Чёрная королева

От влажного фёстхольдского воздуха волосы у Моргии вились сильнее, чем в Имперском городе или даже Вейресте. Чёрные и густые, истинно дешаанской масти, они достались ей от отца, а через него — от бабки, так же, как имя, широкие скулы и тяжеловесный — для знатной данмерки — костяк. — Крестьянская порода, — говорили когда-то и те немногие соотечественники, что удержались в свите королевы Барензии за годы в изгнании, и другие данмеры, с которыми её сводила судьба. — Внучка шахтёра, чего ещё от неё ожидать? Слова эти, разумеется, не предназначались для нежных девичьих ушей, но Моргия умела и слушать, и слышать. Злословие тянется шлейфом за всяким, кто не боится идти с гордо поднятой головой. Пусть злословят! Отца и его семьи Моргия никогда не стыдилась: путь генерала Симмаха, начавшийся в трущобах Морнхолда и завершившийся пусть и нечестной, преждевременной смертью, но смертью короля, напоминал, что дерзновение и отвага порой значат много больше, чем благородство по праву рождения, и побуждал никогда, ни при каких обстоятельствах не сдаваться. Моргию скромное происхождение бабки и деда не тяготило. Внешне она была не похожа на мать, но красота принимает разные формы, и даже злословящие придворные не могли отрицать, что Чёрная королева весьма и весьма хороша собой. Моргия знала: черты её лица, лишённые ра’атимовской родовой тонкости, были нежными, гармоничными, по-своему привлекательными; как, впрочем, и её такое же не-ра’атимовское тело — крутые широкие бёдра, плечи и грудь под стать… Быть может, расти она при морнхолдском дворе, в окружении знатных девиц, куда лучше вписывающихся в высокородные меретические стандарты, Моргии пришлось бы сложнее, а шепотки о крестьянской породе звучали бы громче и чаще, однако в Вэйресте и в Сиродииле, в сравнении с хорошенькими недийками и даже со своей сводной сестрой, принцессой Элисаной, Моргия казалась хрупкой и изящной, как статуэтка из эбонита. Такой — красивой и бессловесной, покорно застывшей в подобранной скульптором позе — её хотели бы видеть многие, но быть украшением на каминной полке Моргия решительно отказывалась — даже в Фёстхолде. Особенно в Фёстхолде. Когда-то течение бурной и злой судьбы унесло Моргию из Морнхолда, прибило сначала в Имперский город, а после — в Вэйрест, и там она твёрдо пообещала себе, что больше такого не повторится. Куда пустить корни, Моргия решила сама, и с каждым годом лишь укреплялась в своём решении. За Фёстхолд, дом для неё и их с Реманом будущих детей, дочь генерала Симмаха готова была сражаться любыми методами. Внучка шахтёров и королей — не боялась грязи. Бунт треббитских монахов был подавлен быстро и решительно, но для леди Джиалин всё самое интересное только начиналось. В темнице её, не тревожа, держали несколько дней; для королевы готовили особое блюдо: предательницу, томлёную в собственном соку. Высокой гостье подготовили особую камеру, которая и на камеру-то не походила: она была светло-серой, от пола до потолка, и без окон (круглые сутки её омывал неяркий магический свет), но в остальном — обычная комната, снятая на небогатом, но уважаемом постоялом дворе. Добротная кровать, положенные для леди удобства, и всё — такое же серое, как и стены; плавные линии, сглаженные углы — нечем заняться и не за что зацепиться взгляду. К четвёртому дню Джиалин так изнемогла от скуки, что, когда Моргия нанесла ей визит, выглядела почти счастливой. — Я ничего тебе не скажу, и не надейся, — заявила она, стоило королеве переступить порог. Руки, стиснувшие светло-серые подлокотники кресла, слегка дрожали, и антимагические браслеты, поскрипывая, царапали древесину. Моргию тёплый приём ничуть не смутил. Присев на свободное кресло, она спросила: — Вы никогда не интересовались трассианскими войнами, леди Джиалин? Нет? Как странно! То же Разграбление Скайвотча — важная часть истории вашего города… Так или иначе, а слоады тогда показали себя народом пугающе практичным. Кормить и охранять пленных, оставленных в живых для допросов, они считали обременительным. Слоады ампутировали несчастным конечности; чтобы задавать вопросы, им удаляли глаза, углубляли получившиеся отверстия и вводили в мозг особые иглы из эбонита, а в кровь — токсины, помогавшие развязать языки. Отработанное сырьё, непригодное для некромантических практик, утилизировали. Очаровательно, не правда ли? — Тебе меня не напугать, — с пренебрежением отозвалась Джиалин, однако испуг, тщательно подавляемый, отчётливо проступил у неё на лице. Кто знает, на что способна проклятая данмерская дикарка, так ведь?.. — Я дочь короля Скайвотча, и я для тебя неприкасаема. — Вас не будут пытать, леди Джиалин, — Моргия покачала головой, заправила за ухо прядь, упавшую на глаза, и, будто между прочим, добавила: — По крайней мере, не так, как ваших товарищей. Скорее, я высказалась в защиту… творческого подхода. Отправлять вас домой искалеченной и правда не в наших интересах, но мне и не нужно выкручивать вам