Дороги сестер Блэк

Радегунда фон Фюрстенау никогда не любила поэзию, все эти олицетворения и метафоры навевали смятение, а желание разбирать их — скуку. Её призванием были закон и порядок, её речь состояла из уставов и приказов, все, кому приходилось работать под её началом, поняли, что никаких сравнений при ней. Нет «молочно-белой кожи», есть «кожа — бледная», нет «глаз черных, как ночь», есть «глаза — черные», и нет «загнанного зверя», есть «характер — буйный». Но сейчас перед ней стояло олицетворение всей поэтической чуши, действительно, кожа белая, как молоко, а глаза черны, как ночь. И, правда, загнанный зверь. — Фройлен (1) Розье, — она продолжала держать палочку, — не делайте глупостей. Вы никогда не добивались своего и не добьетесь сейчас. Узница шумно выдохнула, а юноша в её руках напротив не издал ни звука. — Не добилась? О, нет, герр (2) фон Фюрстенау, — при слове «герр» Радегунда хмыкнула, — я многое совершила. Я всегда добиваюсь того, чего хочу. Не сразу, конечно, — под её длинным заостренным ногтем пульсировала вена, юноша прикрыл глаза, — я признаю, что не идеальна, но рано или поздно мои желания воплощаются. И вы сделайте то, чего я хочу! Радегунда мельком кинула взгляд на ножку тюремной койки, не иначе об него она свои когти точила. — Фройлен, я повторяю еще раз, прекрати свои ребячества, — любой другой потерял бы терпение на её месте, но она гнула свою линию, — ваш брат не желает общаться с вами, и не собирается ходатайствовать о вашем освобождении. — К тому же, ты стара для тупостей, — раздался звонкий голос, — отпусти его или тебе не поздоровится, старая карга! Если бы не палочка в руках и стоящая перед ней узница, Радегунда влепила бы затрещину своему напарнику. О, Водан (3), англичане никогда не учатся на ошибках, своих или чужих, зачем она взяла этого дурака в свой отдел? Несомненно, Аластор Муди — талантливый молодой человек, его ждет большое будущее, иначе не отправился в стажировку. Но какой же он идиот! Узница вытянула шею, её черные глаза сузились, её хватка ослабела. Юноша прикусил губу и сильней зажмурился. — Старая карга, значит? — её голос сорвался, — Старая? — она снова шумно вздохнула, — да ты… да ты, гребаный сопляк! — она резко отпустила своего пленника, тот с шумом ударился об пол и все равно не произнес ни звука. Аластор стремительно направил на узницу палочку. — Инкарцеро! — веревки опутали руки женщины, — Левико… — он не успел закончить, женщина бросилась на него. Аластор попытался увернуться, но она связанными руками из-за всех сил, что еще оставались, ударила по лицу. Длинные острые когти полоснули нежную юношескую кожу, с кончика вздернутого носа на каменный пол потекла струйка крови. Не мешкая, Радегунда крикнула: — Empor (4)! — она боялась, что разозленная и возбужденная узница в очередном порыве увернется, и вверх полетит незадачливый англичанин, но получилось, как надо. Узница взлетела вверх тормашками, тюремная роба задралась, обнажив тощие голые ноги, узкие костистые бедра и сутулую спину. Под серой тусклым балахоном она носила шелковую сорочку, отстроченную пышными кружевами, когда-то она сияла белизной, но сейчас, не стиранная годами, пропитанная потом, посерела и обветшала. Крутясь и яро дрыгая ногами, женщина истошно вопила: — Опусти меня! — тщетно она пыталась связанными руками прикрыться, — опусти! Дверь камеры с шумом распахнулась и хлопнула по бело-выкрашенной стене, подняв пыль, внутрь сбежало двое человек, первый вошел молодой мужчина, высокий и крепкий. Поигрывая мускулами, он, не спеша, подошел к визжащей узнице, его жаждущий взгляд остановился на её сорочке. Второй вошедший, седеющий и крючконосый, держа массивный деревянный посох, хлопнул им по спине. — Хватит пялиться на неё! — стукнул он об пол посохом, — Млъкни (5)! — струясь, красноватая дымка окутала лицо женщины, так только она исчезла, узница пыталась разжать губы, но тщетно. Не спуская глаз с мычащей узницы, он обратился к Радегунде, — фон Фюрстенау, доложите обстановку! Радегунда тем временем поддерживала только что освобожденного юношу, еще минуту назад свернувшегося калачиком и дрожавшего. Сейчас он вцепился в широкое плечо женщины, рукой прикрыл открытый рот и прерывисто дышал, стараясь не смотреть на свою недавнюю мучительницу. — Попытка саботажа. — Радегунда из-за всех сил пыталась не повышать голос, — нападение на надзирателя, — она указала на юношу, — причинение вреда здоровью надзирателя, — кивнула в сторону Аластора, — Крам, помоги ему. Бранко Крам, не