Каникулы

      В самом конце нашего последнего совещания, перед завершением парламентской сессии, Хамфри наклонился через стол поближе ко мне и перешёл на тон, который использовал обычно для конфиденциальных бесед, когда хотел посекретничать.       — Господин министр, может ли ваш постоянный заместитель позволить себе некоторое любопытство и поинтересоваться, что его политический господин намеревается делать в свободное от государственных свершений время на протяжении восьмого месяца текущего календарного года?       Раньше сэр Хамфри ни за что бы не начал разговор на эту и подобные личные темы, но с недавних пор...       Три недели назад, во время июльской командировки в Брайтон, в нашем отеле сдетонировала бомба IRA — всего тремя этажами ниже номера ПМ. Железная Леди чудом не пострадала (в тот момент мы, конечно, не могли знать этого наверняка), но взрыв был такой силы, что фасад крепкого викторианского здания частично обвалился, и пятеро министров кабинета из номеров ближе к эпицентру получили ранения.       Мы с Хамфри просидели тогда под столом в ресторане тридцать две минуты (если верить тому, что натикали мои часы: по ощущениям прошла вечность с четвертью, не меньше) среди клубов дыма и пыли, осколков стекла и кусков штукатурки, под вой сигнализаций и сирен, прежде чем полиция, наконец, эвакуировала нас.       Произошло всё это в районе полпервого ночи. Ресторан уже закрывался, когда мы с Хамфри решили завернуть туда, но добросердечная официантка мигом сообразила для нас несколько бутербродов и пару чашек зелёного чая — мы умирали от голода после затянувшегося мозгового штурма в номере ПМ перед намеченной на утро конференцией. Если бы вместо того, чтобы спуститься в ресторан и опрокинуть по стаканчику, мы бы сразу разошлись по номерам...       Как бы там ни было, теперь я могу с экспертной уверенностью заявить, что ничто так не сближает двоих, как полчаса совместных пряток под столом. Мы провели их, обсуждая шёпотом, не начали ли русские — или французы? — полномасштабное вторжение. Крепко держа товарища по несчастью за руку, чтобы подбодрить, подставив плечо и повторяя, что всё образуется, я обнял его и позволил тихонько выплакаться, пока не пройдёт приступ паники.       Конечно, стоило нам оказаться в безопасности (причём сначала я едва не заехал в нос сержанту, пришедшему нас вытащить, потому как на адреналине принял его за террориста — видели бы вы его сталинские усы!), Хамфри объяснил мне, что всё это время волновался не за себя, как, возможно, могло бы показаться менее проницательному министру («Ну что вы, сэр Хамфри, глупости!»), а за секретаря Кабинета и за сохранность ПМ как гаранта британской демократии. «И я тоже, Хамфри! И я тоже!» — что ещё мне оставалось ответить?       И всё-таки, как мне кажется, даже больше того мужества и такта, с которым я повёл себя, моего сэра Хамфри впечатлило, что после происшествия я ни одной живой душе не рассказал о его панической атаке. Во время которой он на разные лады и в разных вариациях стенал: «Боже, почему это всегда происходит именно со мной?!» — в мой жилет... раз *дцать — пока официантка, укрывшаяся за барной стойкой неподалёку, вполне резонно не напомнила, что помимо его «королевской особы» в отеле в тот момент находились ещё три сотни человек: среди которых и семьи с детьми, приехавшие в Брайтон на отдых, и персонал, вроде неё... и толпа политиканов с их (она сказала «ихней») дурацкой конференцией, из-за которой порядочных людей пугают бомбами! Боюсь, голос этой леди наша партия потеряла навеки.        Так или иначе, если раньше мне в основном приходилось иметь дело с саркастичным, упрямым и надменным Хамфри, то теперь я могу сказать, что знаком с Хамфри скромным, благодарным и даже застенчивым.       