Февраль-март

И мы начинаем. Неспешно, почти лениво. Качаясь в легком прибое желания. Едва соприкасаясь. Губами. Кожей. Тяжелыми — будто под водой — руками. Пока наконец нас не захлестывает жаркая волна, сплавляя воедино. Превращая в диковинного морского зверя. Рычащего и неистово стонущего. Скользко-соленого от пота и изливаемой спермы. Уже прозрачной, как слеза. Прощания. «…завтра ты съебешься…» снова шибает болью в самый сладкий момент, нагло напоминая о неизбежном. Сковывая горло, заставляя глотать до сих пор жгущую обиду… — Знаешь… Перси, — выдыхаю горячим в такое же ухо, — я задержусь, пожалуй, на денек-другой… Ты как, не против? Молчит… — Могу доплатить… — выдаю главный аргумент, стопроцентно уверенный в положительности реакций. Тишина. Из последних сил поднимаю голову — посмотреть. На то, как лучшая часть «зверя» крепко спит, блаженно распластавшись, безвольно раскинув руки и буйно расплескав взмокшие волосы. Русалочка, твою мать. Мягко целую острые скулы, колкие щеки, подбородок. Истерзанный алый рот, нарочно лишая дыхания. Без толку. Затих, неуемный, похоже, окончательно. Ну о'кей. Аккуратно выхожу, скатываюсь на бок, рассчитывая отдохнуть и завершить-таки сделку. Но стоит уткнуться взглядом в потолочный калейдоскоп, как тут же засыпаю. Так и не добившись успеха. И даже не сняв презерватив.

***

Темнота — прозрачно-синяя, льдистая. Колышется, обжигая холодом; пестрит, сияя, то серебром, то бирюзой. А то резко уходит в темный индиго, чтоб совсем скоро снова заблестеть хрустально-небесным. Как его глаза. Что пронизывают, парализуя. Требуя одного: «на меня смотри!». Пока он танцует средь синей пестроты, призрачно-невесомый, сверкая перламутровой кожей груди и алюминием жетонов. То и дело встряхивая лунными волосами. Маня неприступной холодностью бледных губ. Но вдруг протягивает руку — «пойдем». И я с радостью повинуюсь, осторожно ступая… в воду, с трудом прокладывая путь сквозь студеную синь. А та светлеет, поднимаясь к коленям, выше. И когда наконец доходит до паха, вмиг раскаляется, стремительно меняя цвет на огненный. Охренев от перспектив, в недоумении поднимаю голову, натыкаясь на совершенно серьезный тон: «Не бойся, Брайан. Оранжевый — новый голубой». И тут же зачерпывает полную пригоршню и, заливисто хохоча, бросает мне в лицо, щедро оросив искристыми каплями… От неожиданности дергаюсь и просыпаюсь, смахивая несуществующую влагу. Ощущая меж лопаток бешеный пульс страха и как распирает грудь зреющий смех. — «Оранжевый — новый голубой», — несколько раз повторяю шепотом, еле справляясь с улыбкой. Но когда поворачиваюсь, рассказать, пока не забылось, оказывается, что рядом никого. Только характерно смятая подушка и порядком изгвазданное одеяло. Стыдливо прикрывшее мой пах кружевным уголком.