Февраль-март

Однако ни отчаянное стремление к реваншу, ни насильно принятый Адвил ни черта не решают — проклятая сонливость опять атакует, бесцеремонно сминая в лживых объятьях, обманом заманивая в клинч и нагло требуя «выбросить полотенце». Из глупого упрямства сопротивляюсь еще какое-то время, безучастно уставившись в цветущий солнечными пятнами потолок. Пока не получаю от разъяренного противника идеальный апперкот и не сваливаюсь в нокаут, размазанный по постельному рингу неодолимой тяжестью сна. Тревожась напоследок лишь об одном: вдруг Тэйлор одумается и вправду сбежит? Кто же тогда будет вести отсчет?.. *** Впрочем, неизвестно, считал ли белобрысый рефери и до скольких: в себя прихожу далеко за полдень — яркость солнца заметно схлынула — под тихое шуршание угля по бумаге. Едва ли здоровее. Но уже с урчащей пустотой внутри. Потому на робкий вопрос: «Супа хочешь?», хриплю в ответ: «Тащи». И плевать, что одолел всего пару ложек — бодрящий голубой взгляд придает сил в разы больше наваристой куриной похлебки. После трапезы милостиво разрешаю себя переодеть, сменив пропотевший халат на чистую майку. Упорно стараясь не замечать, как он штудирует пластическую анатомию на моем примере, осторожно разглаживая по исхудавшим плечам белый хлопок. Хорошо, что есть одеяло — от неспешной плавности движений в паху легонько подергивает, посылая в член короткие дразнящие импульсы. Но больше от присутствия черно-белых портретов, заполонивших кружевное изножие: Тэйлор, пользуясь полной неподвижностью модели, наклепал их не меньше дюжины. И все они охуенны. Выкуси, «синий парень». За такое я готов позировать бесконечно. Лишь бы он продолжал расходовать альбомчик, сидя с ногами в распухшем кресле и, туго натягивая тонкую нить моего терпения, смешно поджимал пальцы босых ступней. Еще немного, и решусь… Да не судьба — к вечеру снова сникаю. Тэйлор сперва теряется, потом, быстро сообразив, бросается воскрешать. Поочередно пихая в меня то колотый лед, то градусник, то противно теплую воду. Каждый раз строго требуя: — Глубоко не бери — подавишься. Или:  — Осторожнее с зубами. — Ну же, Брайан, глотай. Наставления даются жутко серьезным тоном, без малейшего осознания двусмысленности сказанного. Но сопровождаются такими волнующими прикосновениями к губам, что вызывают неистовое желание никогда не выздоравливать. Или, наоборот, тотчас исцелиться, незамедлительно приступив к старательному выполнению всех указаний в отношении одного восьмидюймового объекта, прикрытого для верности мягкими спортивками. От осознания этой близости трудно мириться с никчемностью собственного тела, опять ставшего чужим, и необходимостью «ласкать» ртом доступное — стеклянную палочку, измеряющую бездушные фаренгейты. — Да что ж это, черт возьми, такое?.. — непонятно у кого спрашивает Тэйлор — должно быть, извлеченный градусник снова показал намного выше нормы. — Сто три, — оглашает результат. — Радоваться надо, Перси. — Злюсь на без конца снующие под веками красно-желтые спирали, мешающие наблюдать за хлопотами матерой «сиделки». — К пяти тысячам… возможно, снова… прибудет. — Исходящий изнутри огонь сжигает воздух еще на вдохе, вызывая приступы удушья, делая голос едва слышным. — Если так будет продолжаться, то лавочка вскорости прикроется. А у меня были далеко идущие планы… — Осекается, но тут же добавляет: — Относительно денег, разумеется. — Кладет мне в рот ложку подтаявших ледяных осколков и невыносимо медленно проводит пальцем по губам, собирая выступившую влагу. — Согласен, дни лавочки сочтены. — Во рту горит, и лед моментально становится жидким. — Но ты не парься. Давай телефон, сделаю пару распоряжений. Относительно денег, разумеется… — Отличная идея. — Оживился, зашебуршив средь настольных завалов. Потом переливчато запикал кнопками, и по комнате поплыли негромкие протяжные гудки. — Джастин! Прорвался сквозь них задорный девчоночий голос. Хильда?   — Ну как ты там, еще не подох со скуки? — Хохотнула. — Когда обратно? — Я уже дома, Даф. — В стакан заструилась вода. — Послушай… — Дома?.. Так скоро? Уже набаловался? — Опять хитренький хохоток. — Ты же знаешь, меня надолго не хватает… — Зашуршал пакетик, и, глухо тренькая о стеклянные стенки, завертелась ложка — снова варганит «спасительное» зелье. — Хочешь, приеду? Могу даже остаться, — понизила голос почти до интимного шепота, — посидим, как раньше — Дилан сегодня ночует у родителей… Ах ты ж… маленькая… — Я не в городе, Даф. — Ложка завертелась быстрее. — Послушай… — Ты же сказал, дома… — У дедушки, — уточнил. — Один? — Напряглась. — Нет. — Ложка звякнула, остановилась и сразу пошла на новый круг, сволочь беспокойная. — С Дженкинсом?  — У Джема увольнительный. Из-за погоды, — объяснил терпеливо. — Даф, послушай… — А он? Свалил? — спросила с надеждой. «Какой интересный вопросик…» Заглохни. И так лежу, почти не дыша. — Нет еще. — Ах вот почему ты приперся, мазохист несчастный. Опять тянет в гляделки играть? — Ой, ладно тебе. Просто замотался, а заказик подвис… — …а кроме Миллер-холла его доделать негде. — Издевается, хитрюга. — Представь себе. — Распаляется Тэйлор. Адски хочется за ним понаблюдать, но еще рано нарушать секретность. — Вот и займись работой, а в большой дом — ни ногой. Даже если пожар. Эх, знала бы ты, что пожарные уже в пути… «Ага, воют сиреной, мигают огнями». — А еще лучше сгребай вещички и беги оттуда. Хоть обратно к Итану. — принялась неистово воспитывать. Тэйлор — ни звука. Только металл бряцает о стекло. — Джас, ты слышишь меня? — Слышу, не ори. — Ложечка остановилась. — Мне некуда бежать… теперь… За грудиной налилось тугое, бесформенное. — …особенно теперь. — Натворил уже что-то? Тишина. — Неужели сам к нему поперся? — Быстро догадалась, заноза. — Ну ты и болва-а-ан… — Просто… ему нездоровится. — сознается маленький честный Персиваль. — А рядом никого…  К тому же благородный. — Нездоровится? Не смеши. «Улягусь я на ложе и притворюсь больным…»* Вот что это такое. — Даф, я в курсе про набранные сто лет назад семьсот пятьдесят баллов, но хватит уже умничать… — Так и знала: он придумает какую-нибудь унизительную каверзу — исключительно смеха ради, — а ты поведешься. Уходи сейчас же! — Хватит, Даф, — просит  устало, — я останусь здесь при любых раскладах. Ты же знаешь. И так истратил впустую уйму времени… — Замолкает и подхватывает под затылок, приставляя к губам стакан: — Пей, — просит ласково. Глотаю, боясь захлебнуться: от его неожиданных откровений тяжесть меж ребер стала невыносимой. А от пальцев, нежно огладивших щеку, она лопнула и растеклась, заполняя тело горячим. К черту градусник — и так понятно: я не жилец. Без него… «Аллилуйя!» Идите нахуй, преподобный. — Господи, Джас, как же ты жалок… — Пусть. Не твое гребаное дело. Скажи лучше, как помочь, — нетерпеливо оборвал причитания, — жар не спадает. Лед — бессилен, порошки — закончились. А ничего другого нет… — Особо не заморачивайся, ему плевать на твои старания, — не унимается подружка. — И на тебя самого… — Даф, замолчи. — Поправится, встанет и побежит за другим. Не преминув напоследок попользоваться… — Заткнись, Даф, — шипит Тэйлор, — лучше бы я сразу позвонил доктору Янгу. Тот не стал бы строить из себя… — Ты же послал его, забыл? — Извинюсь, большое дело. — Ага, хотела бы я на это посмотреть… — Выдохнула и враз замолчала, будто выключили. Но скоро вновь зачастила как по написанному: — Ну ладно. Сделай вот что: комнату проветри, с больного сними лишнее и не укрывай. Перед сном хорошо бы устроить ванну — пусть подышит влажным теплом. И обеспечь обильное питье. — Мне бы только ночь продержаться. — Смягчился вдруг Тэйлор. — К