Любимец своих маньяков

Ещё в начале сентября было непомерно холодно, а сейчас погода окончательно испортилась. Казалось, что дальше уже было некуда, как и всему происходящему, но судьба продолжала радовать сырым и мерзким ноябрём. Дождь, а точнее — острые льдинки, падающие с неба, словно мелкая галька больно бились о кожу. И Джаред даже не сомневался, что местами на нём останутся ушибы. Любому, кто бы попытался его заверить, что он обожает дожди и осень, Джей бы рассмеялся в лицо. Потому, что сейчас, это похоже на «затишье» перед бурей. Ветер подымал клубы песка, который засыпался в глаза и рот, а ледяные капли, словно тысячи маленьких игл, врезались в кожу. Деревья гнуло так, что листьев на них уже совсем не осталось и был слышен треск ветвей. Радовало одно — пока что, асфальт не был похож на заводь. Во время того, как ветер старался сломать ему рёбра и бил холодной плетью по лицу, Джей отплёвывался от песка и остервенело звонил в звонок собственного дома. Хорошенько обдумав предложение Тиффани: наведаться к себе домой и сообщить своей девушке, что он не умер, Джей решил ему последовать. В такую погоду доставать телефон было себе дороже, но никто даже не думал ему открыть. Он надеялся на то, что Женевьев просто его не слышит из-за погодной мерзости, а не не хочет его впускать. Делать было нечего и он пошлёпал по нестриженому газону к заднему входу. Чавкая грязью и стараясь не увязнуть в болоте, Джей дошёл до дворика, подёргав за ручку запертую дверь. Вздохнув, он постоял немного перед ней, постучав по дереву, но, за шумом усиливающегося дождя практически ничего не было слышно. Он почти смирился со своим невезением в жизни, но всё равно было как-то обидно, что всё так для всех обернулось. Стараясь не упасть носом в грязь, Джей направился обратно, вдоль стен особняка. Одно из окон на углу не закрывалось. Он знал это, но починить его руки так и не дошли. Переступая лужи, он всё же надеялся, что Женевьев не вызывала мастера чтобы сделать это за него. Боже, это ж надо быть таким удачливым человеком: не иметь возможности попасть в собственный дом. Джей уже начал жалеть, что вообще ушёл без предупреждения. Он действительно несправедливо поступил с Женевьев, а ведь она хотела ему только добра. И сейчас ему остаётся только ходить под окнами и шмыгать носом. Невольно вспомнилось приятная атмосфера с имбирным лимонадом и тёплым пледом. Как жаль, что он не одолжил у Тиффани зонтик. Зацепившись пальцами за оконную раму первого этажа, Джей попытался подтянуться, но у него это не получилось. Он усердно старался, отталкиваясь ногами от кирпичной стены и с кряхтением стараясь залезть в окно. Дождевая вода лилась на него буквально как из ведра, стекая с водостока и карниза, но забраться в дом было не так просто, как казалось. Руки скользили и немели от холода, а подтянуться казалось выше его сил. Спрыгнув прежде, чем он упадёт, Джей осмотрелся, передёрнув плечами и убрав с лица мокрые волосы. Неожиданно, словно ледяной ливень, на него накатило отчаяние и он расстроенно всхлипнул. Хотелось сесть в грязь, привалившись к стене, и психовать в силу своей беспомощности. Но он справился с резким помутнением рассудка. Подняв голову к небу, он умылся в дождевых каплях, судорожно выдыхая и осматриваясь. Ему пришлось сходить за мусорным баком и приволочь его к окну. Пытаться взобраться повторно Джаред не стал даже пытаться. Опираясь на стену, залез на него с ногами, срывая сетку с окна и ставя у самой стены. Толкнув окно во внутрь помещения, перекинул ногу, после перелезая полностью и падая на ковролин. В этот момент он возненавидел себя за решение постелить в коридорах ковры, так как с него стала течь и грязь, и вода прямо на парадную дорожку. Он целеустремлённо шёл по тёмному коридору, опираясь о стену и стараясь найти выключатель. Он так давно не был здесь, что в полумраке, глушащем посторонние звуки ливня, он не сильно понимал, в какой части дома находится. Грома не было слышно, зато, тарабанящие