глядя, вынул из бокового кармана своей формы бережно сложенный носовой платок и протянул его подошедшему Муди. Пока он зажимал кровоточащий нос, Крам все еще не спускал глаз с узницы. Наконец-то она умолкла, её глаза покраснели, и по ноздре потекла струйка крови, Крам, морщась и кривясь, снова стукнул посохом. Дымка, на этот раз белая, окружила женщину с ног до головы, и тут же растворилась, узница на секунду напряглась, как натянутая струна, столько ей хватило, чтобы упасть на пол. Не раскрывая губ, она протяжно взвыла, перевернулась с ушибленной спины на правый бок, прижимая к груди худые ноги, свернувшись, начала неистово трястись. Но Крам не переменил своего выражение лица. — Муди! — он и не думал перестать сверлить узницу взглядом, — идти можешь? — не дождавшись ответа, он приказал, — ступай за фон Фюрстенау в больничное крыло. Вечером приготовь рапорт. Мне нужны все подробности происшествия. Пока Аластор, продолжавший зажимать нос, поплелся за удалившейся Радегундой, Крам наконец-то отвернулся от узницы, его черные глаза уставились на крепкого мужчину возле него, побелевшие брови нахмурились, лицо приняло презрительное выражение. — Листранш, ты забыл, где находишься? Крепыш насупился. — Лестрейндж я, Лестрейндж! — он взглянул на Крама еще презрительно. — Мне плевать! — Крам угрожающе поднял посох, — ты в Нурменгарде, а не в кабаре! — он вытягивал свою согнутую шею, — Перед тобой опасная преступница! Отъявленная негодяйка, а не смазливая девка! На неё руках реки крови, нечего глядеть на неё! — покачав головой, он продолжил, уже спокойней. — Подними её и привяжи к койке, и покрепче, затем подстриги ей ногти, пока она им кого-нибудь не убила. Лестрейндж заартачился. — Я мракоборец, а не маникюрша! Еще чего! Крам вытянул посох, как копье, и концом ткнул Лестрейнджа в подбородок. — Так веди себя, как мракоборец, а не как леший при виде виллы (6)! Выполняй! — поймав его недоуменный взгляд, он хмыкнул, — я тебя не оставляю с ней, не надейся. *** Потолок все плыл и плыл, белые стены все крутились и крутились, камера кружилась, как та карусель на поле Фламеля. А вот и она, раскрашенные во все цвета радуги деревянные лошадки с золотистыми седлами и серебристыми уздечками, как те, что у магглов, только их игрушки так и оставались игрушками на обшарпанном полу, их лошади оживали и несли по зеленым лугам и водной глади. Вот она верхом на черном жеребце скачет вперед всех, косы цвета жженого каштана шлепают по спине, ветер свистит в ушах и колышет лазурно-голубую форму Бобатона. Ближе всех к ней она, Донна Лестрейндж, под ней белая кобыла, её золотистые волосы распущены и колышутся, словно море, её синие глаза сияют, как сапфиры. Донна, её лучшая подруга, именно благодаря ей она полюбила свое имя. Винда значит «благословенная», говорила она, не «худая», как говорил брат. Брат! Поле Фламеля испарилось, исчезли и поле, и река, и лошадки, пропала и Донна. Снова камера, снова эти белые стены, и снова треклятая койка. Брат! Винда посмотрела в потолок осмысленным взглядом, вот по чьей милости она тут! Как смешно, наверняка, думал он, пособница Гриндевальда проведет свои дни в тюрьме своего господина. Пусть сгниет в месте, где под её руками умирали безвинные! Винда резко встала и тут же упала, она бешено задергала головой, как же, её опять связали! Если раньше ограничивались приковыванием к ножке койки, то сейчас сковали по рукам и ногам к спинкам. Винда выдохнула, как это похоже на поведение отребья! Они знают, что она из древнего рода, им завидно, что пока она спала на шелках и ела с фарфора, они ютились по лачугам и хлебали суп из глиняных чашек. Они хотят унизить её, им мало смотреть, как она не может разминуться в этой тесной камере, пусть она еще полежит, прикованная к жесткой койке, на которой придется гадить под себя! Винда снова уставилась в потолок, нет, если они ожидают, что она начнет биться в припадках на кровати, то они всерьез ошибаются! Она поступит по-другому, им ничего не останется, как заставить Реджинальда, этого мерзкого червяка, этого проклятого труса, прийти к ней. Он может и убедил весь мир, что не рождалось в семье Розье второго ребенка, но в глубине своей ничтожной душонки он помнит, что у него есть сестра! А если он и растоптал этот росток совести, то всегда есть супруга, что поможет ему встряхнуть голову. Металлическая дверь скрипнула, внутрь вошли двое надзирателей, между ним в воздухе парил поднос с нехитрой едой, жиденьким супом в деревянной чаше, куском