утру видно будет. Станет хуже — в Питтсбург отвезу… — «В Питтсбург отвезу». Не обидно с ним нянчиться после всего? — Завелась по новой. — После чего «всего», Даф? — Не прикидывайся, будто забыл. — Да нет, помню отлично… Здесь, блядь, все всё помнят. Отлично. Кроме меня. — Помнишь, но как-то неправильно. — Довольно, слышишь? Он ни при чем. — Ни при чем? Да ты же чуть не загнулся тогда. Другой обходил бы этого красавца по широкой дуге. А ты спешишь снова увязнуть по самые уши в… В его соплях! Тэйлор наконец не выдержал и швырнул мертвый телефон на столик. Где тот моментально ожил, настырно завибрировав. — Еще не все сказала?! — рявкнул, но тут же затих, внимая без умолку лопочущей трубке — не разобрать. Потом вдруг бросил: «Подлиза», засмеялся и нажал отбой. Считаю до одного и… — Что, Перси, новая порция ценных указаний? — прерываю молчание — уже можно — пытаясь разглядеть Тэйлора, замершего надо мной в сиреневой дымке вечернего освещения. — С чего ты взял? — Засуетился, пойманный на горячем, без толку переставляя на столе расплодившийся хлам. — Дафни всего лишь пожелала тебе скорейшего выздоровления, — врет, заметно смутившись — не ожидал, видимо, от умирающего такой прыти. — Мне показалось, девочке хочется совершенно противоположного… А еще она, похоже, ревнует. «Со мной не раз он в нежности пускался. В залог сердечной дружбы…» — Не скрою, однажды было. Но не поэтому она чувствует некую угрозу, исходящую от тебя… — От меня? — Старательно изображаю недоумение в голосе. — А, может, от «синего парня»? — Выкладываю все карты сразу — мало ли, до утра не дотяну. На ничтожно короткий миг Тэйлор пугается, на крошечную долю секунды прикрыв глаза. Но больше ни один зефирный мускул на лице не дрогнул. Лишь пальцы нервно затеребили низ футболки. Попался. — Думаешь, почему я сейчас в таком охуительном состоянии? — Разворачиваю дальше тугую пружину следствия — удачнее случая не найти. — Внезапная реакция организма на твое бурное прошлое. Глазки забегали, ища приют где угодно, только бы не соприкасаться с моими. Но верткий пизденыш живо справился с собой, и они уже снова взирают с привычным превосходством: — Скорее, плата за излишнее любопытство. — Плата, прямо скажем, непомерная. Зато теперь — спасибо нашему общему другу — знаю, как выглядит «любовь всей твоей жизни». А заодно причина твоей подчеркнутой холодности. На мгновение вспыхивает все: улыбка, глаза. Воздух вокруг него. — И что скажешь? — Насмешливый взгляд поплыл, ласково обдавая теплой морской волной. — Я бы его трахнул, несмотря на некоторую… синюшность: довольно горячий тип, знаешь ли. — Да уж, горячий. — Кладет мне на лоб ладонь и начинает медленно поглаживать. — Как бы не обжечься. — Сочти это за приятный бонус… — Останавливаю его пальцы, накрыв сверху своими. — Или все-таки «снимешь все лишнее» и уложишь на снег… охлаждаться? — Снег?.. Растаял почти. Весна же. — Кивает в сторону сомкнутых гобеленов. — А раздеть его все равно надо… — Для теплой ванны? Внутри защекотал азарт, и я иду ва-банк. — Или… чтоб он тебя трахнул? Волна резко стала фиалковой, зефирные щеки заполыхали. — Конечно, для ванны. — Едва заметно улыбнулся. — А потом… чтоб он меня трахнул… — добавляет чуть слышно и замолкает, съедая мой рот голодным взглядом. «О. Мой. Бог…» Я знаю, как возвращает к жизни алкоголь. Как оживляет попперс. Но что творит с бездыханным телом адреналин — прочувствовал только сейчас: тихие слова моментально проникают внутрь, срывая все предохранительные клапаны, отправляя в пах бурные потоки кипяченой крови. Наполняют ее жаром наимельчайшие сосуды, до боли распирая заждавшийся член. — Иди ко мне, — зову, чувствуя, как молот сердца лупит меж лопаток, отдавая в голову. — Я заплачУ. Тэйлор делает попытку улыбнуться, но передумав, меняется в лице, становясь вдруг