по стёклам льдинки и дождевые капли были отнюдь не тихими. Однако, продвигаясь всё глубже в дом, звуки бушующей природы становились всё приглушённей и приглушённей, пока, в какой-то момент, в голове не осела звенящая тишина. Мягкий ковёр не был таким мягким, как казалось, и потому, было слышно тихое шебуршание жёсткого ворса. Несмотря на полное одиночество, тишину, беспомощность и ужасную погоду, ощущалась какая-то атмосфера защищенности. Слабо дрожа, не от холода, а от скользящих по шее холодных капель, Джей стянул с себя куртку, затем рубашку, сбрасывая одежду прямо на пол. Она была тяжёлой, и, как только Джей от неё избавился, дышать стало легче. Видимо, он слишком долго находился под ливнем, ибо рубашка выглядела в разы потрёпанней, чем была до истязания градом. Он промок абсолютно везде, казалось, вода затекла ему под ногти. Сейчас он бы не отказался от четверти литра кипятка прямо во внутрь. Последним на пол отправились трусы и, Джей уверен, в них столько воды, что можно вымыть все полы в доме, не покрытые ковром. Хотя, снял он их, скорее, потому, что кожа под ледяной мокрой тканью начала саднить и чесаться, вызывая невыносимый дискомфорт. Выключатель нашелся, когда он уже был возле кухни, где он и решил остаться. Направляясь к шкафу Джей раздумывал, что ему нужно больше — кофе или что-то менее истощающие. В голове сами всплыли слова Женевьев, когда та отчитывала его за восьмую чашку кофе, аргументируя тем, что усталость не проходит, просто кофе её перекрывает. Вздыхая, Джей открыл шкафчик и осмотрел полки. Хлопья, протеин, сухофрукты, подарочный набор чая и банка кофе. Достав последнюю баночку он обнаружил, что тех трёх зёрен на дне не хватит, так что чай оказался в чашке методом исключения. Палочка корицы, гвоздика, какие то засушенные лепестки, ромашка — всё, что валялось на дне ящика, отправляется в кипяток. Но Джею показалось этого недостаточно и он продолжил копаться в полупустых пакетиках и коробках. Конечно, он знает, что делает. Он что, зря в детстве готовил кашу из песка и ракушек? Зря перетирал листья папоротника, как особую приправу? Да черта с два, он профессионал. Дополнительными ингредиентами становятся: обломки неудачно раскрошившегося леденца, карамельная конфетка, задеревенелые зефирки и трое желейных мишек. Но что точно не попало в столь примитивный напиток, так это сахар. Он же не псих какой то — чай с сахаром пить. Накрыв блюдечком своё творение, Джей стал вышкребать в раковине с рук и лодыжек присохшую грязь с песком. Надо было сделать это сразу, как он оказался в доме. На долю секунды он теряет равновесие и ему кажется, что сейчас он отключится. Но сбоку подворачивается столешница, поэтому он впечатывается рёбрами в твёрдую поверхность и сползает на пол, ударяясь повторно, уже подбородком. Зрение возвращается через пару секунд с жгучей болью и Джаред надеется, что не сломал себе ничего нужного. Не то, чтобы он считал нижние рёбра такой уж важной частью скелета, но лишиться их он пока не готов. Он так удобно устроился при падении: голова прижата щекой к дверце шкафа, грудью лёжа на полу и с одной задранной ногой, зацепившись пяткой за раковину. Он решает ещё немного полежать и отдохнуть, игнорируя новоприобретённые травмы и ноющую, нет, вопящую боль в копчике. Но нога все ещё мокрая и вода стекает к бедрам и заду, а струйки такие холодные и бегут так раздражающе медленно, заливаясь во все щели и вызывая мурашки. Держась за край столешницы и опираясь на тумбочку, Джей поднялся, чуть махнув волосами и зажмуриваясь. На лице словно висит чёрная вуаль, по которой ползает зелёная тля. Он определённо нуждается в свежем воздухе. Несколько раз моргнув, Джей подошёл к окну, открывая створку. И это было поспешным решением. В лицо ударил ледяной ливень и ветер, принёсший с собой запах земли и предгрозового воздуха, словно лицо обдуло сквозняком со стороны моря. Но наперекор этому чувству, на языке появился привкус родниковой воды. И волосы вихрем поднялись