Февраль-март

«Чаще тренировать мелкую моторику и увеличить физические нагрузки». Янг, затаив обиду, больше не появлялся, но задрачивать маму звонками не перестал. Та привыкла вестись на все его рекомендации, и теперь по утрам — мячик об стену и рассыпанные по столу скрепки. «Полнейшая хрень», говорил Джем. И лечил по-своему. — И что же, в конце концов, помогло? — Пора сворачивать вечер воспоминаний. — Прополка? Обрезка? Окучивание? Или спасибо канцелярским штучкам? — Кольт Миротворец и Беретта. Разом выстреливают. В пах. Стоит вообразить их в руках Тэйлора. Ах ты ж… — Ловко: орудие казни, оно же средство терапии… — «Истекая кровью», жмусь к его бедру в поисках спасения. — Сначала средство. Потом — орудиe, — уточняет, прижимаясь в ответ. Только вместо облегчить страдания, добавляет новых, сквозь пух одеяла тревожа «рану». И, целясь в упор бесовскими зенками, продолжает вещать о процедуре весьма сомнительной, с каких-то хренов оказавшейся действенней дрочки. — «Соберись, слабак!» — Дергал шрамом Джем после каждого промаха. А как собраться, если кисть ходуном и запястье ноет, раз за разом принимая отдачу? Но представить «будто он сейчас смотрит» было отличной идеей… — «Он» — это кто? — спрашиваю, неотрывно следя за лицом в плотных мазках боевого румянца. «Не тупи». У меня жар. Забыл? «Размяк рассудок и соображение заснуло…» «…да самолюбование не спит». Брови выгибаются в фальшивом сочувствии, губы — в хитрой ухмылке. Сучонок явно готовится сетовать на реакцию пожилых. Не позволяю, тяну на себя. Доказать обратное. Пока он снова не увяз в разговорах. Или — еще хуже — не запел колыбельную… — Тш-ш-ш, — шипит искуситель, плавно, в одно движение вытягиваясь на мне. Затем убирает с лица беспокойную прядь и накладывает «разрешающие печати». На лоб, глаза. Губы… Так отчаянно, что перегретая кровь, вмиг одолев неисчислимые лабиринты сосудов, стекает вниз вязкими сгустками, наполняя член сладкой болью. — А-а-х-х-х… — Брайан?.. — Опомнился. — Ты как? — Хуево, Перси… Взгляд заметался, оценивая степень ущерба. — …в жизни столько не болтал… перед трахом… — Иду ва-банк, мысленно скрестив пальцы. — Когда долго ждешь, лишняя пара минут уже ничего не решает. — «Пара минут»? — Наглею, почувствовав слабину. — Да ожидание затянулось пиздец как… Коротко вспыхивают ямочки, и он сдается: — Ну ладно, я сейчас. — Обжигает ухо касаниями губ. — Только смотаюсь за презервативом. «Ты это слышал?!» Под одеялом уже невмоготу, так хочется «отметить радость встречи», а тут опять маячит поход длительностью с Крестовый: — У шкафа черная сумка. В ней — «закладка». На… особый случай. Проследив за пальцем, сползает с меня и медленно чешет в полумрак. Там принимается противно вжикать молниями. Наконец делает это в последний раз и не спеша возвращается на свет. Нервируя выдержкой. И членом, танцующим в хлопковой тесноте. Но едва «козырные тузы», шелестя серебром обертки, пикируют на постель, а штаны съезжают на пол, мигом плюхается обратно. Выставив себя напоказ и мутно улыбаясь. Гребаная Мона Лиза. Ну, и что теперь, блядь? «Камень, ножницы, бумага?» Похоже. «И ты готов проиграть?..» То-то и оно… «Неужели пресловутые правила летят к чертям?..» Ханикатт, умолкни, иначе… «Да помню я про Аллегейни, но послушай совета.» Засунь свой совет… «Ну я же опытнее в этом плане!» Ты, или твоя задница? — Трахни меня… — неожиданно просит Тэйлор. «Выбросив» ножницы против камня, чуть не ставшего бумагой. Но я торможу, продолжая по инерции сновать глазами от малиновых щек, вдоль молочного живота в сиреневых разводах от Тиффани, к пунцовому члену. И обратно. Пока до меня наконец не доходит, и я рывком убираю одеяло. Жетон меж нас стремительно теплеет. — Только полегче, — шепчет мне в губы. — Я давно ни с кем не был… Замереть бы, наслаждаясь мигом. Победы. Возможностью — еще позавчера немыслимой — сделать, как хочется. Как просит… — Не очень-то ты постился: дюжина парней за год… — выдаю идиотскую чушь, ощутив себя жалким ревнивцем. Ебаный мистер Шмидт. — Их могло быть и больше. — Фиалковые глазки полны издевки. — Но боги — удивительная редкость, знаешь ли. — Фу, какая грубая лесть, — изрекаю насмешливо, чуя, как закровило по новой «ранение». Выжить бы. Не судьба: — Ну, чего не скажешь ради хорошего траха. — Взгляд блеснул хищно — значит, уже «снял с предохранителей». — Могу даже признаться в любви. — И лупит, сука, сразу с обеих рук. Встречая улыбкой мою агонию. *** Но я выживаю и, собравшись с силами, мщу. Уткнув нагло ржущее лицо в измятые кружева и вздернув вверх вертлявую задницу. Чертову вертлявую задницу, что слаще всего зефира на свете. И нахуй диеты. Он еще какое-то время упирается, глухо всхлипывая, мотает патлатой головой, дергает задом, пытаясь вырваться. Но игра ему быстро наскучивает и все, что остается — сдаться. И стонать, с трудом выдерживая тиски моих ладоней и настырный язык. Исполняющий — о, аллилуйя — «отложенный до кровати» римминг. Как же, блядь, хорошо…