взрослее, жестче. Спокойно снимает футболку, обнажая все свои украшения. И, ловко собрав волосы с висков, быстро переплетает их сзади, превращаясь в вождя команчей, ступившего на тропу войны. — Уверен? Тут пятью тысячами не обойдешься. — Пятна боевой раскраски все ярче проступают на нежных щеках. — Рассчитываю на хорошую скидку. Чисто по-соседски. Иди… Трудно дышать, говорить. Смотреть. А если он еще немного помедлит, сверкая пирсингом, сосками, стояком, натянувшим светлые спортивки, то я вообще сдохну к хренам. От разрыва сердца. Или члена. — Никаких скидок. — Издевается, сволочь. — Не помогут ни болезнь, ни близкое соседство. Планирую получить сполна. Заявляет уверенно и смело ложится рядом.  Поворачиваю голову, оказываясь на расстоянии в каких-то полфута, и замираю, не решаясь пошевелиться, залипнув в вязкой синеве. Ханикатт, что за хуйня в животе творится?.. «Это «бабочки», милый». Еще, блядь, насекомых не хватало… — Знаешь, однажды в GQ я встретил довольно занятную рекомендацию… — Гипнотизирует взглядом, ловко меняя его цвет с каждым взмахом ресниц. — «Если во время болезни вы почувствуете сексуальное желание…» Рука резво ныряет под одеяло и ложится на живот.  — «…сфокусируйтесь на получении удовольствия ради облегчения состояния, не ставя целью достижение оргазма». С нажимом прохаживается чуть ниже ребер, но быстро заскучав, меняет направление и съезжает к паху, мягко обхватывая член. — Что ты об этом думаешь? Ладошка, не стесняясь, начинает гулять по члену, глаза — по губам. — Что ты, Перси, пытаешься юлить, прикрывшись… статейкой для дайков. — Еле сдерживаюсь, чтоб не двигаться в такт ловким пальцам. — А между тем, дрочка за пятьдесят сотен просто обязана закончиться оргазмом. Или смертью: постель подо мной вот-вот воспламенится, а одуревший от новой терапии член и не думает просить пощады: кайфует, гад, внутри юркой ладони. — Не бойся, я не возьму ни цента, — вдруг заявляет Тэйлор совершенно серьезно. — Мало того, готов еще приплатить, лишь бы подольше было, как сейчас. Подольше… Как сейчас. — Я в соплях, а ты… с моим стояком в руке? — Угадал. — На алых щеках мелькнули ямочки, отчего внутри снова запорхали чертовы мухи. — Хотя первое необязательно. Затем бесстыдно оставляет меня в миллиметре от оргазма и, резко отбросив одеяло, укладывается сверху; щекоча дыханием, волосами, жетоном; приятно надавливая на бедро твердой выпуклостью. — Только что на все это скажет Синий парень? — Поднимает брови, ожидая ответ. — Нахуй его, — выдыхаю. — Верни руку обратно. — Ни-за-что… И смотрит-смотрит-смотрит… Пока не находит мой рот, вызвав сладкую боль в растрескавшихся губах. Потом эта боль оказывается везде. На шее, свежими метками. Саднящими укусами на сосках, под молниеносно задранной майкой. На животе, вокруг пупка; вдоль волосков блядской дорожки. Жалит, клеймя нежную кожу паха, аккуратно обходя все еще уязвимый шрам. Затем прожигает член, стоит только Тэйлору насадиться ртом и глухо застонать, горлом приняв головку. «Еще»… …проносится в голове, и, наплевав на слабость в руках, хватаюсь за спинку кровати, упираюсь пятками в матрас и, вскидывая бедра, ловлю его каждый новый стон. Еще-еще-еще! Еще… Пока предоргазменная дрожь не сотрясает тело, и я наконец не заливаю горячее горячим… Кайфуя от того, как Тэйлор, лихорадочно сглатывая, старается поспевать. Удается. И, собрав последнее, трогает языком обмякшую мошонку; затем, оставив несколько мокрых касаний на бедрах и животе, возвращается к губам, принеся с собой смесь моего пота и спермы. — Сейчас у тебя такой же вкус, как тогда… — Когда, — хриплю, прекрасно зная ответ, — позавчерашней… ночью? — Нет, той, которую ты не в состоянии вспомнить. Грустно улыбнувшись, поднимается с кровати, бросив меня остывать, и направляется в сторону ванной. Унося на штанах мокрое пятно.