хлеба, начинающего черстветь, и кружкой воды. Первый занес палочку, как только губы узницы разжались, он отошел на шаг назад от койки, продолжая держать палочку наготове. Винда усмехнулась. — Не бойся, не буду плевать тебе в лицо, хоть ты заслужил. Второй надзиратель тем временем набирал в ложку суп. — Я не стану есть, — надзиратели промолчали, но удивленно подняли брови, — оглохли? — первый направил на неё палочку, — Я объявляю голодовку. Да, я уморю себя голодом, но добьюсь своего. Пока надзиратели переглядывались, она продолжала: — Условие те же, либо мой брат, Реджинальд Розье, представитель отдела по Международному сотрудничеству от Великобритании во Франции, придет ко мне, Винде Розье, павшей сестре и отъявленной убийце, самой рьяной последовательницы самого темного волшебника, которого когда-либо носила земля, Геллерта Гриндевальда; либо я умру, и на его кристально чистой совести появится несмываемое пятно. И если он все-таки не захочет увидеть свою единственную сестру, то передайте его жене, мадам Белладонне Розье, в девичестве Лестрейндж, если она не хочет быть проклятой за предательство, то пусть напомнит своему мужу, благодаря кому они познакомились. Пятясь, надзиратели покинули камеру, унося с собой поднос. Винда прикрыла глаза, должно сработать, если Реджинальд не представляет себе масштаба своей безразличности, то Донна знает, ей бы не знать. Её дар и проклятие все знать. *** Больничное крыло Нурменгарда не поражало размерами, отведенный под него зал, не был рассчитан на множество пациентов, при Гриндевальде здесь была курильня. Вместо коек стояли ложа, вместо тумбочек — столики с кальяном, трубками всех видов и фасонов, и портсигарами. В воздухе витал запах табака и курительных смесей, а не лекарственных зелий, свежих бинтов и крови. Но и сейчас длинные окна в тяжелой деревянной раме открывались днем и ночью, дабы проветрить затхлую небольшую комнату. Перед раскрытым окном сидел юноша, его длинные белесые волосы, обычно уложенные и расчесанные, спутались, светло-зеленые глаза тупо уставились в пространство, красивое лицо не выражало ничего. Он молча и почти недвижимо оглядывал горный пейзаж за окном, лишь пальцем крутил прядь волос. Аластор Муди же полулежал на койке, опираясь широкой спиной о подушку, в руках он держал круглое зеркало. Он всматривался, тщательно почесывая кончик носа, небольшая царапина, не особо заметно, зажила быстро. — Мда, первый шрам, — задумчиво он произнес, — у всех мракоборцев свои коллекции шрамов, но чтобы получить их от ногтей! Мда, весело стажировка началась. Юноша у окна по-прежнему молчал. — Малфой, — Муди почесал щеку, — закрой окно, дует. Ему не ответили, и окно по-прежнему не закрывалось. — Малфой, — Муди повысил голос, — закрой, пожалуйста, окно. Тут и летом морозит, а сейчас на дворе зима. По-прежнему не было ответа. Аластор раздраженно положил зеркало на тумбочку и встал с кровати. Широкими шагами он подошел к Малфою, потряс за плечо, тот вздрогнул и посмотрел на Аластора недоуменно. — Абраксас Малфой, я, конечно, не ровня тебе, ты ж у нас из «Священных 28», голубая кровь, белая кость! — Муди отдал шутливый поклон, — Но не хрен меня морозить! Закрой окно! Абраксас бросил на него презрительный взгляд. — Тебе надо, ты и закрывай, — он резко смахнул с себя чужую руку и встал, — я сюда в прислуги не нанимался! — Малфой направился к выходу. Аластор насупился, скрипнул зубами, кулаки его сжались, он уже направился к Малфою, но дверь в крыло с шумом распахнулась, с такой силой, что со стены посыпалась штукатурка. Внутрь вбежал Родольфус Лестрейндж, его широкое лицо пылало огнем, ноздри большого носа вздрагивали, серые глаза налились кровью. — Поработай в Нурменгарде, наберись опыта! Как же! — он швырнул в угол комнаты сверток, ткань раскрылась, и из неё посыпались длинные грязные ногти, каждый в три дюйма длинной, — убрать ты меня хочешь! Чтобы твой любимый ублюдок от этой … да уйди ты! — сильными руками он сгреб Малфоя и швырнул со своей злобой. Абраксас взвыл, с трудом поднимаясь с пола, он потирал ушибленное колено. — Лестрейндж, не смей на меня отыгрываться! — кривясь от боли, он прошептал, — кретина кусок. Лестрейндж на мгновение остановился, он повернулся всем телом, глаза его сузились. Муди бегло глянул на кулаки Лестрейнджа, каждый из которых размером с его голову, и резко подбежал к нему. — Лестрейндж, не надо, — Аластор понимал глупость своей затеи, он едва доставал Лестрейнджу до плеча, одна его рука была толще обеих рук