Февраль-март

Бросаю мертвый телефон в кружева и продолжаю пялиться на яркие квадраты, разбавившие густую темень заднего двора. Больше по привычке. Сейчас совсем не волнует, что творится за уютной желтизной, бьющей сквозь легкие виноградные драпировки — даже пусть и неистовый трах — мозг все никак не остынет, переваривая случившееся.  «Дааа, отбланшировал он тебя знатно». От… блядь, что? «Ошпарил кипятком, чтобы кожица легче снималась». Видимо, когда в школе встал выбор между факультативом по квантовой механике и домоводству, чертов пизденыш, не задумываясь, выбрал второе — «снимать кожицу» он большой мастак. «Круче профессионалов «Вавилона»?» Все известные мне претенденты где-то уровня автомата с содовой: готовы «выдать» каждому, кто сунет в любую из ненасытных щелей свой потный «четвертак». «Нууу, есть парни заметно одаренней и несколько разборчивей…» Еще бы! Порноакадемия Хрустальным дилдо в кого попало не тычет: нужен охуенный талант заливать вэб-камеру бутафорской спермой. А на досуге, включив невинную принцессу, рьяно подмахивать рафинированным аристократам в красных кардиганах, с карманами, полными пикулей. «А ты, эдакий прожженный мачо, затеял детскую возню, пытаясь дотянуться членом до миленькой розовой дырочки. Но сумев лишь единожды, и то ненадолго, угодить меж сладеньких девственных губок…» «Где грифель мой? Я это запишу…» Похоже, вылазки в оперу расширили не только твое «любовное отверстие», но и лексикон. Однако такая «возня» тебе вряд ли когда-нибудь светит. И насчет «девственных губок»: филигранность техники оттачивалась явно не на соленых огурцах тети Лулы. «Мало кому везет отработать свой первый минет на… живой модели…»   Так и говори: стоящих хуёв на всех не хватает. «…а у мальчика, похоже, врожденный талант. Усиленный твоей впечатлительностью, возникшей на фоне длительного воздержания.» Ханикатт, ты не заебался скрипеть мозгами, подбирая слова? Смотри, вспотеешь еще ненароком, пререкаясь. Поверь «прожженному мачо»: все гребаные «профессионалы» в сравнении с Тэйлором — жалкие любители. Член моментально ожил, стоило вспомнить пьяный от желания лукавый взгляд и проворную гладкость мягкого языка, собирающего с головки тягучие капли. Дьявол… Только я не об его охуенном отсосе: после всего он назвал меня Кинни. «Пффф, и что тут странного?» Он знает меня исключительно как Шмидта. «Да ладно! Всё это шутки ради: ты такая же достопримечательность в наших краях, как мост на Шестой улице». Намекаешь на повышенную «проходимость»? О’кей. Но ты можешь представить этого выпускника закрытой школы в «наших краях»? «Его — нет. Зато в городе полно парней, трахнутых тобой. Или тех, кто знает кого-то, кому ты присунул». Пусть. Но все равно охота выяснить, откуда произошла утечка. «Сейчас попрешься?» Учинять допрос, предварительно связав Тэйлора красным галстучком? Или тройничок мутить? А, может, банально свечку подержать, в надежде, что несчастная скрипка наконец распилена, и от нечего делать эти двое принялись «исполнять» что-то повеселее? «Любое из перечисленного!» Не спеши хрустеть попкорном: сеанс откладывается. До завтра. Подловлю его где-нибудь и так от… «Отбланширую».  …да, блядь! На все оставшиеся… Только бы поскорее наступило утро.  *** Однако измотанное тело все никак не успокоится. Достаточно прикрыть глаза, и сегодняшние бурные «свидания» моментально оживают под веками. Заставляя стонать от распирающих член воспоминаний — стояк намагниченной стрелкой компаса упорно показывает «север». Но я даже не пытаюсь дрочить — не хочу собственноручно уничтожать пережитые ощущения. Неумолимый зуд желания снова жжет в яйцах, и, чтобы отвлечься, курю, выпуская невесомые сизые кольца. Наблюдаю, как кружась, они медленно рассеиваются, заслоняя легкой пеленой разноцветный потолок. Клацаю выключателем и картинка исчезает, оставляя лишь жуткий дымный полумрак. Включаю снова, и опаловые пласты, расцвеченные в сиренево-зеленый, не спеша продолжают замысловатый танец. Наконец последняя затяжка. И… …считайте про себя, мистер Кинни. Мистер Кинни, блядь. С силой впечатываю окурок в