И с тех самых пор я замечаю, что он, наконец-то, смотрит на меня другими глазами, будто безмолвно спрашивая: «Я почти целый год только и делал, что ставил вам палки в колёса, морочил голову и высмеивал. Почему же вы были так добры ко мне всё это время, господин министр?». И я многое бы отдал, чтобы Хамфри спросил это вслух: тогда бы я смог рассказать ему, смог признаться... Если я не обманываюсь, и он действительно рассмотрел во мне не только политика. Не марионетку, которую можно заменить любой другой без особой разницы, но и человека из плоти и крови... Мужчину, которому он так сильно нравится, и который готов носить его на руках (не буквально).       Но я отвлёкся.       Итак, мой необычно кроткий постоянный секретарь спрашивает, можно ли ему поинтересоваться каникулярными планами его господина, то есть моими.       — Конечно можно, Хамфри! Я всё ещё работаю над книгой. Буду прилежно писать очередную главу.        Я уже упоминал о своём труде не раз и не два за тот год, что мы работали вместе. Дело несколько затянулось: писать политические мемуары оказалось не так просто, как я думал.       — В Лондоне, да и в моём родном избирательном округе, постоянно что-нибудь да отвлекает, — добавил я в свою защиту, чтобы он вдруг не решил, будто мне не хватает литературного таланта: дело ведь совсем не в этом!       Хамфри ответил сочувственной полуулыбкой. Потом перевёл взор куда-то мне за плечо и начал, словно размышляя вслух:       — Знаете, несколько лет назад ваш скромный слуга получил в наследство крохотный летний домик. На побережье Франции. И в августе я как раз собирался... А место там довольно спокойное, можно даже сказать, уединённое,— Хамфри теперь пристально смотрел мне в лицо, чтобы в случае чего тут же пойти на попятную. Голос его постепенно становился всё тише, а интонация под конец — почти смущённой и практически вопросительной.        — Я просто имею в виду... кое-кто мог бы сказать, что это идеальные условия для спокойной работы над книгой. Вам так не кажется? И, если бы вы захотели... когда-нибудь в ближайшем обозримом будущем рассмотреть предложение возможности... вдохновения музы писательства посредством смены декораций, — его голос совсем затих. По всей видимости, мой постоянный секретарь считал, что сказал достаточно, что мяч теперь на моей стороне корта.       Он ведь и правда предлагает то, что предлагает — я ничего не додумываю? Боже мой, отпуск вместе!       К чёрту книгу, политическими мемуарами всегда можно заняться и после выхода в отставку. Мысленно я уже укладывал свои «счастливые» высоко вырезанные Speedo весёленькой расцветки в чемодан. А если место действительно окажется таким уединённым, как говорит Хамфри, то можно будет и совсем отбросить английскую стыдливость — вместе с плавками. Я живо представил, как помогаю Хамфри нанести лосьон для загара, ласкающими касаниями массирую его плечи и спину, постепенно спускаясь всё ниже к пояснице (и к соблазнительно нежным молочно-белым половинкам его ладного зада). От таких мыслей я даже немного взмок под воротничком.       — Хамфри! Это и правда очень бы меня стимулировало! То есть в работе над книгой! Словом, вдохновило бы мою писательскую музу на все сто, — поспешно согласился я. Хамфри тут же бросил нервничать и теперь улыбался мне вполне уверенно, даже самодовольно. — А у вас какие планы? В смысле, какое у вас хобби? — он упомянул побережье, не так ли? — Рыбалка?       — О нет, что вы! Никогда не стал бы вредить природе и тревожить живых существ, в ней обитающих.       Невероятно. Я прикусил язык, чтобы не спросить его о несчастных барсуках Хейуард-Спинни. Это лесопарк, который наше министерство ровно два месяца назад лишило статуса государственного заповедника. Моя племянница пыталась устроить протест, ну а самопровозглашённый любитель природы сэр Хамфри... Нет уж! Оставлю политические споры для официальных встреч в сентябре.       — Вы бы очень удивились, господин министр, если бы узнали, что кое-кто, тесно работающий с вами в этом офисе, на досуге в своё личное время иногда немного рисует акварелью? Ничего грандиозного, конечно: буколические пейзажи, птицы, цветы и травы.       