суставы, загонять иголки под ногти или учиться жестокости у слоадов. Есть методы тоньше и интереснее. Например, зелье, внесущее разлад в метаболизм, от которого вы, леди Джиалин, начнёте стремительно набирать вес и сами станете как слоад — или пойдёте гнойниками, которые, подживая, покроют рытвинами кожу. Никакой скульптор лиц, даже самый искусный, подобного не исправит. В одном Джиалин оказалась права: дочь короля Скайвотча пытать слишком накладно. Но у неё, зажатой между тщеславием и отупляющей скукой, перед Чёрной королевой не было ни единого шанса, и та, оставляя на светло-сером столе зачарованное перо и пухлую стопку бумаг — показания, покаяния… — знала, что к утру получит все нужные подписи. — Доброго дня, леди Джиалин. Будьте благоразумны, — сказала ей Моргия на прощание и, не оборачиваясь, шагнула за дверь — туда, где ждал Реман. Он слышал всё, от первого и до последнего слова. Моргия аккуратно защёлкнула магический замок; они встретились глазами, и Реман чуть улыбнулся. — До завтра, — шёпотом пообещала Моргия. — Завтра она расколется. Реман кивнул и коснулся её щеки, кончиками пальцев мазнул по раскрасневшейся от азарта скуле. У Моргии перехватило дыхание. Она не могла, физически не способна была отвести взгляд. Джиалин, эта несчастная дура, совсем не за то — и не так — боролась, не видела и не понимала того, что было у неё перед носом, но Моргия знала Ремана, как и то, что за его сдержанностью в словах и жестах скрывались воля, ум и непоколебимая уверенность истинного короля, властная и блистательная; уверенность, которая сияла в его глазах, наполняла каждое, даже самое малое, действие, каждое движение губ, уверенность в том, что Моргия — здесь, рядом с ним, и Моргия здесь — по праву, уверенность в ней... Она потянулась к нему, обхватила руками шею, побуждая нагнуться, и поцеловала. После они так и не добрались до спальни — студия Ремана оказалась ближе. Моргия едва понимала, что делала. Её дурманило жадностью, предвкушением и ядовитой ревностью, долгие месяцы не находившей выхода, а пальцы были словно чужие. Реман помог ей расшнуровать корсаж, стянуть верхнее платье, и подсадил на стол; скинул дублет. Глаза его были — жидкое золото, яд, и похоть настолько чистая, что удостоилась бы своего алаксона, и Моргия позвала его — “Реман”, и он, задрав юбки, развёл ей ноги. Волосы Моргии, чёрные и густые, вьющиеся во влажном фёстхольдском воздухе даже сильнее, чем в Дешаане, Реман откинул назад, за спину. Выбившуюся прядь он отвёл ей за ухо, бережно, кончиками пальцев коснулся щеки, и когда Моргия, приглашая, шире расставила бёдра, прижался, целуя и кусая шею, плечи и грудь, поглаживая соски через ткань сорочки, дразня, перекатывая их между пальцами, лаская натянувшимся шёлком, и Моргия, тяжело и влажно дыша, чувствовала, как лицо её заливается краской, как этот горячий, хмельной румянец струится всё ниже, ниже, ниже — и, обжигаясь, пальцами зарывалась Реману в волосы. Она развязала ленту, которая удерживала его хвост и, пропуская сквозь пальцы мягкие медовые пряди, думала только: какой же красивый, боги, какой красивый! Реман, словно услышав, встретился с ней глазами, и Моргия мягко приподняла его за подбородок, не давая отвести взгляд. "Красивый — и мой, теперь только мой... — обещала она, торжествующе улыбаясь. — Весь — мой: мыслями, сердцем, руками на талии..." Она гладила его плечи, шею, линию челюсти и благородно высокие скулы и, наклоняясь, чтобы поцеловать в повлажневший висок, дышала его родным и любимым запахом, вдыхала так жадно, словно всё это могли вот-вот отобрать, — море, и корабельные сосны, и даже бескрайнее, синее-синее небо Фёстхолда… — а когда коснулась мягких, чуть потемневших губ, Реман, перехватив её руку, поцеловал запястье и прошептал: — Моя королева... Ему было плевать на кривотолки о крестьянской породе и деде-шахтёре, в жене он любил и широкие бёдра, и мягкую, полную грудь, и данмерскую дикость — и Моргия рада была угодить. Ей пришлось отстраниться, чтобы помочь разобраться с лишней одеждой, но оно того стоило. Когда Моргия взяла его член, твёрдый и тёмный от прилившей крови, и провела по нему ладонью, размазывая проступившее на головке предсемя, Реман коротко, рвано выдохнул и с силой сжал её грудь. Она позвала — “Реман”, и он вошёл в неё, влажную, почти до упора, а Моргия обхватила его коленями, зажмурилась и стонала, стонала с каждым толчком, врастая в него, врастая в его благословенную землю, пока темнота под веками не расцвела мириадами огненно-ярких искр — и Моргия наконец не вернулась домой. Она заслужила его, она дерзновением и отвагой отвоевала его — у судьбы, у злословящих за спиной лицемеров, у легиона жадных, ненасытных Джиалин, всё выжидающих, когда они с Реманом дадут слабину, — и никогда, ни при каких обстоятельствах не собиралась сдаваться. Внучка шахтёров и королей, Моргия знала, чего хочет, и хватка у неё была крепкая, как эбонит — густая и чёрная, драгоценная кровь Дешаана.