вокруг головы. От плечей и шеи вниз пробежались мурашки, словно эти самые дождевые капли. Глубоко вдыхая воздух и, будто снова пробуя его на вкус, Джей почувствовал, как всё внутри него сжимается, стараясь сбиться в тёплый комок и согреться, а кровь прилила к лицу. На губах ощущается жар, а уши и кончики пальцев немеют от холода. Навалившись всей грудью на оконную раму и борясь с ветром, Джей закрыл окно. Свист в ушах сменился практически гробовой тишиной. Он лишь слышал, как ветер, в ярости, обрушивал на стекло дождевую воду. Джей облизнул пересохшие губы, поёжившись и осмотрев себя. Полностью голого, в мурашках, покрывающих кожу. Но он всё ещё не спешил одеваться. Сняв блюдце с синей чашки, Джей поднёс её к губам и в голову ударил запах трав и ромашки, перебивающий вкус остальных ингредиентов. Он сделал небольшой глоток, обжигая язык и горло кипятком. Вздрогнув, он поморщился и сдавленно выдохнул. Но сделал ещё один глоток. И ещё. Послевкусие приходит сразу с обжигающим напитком. И оно менее приятно, чем сам чай. С ярко выраженным вкусом корицы. Горечь и жар медленно сползают по глотке вниз, словно нежилая проникать вглубь его замёрзшего и дрожащего тела. Предметы размываются перед глазами и из-за этого его слегка пошатывает. Джей почти досконально уверен, что за то время, за которое он стал пренебрегать своим здоровьем, у него упало зрение. Да и на проблемы с позвоночником бы провериться. Отставив чашку, он вышел из кухни в коридор, идя в самый его конец. Вместо окна там маячит голубоватый холодный свет, из-за чего мозг нарочно проецирует ощущения холода и безнадёжности. Толкнув дверь, он заходит в гардеробную, и достаёт хлопковый халат из шкафа, накидывая его на плечи. Ткань тяжёлая, словно дружеские объятия, ложится ему на лопатки и спину. Он идёт обратно, шурша босыми ногами по высокому ворсу, и боль от стоп отдаётся в колени и бёдра, словно в них застряли железные прутья, и, каждый раз наступая, он лишь сильнее загоняет их вглубь. Вдох выходит судорожным и Джаред плотнее кутается в халат. Атмосфера, словно из фильмов ужаса, где он играет роль одинокой домохозяюшки. За окном гроза, а ветер завывает в трубах. И, прямо сейчас, должно выбить свет. Он ступает на холодные лестничные ступени кончиками пальцев и начинает спускаться в подвал, чтобы включить рубильник. Боль в коленях и усталость в голове. Но он не чувствует сырости и по рёбрам не пробегает могильный холод. Ступени кажутся такими длинными… Пять, шесть… Он сбивается. Говорят, перед обмороком в голову лезет всякая чушь. Но это похоже на то, что тебя вот-вот стошнит и в этот момент тебе на голову накидывают мешок и он, словно чёрный капюшон, постепенно укрывает тебя от всего происходящего вокруг. Сначала все звуки сливаются в одно размытое целое, затем пропадает зрение, после чего приглушённые голоса и шаги вовсе сходят на нет. Ещё несколько секунд ощущаешь себя, словно при сонном параличе. Неподвижно и безмолвно. В ожидании, когда придет осознание происходящего. А потом падаешь в бездну. Проваливаешься туда так, словно обрываешься с последней ступеньки прямо в пропасть. Прямо в Ад. Ад… Значит, где-то там, на самом дне, его ждёт Джейк. И Дин. Дженсен. Они цепляются за него мокрыми руками. И он чувствует их на своём лице. Они так ждали его. И, вот, он здесь. И он чувствует на своих плечах объятия. Все они нежно касаются его, боясь. И так нуждаясь в нём. Говорят, когда падаешь в обморок в голову лезет всякая чушь. Но он действительно слышит их. Их крики. Они зовут его. И руки на его лице, шее, груди… Он с ними. Теперь они вместе. Но он неподвижен, словно во сне. И он совсем не хочет просыпаться. Оглушающий грохот ливня и удары крупного острого града о все поверхности перекрыл еле-слышимые шаркающие шаги. Женевьев выскочила из такси, доставая на ходу ключи от калитки и забегая во двор. Вода больно бьёт по лицу и рукам, лучше всякого точечного массажа. Руки трудятся от холода и напряжения, ключ попадает в скважину с