тяжелое серебро пепельницы, сгоняя зло, и щелкаю кнопкой, прекращая ночные бдения. Раз. Два… «Еще…» и мои ладони снова во влажном пшеничном шелку. Дрожат. Пока член изливается в тугой глубине горячего горла. Сука! Закрываю глаза плотнее и продолжаю считать. Намереваясь непременно дойти до сотни. Мечтая хоть немного остыть. Иначе сорвусь и побегу в маленький домик. Наплевав на имидж, присутствие третьего и угрюмую темень мориссхолльской ночи. *** Огненная пестрота с порога принимает в знойные объятья, обжигая искрами блесток. Оглушает ритмичным уханьем басов. Забивает ноздри ароматами накопившейся страсти. Иссушает горло, стекая желанием в напрягшийся пах. Безудержно скачущая толпа топит в вязкой волне разогретых тел. Обтекает, сдавливая, не дает дышать. Заставляя отмахиваться от навязчиво-липких рук и омерзительно льстивых шепотков, сулящих «неземное блаженство». От откровенно наигранных приторных взглядов. По-животному блядски призывных. С трудом минуя преграду из душно пахнущей плоти, оказываюсь в самом центре пестрого круга. Где он, в одних только джинсах, танцует, сияя жемчугом кожи. Собирая на себе жадные взгляды. Нутро вспыхивает, когда приметив меня, вдруг замирает, чтобы тут же растечься в улыбке и поплыть навстречу, съедая взглядом. Секунда — и жарко-влажная грудь льнет, опаляя. Трется, цепляя маленькими острыми сосками. Электризует. Крепкие ладони по-хозяйски оглаживают бедра — на мне почему-то ни лоскутка. Снуют, лаская поясницу. Спускаются вниз, нахально проходя между ягодиц. И вздыбленный джинсовый пах уверенно прижимается, жестко касаясь набухшей головки… Ощущение чужого превосходства и собственной уязвимости взвинчивает до последней возможности, и я подхватываю его, с необычайной легкостью отрывая от пола. Поднимаю повыше, в попытке доказать свое верховенство. Почти удается. Но ловкие руки обнимают шею. Запускают пальцы в волосы на затылке. Гладят, обезоруживая. И губы, готовые целовать, кротко улыбаются и тихо зовут по имени, снова подчиняя. Брайаннн… шепчет мягкий рот… Последнее, что вижу, прежде чем утонуть в его вязкой сладости, ставшую черной бирюзу глаз. И то, как в нескольких футах над головой взрывается красный прожектор. Следом еще один. И еще. Сея с потолка яркие жгучие искры. Больно жаля мелкими брызгами битого стекла. Прижимаю сильнее, не прерывая поцелуй, и делаю резкий рывок влево, избегая сутолоки. Закрыв собой хрупкое тело, ловлю осколки спиной. А он целует все глубже, все настойчивее всасывает язык, окончательно лишая воли. И стонет так, что боль от царапин превращается в кайф. Несу его в направлении темных лабиринтов, с желанием наконец обуздать паршивца, но над головой что-то опять лопается, рассыпая фейерверки стеклянных заноз, неожиданно ввергая в непроглядный мрак. Когда способность видеть все же возвращается, озираюсь в поисках, осознав потерю. И снова оказываюсь один посреди чертовой кухни. В окружении темной махагони древних панелей. *** Слегка подвигав лопатками, понимаю: никаких ран. Всего лишь спина замерзла — оставленная между оконных створок небольшая щель к хренам выстудила комнату. Не открывая глаз, натягиваю до самой шеи толстое одеяло, возвращая вожделенное тепло. Рассчитывая согреться и еще поспать. Но слева от солнечного сплетения обозначилась странная движуха: что за хрень в репертуаре у Морфея? «Надо спросить у Таинственной Мерилин». Отправляйся, послушай, что напиздит твоя ясновидящая. А мне влом даже пойти отлить. И спать охота. Только стояк мешает — уперся в живот и больно пульсирует. Тэйлора бы сюда… Уж я бы расстарался, требуя неустойку за очередной побег — высосал бы из него все до капли, убивая неутомимостью. Изводя до дрожи. Не позволяя кончить. Потом, сжалившись, слизал бы весь сливочный крем, созревший в зефирных яйцах. С таким напором и жадностью, что очень скоро он снова захотел бы им со мной поделиться. А я в ответ угостил бы своим… Так, стоп. Надо попробовать успокоиться и уснуть. Иначе истеку смазкой, воображая у себя во рту восьмидюймовое Тэйлорово богатство. Приятно тяжелое и, наверно, сладко-бархатное