Аластора. Однако Родольфус разжал руки, перекрестил их на широкой мускулистой груди, нахально посмотрел на Малфоя с высоты своего роста. От его улыбки Абраксас вытянулся, но, даже выпрямившись, он смотрел на Родольфуса, подняв голову. — Кретина кусок? — рассмеялся так громко и заливисто, что Аластор и Абраксас переглянулись, первый с удивлением, второй — с ужасом, — О, кто мне это говорит? Ты-то кто? Ты с отработок не вылезал, неуч. Абраксас еще больше вытянулся, выпятив щуплую грудь. — Откуда тебе знать, Лестрейндж? — он старался не повышать голос, — ты учился на четыре курса старше меня, — не обращая внимание на смешок, продолжал, — чтобы ты знал, после ты наконец-то избавил Хогвартс от своего тлетворного внимания, я подтянул свои оценки. Родольфус лишь повеселел, теперь он еще и свистнул. — Да-да, Фея учиться начала, ха-ха, верю, — он резко положил руки на узкие плечи Абраксаса, охнувшего от неожиданности, — неужели папаша огрел розгами по заду твоему, когда увидел оценки? Или нет, ты у малыша Сигги все списал? Абраксас торопливо сбросил с себя руки Родольфуса. Тот глумливо хохотнул. — Ай-ай, Фея, нехорошо списывать, — он снова положил руки на плечи, — папаша тебе так говорил? Тонкие губы Малфоя вдруг растянулись в улыбке. — Да, не говорил, большой просчет с его стороны, увы, — он улыбнулся и блеснул белоснежными зубами, — однако, по крайней мере, я здесь в этом проклятом месте не потому, что ему нужно избавиться от такого неудобного наследника. Аластору хватило одной секунды, чтобы ухватить тяжелую руку Лестрейнджа, он повис на нем, но после долгой борьбы Родольфус сбросил крепкого, но невысокого Аластора. Он свирепо огляделся, а Малфоя след простыл. Абраксас, не став ждать расправы, уже бежал по длинному коридору, достигнув крутой лестницы, он бросился наверх. Надо успеть до своей комнаты, думал, слыша громкий топот, надо успеть и запереться. О, Мерлин, его напарники еще хуже тех, кого они охраняют, у узников от местной еды лишнего мяса не осталось, а у этих двоих мускулы видны даже под одеждой. Если его Лестрейндж схватит, то ему не несдобровать. Полетит на пики, с которых так и не смыли кровь Гриммсона, или его голова превратится в месиво, в такое же, как у Кэрроу. Малфой оказался на четвертом этаже, полетел в коридор, добежав до развилки, он повернул налево, как вдруг с ходу сбил кого-то массивного. — Малфой, оставить бежать! — Малфой поднял голову и обомлел, только её тут не хватало. Радегунда фон Фюрстенау неспешно поднялась, отряхнула мантию, и подала свою мозолистую руку Малфою, ему не оставалось нечего другого, как принять её. Издали раздавался раскатистый бас. — Да не бойся ты, Фея, не стану тебя убивать! Просто патлы тебе оборву и в зад затолкаю! Малфой хотел было броситься, но фон Фюрстенау крепко держала его за руку. Он обреченно взглянул вперед, ожидая худшего. Родольфус появился, раскрасневшийся и запыхавшийся, злой, как дракон. Он стремительно надвигался, засучивая рукава мантии, но фон Фюрстенау решительно вышла, направив палочку вперед. — Лестрейнш! Нападение на напарника и угроза физической расправы, вам положено наказание за нарушение дисциплины. — Я Лестрейндж! — Неподчинение вышестоящему лицу — еще одно нарушение, — Абраксас боязливо посмотрел на них обоих, как бы не случиться драке, фон Фюрстенау ростом и силой не уступала Лестрейнджу, но Родольфус остановился. Радегунда продолжала, — зовите Муди, всем на последний этаж, идет собрание. *** Домовый эльф Думмкопф (7) кидал дрова, камин растопил так, что впору в нем быка жарить, но господа волшебники все кутались в свои мантии, подбитые мехом. Из широких окон простирался захватывающий вид на перевал Хохтор (8), но за стенами свирепо дул северный ветер, и всем присутствующим меньше всего хотелось созерцать горную красоту. Лишь Альбрехт Шмитдгард, почтенный дородный старик, не мерз, он невозмутимо поглядывал единственным глазом на дрожащих подчиненных, одной рукой он пощипывал сросшиеся бакенбарды, в точь-точь, как у давно почившего императора Франца-Иосифа, второй барабанил по потертой поверхности стола из черного дерева. Радегунда фон Фюрстенау и Бранко Крам, его заместители сидели по бокам, если Радегунда всеми силами сдерживала дрожание, то Бранко по-деревенски дул на озябшие пальцы. Оставшиеся в комнате не скрывали своего состояния, поближе сели к камину, да так, что правая сторона стола оказалась забитой, а левая пустовала. — Итак, герр Йоханнессон, вы заявляете, что фройлен Розье объявляет голодовку, — Шмитдгард