третьего раза. Захлопнув за собой дверь, она перекрывает все посторонние звуки, теперь они на втором плане. Град неистово колотится о дверь и, скорее всего, на деревянной поверхности останутся вмятины. Жен стряхивает с ног развязанные кроссовки и отходит от двери, под которую с неё натекла приличная лужица. Проведя по лицу рукой и зачёсывая волосы назад, она проходит в ванную. Её больше не колотит, но ощущения не из приятных, так что она стягивает кофту и кидает в раковину. Мокрые джинсы облепили ноги и были сдёрты с усилиям. Жен положила руки на бёдра, стараясь побыстрее их растереть. Кожа холодная и покрылась мурашками, а мышцы над коленками сами подёргиваются. Достав банный халат из шкафа, она вышла в коридор и, включив свет, направилась на кухню. Проходя мимо одной из комнат ей, скорее всего, просто показалось, что шум дождя доносится отчётливее. Наверное, окно открыто на проветривание. Она не доходит до двери, затаивает дыхание. Ей не хочется смотреть, но она не может. Справа от неё, у подножия лестницы, лежит тело. Хотя, оно даже не лежит, поза слишком неестественна. Крови нет, но это… тело. Тело, не подающее признаков жизни. Она не может сдвинуться с места и даже вдохнуть, пульс подскакивает настолько, что теперь его можно услышать. Её трясёт, горло словно перекрыли, а перед глазами появляются тёмные круги. Надо подойти, надо… Что-то сделать… Она должна дышать и взять себя руки… Успокоить дергающийся глаз и, наконец выдохнуть… Ей было бы намного легче, стой она дальше и не двигайся. С такого расстояния непонятно, дышит тело или нет, свёрнута ли шея. Но она не может впасть в шок, это будет самое худшее в данной ситуации и она не поможет ни себе, ни ему. Только не шок, только не ступор… Женевьев через силу втягивает воздух, прикрыв глаза, и выдыхает через рот, сложив губы трубочкой. Ну вот, теперь она может дышать, а значит, сможет и двигаться. Медленно приблизившись к телу, она вытирает дрожащие губы запястьем и опускается на колени. Всё глушат удары собственного сердца, отдающиеся в самую голову, в самые уши и виски и вообще повсюду. Она чувствует подступившую панику и всеми силами старается её сдержать. Поднеся руку к лицу его лицу, она закусывает губу и поднимает взгляд к потолку, отчаянно сдерживая рвущийся наружу вопль ужаса. Секунда… Две… В голове всё пульсирует и гудит, будто включили сломанное радио. Три… Сердце норовит пробить рёбра и расколоться об обломки костей. Четыре… Женевьев стонет то ли облегчённо, то ли обречённо, но её пальцев коснулось лёгкое дыхание и это единственное тёплое дуновение возвращает её в реальность. Нахлынуло резко все: и слёзы, и возможность дышать и чёткое осознание происходящего. — Джей… Джаред… Она переворачивает его на спину и облегчённо всхлипывает — кости не хруснули. Она снова не может дышать, на этот раз из-за неконтролируемых рыданий. И, всё же, это лучше, чем панический шок. — Ты жив, давай… Джаред… Положив руки ему щеки, Жен пытается вспомнить хоть что-то, что она знает про обморок. Хаотично осматривая обнажённое тело, она видит, что грудная клетка вздымается от дыхания и это вызывает очередной всхлип облегчения. — Просыпайся… Она берёт его лицо в ладони, склоняя в стороны и похлопывая по щекам. Сзади раздаётся шорох и она резко оборачивается, сжимая руки. На ступенях валяется скомканное полотенце, ранее висевшее на перилах. Женевьев громко чертыхается, отпуская голову и закрывая глаза. Ёбанный халат, она на грани и еле удерживает себя в сознании. Прохладные пальцы касаются её запястья и заставляют вздрогнуть, прижимая руки к груди. Жен испуганно переводит взгляд на Джея, сбивчиво выдыхая. Слёзы снова подступили к горлу и пришлось сжать зубы, чтобы не разреветься прямо сейчас. Джаред жалобно стонет и, прищурившись, старается сфокусировать зрение на её руках или лице. Он слышит всё на удивление отчётливо и вразумительно, хотя, что он сейчас может слышать, это всхлипы и далекий шум погодных бедствий. Он не понимает, но слышит, и