Февраль-март

              Доктор Камински являла собой нечто среднее между женщинами на портретах Модильяни и афганской борзой — длинные, невнятного цвета волосы, вытянутое бледное лицо, близко посаженные цепкие глаза. Узкий нос с заметной горбинкой. Тонкие, упрямые губы. Откровенно некрасива. Почти отталкивающе. Но комод, заставленный дюжиной семейных фото, доказывает, что с личной жизнью у нее все о’кей. Видимо, в докторе Камински есть еще что-то, кроме трехсот тысяч годовых. — Проходите, мистер Кинни. — Поднялась навстречу, и на невзрачном лице коротко вспыхнула улыбка, достойная миллиона. Охуеть, метаморфоза! Ей бы красоваться где-нибудь в рекламе зубных паст, а не служить отвлекающим маневром для посетителей вроде меня, знающих, что предстоящие события не слишком располагают к веселью. Доктор безразлично скользнула по темно-серому Армани и с интересом зависла на лице. В секунду во взгляде промчался весь спектр эмоций, от восхищения до ненависти и презрения — некрасивые люди слишком обидчивы, когда им так жестко напоминают об их вопиющем несовершенстве. Тут же обозначился гордо поднятый подбородок, королевская осанка и высокомерный взгляд из-под опущенных век: некрасивая девочка давно научилась реагировать на удары подобного рода. — Почему химиотерапия? — Начинаю с главного, с трудом опускаясь на неудобный офисный стул. — Ведь опухоль удалена, не так ли? — Все так. И раньше мы могли бы обойтись облучением. Но… — Так, блядь, почему нельзя обойтись сейчас? — Меня бросает в пот, и в голове наблюдаются признаки мигрени. — Рак коварен, мистер Кинни, — отвечает слишком спокойно, видимо, привыкла к нервным пациентам. Или это реакция на меня? — Никто не может гарантировать, что мутация клеток не началась где-то еще. Что нет метастазов. Если процесс затронет мозг — это стопроцентная смерть. И я — не о физической. Вы умрете как личность. А это куда хуже. Гребаные методы, обязывающие сообщать пациенту обо всем, что его ждет. Ни грамма не приукрашивая. «Честность — превыше всего!» Вот их гнусный лозунг. А как же «не навреди»? — Так вот. Ввиду того, что облучение в некоторых случаях чревато появлением вторичных злокачественных образований, доктор Рабиновиц рекомендовал именно химиотерапию. И опять охуительно сияющая улыбка, кажущаяся теперь акульей. — И когда первый сеанс? — спрашиваю, прекрасно зная ответ. — Сегодня. Откладывать незачем. Уверена, вам есть ради кого хотеть поскорее вернуться к нормальной жизни. — Вы правы, док, парней, ждущих моего возвращения к активному траху, довольно много. Так что… Десятицентовики бесцветных глаз смотрят с легким отвращением: что несет этот самодовольный тип, только что перенесший орхиэктомию? — …меня интересует только одно — смогу ли я... — Сможете. — В голосе неприятие и явное желание поскорее отделаться. — Процедура будет проходить согласно протоколу, так что какие-либо влияния на потенцию исключены. Могут наблюдаться лишь незначительные отклонения в работе желудочно-кишечного тракта. Сука! Типа трахайся, но смотри, не обделайся. Выдав весь запас любезностей, резко потеряла ко мне всякий интерес. Быстро пролистала принесенные бумажки, что-то там почиркала и нажала кнопку интеркома. Моментально в кабинете появилась медсестра в розовом. — Рори, проводите, пожалуйста, мистера Кинни в третий бокс. Тонкая нитка рта, стальной взгляд и слишком прямая спина означают одно: вы мне не нравитесь, идите отсюда нахуй. Розовая Рори махнула рукой, приглашая на выход, и приветливо улыбнулась. Но меня не обманешь — разрешение на пытки уже подписано жесткой рукой: сегодня. В пятницу, тринадцатого февраля. «и вянет, как цветок, решимость наша…»

***

Мне блядски будет не хватать синьоры Дельгадо.