говорил тихо, почти шептал, но голос раздавался эхом в огромном зале. Длиннорукий волшебник, нервно потирающий потрескавшиеся руки, кивнул. — Так точно, герр Шмитдгард. — Герр Кюхельбекер, вы подтверждаете его слова? Волшебник, приглаживая и так аккуратно зачесанные назад рыжие волосы, кивнул. — Так точно, герр Шмитдгард, — он сразу запустил руку под теплую мантию, — эта женщина еще посмела снова свои условия выдвигать. Крам злобно хмыкнул, Шмитдгард оставил свои бакенбарды. — Герр Кюхельбекер, кем бы она не была, обращайтесь к ней, как подобает. Иначе мы не лучше тех, кого охраняем. Крам шумно сглотнул. — Герр Крам, я понимаю ваше горе, понимаю, что даже спустя шесть лет оно не утихает, но держите себя в руках, — под взглядом единственного глаза начальника Крам отвернулся, он повернулся к остальным, — Итак, господа и дамы, — он мигнул Радегунде, — у нас чрезвычайная ситуация. Уже двое наших подопечных, если можно так сказать, погибли. Конечно, они самостоятельно оборвали свои жизни, но общественность все еще подозревает нас в превышении своих полномочий, — его глаз посмотрел в сторону Родольфуса, который демонстративно отвернулся, — третья смерть может принести нам большие неприятности. Возможно Международная конфедерация магов захочет вмешаться, не стоит напоминать, чьи головы полетят, и чем это чревато. У нас сидит самый опасный волшебник под замком. Господа и дамы, есть предложения? Руку подняла пожилая женщина в медицинской форме. — Да, фрау Брехт. Волшебница с достоинством, словно покойная императрица Елизавета, встала. — Спасибо, герр Шмитдгард, — она поклонилась, — я предлагаю выполнить её требования. Поверьте мне, я знаю её брата, герр Розье никогда не был близок с сестрой, он не пожелает ей помочь с побегом. К тому же, он очень сильно дорожит своим местом, ему, несмотря на всю знатность, пришлось нелегко по жизни. Он ни за что не совершит глупости, будьте уверены. К тому же, возможно, разговор по душам смягчит душу фройлен Розье. — Скорее, Барбаросса (9) вернется из восточного похода, — шепнул Кюхельбекер Муди, тот ухмыльнулся. Шмитдгард установился на них обоих. — Господа, вы хотите высказаться, — Кюхельбекер заерзал на стуле, — прошу. Рыжий волшебник встал. — Да, герр начальник, я скажу, — он все еще нервничал, — мы не должны идти на уступки, ни на какие. Все эти разговоры о том, что эти негодяи — тоже люди, и мы не должны быть жестоки, — смешны. Дайте им спуск, и нам перережут глотки! Волшебники шумно переговаривались друг с другом, но Шмитдгард все был невозмутим. — Замечательно, герр Кюхельбекер, — при звуке его тихого голоса все умолкли, — а что вы думайте, герр Муди? Аластор встал, решительно выпрямив массивные плечи. — Я солидарен с герром Кюхельбекером, — он перехватил взгляд Крама, тот одобрительно кивнул, — к тому же я хочу напомнить кое-что и об её брате. Розье, конечно, профессионал своего дела, но терпимостью к магглам и всем, кто от них рожден, не отличается. Разговор с ним не смягчит черную душу мисс Розье, можете не сомневаться. — Еще старик Розье — трус, каких поискать, — глумливо сказал Лестрейндж. Шмитдгард снова уставился на него. — Герр Лестрейнш, — Рудольфус гневно взглянул на него, — предупреждаю вас, что вы не соблюдаете правила собрания. Поднимите руку и высказывайте свое мнение цивилизованно, как приличный волшебник чистых кровей, коим вы и являетесь. Лестрейндж резко встал, стулом чуть не задев соседа, крепыша Муди. — Да, мистер Шмитдгард, — Крам и фон Фюрстенау напряглись, — я не отказываюсь от своих слов, Реджинальд Розье — трус! Я его хорошо знаю, чтобы так говорить, моя родная тетка замужем за ним, и в ней мужества больше, чем в нем. Он бы свою покойную матушку сдал с потрохами, лишь бы свою шкуру уберечь. Йоханссон, перестав тереть руки, обратился к нему. — Фройлен Розье упоминала её, фразу Розье. Скажите, герр Лестрейндж, — Родольфус насмешливо закатил глаза, — что насчет неё, она настроена встретиться с ней? — Не знаю, они в школе, той французской, были неразлучны, как голубки, но сейчас… К тому же, мне прилетела утром сова от отца, у тёти Донны младшая дочка на сносях, ей не до павшей подружки. Йоханнсон нетерпеливо теребил меховые полы своей мантии. — Герр Лестрейндж, вы можете отправить вашу птицу к вашей тётке, нам нужен точный ответ… — Господа, позвольте! Все повернулись к концу стола, голос подал высокий и сутулый мужчина в летах, его правая рука была искривлена, на левой не хватало двух пальцев, лицо было все в рытвинах. Но