дорожки слёз на щеках говорят сами за себя. Он лишь смотрит на него, откинувшись на диван, и задумчиво хмурится. Кассиан ненавидит чувствовать себя таким открытым, будто Бодхи может видеть через его покрытую шрамами кожу изуродованные органы, смотреть в его механические холодные внутренности, на винтики, что крутятся на месте лёгких. Проходит вечность, прежде чем Бодхи, наконец, заговаривает: — Ты не должен ничего говорить… — Рад, что получил твоё разрешение. Он хлопает Кассиана по плечу, улыбка появляется на его лице и сердце Кассиана пропускает удар. — Но я могу рассказать, если хочешь. Я… я не… мы можем просто… не обязательно про кошмары, н-но я подумал… — Давай, — говорит Кассиан. — Может, это поможет. Бодхи подсаживается ближе, набрасывая это ужасное одеяло на плечи Кассиана, и, возможно, он немного ненавидит себя в этот момент из-за закружившейся от волнения головы. И Бодхи говорит. О своих кошмарах — про Империю и Звезду Смерти, про потерю себя, своего разума и отдающуюся боль от Бор-Галлита, про своих матерей, которые погибли, и о сёстрах, что тоже, вероятнее всего, погибли, о потере дома и человечности из-за Империи, о потере конечностей и о мышечной памяти, не дающей покоя по ночам. Кажется, будто все страхи Кассиана воспроизводятся заново, словно голограммы, он чувствует себя опустошённым и вывернутым наизнанку, демонстрирует миру свой разум, разбирая на части страхи и надежды, которые составляют из себя Кассиана Андора. Но он ценит то, о чём говорил Бодхи, заполняя пустоту звенящей тишины между ними. Бодхи делает глоток чая с лимоном — традиционного джедианского напитка. — Порой я смотрю на своё тело в зеркало и ощущаю себя больше дроидом, чем человеком. Не чувствую себя реальным. Такая открытость поражает Кассиана. Все его страхи и вся неуверенность становятся реальными, стоит им только сорваться с губ. Скрывавшийся за периодическим заиканием и успокаивающим голосом Бодхи никогда не казался ему болтливым человеком. Должно быть, любопытство мелькает в его взгляде, потому что Бодхи продолжает. — Мой терапевт говорит, что разговоры о травме помогают. Они превращают её в реальный объект, а не просто неясные очертания в мыслях. Кассиан был захвачен врасплох. — Ты ходишь к терапевту? Он кивает. — Ризида. Она хорошая, — Бодхи снова отпивает из чашки, хочет продолжить, но останавливается. Он кусает губу (чего Кассиан определённо-совершенно-точно не заметил), прежде чем взглянуть на него и заговорить опять. — Тебе нужно поговорить с кем-нибудь, Кас, — тут сердце замирает, и Кассиан понимает, что хочет, чтобы Бодхи называл его так всю оставшуюся жизнь. — Не обязательно со мной или с терапевтом, но позволь помочь себе. Ты не можешь делать всё в одиночку, — Бодхи дарит ему слабую улыбку. Слабую, грустную улыбку, которой достаточно, чтобы дыхание Кассиана сбилось. — Ты не заслуживаешь так страдать. Он задумывается над словами Бодхи, не зная, что сказать. «Никто никогда не заставлял меня чувствовать себя так», — одна из мыслей. «Я напуган этим чувством, но не хочу, чтобы оно ушло». «Ты заслуживаешь лучшего, чем я». «Я хочу тебя каждой клеточкой своего существа». Кассиан отгоняет эти мысли, прежде чем они поглотят его целиком, и останавливается на «Спасибо тебе, Бодхи, я и правда чувствую себя лучше». — Но ты подумаешь над моими словами, правда? Ты поговоришь с кем-нибудь? — спрашивает он и искренность в его голосе заставляет Кассиана замереть. Он делает паузу, прежде чем ответить. — Да. Я поговорю. Бодхи выглядит довольным и это приятное разнообразие среди его слегка тревожных нахмуренных взглядов и нервных вздохов. Он расслабляется на диване, отпивает чай и прикрывает глаза, растянув губы в улыбке.***
Руки Кассиана дрожат. Его сердце бьётся словно птица, запертая в его грудной клетке. Он сглатывает, но во рту сухо, и, прежде чем может передумать, стучит в дверь. Он вытирает вспотевшие ладони о штаны, когда дверь открывается. Ризида, тви’лечка, вероятно, на несколько лет старше самого Кассиана, смотрит на него с вежливой мягкостью, но всё же расчётливо. — Я… я, эм… — начинает он, но она перебивает. — Кассиан Андор. После миссии на Скарифе вы довольно популярны на базе, знаете ли, — её голос низкий и тягучий, словно патока. — Что я могу сделать для вас, капитан? Он глубоко вздыхает, подбадривая себя. — Я бы хотел записаться на приём.