The Pull of the Tide

— Почему бы нам не поговорить о чем-то попроще? — спрашивает она, подпирая голову рукой. Она ничего не записывает, как это обычно делают психоаналитики в кино. Он размышляет, проходила ли она специальные тренинги для этого или у нее просто эйдетическая память, или что-то вроде того. Только вот то, насколько она сфокусирована на нем, на самом деле гораздо больше нервирует, чем слежка за чирканьем карандаша. Возможно, психоаналитики в кино знают, что они делают. — Стайлз? — окликает она его. — Как насчет твоего отца? — Мы уже говорили о моем отце, — напоминает Стайлз. — Мы говорили о том, что он хочет от тебя, — поправляет она его. — Теперь я хочу знать, чего ты хочешь от него. Может, объяснишь мне, почему ты думаешь, что должен защищать его? — Может, потому что это мой отец и я люблю его? — бормочет Стайлз. — Что это был вообще за вопрос такой? — Это все немного глубже, не так ли? — спокойно продолжает она. — Пока они сражались за твою жизнь, ты, знаешь ли, продолжал звать его. Стайлз издает нервный смешок, его лежащие поверх простыней руки слегка дрожат. — Мне кажется, в такой ситуации это довольно нормально — хотеть видеть своего папу, — говорит он. — Вы правда собираетесь анализировать каждое слово, которое я произнес, будучи не в себе, накачанный морфином и пребывая в шоковом состоянии? Потому что я хотел бы покинуть это помещение до конца этого года. — Большинство детей, которые пострадали, зовут своих родителей, потому что боятся за себя, — говорит она дальше, полностью игнорируя его комментарий. — Но ты продолжал повторять, что должен его защитить. От чего, Стайлз? — Я был в шоке, — медленно артикулирует Стайлз. — Я не имею ни малейшего понятия, о чем там говорил. — Я думаю, что имеешь, — замечает она. — И я думаю, что ты все еще пытаешься его защитить. Защитить твоих друзей. Ты покрываешь кого-то. — Разве там не должно быть какого-то общего правила, что вы не должны проецировать на меня свои частные мнения? — уточняет он. — Если бы это был суд, я бы уже кричал «протестую, предположения, не подтверждённые уликами»! — Ладно, давай обсудим улики. Ты знаешь, что они нашли твой сотовый в джипе? — спрашивает она. — Полностью заряженный и функционирующий. Но ты проехал семнадцать километров, самостоятельно, истекая кровью, вместо того, чтоб позвонить кому-нибудь. Позвонить своему отцу. Он направил бы скорую помощь, которая была бы у тебя через какие-то минуты, ты должен был это понимать. — Еще раз — я был в шоке, — терпеливо повторяет Стайлз. — Мы все-таки будем анализировать поступки человека, который не отдавал себе отчета и даже не помнит о них? По-моему, это лишено смысла. — Но это не ограничивается той ночью, не так ли? Он шериф, у него пистолет, а ты шестнадцатилетний школьник. Почему ты считаешь, что это ты должен его защищать? Иногда ты должен позволить другим позаботиться о тебе. — У меня есть те, кто заботятся обо мне, — шипит Стайлз, впиваясь в нее взглядом. — А кто есть у него, кроме меня?! В ее глазах разгорается искорка, почти видимая, почти как у оборотня, готового измениться. Он попал в ее когти, и она собирается их в него вонзить. Стайлз закрывает глаза на мгновение, медленно вдыхая, отговаривая себя от панической атаки. Она просто какой-то больничный психолог, наверное, даже не на десять лет его старше. Он справится, просто нужно подумать — что бы сделала Лидия? — Я думаю, нам нужно поговорить о твоей матери, — говорит она фальшиво мягким голосом, смотря на него истекающими напускным сочувствием глазами. Стайлз давится воздухом и в этот момент понимает, почему отец не может заставить себя даже произнести ее имя. Он не хочет загрязнить память о ней всем тем, во что превратилась