The Pull of the Tide

— Представь, что я зеркало, — говорит она, глядя широко открытыми честными глазами. — Типа, как в йоге? — спрашивает Стайлз. — А себя представить деревом? Потому что мне не очень удается находиться в состоянии покоя. Не хотелось бы разочаровать вас на первом же свидании. — Речь не обо мне, — говорит она. — Я не имею значения. — По—моему, не очень здоровый подход, — замечает Стайлз, — особенно для психолога. — Стайлз, — мягко говорит она, и ему становится интересно, сколько нужно было тренироваться, чтобы достичь золотой середины: одновременно и давить, и поддерживать, — я знаю, что ты не хочешь со мной разговаривать. Так что просто говори. Если ты не даешь мне помочь, я могу хотя бы выслушать. — Конечно, — отвечает Стайлз, отводя взгляд, — у меня никогда не было проблем с разговорами. Единственное, что у меня получается хорошо. — Может, даже слишком хорошо? — предполагает она. — У тебя определённо талант. Ты отвлекаешь всех настолько, что никто даже не замечает, что на самом деле ты не говоришь ничего. Я права? — Ну, да, — говорит Стайлз, — ещё один мой талант. Быть незамеченным. — По—моему, ты хитришь, — сухо замечает она, — нам пришлось приставить к двери охрану, только чтобы не позволить твоим друзьям прокрасться сюда в недозволенные часы. У Стайлза вырывается лающий смешок, и она хмурится. Она не понимает, что смешного… Но охранник за дверью — довольно бессмысленная затея, когда твои друзья легко забираются на третий этаж по отвесной стене, а защёлка на единственном окне так удачно сломана. Ни одну ночь в этой палате Стайлз не провел в одиночестве. — Стайлз, ты обещал отцу, что поговоришь со мной, — ага, будто её слова его зацепят. Подобные ошибки настолько свойственны новичкам, что Стайлз на мгновение задумывается, не первый ли он у неё пациент. Стайлз цепляется за поручень кровати и прищуривается. Никому не позволено использовать его отца, даже с хорошими намерениями. Это — запретная зона. — Я лгал и о большем, — жёстко говорит он, — отец не имеет отношения к этому разговору. У нас с ним отличные отношения. — Ты ему лжешь, но у вас все отлично? Как он может помочь тебе, если не знает, в чем дело? — Может, помощь нужна ему. Может, это я должен его защищать, — Стайлз в ту же секунду жалеет о сказанном — не потому, что сказал неправду, наоборот. С самого начала, попав в отделение интенсивной терапии, Стайлз боялся этого разговора. Он никогда не был хорош в самоцензуре, и опутывающие сознание тонкие побеги морфия совсем не помогали. — Ты путаешь роли, — убеждает она, наклоняется и кладёт руку на поручень, рядом с его рукой. Она — из тех редких красавиц, которые приглушают свою красоту, вместо того чтобы выставлять ее напоказ — мягкие бежевые тени, без карандаша, каштановые волосы собраны в небрежный хвост. Она слишком молода, чтобы использовать материнский образ, но потенциал присутствует, и она его использует. Он вспоминает свою маму, и как она смеялась, когда они оба умудрялись с головы до ног испачкаться в муке. Вся выпечка выходила у неё неправильной формы, но форма не имела значения. Стайлз никогда не пробовал ничего вкуснее. У них на холодильнике висела фотография с заваливающимся набок трёхслойным тортом, который она приготовила на восьмой день рождения Стайлза, а позже клялась, что вдохновлялась Пизанской башней. В день её смерти фотография исчезла. С тех пор Стайлз её не видел. — Вы умеете хранить секреты? — вдруг спрашивает Стайлз, снова повернувшись к ней. — Конечно, — отвечает она. — Правда? — спрашивает Стайлз. — Потому что большинство людей — нет. Они думают, что умеют, но они ошибаются. — Все, что происходит здесь — конфиденциально, — отвечает она, — ты умен, поэтому я знаю, что ты это знаешь. — Я настолько умен, что знаю: если я хотя бы намекну на фантазии о причинении вреда себе или другим, у вас будет полное право насильно госпитализировать меня и поставить под наблюдение. Я знаю, что, раз я несовершеннолетний, у вас есть право ради моего блага рассказать моему отцу всё, что он, по-вашему, должен знать. Она замирает, пойманная врасплох, но почти сразу снова устраивается в кресле и внимательно смотрит на Стайлза: — Ты думаешь о том, чтобы себе навредить? — Речь не об этом. Вы умны. Вы знаете, что я не об этом, — её же словами отвечает Стайлз, — речь о том, что есть только один способ сохранить секрет — не рассказывать о нём. Никому. — Даже друзьям? — спрашивает она. — Они о тебе заботятся. — Думаете, я о них не забочусь? Потому что я делаю это изо всех сил. — Я думаю, ты им не доверяешь, — отвечает она, — чувствуешь разницу? — Вы совершенно правы, — говорит Стайлз. Он бросает взгляд за окно и судорожно вздыхает, будто захлебывается, потому что утро сегодня — одно из тех, странных, когда на небе ещё видна половинка луны, — между этим большая разница.