на вкус… Мозг с отчаянной скоростью штампует картинки возможного развития событий, убивая напрочь все старания — сон не идет. К тому же под пухлым одеялом становится блядски душно. И терпеть уже невмоготу. Поднимаюсь и чешу в ванную, где в серой темноте кое-как прицеливаюсь. Затем сразу отправляюсь задвинуть створку, заодно окинув взглядом оплаченные до воскресенья владения. Но едва успеваю как следует всмотреться — за окнами непривычно туманно — сгустившаяся в паху кровь, моментально сделавшись жидкой, вскипела. Обжигая, устремилась вверх. До краев заполнила сердце; бурной волной захлестнула мозг, устраивая внеочередной приступ мигрени. «Стой, сердце! Сердце, стой! Не подгибайтесь подо мною, ноги! Держитесь прямо!» Вранглер исчез… Знакомая боль, уверенно пронзив висок, отрикошетила в скулу. Не церемонясь, оккупировала сразу полголовы и заворочалась, устраиваясь основательнее. Вконец обнаглев, спустилась в горло — не сглотнуть — и застыла там горько-соленым комом. Наебал-таки, чертов Персиваль! Гремучая смесь отчаянья пополам с досадой, щедро приправленная гневом, разлилась в груди мерзкой изжогой. Защекотала, издеваясь. Не позволяя дышать. А наглое мы в расчете еще раз обожгло мозг пригоршней жара. В бешенстве шарахаю узкой высокой створкой, оглохнув от хлесткого звука. Но тут же снова открываю, ныряя в образовавшийся проем с идиотской надеждой: вдруг джип попросту переставлен, а большой любитель поработать не только ртом, но и руками, привычно маячит где-то неподалеку. Зорко высматривая добровольных помощников, отыскав себе какое-нибудь очередное важное занятие. Ни-ху-я… Лишь полупрозрачное молоко тумана оседает холодом на разгоряченной коже. Мы в расчете… Нет, блядь, он невыносим. Как и мысль о том, что все-таки придется валить отсюда раньше запланированного. Или, просыпаясь каждое оставшееся утро, натыкаться на убийственную тишину заднего двора. При любом раскладе снова чувствуя себя смертельно больным. «Вот, послушай: «Сон с понедельника на вторник сбывается через десять дней. Или не сбывается никогда». Что скажешь?» Уже успел щелкнуть каблуком о каблук? Впечатляющая скорость, Ханикатт. Но ты все равно опоздал. А твоя охуенная Мерилин проебалась в прогнозах: какие к черту десять дней? Посмотри в окно — все попытки заполучить вертлявую белобрысую задницу лопнули, как мигалки приснившегося «Вавилона». «Мерилин никогда не врет». Ну конечно, кто может быть правдивее мужика в блестящем платье, поверх накладных сисек. Тщательно скрывающего бильярдную лысину под пышными кудрями покупных волос. «А что если мальчик уехал ненадолго?! Сходи, посмотри. Поищи доказательства. Вроде брошенных незапертыми окон, или…» …оставленного на плите жаркого. И приколоченной к дверям записочки: «Дорогой мистер Кинни! Мы отправились за покупками — гондоны не вовремя закончились. А чтобы два раза не ездить — заглянем в мэрию. Готовьте свадебный рис и не забывайте помешивать мясо!» «Значит, едем домой?..» Обломайся: сегодняшний рейс «Моррис-холл — Питтсбург» опрометчиво перенесен на утро следующего понедельника. «Вызовешь Салливана или доберемся автостопом?» Нет, поплачемся мисс Аннабель. Уж она-то не оставит несчастных. Домчит с ветерком. Так и вижу тебя распластанным на бензобаке под весом ее многотонной груди. «Серьезно? Согласен!» Снова приспичило «увидеть свет»? «Я по-прежнему выбираю вечную тьму задних комнат «Вавилона». Просто когда еще повезет почувствовать адскую машину между ног». Загляни на досуге в «Мясной крюк» и у тебя без проблем появится такая возможность: там у каждого в штанах по «харлею». «Прокатят» так, что твоя изнеженная «выхлопная труба» надолго запомнит сие веселое путешествие. *** Все манипуляции, улучшающие мозговую деятельность, произведены в единственно правильной последовательности — сигарета выкурена, душ принят, щеки выбриты. От чего надоевшая боль слегка угомонилась, привычно засев над левым глазом, и теперь только тихонько ноет, почти не доставляя беспокойства. Но я все не могу решить: звонить или не звонить Тэодору? Ехать или не ехать? Быть, блядь, или не