Отлично, за последние несколько минут я узнал о своём постоянном заместителе больше, чем за весь год работы в министерстве. Так и вижу, как он тонюсенькой кисточкой старательно вырисовывает пестики и тычинки, пчёлок и птичек.       — Как мило! Отличное хобби для, — я запнулся. Хамфри воззрился на меня. По-моему, он начал догадываться, что в половине разговоров с ним я начинаю предложение и понятия не имею, как оно закончится и куда меня приведёт.       Я ничегошеньки не смыслю в акварели, естественно... Расспрошу потом свою младшую сестру — Энни разбирается в культурных штучках лучше, чем я. Хотя, конечно, сначала она ужасно засмеёт меня для порядка. Поделом, реже надо было прогуливать уроки рисования в школе!       Что же сказать... «Отличное хобби для постоянных секретарей»?       — В общем, отличное хобби для вас! — выкрутился я. Чем чаще мы будем общаться вот так, без протокола и на неформальные темы, тем меньше будет опасность выставить себя в глупом свете перед ним. Надеюсь.       — Мне не терпится посмотреть на ваши картиночки, Хамфри!       — Я... вынужден признаться, господин министр, что у меня пока не очень хорошо получается.       Мой постоянный секретарь сегодня просто-таки поражает искренностью и прямотой. Как бы не слишком привыкнуть к этому до осени!       — Что, краски не такие послушные, как министры, а, Хамфри?       — По сравнению с вами, увы.       Мы вежливо улыбнулись поддразниваниям друг друга.        Стоило сосредоточиться, но мысленно я уже вовсю смаковал наш отпуск. Перед глазами мелькнула живописная картина: безмятежный морской бриз, белый песок и набегающие на него волны... Мой Хамфри — без своего обычного галстука, строгих тёмных костюмов в тонкую полоску. Это было бы практически невозможно представить, не тренируй я воображение таким вот образом в рассветные часы довольно часто. В моей фантазии на нём полурасстёгнутая гавайская рубашка в цветах и короткие шорты, открывающие моему благодарному взору длинные ноги с узкими стройными лодыжками... Которые, кстати говоря, я взял на заметку сразу же (вместе с облегающими их неожиданно яркими пронзительно-фиолетовыми шёлковыми носками), стоило сэру Хамфри Эплби положить ногу на ногу, когда я впервые увидел его на встрече бюджетного комитета, незадолго до моего назначения в МАД... И я снова никак не мог удержать своё слишком тренированное воображение в узде, поэтому следом мне представилось, как эти ноги обовьются вокруг моего пояса — когда, вдоволь накупавшись нагишом после созерцания пылающего заката, мы займёмся сладкой-сладкой любовью на пустынном пляже под бездонным звёздным небом. Или, может быть, Хамфри захочется оседлать мои бёдра, чтобы жёстко объездить... На самом деле, с ним меня устроят любые варианты и инициативы. Но не чересчур ли я замечтался? — Для моего дорогого кое-кого это всё может оказаться слишком смелым и слишком быстрым развитием событий. Если к концу августа мы хотя бы доберёмся до французских поцелуев и полировки «карманных ракет» друг друга... Такая программа-минимум вроде кажется реалистичней.        Я закончил витать в облаках и решил посмотреть на предложение гостеприимства от своего постоянного секретаря с холодной головой: ну а вдруг Хамфри действительно приглашает к себе для работы над книгой — только и исключительно? Как бы это выведать у него поточнее, не раскрывая на всякий случай все карты, чтобы не показать себя колоссально и невероятно влюблённым глупцом? Заодно уточню кое-что перед визитом.       — Хамфри, а вы не против, если я возьму с собой Марго?       Он тут же опустил глаза, его обычная полуулыбка померкла.       — О, — прикусил губу. Заупрямился и молчал, уперев взгляд в стол, пока пауза не стала почти вызывающе невежливой. Но всё же собрался с силами для ответа и попытался звучать не слишком разочарованно или раздражённо.       — Разумеется, господин министр... Если хотите... Можете взять с собой друга... или подругу... Гостей!        Бедный мой Хамфри совсем смешался. Но уже через секунду он перегруппировал силы и с жаром ринулся в бой.       — Хотя, если позволите говорить со всей возможной прямотой без экивоков, обстановка в доме (я бы скорее назвал его хижиной!) спартанская; кое-кто мог бы даже выразить сомнения в том, что она подходит для леди! Вы же знаете, они нежные создания, и обрекать таковых на вышеупомянутые условия было бы антигуманно в высшей степени. Всем мужчинам известно, сколько нелепого шума бедняжки поднимают при виде безобидных пауков или, скажем, мокриц (или мышек). Нет уж, как феминист я умоляю вас поберечь вашу милую подругу!       Вот это кульбит! Поторопился я хвалить его прямоту и честность. Впрочем, кто бы говорил.       — Да-да, представительницам прекрасной половины человечества пока лучше воздержаться от поездки: я уверен, дом совсем пришёл в упадок! Я ведь упоминал, что целую вечность в нём не был? Совсем не подходит для влюблённой пары, никакой романтики... — он всё-таки покраснел. — В крыше там полно дыр, проваливается пол... И... и, — в поисках вдохновения взгляд Хамфри блуждал по потолку, — там не только мыши! Крысы!.. Наверняка их целые полчища!       Интересно, откуда ему знать про эти полчища, да ещё и наверняка, раз, по его собственным словам, он не был там целую вечность? Забавно, как уютный маленький коттедж за несколько минут нашего разговора превратился в руины... Разрази меня гром, если это чудо сотворила не зеленоглазая ревность (как сказал бы Великий бард). Я заулыбался во весь рот.       — Знаете, Хамфри... Крысы — это даже очень кстати! — мне опять вспомнилась история с барсуками. Тогда она меня чуть не прикончила, и было не до веселья, но теперь можно и посмеяться. — Они ведь тоже, в каком-то смысле, живая (и очень дикая) природа, помните? А моя Марго их просто обожает!       Хамфри безмолвно смотрел на меня, как на сумасшедшего. Я вышел из-за стола, легко накрыл ладонью его крепко, до побелевших костяшек, сцепленные в замок кисти рук, ласково погладил.       — Марго — это моя кошка. Хотя по характеру — настоящий терьер. Видели бы вы нас в парке, когда мы гоняем голубей! Я выгуливаю её на поводке...       Хамфри не очень-то уважительно фыркнул. Может, на его взгляд, это чересчур экстравагантно? Но ладонь мою не сбросил, да и не выглядел таким уж возмущённым.       — Хамфри, ты ведь простишь мне эту путаницу? Пожалуйста. И можем мы до осени заключить мирный договор и перестать морочить друг другу головы? Предлагаю, так сказать, во время каникул снять наши министерские шляпы. И, может быть, не только их?        Он кивнул в ответ и улыбнулся. Без капли насмешки или иронии, даже самой неприметной — пожалуй, впервые. Глаза его при этом сияли почище звёзд в ночном небе. Из-за чего я в ту же секунду мысленно задал себе вопрос: не настал ли идеальный момент для нашего первого поцелуя. Затем мне пришло в голову, что с тем же успехом можно переадресовать этот вопрос Хамфри. Так я и сделал.       И потом целовал его, целовал... и целовал. На всякий случай пока что только по-английски: хоть душой мы уже перенеслись на крыльях любви в страну настоящей романтики, физически-то мы по-прежнему томились в офисе в самом центре Лондона.       Хамфри тогда всё же не удержался от нежной подколки — прошептал счастливо, выскальзывая из моих объятий:       — И это, по-твоему, поцелуи? Напомни показать тебе потом, как это делается на самом деле! _________________________________ Примечания: Насчёт взрыва в отеле — такой случай был во время премьерства Тэтчер в 1984 году (статья в WIKI https://tinyurl.com/oozrb9x) + Обоснуй про котоОСа: Джиму всучили кошку на официальном открытии какого-нибудь питомника для бездомных животных в его избирательном округе, когда он перерезал там ленточку как почётный гость. Так что она у него совсем недавно, и в офисе про неё ещё не все наслышаны. + про творческое отношение к канонному гету: Люси тут не доча, как в каноне, а племяшка, а Энни — соответственно, младшая сестра Джима (может, даже сводная или двоюродная). Такое удобное АУ лениво-*гениальное*, чтобы и шиппингу не мешало, и не нужно было выпиливать симпатичных персонажек.