зрение верно возвращается. — Ты можешь встать? Джей? — она очень старается, но голос и без того дрожит, сбивая тон. Склонив голову, он видит расплывчатые очертания склонившегося над ним лица. Откуда-то сбоку горит свет, она обращается к нему, он слышит, но до него не доходит смысл услышанного. Он не чувствует ничего, просто слышит и, кажется, видит. — Тебе надо встать… С этими словами его приподнимают за плечи, но дальше он так и не двигается. Женевьев встаёт на колени, приподнимая тело, которое, сколько бы ни весило, все равно ей не под силу. — Давай, пожалуйста… — она старательно вдыхает, кусая губы, — я не могу тебя поднять… Джей, наконец, понимает, что от него хотят, и скорее рефлекторно подставляет руки и колени, оказываясь в вертикальном положении. Жен подхватывает его под руки и вздергивает на ноги, и сама поднимаясь. Она тащит его в ближайшую комнату, переваливаясь с ноги на ногу и тряся головой, стараясь откинуть назойливые волосы. Джаред уже жалеет, что вообще встал, ведь, уже на полпути ощущения возвращаются и он начинает чувствовать всё. Сначала боль со всего тела мешается и не даёт сконцентрироваться на чем то одном, и от такой резкой перемены он чуть не падает. Крепатура, рёбра, стёртые ноги, растянутые мышцы, гудящая голова и множество синяков от падения. Через пару секунд, которые кажутся нескончаемой вечностью, ощущения конкретизируются и боль от падения перекрывает всю остальную, даже саднящее ребро. Женевьев опускает его на диван, придерживая и обкладывая подушками. Она всё ещё захлёбывается слезами еле контролирует трясущиеся руки, но не останавливается, пока ноги сами не подкашиваются и она падает на ковер, чувствуя острую боль в коленях. Хочется прямо сейчас лечь и отключиться. Вернуться в это непроницаемое светом, забвение, тишину. Не чувствовать. Не видеть. Хочется уйти от всего этого обратно. Уснуть. И, чтобы никто его не трогал. Заколотить себя в гробу, забив изнутри гвоздями. Чтобы больше никогда не проснуться. Чтобы навсегда остаться там, где-то очень глубоко, где под обломками сожалений и разочарований, все они дружно похоронили Дженсена. Улыбаясь, передавая лопату из рук в руки и засыпая кричащее тело землёй. Пока она не набилась в рот и глотку, не давая вдохнуть. И всё, что им теперь остаётся, так это несправедливо проклинать его безымянную могилу и плевать на деревянный крест. Так почему он один пытается расцарапать промерзлую землю и схватить холодную, тянущуюся к нему руку, которая, в порыве злобы, утянет его за собой? И, плача и улыбаясь, они будут стоять над их могилой, пока солнце будет обжигать глаза, выжигая их души. Пока сухая земля пылью не покроет их кожу. Вина не висела на Дженсене, но все почему-то сбрасывали её на него, как комья червей и землю. Не сказал правды? Разрушил всю их жизнь? Но кто-то хоть попытался попросить у него признания? Хоть кто-то пытался ему помочь? Он не может. Не может так всё оставить. Словно всем им были всё равно. И они лишь эгоистично отводили взгляд от грима на его лице и широкой, такой тёплой улыбки. Почему? Да просто никто из них его не любил. Нелюбимый, брошенный. И вся его жизнь — на показ, выставлена всему миру. Но, почему-то, никто так и не удосужился заглянуть ему в глаза. Посмотреть ему в лицо и сказать, что всё нехорошо, а все люди несчастны. Склонив голову и прижимаясь щекой к холодной подушке, Джей смотрел на содрогающуюся на ковре Женевьев. И невольно ему вспомнилось то жгучее отвращение, словно подступающая тошнота, когда он посмотрел на лицо Коллинза. Та ледяная, как в глазах Дэн, ненависть. И та, прожигающая его естество, сладкая, как сироп, и липнущая к сознанию, словно смола, гордость. И почему всё так получилось? Столько лет совместной дружбы. Совместной работы. Совместной жизни. Столько объятий, улыбок, ссор, недомолвок. Столько совместного счастья. Столько прекрасной боли и столько драк. Всё рухнуло в один момент, как догорающий косяк, на последних секундах издыхания засыпающий в глотку