держался он на редкость спокойно, его худое лицо источало решимость. — Прошу прощения за вмешательство, — он поклонился Йоханнсону, затем Шмитдгарду, — но позвольте мне высказаться, как представителю отделу Международного сотрудничества. — Позволяю, герр Лавгуд, — сказал Шмитдгард, Йоханнсон кивнул. — Спасибо. Господа и дамы, то, что я скажу, вам покажется возмутительным и ужасным, не исключено, что вы захотите меня прикончить. Но я скажу, нам нужно прекратить эти попытки свести счеты с жизнью. Геллерт Гриндевальд, конечно, самое ужасное, что случилось с магическим миром, со времен, когда нас сжигали на кострах, … — Твои предки и жгли, — зашипел Лестрейндж. Лавгуд пропустил его слова мимо ушей. — Винда Розье — чудовище, самое жуткое, что когда-либо носила земля. Геката Кэрроу — мучительница, чьи руки по локоть в крови. Гуннар Гриммсон — черная тень, из-за которого никто не мог спать спокойно. — Распелся соловей, — пробормотал Муди. — Но господа и дамы, если мы позволяем им умирать, чем мы лучше их? Негодяев, на чьем счету сотни загубленных жизней? — Ты предлагаешь спасать эту гадину! — - Кюхельбекер чуть не опрокинул стул, — эта сука замучила моего отца! Здесь в Нурменгарде! Я все детство провел в нищете из-за этой мегеры! — А мой сын! — Крам встал вслед на ним, — Она смотрела, как её главарь, убивает моего сына! И держала мою сноху, которая носила ребенка! Хорошо, что её не убили, а так мой внук растет без отца! Радегунда, — он обратился к ней, — что вы молчите! Ваш супруг погиб в этих стенах, пока эта тварь вместе с этой дрянью Кэрроу морила его голодом и пытала. Вы тогда тоже ожидали ребенка! Радегунда сжала руки. — Я помню, Бранко. Я ничего не забыла, но моего Виктора месть не воскресит, а моей Лизхен не вернет отца. — Неужели нашелся идиот, что позарился на … — Муди со всей силой наступил соседу на ногу, Лестрейндж тут же умолк. Лавгуд выставил вперед обе руки. — Господа, я все понимаю, посмотрите. Эту — он показал правую, — мне покалечил покойный Гриммсон, а эту, — показал левую, — изуродовал также покойный Бэрбоун, тот обскурий, что Гриндевальд таскал за собой. Моя супруга погибла во время событий в Гринвиче, и я один воспитывал пятерых детей, самой младшей не было и четырех лет. Но я настаиваю на своем, мы лишь докажем свою трусость, о которой так любил разглагольствовать Гриндевальд. Если мы хотим лишить жизни и его, и его приспешников, то надо было еще шесть лет назад приговорить их к смертной казни, а не пытаться их самих довести до самоубийства. Йоханнсон поднял руку. — Господа и дамы, мы разговорами ничего не добьемся. Герр Шмитдгард, я предлагаю цивилизованный способ решить нашу проблему, я предлагаю устроить голосование. Так мы решим, что делать, спасать жизнь Розье или позволить ей уморить себя. Шмитдгард перестал барабанить пальцами по столу. — Хорошая задумка, герр Йоханнсон, — он поманил рукой домовика, — Думмкопф, принеси мешок с шашками из моего кабинета и какую-нибудь вазу, побыстрей, нечего оправдывать свое имя, — пока эльф с поклоном удалялся, он продолжил, — господа и дамы, я хочу, чтобы все участвовали в голосовании, да, герр Малфой? Малфой, ближе всех сидящий к камину, прокашлялся, прежде чем сказать. — Герр начальник, я правильно понимаю, голосовать нужно либо за жизнь, либо за смерть? И нельзя уклониться от голосования? Пока старшие надзиратели презрительно переглядывались, Шмитдгард ответил. — Да, вы все правильно понимаете, герр Малфой, есть только два варианта исхода, третьего не дано. Мы слишком часто пытались прийти к компромиссу, прежде чем, наконец-то решились на борьбу. Наше промедление стоило множества жизней, — он оглядывал каждого единственным глазом, — я понимаю, перед вами стоит ужасный выбор — пощадить женщину, повинную во многих злодеяниях, или обречь её на мучительную смерть, взяв на душу непростительный грех. Но господа и дамы, мужайтесь, от нас зависит благополучие тысяч жизней во всем мире, поэтому тщательно обдумывайте свое решение, не горячитесь. Думмкопф подносил членам собрания керамическую вазочку с узким горлом по залу, каждый присутствующий запускал руку в бархатный мешочек, лежащий на столе. Одни, как Кюхельбекер, Крам, Муди, Брехт и Лагвуд, решительно кидали в вазу шашки, другие, как Йоханнсон, фон Фюрстенау, Шмитдгард и Лестрейндж, какое-то время раздумывали. Дольше всех размышлял Малфой, то запуская руку в мешочек, то вынимая, пока наконец-то не сделал свой выбор, и домовик, держа над собой вазу, подошел к господину. Шмитдгард