На краю темноты

Октябрь обрывками конфетти раскидывает по аллеям засохшие листья; плачет навзрыд холодными ливнями. Крупные капли по стеклу ползут прозрачными змейками; в прорехах рваных туч — блеклые лучи холодного солнца. И куда ярче, несвоевременно-весенним всполохом, вспыхивают в конце зала ослепительно-рыжие волосы.       — Привет, Зиминух. А я тут тебе кофе заказал, черный без сахара, все как ты любишь.       — Какая галантность! — ожидаемо ехидничает Зимина, вздергивая бровь. — Видимо, тебе что-то от меня ну очень нужно. Вот сейчас он ее узнает — не ту выцветше-измученную, подбитую, будто угасшую, другую: язвительную, яркую, живую. Даже внешне будто сбросившую десяток лет и неподъемный груз кровавых грехов, легкую и свободную.       — А что это твой верный оруженосец меня так взглядом прожигает? Ревнует, что ли? — подкалывает Стас, кивая на соседний столик, где в одиночестве хмуро пьет кофе ее Ткачев.       — Да ну тебя, Карпов! — насмешливо фыркает Ира, но во взгляде что-то меняется, резко, разом — будто тают тяжелые айсберги. — Ты меня звал, чтобы мою личную жизнь обсудить или?..       — Или, Ириш.       — Дай-ка угадаю, — Ирина несколько секунд смотрит на него неподвижным взглядом хищно-янтарных, затем тянется к карману плаща. На стол ложится флешка.       — Это что?       — Записи с камер возле того места, где тебя отоварили. Ты же это у меня хотел попросить?       — Да-а, Зиминух, у тебя случайно ведьм в роду не было?       — Будем считать, что спасибо ты мне сказал, — мимолетно усмехается Ира и поднимается резко, на ходу подхватывая сумку. Стас долго задумчиво смотрит ей вслед, не сразу осознавая, что увидел в ней такого, чего не видел никогда прежде. Счастье. Тихое, спокойное, всепоглощающее счастье — то, чего сам не знал и наверное не узнает уже никогда.

---

Все возвращается на круги своя: как год, два, три назад. Снова поиски, вычисления, охота — только в этот раз куда серьезнее и опасней, ведь из соратников у него теперь никого, зато противники — целая международная организация по вывозу из страны живого товара. Игры в поиск истины заходят слишком далеко: снова приходится быть в напряжении, прятаться, осторожничать. Из всей связи с внешним миром — только пачка газет из ближайшего ларька и звонок Свете по видеосвязи раз в неделю — но и здесь он умудряется проколоться. Стас понимает это слишком поздно, когда в назначенный час Светлана не выходит на связь; через два и три — тоже. Звериным чутьем предполагает непоправимое — поздно. А дальше — все будто в бесконечном кровавом кошмаре, только еще страшнее, потому что это не сон. Сердце в грудной клетке отбойным молотом. Выщербленные временем запыленные ступени. Приоткрытая дверь квартиры. И кровь. Кровь, кровь, кровь — в отпечатках обуви в коридоре, на полу кухни, на связанных запястьях, на тонкой шее, на каштановых завитках.       — Света!!! Глохнет от своего то ли крика, то ли рычания. Ничего не видя перед собой, не разбирая дороги — прочь, прочь отсюда, но сил хватает только до коридора, и там — на пол, неловко, обессиленно, не сразу нашаривая на тумбочке мобильный телефон. Словно со стороны — неестественно спокойный, деловито-четкий голос; выскользнувший из руки телефон и ослепительно-алые вспышки перед глазами. В кроваво-красном болезненном вихре — слепящим пятном белоснежное свадебное платье в приоткрытой дверце шкафа. Снова заигрался. Снова потерял. Снова виновен. Грудную клетку разрывает звериным воем.