пепел и обжигающий пальцы. Столько напыщенной лжи, столько разочарования. Почему-то, дико захотелось закурить. Забить голову дымом и почувствовать, наконец, спокойствие. Хотелось стряхивать пепел на их вопящие лица. Чёртовы стервятники. Словно счастливая семья с зелёным газоном и красной дорожкой к пустому дому, без мебели и без света. Без окон и без дверей. Они заслужили. Все они заслужили. И отличие лишь в том, что Джей принял часть своей вины и старался хоть что-то сделать. Старался ему помочь. А что сделала Дэн? Или Миша? И это, по их мнению, помощь? Он смотрел на Женевьев и ему было её жаль. Было жаль всех их. Столько надо было сказать, крича им в лицо и глотая собственные слёзы. И, одновременно, просто махнуть на всё это рукой, оставив их гнить в собственной пустоте и той жизни, что у них осталась. Пусть они узнают. Пусть они почувствуют. Очень хотелось нагрубить. Наорать на неё. Сломить, когда она такая жалкая и слабая. Но он продолжал молчать, смотря на неё, как на предмет домашнего обихода, вслушиваясь в то, как стёкла гнуться под напором дождя и града. И эта тишина спасала его от нужны что-либо говорить, кричать. И что либо чувствовать. Это излишне, не нужно. И оставаться в безмолвии намного приятнее, чем снова спорить с ней. Чем слушать её мольбы, рыдания. Просьбы. Всё это как-то…бесполезно. И Джей охотно бы сохранял спокойствие и дальше. Пока… пока она не открыла рот. — Джей… так нельзя, — она покачала головой, кусая верхнюю губу. Он устало прикрыл глаза. Он… просто устал. И всё так бессмысленно. Нелепо. До одури. До безысходной апатии. Разочарования. Лучше бы это была боль. Лучше бы это были бы слёзы. Лучше новая ссора. Новые сожаления. Чувство беспомощности и собственного ничтожества. Но ему всё равно. Словно кто-то выключил рубильник. Словно села батарейка. Нет, не так. Словно кто-то, наконец, дёрнул за верёвочку и пролил свет на всю эту чушь. Никогда и не было этого смысла. А у них не было жизни. А у Дженсена не было цели… И вокруг лишь пустота, словно запертая комната без света. Он не хочет её слушать. Он не хочет открывать рот. Он… Да ничего он не хочет. Он просто устал. Душой, телом, сознанием. Устал своим существом. И он только ждёт, когда это кончится. Когда он сдастся. Он ждёт, когда, наконец, сорвётся со ступеней и сломает шею. Он ждёт, когда, наконец, упадёт в пропасть. И оставит. Всё. Он оставит всех их гнить здесь. Все они заслужили. Все они. Так пусть сгниют заживо. Пожинаемые своей болью. Пожираемые ненавистью. До пустоты. До неизлечимой гадкой… Он судорожно выдыхает, морщась от боли в теле. Сейчас он не может сказать точно, что болит сильнее: рёбра, ноги, или же все его кости, которые словно встряхнули внутри потрёпанной куклы. Голова кружится сильнее обычного и в висках, он чувствует, как пульсируют вены под тонкой кожей. Как горят от жара губы, как пересох от обезвоживания рот, до самой глотки. Его тошнит. Морозит. Джей слабо дрожит, думая лишь о горячей ванне и о тишине. Отдохнуть. Не слышать упрёков в адрес своего здоровья. Не слышать жалости в их голосах. Не чувствовать успокаивающие руки. Господи, как он устал от всего этого. От проблем. От его окружения. Людей. Как он хочет куда-то уехать… Или же остаться здесь, в этом пустом доме. И ему всё равно, что всё не будет, как раньше. Ему всё равно. Как будто он не знает. Как будто он не чувствует, что с ним что-то не так. Как будто всем им обязательно нужно напомнить, как ему плохо. И хочется просто закрыть уши и выстрелить в голову. Не обязательно себе. Им. Как он устал их ненавидеть. Как он устал их любить, заботясь. Медленно моргая, он понимал, почему Дженс так поступил. Хотя, возможно, и не по этой причине, но, сейчас, Джей думал именно так. Несомненно, невероятно страшно разрушить всю свою жизнь, разрушить их жизни. Всё испортить. Сломать. И потому молчать. Истязая себя. Убивая не только себя, но и всех вокруг: друзей, любимых, близких… И как же это сложно. Ведь, что было бы, если бы он