Эротические приключения Эраста Фандорина

1. Le théâtre       Яков поднял лицо от бумаг и посмотрел черными глазами на стоящего в дверях подобно призраку худосочного Эраста в гимназической форме и спросил:              – Что такое? На учебе что-то случилось?              Сам он выглядел не намного бодрее брата, под глазами залегли заметные тени, но улыбался живо.              – Добрый вечер, Яша. – Эраст машинально изобразил вышколенный полупоклон и прошел в комнату, остановившись в паре шагов от рабочего стола.– В общем зачете по немецкому я снова только второй. Если это считать за проблему.              Он немного натянуто улыбнулся и переступил с ноги на ногу, не зная, позволено ли ему отнимать время сводного брата. Гуро недавно исполнилось двадцать девять лет, его повысили по службе, и дома он стал бывать реже. Фандорин, и так чувствовавший большую неловкость из-за того, что старший брат позволил ему поселиться у себя в доме, чтобы получить хорошее образование, переживал и порою ощущал себя лишним. Номинально дом принадлежал их отцу, но за долги его давно бы пустили с молотка, если бы не служба Якова в Третьем Отделении и возможность выплачивать нужные суммы.              – Ты же стоял под дверью несколько минут не потому, что кто-то в произношении лучше тебя, Эраст? – протянул Яков, опуская глаза в бумаги и медленно перекладывая лист с верха стопки в самый низ.– Уверен, это всего лишь личные симпатии вашего учителишки к представителям знати. Или вообще тайный роман с учителем, м? Не кори себя, ты всё равно самый лучший.              – Не поэтому. – Эраст пытался сохранять приличный вид, но слова «роман» и похвала брата, произнесенные в непосредственной близости друг с другом, заставили кровь прилить к щекам. И откуда он знает, сколько времени Фандорин не решался зайти в кабинет?..              Эраст тряхнул головой:              – Ты же не собираешься отменить все свои важные дела, чтобы устроить мне персональный урок произношения? – еще на середине фразы осознав, что шутка вышла по-детски нелепая, он поспешно уставился в пол.              На Якова в свою очередь словосочетание «персональный урок» вкупе с заалевшими щеками Эраста вызвало какое-то лихорадочное удивление. В подреберье кольнуло предчувствием и, дотянувшись до стола, он картинным жестом закрыл папку, бумаги в которой перебирал, а потом поднялся.              Стук, стук, стук, глухо, негромко прошлись по полу домашние туфли, щегольские, с заостренными носами, затем Гуро высунулся из двери кабинета и повысил голос.              – Алёна Михайловна, чаю нам снесите, будьте так добры!              Вернулся. Стук, стук, стук по тонкому ковру, и шорох, когда садился в кресло.              – Я весь твой, Эраст.              Фандорин так и простоял каменным изваянием оба раза, пока Яков очень близко проходил мимо него, и отмер только когда осознал, что брат глядит на него в упор выжидающе. Но ответить прямым взглядом духу ему не хватило.              – Яш, правда, у тебя дел с головой, а я тут со своими проблемами, когда тебе чаи со мной еще распивать?              В душе Эраст уже ругал себя на чем свет стоит за то, что пришел вообще сюда сегодня. Сказывался на рациональности решений, наверное, постоянный недосып – экзамены были не за горами.              – Ага, так проблемы всё-таки есть, – заметил Гуро, изогнув бровь.– Брось, Эраст, нельзя работать без перерывов, нужно пить чай, а лучше – полноценно питаться. Ты бледный.              Рассчитав расстояние точно опытный охотник, Яков подался вперед и взял Эраста, который, казалось бы, стоял на безопасной дистанции, за руку.              – Ты ел? Руки холодные тоже, – погладил по белому запястью, ощущая пальцами венку.– Ну-ка сядь.              Коснулся Яков руки, а вздрогнул Фандорин всем телом. Он позволил усадить себя в кресло сбоку от стола. Кресла у Гуро были большие, мягкие, щуплый гимназист утонул бы в нем, но прямая и жесткая, привыкшая держать осанку спина спасла от этого.              – Это не совсем проблема. – Эраст сцепил руки на коленях в замок, набрал в грудь воздуха и выдал на одном дыхании.– Яш, ты со мной обещался в Мариинский сходить, но каждый вечер чем-то занят! А там Борис Годунов, в Мариинском-то...              