быть? Так и не пройдя тестирование, выдергиваю из сумки первые попавшиеся шмотки, быстро одеваюсь и спускаюсь во двор. Хорошенько проветрить извилины, прошвырнувшись по свежему воздуху. «И параллельно произвести «наземную разведку»… Заткнись уже, стратег хренов, без тебя разберусь. Когда поворачиваю за угол дома, резво преодолев заветные ярды, Ролекс показывает без четверти девять утра. *** А солнца все нет. Непривычно стылый воздух оседает мелкой водяной пылью на лице, волосах, коже куртки. Капельки неприятно холодят, и я зябко поднимаю воротник, пряча беззащитную шею. По той же причине сую руки в карманы. В правом зажигалка. Машинально начинаю ею вертеть, ловко скользя по никелированным бокам. Пустяк. Глупость. Но хорошо успокаивает мелкую дрожь в пальцах. Стриженая зелень кустов, крыши конюшен, домик. Сад, едва различимый где-то вдалеке, все подернуто мутной дымкой. Блеклое, линялое. Неживое. Декорация, лишенная правильно выставленного света и мгновенно потерявшая сказочную яркость. Вблизи оказавшаяся всего лишь наспех сколоченной из довольно примитивно раскрашенных досок. Выглядящая сейчас до нелепости бесполезной. Будто актеры, наконец доиграв свои роли, спешно сгребли нехитрый реквизит и покинули сцену. Спектакль окончен. Только зритель, самозабвенно мечтавший о фееричном финале, так и не заметил его наступления: тот обрушился, оглушив неожиданностью развязки. И ладони несчастного обманутого теперь едва ли годны сотворить хоть сколько-нибудь благодарственных аплодисментов. Прячутся в карманах, сжимаясь от бессилия в кулаки. «Совершенно чудная мелодрама. Но с билетом стоимостью в десять тысяч президентов, могла бы быть и позрелищней». Не скажи, в антрактах кое-что все же перепадало. «Тебе! А мне до сих пор ты должен жалкую дюжину Космо». Отъебись, Ханикатт, со своими капризами. Все долги аннулируются. Ввиду обстоятельств. Хотя на пьяное в сопли высочество я бы с удовольствием посмотрел. «Я бы тоже — зря ты сдержался и не пошел к нему: в последнем акте явно что-то назревало. «Назревало». Созрело уже… Гребаное райское яблочко. Упало к ногам, дразня доступностью сочной мякоти. Но стоило лишь попытаться «надкусить» — опять куда-то закатилось. Оставив на языке сладкое послевкусие. А может, и не было ничего? Всего лишь неизученный «побочный эффект от приема тяжелых препаратов». Как после экспериментов Аниты. Наркотическая иллюзия. Греза. Изощренный обман. Но как же тогда быть с соцветьями пунцовых засосов, разбросанных по груди и бедрам? С губами, истерзанными светлой щетиной? Членом, отлично запомнившим немилосердную напористость юного рта? И с шелком волос, все так же ощутимым под пальцами… «Еще…» Снова ненасытный хрип отзывается в паху теплой волной, уверенно доказывая реальность произошедшего. Мокрый гравий шуршит тише обычного, а я все равно замедляю шаг, подходя впритык к каменным стенам домика. Рыжим от сырости. Окошки темны. Взмокшие виноградные стебли уныло виснут, загораживая обзор. И чтобы хоть что-то рассмотреть, осторожно раздвигаю их, приближая лицо к деревянным переплетам. Зачем? Непонятно. Да сердце все больше заходится, в глупом предвкушении. Хрен знает, что я там хочу увидеть. Еще один отсос? Бред! Очевидно же, что белобрысая сволочь, погрузив своего идальго со всеми скрипичными причиндалами, скрылась в ночи. Пока я сверкал голым задом в приснившемся «Вавилоне». Но я дальше упрямо всматриваюсь, отчаянно пытаясь заполучить хоть намек на его возможное возвращение. Однако глаз предсказуемо улавливает лишь сумеречную темень вокруг невнятных мебельных силуэтов. Ни-ху-я… Прежде чем уйти, поднимаюсь на ступеньку крыльца проверить: чем черт не шутит — вдруг и вправду дверь открыта, а в тишине притаился заждавшийся Тэйлор. Холодная литая бронза старинной ручки удобно ложится в ладонь и с легкостью поддается. Нетерпеливо дергаю несколько раз, надеясь услышать щелчок и толкнуть дверь. Но тяжелое дерево непреклонно. В безысходности ударяю кулаком по непроницаемым стеклам витража. Раз, еще. Прекрасно осознавая бессмысленность попытки. — Перестань, Брайан, там заперто.