сказал правду? Что было бы, если бы Дженс признался бы ему в любви? Джей бы его понял? Он фыркает, понимая, как это комично. Что было бы? Это. Всё, что сейчас происходит с ним. Вот что было бы. Понял бы он? Да. Наверное. И он бы попытался его спасти. Помочь ему. Помочь, как это сделал Миша. Как это сделала Дэннил. Как это делал Блэк. И сейчас, он один его понимает. Нельзя… судить со стороны о том, что было и что могло бы быть. Только узнав правду, прочувствовав это на своей шкуре, понимаешь, как все они бесчувственны. Глупы. Пусть они думают, что Дженс всего-лишь эгоист. Но он то знает, что это. И какого так жить. Усталый от всего. От них. Разочарованный в любви… В себе, в своих мечтах. В желаниях. Джей чувствует, как становится больно дышать и ком слоями наворачивается в глотке. Пока не сбивается дыхание и не обжигает глаза. Они бы просто ждали, стараясь подбодрить. Пихая его в пропасть. Спасти его пытаясь. Пока однажды, они бы не забыли, что значило для них — любить. Что значила их дружба? Они бы просто ждали, как ждут сейчас. Джей не хочет плакать, особенно сейчас. Прямо у неё на глазах. Она ему не поможет. И никто ему не поможет. Как никто не помог Дженсену. И хуже было что? Тонуть в своих страданиях? Пока не начинаешь гнить внутри или давиться жалостью, чужою болью. Пока он не устанет. Пока он не умрёт. Хотя бы внутри… Джей не содрогается в беззвучных рыданиях. Он не кричит и не пытается просить её уйти. Он просто старается дышать ровно. И старается ждать. И так хочется провалиться в дрёму. Или в сон. Чтобы не жить. Не быть. И не увидеть, что могло бы быть. Он просто хочет, чтоб его спасли. Как Дженс хотел. Ещё совсем недавно. И, кажется, всего пару недель назад, всё было хорошо. Они готовились к съёмкам нового сезона. Они продолжали жить. Собирались делать предложение своим девушкам и закатить грандиозную свадьбу. Неожиданно, словно вырывая из него его вопящую душу, её остатки. Вынимая раскалёнными щипцами и кладя её на место. В истерзанный и обожженный труп. Ещё не всё. Не всё. Не время… Его возвращают в реальность. Словно какую-то бездушную вещь, не имеющую право голоса. Нет… он не хочет. Не хочет этого. Ведь ещё чуть-чуть. Ещё совсем немного… Сдавленно выдыхая, Джей отмахивается от тонких, хрупких рук. И Женевьев досадливо опускает их, не обращая внимания на мокрые, сползающие с плечей, пряди. — Джей, пожалуйста. Поговори со мной, — её голос не дрожит и она поднимает на него взгляд. Смотря на неё, Джей замечает разительные перемены. Будто что-то в ней сломалось или испортилось. Не было больше улыбки, как и не было саркастичного взгляда тёмных глаз, которые, словно вырванные из образа демона-Руби, навсегда поселились в чертах её лица. Не было теплоты. Только усталость и… жалость. На мгновение, Джею даже стало стыдно. Не он один пострадал после происшествия. Это отразилось и на ней, и на Дэн, на Тиффани, Мише. Да и вообще всех, кто хоть когда-то видел, пусть и не настоящую, но задорную улыбку Дженсена Эклза, украшенную большими зелёными глазами. Пока огонь в них медленно не погас. Эгоистично было запереться в своих проблемах, распуская сопли. Всегда может быть хуже. Даже когда думаешь, что это предел. И не только ему плохо. Все они страдают. И всё вокруг рушится. Но невозможно понять чужую боль, не прожив свою. Такую же или ещё хуже. Даже если другой тонет в ней, захлёбываясь и даже не пытаясь справиться с болотом. Своя боль всегда кажется больнее и ценнее, чем боль другого. Словно особенно дорогой бриллиант. Который, на деле, битое стекло. Такое же — прозрачное и чистое. Джей вдыхает густой воздух и ему снова хочется открыть окно. — О чём, Жен? — Обо всём! О том, что с тобой происходит и где ты пропадаешь. Ну… — она кладёт кончики пальцев на его колено, — что случилось? Разве ты не видишь? Ты умираешь, Джей… Она поджимает губы в тонкую полосу. И ему хочется прижать её к себе. Окутать теплом, обнять и разгладить по спине её длинные, вьющиеся волосы руками. Но он только