Под конец фразы Фандорин повторно обругал себя за то, что решился поднять эту тему, но его спасла Алёна Михайловна, шумно ворвавшаяся в кабинет с полным подносом.              Яков был вынужден замолчать и потерпеть две минуты падения в глубины внезапного для него самого стыда. Седовласая Алёна, сосредоточенно хмурясь, аккуратно ставила содержимое подноса на чайный столик, поворачивала чашки ручками к сидящим, как истуканы, братьям, стараясь уместить и тарелку с пирожками, и масленку, и корзинку со свежими булками.              Гуро, изучая не глядящего на него Эраста, думал, отчего ему вдруг стало так совестно, за то, что он не уделял младшему брату времени. Обещал ведь сходить. Да, работа накрывала его с головой, но только ли она одна...              Алёна, удовлетворившись наконец композицией, замела юбками пол – и вышла.              – Прости, – сказал Яков, цокнув досадно. – Давно пообещал тебе, Эраст?              Воспользовавшись передышкой, Фандорин несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, вперив взгляд в ближайшую к нему книжную полку. И когда они снова остались в комнате вдвоем – уже смог повернуться к Якову и с улыбкой произнести:              – Два месяца назад, Яш, – тут Фандорин слукавил – обещанию было больше трех месяцев. – Я не обижаюсь, не подумай. Просто труппа скоро уезжает на гастроли, и я подумал, будет обидно, если не успеем сходить. Но я понимаю, сколько у тебя работы, раз тебя даже вечерами не оставляют в покое.              Про то, чем Гуро занят этими самыми вечерами, Фандорин одновременно и жаждал узнать и не хотел даже думать. В конце концов, он уже был в курсе, чем взрослые люди могут заниматься по ночам вне дома. Хотя связывать это знание и старшего брата не хотелось до боли. Откуда бралась эта боль? Разве он не должен быть счастлив, если у Яши будет любовница, подруга сердца, и дальше – жена? От этого в подреберье и вовсе похолодело.              Яков качал головой, отпивая чай и не чувствуя такой любимой им мелиссы из-за привкуса досады. Тоже мне брат, тоже мне – образование дает, защиту и опеку, воспитание.              – Хорош я, – произнес, быстро облизнув уголок губ.– В столице поселил, а к культуре не приобщаю. Ну, когда там твой Годунов?              – Сегодня, – немного опешив, ответил Фандорин. А сам отрешенно подумал: да не было в их доме никогда женщин. Сколько он живет с Яковом – и разговора о них не было…              – Н-да? – Гуро перебрал в воздухе пальцами, блеснул перстень на указательном пальце. – Пошлю кого-нибудь вперед за билетами, а мы пока сменим твою обворожительную, но совершенно неподходящую для театра форму гимназиста на нечто более приличное.              Вот, вот за что Яшу повышают, за что нагружают работой, за что жалуют от начальства подарки. Недавно было дело: на двор ввели двух молодых гнедых лошадок, расчесанных и с умными глазами – подарок от графа, стоящие целое состояние, достойная замена уставшему уже от работы жеребцу. …За умение действовать быстро и четко.              С улыбкой Яков поднялся, подхватил Эраста за локоток и повел в его же комнату, преисполненный решимости собраться за час – и поспеть на Годунова.              – Вещи ты привозил, я помню, есть там что-то для театра?              Фандорин замялся, не зная, что ответить, но послушно перебирая ногами и поспевая за быстрой походкой старшего брата. И правда – а был ли у него наряд? Отец всунул ему что-то, как он сам говорил «парадное», чтобы «в столице не выглядеть чучелом», но Эраст этому отцовскому наставлению быстро предпочел форму. В ней он чувствовал себя защищенным, а еще – к месту. Будто он принадлежит к чему-то важному и большему. Если бы успели уже пошить парадные выпускные формы, и в театр было бы не стыдно, ходят же туда офицеры при аксельбантах и в белых штанах…              Яков раскрыл его шкаф и, мыча что-то маршевое, передвигал висящую там одежду. Вынув нечто темно-бордовое, с золотой жилеткой, глаза округлил, к Эрасту приложил – и на место вернул.              – Велико, – резюмировал, решив, видимо, не ругать вкусы их общего батюшки. – Однако я тоже хорош. Еще когда ты попросил в театр сводить, а я заметку мысленную сделал, мол, отвести бы воробушка за обновкой. И – забыл. Горе мне, старею. Нужно было записывать.              Гуро вымелся в коридор, а Эраст остался стоять, удивленно моргая голубыми глазами.              – Что ты, Эраст? За мной, за мной, – и жестом поманил к себе. В спальню. Фандорин, малодушно решивший, что без годной одежды они никуда не пойдут, или хуже того – он прилюдно опозорится, воздуху глотнул – и поспешил за братом.              – Было, у меня где-то было. Тоже может быть не в пору, но лучше, чем ничего.              Сердечко Фандорина заколотилось. Заходить в спальню к брату просто так он обыкновения не имел, а потому во все глаза смотрел на заваленное туалетными принадлежностями трюмо, на постель и на большой гардероб. И запах вдыхал: смесь парфюмов Яшиных, разных, которые он не забывал менять. И в голове слегка мутно стало. Тем более Гуро вновь сделал танцующий шаг навстречу и приложил к Эрасту новый вариант одеяния: черный фрак с полуночно-синим жилетом.              Эраст в наряд вцепился, точно в щит, отгораживаясь им от Якова, и по сторонам заозирался, с облегчением обнаружив у окна ширму. И бочком, под слегка насмешливым прищуром, юркнул за нее, только тогда переведя дух.              – Стесняешься родного брата, Эраст? – Гуро стесняться вовсе не собирался – загремел вешалками по новой, подыскивая что поприличней (вернее сказать – в чем давно в свет не выходил) и себе.              А Фандорин не то чтобы стеснялся. Он, если подумать, за всё время их совместной жизни при Гуро иначе как на все пуговицы застегнутый и не появлялся ни разу. У самого у него в комнате никакой ширмы не предусматривалось, но вряд ли кому-то вздумалось бы поприсутствовать при переодевании Фандорина.              Тем сильнее горячели щеки и пальцы слушались плохо, дергая ставшие вдруг ужасно тугими пуговицы на форменном кителе, и выдавить из себя удалось только короткое:              – Нет!              Дальше переодевались молча, сопровождаемые только тихим шуршанием ткани, и когда Эраст застегнул чуть повисший на нем жилет и остановился, чтобы перевести дух, услышал тихие шаги. Всего пару, а потом тишина – похоже было, что Гуро подошел к зеркалу и замер перед ним, придирчиво себя осматривая, и Эраста вдруг нестерпимо прошиб мальчишеский азарт – что, если приподняться на цыпочки и заглянуть за край ширмы? По времени выходило, что Яков успел бы только раздеться, и теперь – что? – подбирает пару запонок к рубашке или просто собой любуется?              – Уже готов, Эраст? – Яков подал голос внезапно и совсем близко, Фандорин подскочил и судорожно принялся натягивать фрак.              – Почти, – он прогнал неуместные мысли, слыша, как брат отошел и снова зашуршал тканью. И из-за ширмы вышел, робея, успев увидеть только спину Гуро в белоснежной сорочке, и как он фрак набросил движением привычным и ловким. Самому Фандорину рукава были немного длинны, так что манжет рубашки из-под них видно не было, но в целом, размер ему подошел.              – Ну, диво, – резюмировал Яков, взглядом заставляя Эраста выйти на середину комнаты. Фандорин вышел, в уме поражаясь этому Яшиному умению. Ничего ведь не сказал, а вот он уже стоит аккурат посередине круглого пестрого ковра и даже поворачивается немного под внимательным взглядом.              – Сносно. Хоть и не по последней моде, но в зале, скажу я тебе, Эраст, слишком темно, чтобы кто-то рассматривал форму твоих лацканов. Кстати…              Сделав танцующий шаг по направлению к трюмо, Яков пальцами в воздухе пошевелил, а потом открыл ящик, коробку черную, бархатом обтянутую достал, и оттуда, из сияющей глубины (Эраст постеснялся подходить), достал что-то продолговатое, серебряное. Дальше пришлось вытянуться по струнке: дать приколоть это что-то себе на грудь. И только когда брат, бормоча «галстук, галстук», отошел, в зеркало взглянуть на вещицу и, стесняясь прижать подбородок, скосить глаза. Брошь (серебряная? Вот интересно) представляла собой падающую комету с длинным хвостом. Хвостик был заполнен вязью тонких металлических нитей, а сама звездочка была ярко-голубой.              – Нравится?              Эраст едва не подпрыгнул, но дал Якову себя развернуть, поднять ловкими пальцами воротник – и повязать на шею слегка поблескивающую темную ленту. Несколько неторопливых витков, узел, и плотные половинки воротничка прижимают галстук, а Гуро, кажется, результатом доволен.              Он хотел что-то сказать, но тут в дверь сунулась раскрасневшаяся с улицы физиономия Егора – их дворового, смышленого парня двадцати лет.              – Взял, Яков Петрович! Получилось всё! Билеты извольте и сдачу-с!              Со сдачи Егорке прилетела денежка, а Эраст понял, что пора спускаться вниз.                                          Театр шумел людским морем, и Эраст, сидевший в экипаже по струнке и старающийся усмирить дыхание и сердечный ритм, тут и вовсе обомлел, побледнев даже. Они поспели вовремя, даже с запасом, люди всё прибывали, и в кассах какой-то кудрявый и усатый мужчина завопил: «Как кончились билеты? И именно на нас?!». Фандорин даже голову в плечи втянул от неловкости, будто это они с Яковом забрали у бедняги последние билеты. В очереди начались нервные разговоры, кудрявый ругался, и Эраст подумал с ужасом – никаких манер! – а Яков никакого внимания не обратил.              Гуро шел через толпу с таким изяществом, что, не обучись Эраст этой технике движений прямо на ходу – рисковал потерять брата из виду. Потому что Яков вел себя, будто всё само собой разумеется, не пытался быть для Фандорина наседкой и за руку вводить его в этот мир блестящих газовых светильников и бархатной обивки. А хотел ли этого Эраст? Чтобы Яков вел его за руку, всё показывая и рассказывая персонально – ему. И мысли своей устыдился. В спину Яше тоже смотреть приятно…              Если бы только он не направился через холл к высокому блондину, который не постеснялся ничего, через головы окликнул: «Яков Петрович! Вечер добрый! И вы тут?». За руку с Гуро поздоровался, глаза болотно-зеленые выкатил, челюсть выдвинул серьезно и закивал, подтверждая, что дела на участке хорошо, с тех пор, как Яков Петрович помогать изволили – никакого криминала не происходило. Благо, разговор прервала мелодичная трель из зала – первый звонок.              Фандорин разволновался, но виду не подал. Не от звонка, правда, а от того, как Яков поцеловал блондина в гладко выбритую щеку, прощаясь с ним. А потом теплая рука легла Эрасту на плечо, брат придвинул его к себе вплотную, защищая от пришедшей в движение толпы, сориентировался каким-то чудом, куда им нужно идти – и провел в партер.              Вскоре светильники погасли, а сцена напротив – замерцала таинственным светом. Отъехал тяжелый занавес, фигурки людей оказались внезапно маленькими, и «Годунов» грянул тяжестью хора, пугая своей исконно-русской сутью пришедшую посмотреть на него интеллигентную публику.              Фандорин скосил глаза на брата. Яков скучал и иногда выразительно двигал бровями, когда сменялись ведущие голоса или вступал облаченный в рясу бас. Гуро, кажется, даже не пытался делать вид, что происходящее хоть сколько-нибудь его увлекает. И взгляд Эраста он почувствовал. Посмотрел в ответ вопросительно, заставил смутиться, отвернуться – и внимать «Годунову», которого выпросил.              Высокий блондин не шел из головы. Кто это? Сослуживец? Они работали вместе? А когда и как долго? И почему это вообще должно Эраста волновать.              Это у него на груди блестит падающая звезда, это с ним рядом сидит Яков. От пиджака, надетого на нескладные еще плечи гимназиста, пахнет Яковом.              Нет, он не ревнует. Братьев не ревнуют…              Гуро наклонился к нему и спросил на ухо:              – Ты чего как на иголках, Эраст?              Застигнутый за мыслями, словно за преступлением, Фандорин вздрогнул и зачем-то соврал:              – Скоро экзамен по немецкому, а я плохо подготовлен.              Переждав, пока бас споет еще что-то особенно громкое, Яков весь вытянулся вперед, и вкрадчиво спросил:              – Warum gingen wir dann ins Theater, anstatt zu studieren?              – Потому что… я хотел побыть с тобой, – ответил Фандорин почему-то на русском. И почему-то честно.              Гуро цокнул языком и спокойно выдохнул, не думая отклоняться обратно на свое место.              – Du bist der klügste Junge, den ich je gekannt habe. Ich habe keinen Zweifel, dass Sie Ihre Prüfung perfekt bestehen werden.              Они встретились взглядами. Карие глаза Якова поблескивали, несмотря на слабое освещение, и Фандорину показалось, что они видят его насквозь.              А потом брат со вздохом откинулся на спинку и продолжил слушать Годунова, опустив выразительные веки. Как будто реакция его младшего брата на похвалу была за этими веками в безопасности, рассмотрена, препарирована и записана в память.