***
Моргия потеряла дом в восемь лет, когда окончательно осознала: ей больше некуда возвращаться. Папа — отец — король и генерал — незыблемый, несокрушимый, теплее и ярче солнца, сильнее живых богов… Папа — погиб, и слышать это было так дико, так невероятно, что поначалу Моргия попросту отказывалась слушать. Папа не мог погибнуть, правда ведь, Хел? Наверняка это какая-нибудь военная хитрость. Он отправил нас с мамой в Имперский город, чтобы развязать себе руки: бунтовщики расслабятся, услышав о папиной гибели, и вот тогда-то он и задаст им жару!.. Но время шло — и выстужало надежду. Каждый прожитый день подтачивал то, что прежде казалось незыблемым, несокрушимым, и однажды Моргия поняла: больше она не может себя обманывать. Папа погиб, а вместе с ним развалился и весь её мир. Новый был насквозь лжив и вырезан из бумаги: стоит лишь дунуть, и он распадётся на части. Морровинд перестал быть домом — хищный, небезопасный… Больше нигде не было безопасно — уж точно не в Имперском городе. Мама — мать — королева Барензия — не говорила честно и не носила траур… мать день за днём надевала не только корону, но и глухую маску, и всё было — ложь-ложь-ложь, одна только ложь, ложь без конца и края... Моргия верила, что мать готова отдать за них с Хелсетом жизнь, но доверять — уже не могла. Вэйресту она не доверяет тоже: этот город такой же бумажно-ненадёжный, как и его имперский кузен. Каждое утро похоже на предыдущее — пустые улыбки, пустые обещания... Вот только Моргии уже не восемь лет: она научилась интриговать и не бояться просчитанных рисков. В конце концов, ей и терять-то нечего. Доброе имя? Её здесь и так почитают за ведьму. Моргия умеет обращаться с бумагой, но ищет камня, на котором сможет построить дом, и потому бестрепетно берётся за перо. “Король Червей, — пишет она. — Я согласна на ваши условия”.***
Всё начинается с малого, совершенно пустяшного: Хелсет находит её дневник, читает, что-то даже выписывает и дразнит потом нещадно — неделями, месяцами!.. Моргия злится до слёз, но поделать ничего не может — и матери, конечно же, не рассказывает. Хелсет сестру не жалеет — друг с другом они всегда по-детски безжалостны. И всё-таки есть граница, которую брат не пересекает: о важном, больном, о том, что занозой сидит под сердцем, они не говорят, и Хелсет даже не думает это трогать — одна на двоих у них тайна, одна беда, одна разделённая рана; такой не коснёшься, чтобы и самому не истечь кровью. Моргия знает, чей кинжал он хранит под подушкой. Хелсет знает, какие страницы её дневника бугрятся от высохших слёз. Оба они не могут простить это ни Уриэлю — лже-Уриэлю, как оказалось... — ни собственной матери; как бы Имперский город ни притворялся, что ничего не случилось, Моргия не собирается забывать, и её брат — тоже. Но Хелсет, конечно, не настолько бескорыстен, чтобы оставить сестру в покое. В её дневнике достаточно компромата: первые влюблённости, первые неловкие стихи… Сколько ей было тогда, лет десять? Много ли надо, чтобы такую — и довести до слёз? Моргия извлекает из этого происшествия очень важный урок. Не всякие мысли стоит доверять бумаге, но если решишься — будь бдительна, прячь, перепрятывай и не оставляй без присмотра; не уследишь, и ждёт тебя месяц у брата на побегушках... ...Как выяснилось, лже-Уриэль в своё время этого не усвоил: месть матери — украденные у узурпатора строчки, переданные Вечному чемпиону. Моргия оказывается мудрее. Всё начинается с малого: страницы, исписанные старательным детским почерком, и детские же слёзы... и осознание: в информации — корень власти. Если иной не досталось, только это и остаётся: хранить чужие секреты, налаживать связи, плести, плести свою сеть, захватывая всё, что попадается в руки — чтобы однажды поймать в неё солнце. Моргии — удаётся.***
Воспоминания не поблекли — запечатлелись в сердце, сохранив все нюансы и переливы цвета; легли, словно роспись по сырой штукатурке... Дождь идёт уже шестой день, не прекращаясь больше чем на час, и волосы — взбунтовались: вьются, как проклятые, и, сколько шпилек ты в них ни втыкай, неряшливо выбиваются из причёски. Моргия распускает их по плечам — под неодобрительные взгляды служанок, пытавшихся соорудить что-то торжественное. Ей восемнадцать. Она впервые встречает Ремана Карудила. Охота, которую отчим любовно организовывал, находится под угрозой срыва. Гости, запертые в четырёх стенах, дуреют от скуки — и король Фёстхолда становится гвоздём программы. Лента в его волосах — варловый белый, альтмерский цвет траура… Саммерсетская знать нечасто покидает Острова, а Реман Карудил — вдов, молод, хорош собой и держится с редким достоинством; двор им заинтригован, и Моргия — не исключение. Она, конечно, немного в Ремана влюблена — кровь у неё горячая, данмерская... и потому нельзя позволить ей диктовать, что делать. Влюблённость — пустяк, но от чутья не стоит отмахиваться. Реман Карудил кажется отличным вариантом, и даже когда дождь утихает, а фёстхолдская делегация возвращается на Саммерсет, Моргия изучает его — годами. Говорят, Реман до сих пор не примирился со смертью сына — несчастный случай, какой-то магический инцидент, подробности за пределы Островов не просачиваются… Говорят, прямых наследников у короля нет, но он не спешит повторно жениться, хотя и держит наложницу... Говорят, Фёстхолд — первый портовый город Саммерсета, богатый и для небарра — самый гостеприимный; а главное — об этом не говорят, но Моргия разбирается в географии, — он далеко и от Морровинда, и от Имперского города, и от Вэйреста. Здесь у неё нет прочной власти, но иногда и бумажной — более чем достаточно. “Я могу дать вам возможность побеседовать с сыном, — обещает она будущему жениху в первом же письме, — и всю мою агентурную сеть”. Так Моргия Ра’атим и выходит замуж.