смотрит на неё, расслабленно, раскинув руки. И ему так холодно. Словно он ничего не может. Или даже не хочет. И ему всего-лишь жаль. — Джей, пожалуйста. Ты же так умрёшь. Ты падаешь в голодные обмороки. Это уже переросло в хроническую усталость и бессонницу. Прошу тебя, Джей. Молчание. Он знает. Но он в такой апатии и тяжко на душе. Она, да и никто, не понимает. — Джей, тебе нужно отпустить его. Ты ему не поможешь. Посмотри на себя. Ты только загоняешь себя в могилу. Подумай об этом. Прошу, Джей… хотя бы для меня. Ты же умрёшь и ничем ему не поможешь. Желание поделиться с ней остатками его тепла исчезло, как и вспыхнуло. И было оно столь кратковременно, что тут же забылось. Без следов презрения и ненависти. Он оборвал её: — Нет, — он сказал это твёрдо, чётко. Не дрогнувшим тоном, и это было всем, что бы он хотел ей сказать. Он не хотел с ней спорить. И даже говорить не хотел. — Тебе… совсем всё равно? Ты же идёшь по его стопам, прямо в конечный пункт назначения, — и её слова остаются витать в воздухе пустым звуком. Она опускает взгляд. И напрашивается только один вопрос, который она не решается произнести. И даже не решается обдумать его. Это слишком. Слишком опасно для неё. Она не спешит поднимать глаза и слёзы горячо стекают по её щекам. Она его любила. Его смешливые черты, его глаза под чёлкой. И сучный взгляд, и простоту. Как он обижен был на всё. Не он прощал, она прощала. Мирилась с болью. Ревновала. И запивала страх вином. Тот страх, когда она его теряла. Заботилась. Она готова ко всему. Справляясь с болью и, боже, как она старалась. Она любила. И любит всё ещё так пылко. А он? Не он её. Она — его. И ей было не важно. Она любила и ждала. Не так, как ждут влюблённых. Так трепетно, так нежно. Разочарование накатывает на неё, словно внезапный ливень из клубка запутавшихся туч. Это бесполезно, бессмысленно. Он даже её не слушает. Но это не значит, что она сдаться. — Джаред, — она мельком облизывает мокрые губы, — я люблю тебя. Я просто хочу, чтобы ты немного поспал. Женевьев не ждала, что он ответит ей взаимностью. И этого не произошло. Джей не знал, что сказать ей, кроме такого привычного: «Мне жаль». Любит он её? Любил. Но сейчас он ни в чём больше не уверен. — Джей, если не для меня, то, пожалуйста… — она прикусывает губу, прежде чем сказать, и её преждевременно прошивает болью, — для Дженсена. Подумай, как ты сможешь ему помочь, если сам умрёшь? В голове что-то щёлкает. Словно шестерёнки. Вспышками взрываясь и погасая. Ненависть. Боль. Рассеянность. И снова, одна лишь усталость. Она права, а он не прав. Жен не дожидается от него ответа. И боль внутри неё жжет, словно угли. Она поднимается, чуть пошатываясь. Так не может продолжаться. Он должен понять. Если… если действительно его любит. Она готова мириться с болью в его глазах и с тем тёплым чувством, заставившись его её забыть. Он не заслужил всего этого. Она не может так всё бросить. И только это и было важно. Она уходит. Это единственное, что она может сделать для него. Она идёт наверх, чтобы одеться. Если Джаред не может отпустить, то это должен быть он. Тот, кого отпустят. Она не допустит того, что и так уже не за горами. Джей все также сидит, опустив голову. И она не может смотреть на него дольше. Женевьев обувается и берёт зонт. Она должна это сделать, иначе… Она не знает, что иначе. Точнее, не может сказать. Просто знает, что конец близок. Если ничего не изменить. А она изменит. Джей не замечает, как она уходит. Он не замечает, как хлопает дверь. Он не слышит, как тарабанит дождь. Он не видит. И не чувствует дрожи и ломки во всём теле. Всё что он знает. Всё что он знает, так это то, что всем давным-давно известно. Вот только он один узнаёт об этом последним. Нет, не узнаёт, ощущает на своей шкуре. Так медленно. Пока ничто не перестанет иметь значения. И ему не нужно напоминать, как ему нужна помощь. Ему не нужно кричать, что он скоро умрёт. Он просто пытается сделать с этим хоть что-то. Медленно сходя с ума.