неторопливо взял из рук эльфа вазу и взмахнул палочкой. — Сколько голосов за жизнь? — из узкого горлышка вылетели три белые фишки, — Хорошо, сколько — за смерть? — в воздухе воспарили восемь черных, — Превосходно, господа и дамы, я поздравляю нас всех, мы сделали свой выбор. Винда Розье, правая рука Геллерта Гриндевальда, также сделала свой выбор, если ей не дорога жизнь без служения темным делам своего повелителя, то мы не будем ей мешать. Собрание объявляется законченным, можете расходиться. Зал стремительно опустел, Шмитдгард, грузно поднялся, тяжело задышав, поправил брюки и направился к выходу, только фон Фюрстенау не уходила, она широкими шагами подошла к окну, глядя на бурю за окном. — Гунда, тебя что-то тревожит? — начальник ласково обратился к ней Она помотала головой. — Нет, отец. Мне не дает покоя один момент, почему пока Гриммсон и Кэрроу сводили счеты с жизнью, а Розье пытается сделать это сейчас, главный виновник ничего не делает. Я полагала, что Гриндевальд окажет наибольшее сопротивление, но он смирный, как ангел. За почти шесть лет он ни разу не попытался даже сбежать, какое тут самоубийство. Шмитдгард подошел к ней, положил руку на плечо. — Все очень просто, Meine Liebe (10), Гриндевальд — трус, и больше всего на свете хочет выжить. Он согласен всю жизнь провести за решеткой, даже в собственной тюрьме, но в относительной безопасности. За этими стенами ему все припомнят. *** Она родилась под несчастливой звездой, по-другому её жизнь никак не объяснишь. Она обладала всем, о чем могла мечтать любая юная волшебница. Она родилась в благородном и древнем семействе Розье, через мать в ней кровь древнего рода Ноттов, её родословная была безупречна, без всяких «примесей», как у Поттеров и Малфоев. Она не ютилась в ветхом особняке, скучая по былой славе рода, как Кэрроу и Гонты, не опустилась настолько, чтобы предать идеалы чистой крови, как Уизли. От предков ей досталось весьма привлекательная внешность, ростом не слишком высока, чтобы не найти себе кавалера на балу, но не слишком мала, чтобы на всех мужчин смотреть снизу вверх. Не слишком худая и не слишком полная, высокая грудь, тонкая талия, упругие бедра, тонкие ноги и изящные руки. Лицом прелестна, высокие скулы, прямой изящный нос, пухлые губы, благородный овал лица, который обрамляли густые вьющиеся темно-каштановые волосы и большие миндалевидные черные глаза. Единственное, что её не устраивало, так это чересчур, на её взгляд, густые брови, с лишними волосами на теле она долго и упорно боролась, не всегда выигрывая войну с ними. Но эти мелкие недостатки терялись на фоне вороха достоинств. Способностями её природа также не обделила, сколько бессонных ночей и беспокойных дней провели её однокурсники, пытаясь запомнить хоть отрывок из параграфа, в то время как ей хватало лишь беглого взгляда, сколько раз они в порыве злобы швыряли палочки и пинали учебника, раз за разом осваивая заклинание, а ей хватало лишь несколько минут практики. Экзамен по трансгрессии она сдала с первого раза, сумев переместиться куда надо, и тут же вернуться обратно. Она всем одарена, что же пошло не так? Не виноват ли в этом отец, не умеющий рачительно управлять богатствами семьи? Или мать, заигравшаяся с директором Хогвартса до такой степени, что её дочери пришлось искать другую школу? Или может потому что, она всегда была второй? Второй после Реджинальда, этого слюнтяя, этого худющего коротышки с жидкими волосами, которого не миновало семейное проклятие Розье в виде чудовищных высыпаний на коже? Этого тупоголового бездаря, который не состояние выучить даже одно простенькое заклинание? Единственное, в чем он достиг успеха, так это в лицемерии, умении пресмыкаться перед сильными и говорить сладкую ложь. И в удаче родиться первым, и родиться мальчиком. Какая ужасная ирония, она, наверно, одна из величайших Розье за все 12 веков их существования, иссыхает здесь в каменном мешке, а этот трус живет в довольствии, убедив всех, что он вовсе не разделяет взглядов семьи на чистоту крови. И он продолжит род Розье! Его слабохарактерный сынок унаследует все семейное золото, а его дочки, эти смазливые дурочки, теперь разносят жидкую кровь своего папаши во все чистокровные дома. Горе тем волшебникам, что родятся от их союзов, трусов и предателей! Из-за таких, как Реджинальд, чистая кровь исчезает! Дверь снова скрипнула, раздался гул тяжелых шагов, это или фон Фюрстенау, или Лестрейндж. Тяжелое дыхание все приближалось, нет, это Лестрейндж, эта