их жизнь. Стайлз тоже к этому не готов. Она в безопасности от всего этого, где-то там, в его памяти, и он не станет вытаскивать ее наружу. — Нет, — жестко говорит он, заставляя себя дышать, пока ритм его сердца не выравнивается на кардио-мониторе. Она поджимает губы в раздражении, и ее маска профессионала слегка сползает. Стайлз думает, что она перфекционист — из тех, которые не любят слышать «нет». Наверное, она была бы более счастлива где-нибудь в лаборатории, имея дело с формулами и теориями, которые не возмущаются в ответ. Что бы сделала Лидия? Лидия бы ее уничтожила. — Стайлз, — начинает она. — Оглянитесь. Мы не в каком-то маленьком уютном офисе. Я не плачу вам по часовому тарифу, чтобы вы могли психоанализировать меня, как вам вздумается. Я почти умер, и вы хотите поговорить о моей матери?! Серьезно? Вы этим вообще раньше занимались? — Я занимаюсь этим гораздо дольше, чем ты можешь подумать, — отвечает она, и нужно отдать должное, ее голос становится лишь чуточку ниже. Она не теряет самообладания и не подпускает злость никуда, кроме глаз. — И я в этом очень хороша, кстати. Она наклоняется вперед, не отпуская его взгляда, будто хочет увидеть его насквозь. — Но не важно, насколько я хороша, потому что я не могу сделать это одна. Ты должен хотеть поправиться. — Я в порядке, — отмахивается Стайлз. — Я сам… В ее глазах опять мелькает искра, будто она акула, учуявшая каплю крови в воде. — Ты сам что? — Я хорошо забочусь о себе сам, — исправляется Стайлз. — Вы мне для этого не нужны. Я в полном порядке во всех смыслах. Сестра-Трещотка даже сказала мне, что я самый остроумный пациент, который у них когда-либо был. Она отклоняется назад, ее губы изгибаются, пока она пытается не улыбнуться. — А она знает, что ты зовешь ее Сестрой-Трещоткой? — Конечно, — гордо подтверждает Стайлз, — поэтому она и думает, что я остроумный. — А также ты очень хорош в сбивании курса разговора, — говорит она, прищуриваясь. — Ты специально или свалишь все на СДВГ? — От психотерапевта это звучит немного оскорбительно, учитывая, что речь об официально признанном психологическом расстройстве, — замечает он. — Вовсе нет, — возражает она, — Это серьезное нейроповеденческое расстройство, и у меня нет причин сомневаться, что оно у тебя есть. Но ты очень умен и не пропустишь возможности использовать это как преимущество. — Я даже не знаю, быть мне польщенным или обеспокоенным, что вы думаете, что я скрываю какой-то вселенский заговор, — растерянно отзывается Стайлз. — Серьезно, я, конечно, ценю внимание к своей персоне, но я не какой-то злой гений во главе своей маленькой клики. Это Лидия. Я острящий герой второго плана. Я знаю о чем вы думаете: нужно было становиться Бэтменом, а не Робином, но Бэтмен на самом деле вовсе не забавный, так что если взять во внимание… — Стайлз, — перебивает она, — ты снова делаешь это. — Ага, — подтверждает Стайлз. — На этот раз нарочно, если вам интересно. Она задерживает вздох, прежде чем опять взглянуть на него. — Давай попробуем по-другому. Почему бы тебе самому не выбрать тему, на которую тебе хотелось бы поговорить? — Хорошо, — соглашается Стайлз. — Какие у вас мысли по поводу «Пляжа»? Что вам кажется более пугающим: то, что они продлили его на шестой сезон, или то, что Барбара Уолтерс, видимо, считает это интересным? Мысли, предложения? — Бэтгёрл, — говорит она. — В смысле? — На самом деле, ты — Бэтгёрл, — объясняет она. — Дочь лейтенанта полиции: остра на язык, суперсообразительная? И явно покруче Робина. — Я серьезно встревожен тем фактом, что вы можете быть правы, — признает Стайлз. — Я думаю вы только что испортили для меня эту метафору навсегда. Она ухмыляется. — Хорошо, тогда мы можем продолжить.