мужичка ни за что к ней так близко не подойдет. Даже сейчас, отощав и поседев, она прекрасней этой пародии на шкаф. Но лучше фон Фюрстенау, она, если и ненавидела, то делала это скрытно и умело, а Лестрейндж, нет, он не ненавидел, все было гораздо хуже. — Винда, Винда, — она не хотела смотреть в его блестящие серые глаза, — ты могла бы стать мадам Лестрейндж. — Да, у меня был такой шанс, — о, Мерлин, как же пахнет из его рта, неужели вонь еще считается символом мужественности, — но если учесть, как твой отец поступил с твоей матерью, я даже рада, что осталась мисс Розье. Сильные пальцы стальной хваткой схватили за подбородок. — Следи за словами, Розье, — его большой нос вплотную уткнулся в её кривой от частных переломов, — ты не в том положении, чтобы мне язвить. Я ведь могу помочь, а могу переломать тебе все ребра. — Как ты сломал Гриммсону, кинув на пики? — Винда видела, как на его лице проступали красные пятна, — умно, Лестрейндж, весьма умно. Как изящно сымитировано. Она не должна его злить, чувствуя силу его пальцев, но какая разница теперь. — Я не убивал его, — он злобно оскалился, — он сам бросился. — Но ты не стал его удерживать? На этот раз он ослабил хватку. — Да, не стал, мне надоело просыпаться ни свет, ни заря, только потому, что этому идиоту, которому тролль на оба уха наступил, приспичило погорлопанить свои саги. Гуннару музыкальный слух был ни к чему, Гриндевальд ценил его за другие навыки. — Чего ты хочешь, Лестрейндж? — она посмотрела ему в глаза, — впрочем, я так знаю. Лестрейндж снова оскалился, уже весело. — Еще бы ты не знала, как ты ловко обчистила этого Блэка! Хотя, сам виноват, нечего думать яйцами при виде хорошенькой мордашки! — он запустил пальцы в её давно немытые волосы, неужели не противно лезть, — Да, я хочу тебя, увы, с бабами тут туго, не к Фюрстенау лезть же! А теперь и бедняжки Гекаты нет. Она выбесит его, если скажет это, но и пусть. — Ты и Кэрроу желал? — она еле сдержала крик боли, он стянул ей волосы, — уж не ты ей голову не пробил, когда она отказала? — он дернул сильней, — или получил свое и не захотел выполнять её просьбу? Винда не выдержала и охнула, Лестрейндж с раздражением швырнул клок седых волос. — Ты специально провоцируешь меня? — Винда решила промолчать, — выводишь из себя? Чтобы я тебя прикончил, и дело с концом? Да, чтобы ты знала, Кэрроу тоже хороша была, и она не корчила из себя диву. Но её просьба была невыполнима, Шмитдгард скорее сбреет свои бакенбарды, чем впустит в Нурменгард ребенка. Странно, что Геката захотела увидеть свою дочь, уж не её ли она оставила младенцем, чтобы служить Гриндевальду. — А чего хочешь ты, Винда Розье — он убрал руку из её волос, — не тяни, говори уже! Винда все молчала. — Ты хочешь увидеть тетю Донну? — теперь Лестрейндж глумился, — Свою ненаглядную подружку со школьной скамьи? Ты запоздала, ей не до тебя, тут её дочурка со дня на день должна сделать её бабушкой, — она не повела бровью, — тебя не удивляет, что я все знаю. Да, мне папаша тоже пишет письма. — Но тебя не пригласят на крестины? — не дав успокоиться, она продолжала, — давай убей меня, и поскорее. Даже если ты не обманешь меня, как бедняжку Гекату, Донна все равно не успеет, я не доживу. Увы, Роди, не все желания исполняются. Я желала стать великой, а издыхаю в этой дыре. Я мечтала быть единственной в семье, но братец опередил меня, и заполучил все, что я желала. А теперь тебя опередит твой братец, вот, только в твоем случае — младший. Винда почувствовала тяжесть его ладони на лице, нос и рот оказались зажаты, её худое тело еще дергалось под его массивной тушей, борьба была недолгой. У неё не было шансов, её время давно прошло, куда ей, старой развалине, тягаться с исполином в самом расцвете сил. 1 Фройлен — обращение в немецкоговорящих странах к незамужней девушке или женщине; 2 Герр — обращение в немецкоговорящих странах к мужчине; 3 Водан или Вотан — бог войны у древних германцев, у скандинавских народов — Один; 4 Empor (нем.) — вверх; 5 Мъклни (болг.) — замолчи; 6 Вила — южнославянский аналог вейлы; 7 Думмкопф (Dummkopf, нем.) — дурачок; 8 Хохтор — горный перевал в австрийских Альпах, максимальная высота — 2504 м.; 9 Фридрих I Барбаросса (1122-1190) — император Священной Римской империи в 1155–1190 гг., погиб в ходе Третьего Крестового похода; существует легенда, что якобы он не погиб, а впал в долгий сон, и когда настанет темный час Германии, он проснется и вернется, дабы навести порядок; 10 Meine Liebe (нем.) — мой/моя любимый/ая.